Глава 17, в которой жизнь продолжаетсяАльбус проснулся на рассвете. Шумел дождь, из приоткрытого окна тянуло холодом, очевидно намекая, что лето в этом году уже закончилось. Странно было находиться в комнате, видеть, что в ней ничего не изменилось, когда так сильно изменился он сам. Когда в зеркале отразился старый полузнакомый человек, Альбусу потребовалось несколько минут, чтобы понять, в чем дело — ни одной каштановой пряди у него не осталось. За несколько часов, проведенных в хижине Гонтов с последним из них, а может позже, на камнях острова, он полностью поседел. Разрушился чуть раньше, но также необратимо, как рассыплются дома Гонтов и Риддлов.
Альбус мысленно вернулся на кухню Гонтов с ее неприятными запахами и серой пылью. Кажется, он даже не закрыл дверь, уходя, и в следующий сильный дождь, а может и сейчас, в этот самый момент, вода преодолевает порог и медленно растекается по полу. Зимой в полуприкрытую дверь проникнут снег и холод, совсем немного лет, и убежище нескольких поколений станет грудой головешек. Дом Риддлов простоит дольше, может быть, там даже поселятся какие-нибудь магглы, но долго они не задержатся, потому что некто считает, что он там хозяин, и этот дом последует за тем.
Том. Когда-то Альбус прочел, что противоположность любви не ненависть, а равнодушие. Теперь он убедился, что это правда. Он не злился на Тома, не ненавидел, на этом месте была пустота. Ничем равным не заменить того, что было, того ощущения, что они встретились и подошли друг другу, как ключ и замок. Также нечем было заменить кольцо. Только опыт в медицине подсказывал, что это, возможно, шок от тяжелой раны, боль придет потом, когда он будет способен ее выдержать, не сойдя с ума.
Впрочем, не время было сидеть в постели и таращиться на собственное окно. Альбус потерял вчерашний день и знал, что должен торопиться, если хочет быть режиссером сегодняшнего спектакля в Министерстве Магии и проследить за тем, чтобы спектакль, срежиссированный позавчера Томом в Малом Хэнглтоне, не стал для них фатальным. Он аппарировал в Лондон.
Над Лондоном светило яркое летнее солнце, от холода и воды не осталось и следа. Альбус появился вовремя, чтобы столкнуться в коридоре с Тедом Огденом и с радостью ответить на его скороговорку: «ты месяц назад интересовался змееустом, так он снова здесь, теперь один, отец умер, остался сын. Зуб даю, теперь он убийца, но молчит как китайский чайник и легилименции не поддается». В ответ Альбус высказал не только заинтересованность, но и готовность помочь, чему аврор был рад — даже при очевидности вины ему предстояло бы измарать несчетное количество пергаментов и поучаствовать во многих утомительных судебных заседаниях, доказывая это, а Дамблдор предложил чудо — допрос на парселтонге.
Альбус был удивлен молчанием Гонта, он предполагал другое, но встретившись с Морфином и преодолев не без труда его сопротивление, понял его затруднение — тот прекрасно помнил связную версию позавчерашнего вечера, в которой он наконец уничтожил семью несносных магглов до самых корней, но не мог взять в толк, откуда ему стало известно о смерти сестры в таких подробностях. Том не оставил никаких лазеек, чтобы «вспомнить» ответ на этот вопрос. Поэтому Гонт молчал, пытаясь связать загадку своего озарения и отсутствие фамильного перстня на пальце.
Альбус не стал ничего придумывать, в таких запутанных ситуациях не было ничего лучше правды. На своем неуверенном, хромающем на обе ноги парселтонге он рассказал Морфину о вчерашних событиях под восхищенными взглядами авроров, вдруг набившихся в комнату допросов и восторженно перешептывавшихся у него за спиной — ранее ни один волшебник, выучивший парселтонг самостоятельно, известен не был. Альбусу это мешало, он хотел настоящего взаимопонимания для исключения взбрыков гонтовского гонора в дальнейшем. Посторонние были удалены, и он рискнул войти с Морфином в контакт и показать ему свои воспоминания. Морфин проявил бездну актерского таланта, скрыв радостный блеск глаз и разыграв как по нотам, без каких либо инструкций со стороны Альбуса долгую и упорную борьбу за признание в совершенном в гневе преступлении, а потом сожаление о сделанном.
Тед и его группа вздохнули с облегчением, Альбус приложил еще немного усилий, и Морфин покинул отдел Правопорядка и оказался вместе с Дамблдором совсем на другом этаже. Теперь его ожидала подготовка к разведывательным операциям и портключ на юг России.
Выйдя из Министерства после трудного дня, Альбус пошел куда глядят глаза, стараясь затеряться в маггловских переулках и остаться наедине со своими чувствами. Самым сильным из них был стыд — увидев в воспоминаниях Морфина горящий стол, он без труда узнал огонь и понял, кто его зажег — это был огонь, обнявший в свое время приютский шкаф Тома. Вторым чувством был гнев на магглов — они называли веру своей силой, но не верили, иначе должны были бы понимать, насколько могущественный враг перед ними и насколько они в его власти здесь, в нижнем мире, пока они живы. В одном ошиблись, Тому не нужны были их души, он не собирался за них бороться, вместо этого взял их жизни. Дьявол должен был вести себя иначе.
Альбус знал, какую ошибку совершил Том — позволил им принять красивую позу борцов с Нечистым. Такую же ошибку делал он сам в первых разговорах с родителями магглорожденных, их вера в бога и презрение магии были большой проблемой, которую чаще всего приходилось решать конфундусом и враньем. Детям таких родителей было труднее всего, они не могли рассказать родителям ни крупицы правды о своей закрытой школе. Альбус чувствовал вину перед ними, и в конце концов нашел, как ему казалось, действенное средство — не вступать в богословские дискуссии, все они должны были с самого начала чувствовать себя нелепыми и смешными, чем нелепее, тем лучше. И он сам, и родители маленьких магов должны были вызывать друг у друга смех и немного сочувствия, тогда агрессия, которую всегда вызывает опасное и могущественное, превращалась в неопасный смех. Том поступил строго наоборот, не хватило жизненного опыта, чтобы не наделать непоправимых ошибок.
Том не понял бы этой стратегии, как не увидел смысла в одежде Теда Огдена в его воспоминании. Но сумасшедший бродяга, придя в деревенский паб, мог получить без платы кружечку пива и краюху хлеба, выслушать все местные сплетни и даже задать самые прямые и опасные вопросы — его не опасались и рассказывали то, что никогда не услышал бы маг, переодевшийся в офицера полиции. Да в любом другом обличии он был бы для деревенских опасным и лезущим не в свое дело чужаком.
В Томе было все, кроме чувства юмора, как и в Геллерте. Со временем это могло вылиться в ненависть ко всему непохожему, необычному, непредсказуемому. Вот уже и вылилось непоправимо.
Но хотя бы одну из ошибок Альбусу удалось сегодня исправить, и это дало ему возможность заснуть почти спокойно.
* * *
Том не припоминал, чтобы раньше ему приходилось отвечать на двести-триста вопросов еще до обеда. Салазар говорил удивительно для человека, рожденного и научившегося говорить более тысячи лет назад. Том уже сталкивался с тем, что книги, написанные даже триста-четыреста лет назад, приходилось читать с огромным трудом, собирая себе по крупицам что-то вроде словаря, догадываясь по контексту, что может значить то или иное слово. В речи Слизерина присутствовала лишь легкая неправильность, может быть, книжные обороты и слишком много трескучих сравнений, но понимать его это нисколько не мешало. И он очень быстро учился, избавляясь от всего, что Том не использовал.
Сначала Салазара в основном интересовало, куда продвинулась магия, но смотреть на новые движения, слышать новые заклинания в прекрасном исполнении своего потомка, не имея возможности колдовать, было, видимо, для него мучительно. Тогда возникла другая неисчерпаемая тема — взаимоотношения магглов с магами и, если так можно выразиться, политическое и экономическое устройство каждого из миров. Тому это, в отличие от магии, не слишком хорошо преподавали, все его знания были весьма поверхностными, больше от Дамблдора, из разговоров, чем из книг. Учебники магической истории, как выяснилось, были не лучшим источником знаний — то, что Том почерпнул из них, подверглось наиболее разгромной критике. Том выгреб все учебники прошлых лет, нашедшие здесь приют, приспособил перелистывающее заклинание, чтобы Салазар смог прочесть их сам, и избавился от колких обвинений в невежестве и путанице в голове — точно такая же была в голове у тех, кто учебники писал. Том предложил отправиться в Лондон за книгами — давно пора было купить комплект к пятому курсу.
Они аппарировали в Лондон утром, купили учебники, обошли все магические кварталы, даже те, в которые Том раньше не заглядывал.
Салазар предложил так же обойти на следующий день маггловской Лондон, чтобы сравнить. Том рассмеялся:
— Даже объехать его мы не успеем толком, чтобы побывать в каждом квартале — нечего и думать. Даже если в каждом районе проехаться по одной-двум главным улицам — боюсь, за день не обернемся, минимум два.
Рано утром они аппарировали в Лондон снова.
— Хорошо, обходить весь город не будем — я хочу попасть в несколько лучших книжных магазинов — и дорогих, и дешевых. Деньги у тебя есть?
И снова град вопросов, как выглядят фунты и галеоны, как их можно обменивать, соотношение, сколько стоят необходимые предметы обихода. И снова Том чувствовал, что его ответы уже не злят, а огорчают.
Они все же прошли пешком весь центр, обирая книжные магазины магглов — теперь Салазара интересовала прочти исключительно история, а из истории — история юриспруденции. Последнее слово подсказал Том, поняв из новой серии вопросов о сводах законов, что интересует его предка. Эти кварталы, конечно, были знакомы Салазару, он с изумлением смотрел на следы бомбежек, разрушенные дома и памятники.
— Чем можно так отрезать кусок дома, будто это торт? Это делают магглы?
— Да, у магглов же война, они прилетают из Франции и сбрасывают с высоты большие штуки, которые, к тому же, взрываются.
Кажется, Салазар ему просто не поверил.
Когда они углубились в жилые кварталы, он все более недоуменно рассматривал новую застройку — дома, заставляющие задирать голову, маленькие окошки, и толпы людей на улицах.
— Откуда их столько?
Том устал, и сесть в красный даблдекер показалось ему отличной идеей. Он планировал забраться на второй этаж автобуса, но Салазар непременно захотел понять, как он управляется, и Тому пришлось несколько остановок торчать за водительским местом, в самой толчее входящих и выходящих лондонцев.
— Видишь, он крутит круг, и мы поворачиваем, а потом двигает правой рукой и ногами, когда останавливается или начинает движение, или меняет скорость. Это маггл, ты уверен?
— Эти движения — никакая не магия, там…э… двигатель внутреннего сгорания.
Но это все, что Том знал об автобусах. Его попытки рассказать о маленьких взрывах, которые они слышат как рычание, в качестве силы, которая толкает автобус вперед, сравнение руля с поводьями экипажа и прочие рассуждения были признаны несостоятельными, или, как минимум, требующими гораздо более глубокого понимания предмета.
— Во сколько же маггловский раз Лондон больше магического — в тысячи раз, в десятки тысяч? — вопрос не был злым — он был горьким. — Это даже хуже, чем я мог когда-либо представить. Теперь я должен узнать, почему Лондон магглов такой большой, а магов — такой маленький. В мои времена на пятьдесят магглов один маг точно нашелся бы, в каждой самой крохотной деревне был знахарь, было множество других дел, в которых маги были на порядок лучше магглов, и они занимали эти места.
— Инквизиция? — Том помнил, что, по словам учителей, маги не считали ее угрозой и не вспоминали, как катастрофу, но это единственное, что пришло ему в голову в качестве попытки объяснения. Так в список искомой литературы попали запросы об инквизиции или ее английском аналоге и просто из любопытства — что угодно о современных машинах магглов.
Они вернулись на свой остров, Салазар, больше не задавая ни одного вопроса, погрузился в чтение.
Каждый вечер Том разжигал костер из плавника, собранного на берегу — он заметил, как любит Слизерин сидеть у тлеющих головешек, глядя на всполохи пламени. Книги из правой стопки постепенно перемещались влево, в прочитанные.
Том ощущал, как от него к Слизерину тонкой струйкой течет магия. Этот поток можно было контролировать. Однажды Том решил поэкспериментировать — немного уменьшил поток, и Салазар стал расплываться, обычный немного нечеткий образ стал полупрозрачным. Тот поднял голову и тоже стал наблюдать. Том усилии поток, потом еще и еще. Слизерин стал видимым, как человек из плоти и крови, впервые он улыбнулся. Потом вытащил палочку и попробовал люмус, но ничего не вышло. Том выталкивал из себя магию, как мог, Слизерин встал и со скрежетом и металлическим звоном стал стаскивать с себя кольчугу, а потом и одежду. Избавившись от всего этого, он пошагал в воду, будто не замечая ее, быстро оказался на глубине и поплыл, теряясь в темноте. Том больше не видел его, ориентируясь по плеску и потоку магии. Потом Салазар появился на краю отсветов костра и замахал руками, приглашая Тома последовать за ним.
— Я натерпелся достаточно холода в приюте, чтобы любить его добровольно, — крикнул Том в темноту.
— Слишком много думаешь и болтаешь, немедленно в воду.
И Том подчинился, хотя позже ругал себя за это.
Вода была обжигающе ледяной, дыхание перехватило, сделав несколько гребков, Том выбрался обратно на берег.
— А теперь костер пожарче, — Салазар выбрался следом, — давно не чувствовал себя настолько живым.
Салазар был прав, что-то было в этом яркое, настоящее.
* * *
Тридцать первое августа — день, который Том считал своим личным Сочельником. Последний день поста перед самым главным праздником — днем, когда он отправляется в Хогвартс. Никакие опасности, никакая неизвестность не могли этого изменить. В сочельник принято сидеть у огня и говорить об истории, своей или чужой. Том предпочел свою.
— А ты, значит, ждал меня, чтобы я открыл Тайную комнату и выпустил чудовище, которое убьет всех грязнокровок? Так сказал Морфин.
— А ты до сих пор ее не открыл? — Салазар оторвался от книги.
— Секрет ее расположения считается потерянным на данный момент.
— Судя по тону, ты даже не пытался искать. А ведь это было просто — такое место, куда в любой момент можно войти, не вызывая никаких подозрений. Место, где ты наверняка был много раз, и подсказка, что это место — для тебя. Некое существо, с которым только ты мог бы поговорить, и проход в Комнату был бы открыт им для тебя, как только ты заговорил бы с ним на его языке.
Том задумался, потом не удержался, фыркнул.
— Туалет на втором этаже… ты же не хочешь сказать…
— Вот именно хочу. Тебя должно было постоянно тянуть туда…
— Допустим.
— А со змеями тебе там не приходило в голову поговорить?
— Приходило на первом курсе, но я сдерживался, думал, что глупо говорить с умывальником.
— А если бы не сдерживался…
— То открыл бы комнату?
— Именно. Я все сделал, чтобы ты справился, хотя теперь, конечно, поздно.
— Поздно открывать комнату?
— Поздно убивать грязнокровок. Я опередил время на шестьсот лет, а ты на четыреста лет опоздал. В мое время магглов было мало, они постоянно истребляли друг друга, если свои междоусобиц не хватало, приходили викинги из-за моря и опустошали все, до чего дотягивались. Не было и минуты, чтобы где-нибудь в Англии не шла битва. Я жил в то время, когда позади каждой маггловской дружины, если она хоть чего-то стоила, шел маг. Я был таким магом. Казалось, магглы не считают нас врагами, а приглашают в свои ряди как самых ценных воинов. Так было веками, но именно у меня на глазах начало создаваться то, что потом стало государством магглов, объединило их всех, прекратило распри внутри острова, смогло поставить защиту от пришельцев извне. Когда их армия стала единой на весь остров, стала слишком сильной, началось уничтожение врагов внутри — главный воин против всех, кто мог бы при случае занять его место. И эта внутренняя борьба никогда не прекращалась — таковы магглы, хищные и неблагодарные твари, старающиеся уничтожить все, что считают себе угрозой. Волшебников тогда не трогали, боялись, но мне уже тогда было ясно, чем это закончится — мы опасны для них, они попытаются нас уничтожить. Я хотел, чтобы у магов тоже было государство, и чтобы все мы стали для магглов тайной. Но как? Маги были слишком сильны, чтобы иметь врагов, и ничего не боялись, поэтому не видели смысла признавать власть друг над другом, каждый если и слушал кого-то, то только своих учителей. Я долго думал, как заставить всех объединиться, что сделать основой. Ты знаешь, что я придумал — школа, через которую пройдет каждый магический ребенок, которая должна быть самой лучшей, чтобы стать единственной. Тогда было много школ для магов, каждая со своими правилами и недостатками. Одни были слишком закрытыми, передавая знания только о учителя к ученику, многое теряя по пути, вместо того, чтобы собирать и умножать знания, записывая их. Другие, так и не оценили палочку, например каждый друид таскал с собой мешок с золотым серпом, чашей, бог знает чем еще а, главное, с одиннадцатью камушками, и насчет этих камушков друиды определенно страдали гигантоманией, о чем недвусмысленно говорит нам Стоунхэдж . Идеальная школа была построена на знаниях четырех лучших магов своего времени, которые делились ими без ограничений и не требуя платы. Школа у меня получилась, а вот убедить, что магглов надо опасаться — нет. Ведь это всего лишь магглы!
Теперь никто не посчитает точно, сколько магов бесследно исчезло вместе со своими потомками. У магглов ничего такого не происходило, войн, завоеваний острова не было, эпидемии не могли быть для нас фатальней, чем для них, значит, маги вычислялись каким-то образом и уничтожались, как и в других странах, но в Англии это не называлось инквизицией, было что-то другое, пока ищу следы, и я их найду. Видимо, выжили только те, кто уже жил скрытно или готов был аппарировать в чисто поле. Вся история пошла бы иначе, если бы меня послушались.
Я законсервировал свой род, может быть, слишком рано и слишком сильно, но не видел другого выхода. Что бы ни происходило с другими магами, мы пережили это без потерь…
— Но почему не вернулись в магическое общество потом, после принятия Статута?
— От грязнокровок так и не отказались, что впрочем, понятно — в тот момент, после катастрофы, каждая капля магии была на счету. А я боялся, что история не закончена и кто-то из грязнокровок может привести магглов в Хогвартс.
— А потом?
— Мне все меньше нравились мои потомки. Я все думал — нет, не это поколение, они ужасны, подожду их детей… А становилось только хуже и хуже.
— Но ты всегда знал, что я приду?
— Уходя из Хогвартса навсегда, я сказал то, что сказал. Сам не думал, что это предсказание, но чем больше проходило времени, тем чаще мне приходила в голову эта мысль. Ждать целое тысячелетие… Но не мой язык виноват в этом. В конце концов, ловушка стала очевидна — я сам скрыл своих потомков от приглашения в школу.
— Но ты мог заставить их вернуться в Хогвартс в любой момент.
— Я хотел триумфального возвращения. Сам подумай, мог ли я отправить возрождать славу семьи Марволо или Морфина.
— И ты всегда знал, что надо смешать кровь с маггловской?
— Я знал? Нет
— Но Морфин сказал, что ты с ними не разговаривал, а ждал меня. Значит, знал обо мне? Значит я — твой план? Ты сделал так, чтобы предсказание сбылось?
— Хочешь знать, мой ли ты план?! А чей же. Уж свернуло меня мое же предсказание в бараний рог. Но что было делать с этой вырождающейся нищей семейкой!? На брак с чистокровным магом нечего было и надеяться, породниться с богатыми полукровками и терпеть их вздернутый нос — еще хуже. И тогда я решил — пусть лучше будут магглы, совсем чужая кровь не смешается с нашей, в моей хватит магии. Либо родится сквиб, либо сильный маг, проверено. Пришлось потрудиться, заставляя девчонку пробираться в спальню отца и разговаривать со мной. К счастью, амортенция — не такое сложное зелье, рецепт я помнил наизусть. Но чертовы мальчишки смешали все мои планы — сдались аврорам, и я попал в сейф ценных вещей в Азкабане и ничего не мог сделать ни для твоей матери, ни для тебя.
Том улыбнулся самой лучезарной из своих улыбок, а в груди кололо так, будто проглотил иголку.
— Понятно! — Том выпрямился, — я тоже полукровка, для тебя что-то вроде второго сорта? А что плохого в том, что во мне маггловская кровь, а? Я самый сильный маг в школе, у Гриффиндорца, как ты его называешь, мать магглорожденная, а он самый сильный маг в Англии. Мы ничем не хуже неженок из чистокровных семей, мы лучше.
— Хорошо. И грязнокровки бывают сильными и умными, только не сильней меня.
Салазар встал и начал расстегивать кольчугу. Тома передернуло от мысли об еще одном купании. Но Салазар вовсе не сошел с ума. Стащив кольчугу, он расстегнул ворот и показал Тому шрам, глубокий, толстый, как будто ожег и разрез, от плеча к плечу, и неясно было, как с такой раной вообще можно было выжить. Придись это удар на ладонь выше, и шея была бы перерублена. Том только удивился, что не разглядел этого в прошлый раз.
— Магглы неблагодарный твари, я, кажется, говорил это сегодня. Но грязнокровки, которые у них иногда рождаются, еще хуже и опасней. Их магия не слабей, не в этом дело. Просто они за магглов и всегда выбирают их, предавая магов. Когда я решил, что магам поря уходить и оставить магглов их собственным проблемам, им это не понравилось и они послали ко мне грязнокровку, чтобы остановить. Это — его рук дело. После этого я обзавелся той самой зверюгой, которая, надеюсь, до сих пор ждет меня в Хогвартсе. Она натаскана без шума убирать грязнокровок, как только почует.
— Как же ты тогда решился смешать свою кровь с маггловской? А если бы я вырос у магглов и привязался к ним?
— Если бы не пророчество, не решился бы. Но раз предсказано, что ты откроешь комнату, значит, есть гарантия, что ты будешь ненавидеть их так же, как я.
— Ты думаешь, ее нужно открыть и выпустить твою тварь в школу? — мягко говоря, эта идея Тому не понравилась. Возможно, от кольца придется избавиться до завтра, в крайнем случае оставить его здесь, в школу не тащить.
— Посмотрим. Я должен лучше разобраться, что сейчас творится в мире, потом ты будешь действовать.
— И что я буду должен делать? — Том нашел много общего между своим новым воспитателем и старым — они любили водить его за руку туда, куда им надо. Но Дамблдор не действовал так грубо, не говорил так безапелляционно, оставлял выбор.
— У тебя будет много дел. Тебе нужна дружина, которая будет выполнять твои приказы. Соберешь слизеринцев, объявишь себя наследником, докажешь это, красивую идею придумаем. Сейчас ты должен найти им дело, опасное и интересное, где каждый из них сможет проявить себя, а все вместе свяжет вас неразрывно и навсегда. Не говори ничего про возраст, к пятнадцати я уже взял свой первый замок.
— Идет война, оружие магглов может стереть обычный замок в считанные минуты, ты видел. Просто сровнять с землей.
— Не страшно. Найдется для магов способ поучаствовать, лучшего дела для молодой ватаги не сыскать.
— А потом?
— Потом ты сделаешь так, чтобы магов стало много, а магглов мало. Примерно как Геллерт. Только Гриндельвальд сакс или что-то вроде этого, а миром должны править англы.
* * *
Альбус бродил по пыльным коридорам и думал о неисправимости своих ошибок, множества их в прошлом и вот этой, последней... Если бы он не отпустил Тома одного, пошел с ним или сам, сейчас они сидели бы и пили чай на Астрономической башне, потому что только это место соответствовало бы их окрыленности, или нет, они бы дрались в дуэльном подвале, оттачивая до идеального блеска свои навыки… Но этого уже никогда не случится, такая маленькая ошибка, «да» вместо «нет» на простой вопрос, и такой разгромный и неисправимый результат.
Первый день Том еще писал, его записки появлялись то на письменном столе, то в карманах мантии, то в еще более неожиданных местах. После того, как Альбус потребовал небывалого для Тома — раскаянья — тот замолчал. Альбус напрасно обшаривал свои карманы, Хогвартс смотрел на него с молчаливым сочувствием. Когда Альбус уже перестал искать, записки появились снова, но какие-то странные и безличные, с вопросами о магглах, их истории, их законах. Альбус не считал нужным отвечать на них, так как ответом, как ему казалось, он отказался бы от своих последних слов в этой переписке. Потом один из вопросов его зацепил, и он написал для себя маленькое эссе на обычном пергаменте, но, видимо, Том получил его каким-то образом и задал несколько дополнительных вопросов, которые, раз уж так, не остались без ответа. Тем обиднее было обнаружить, что Тома они не устроили, потому что следующий вопрос намекал, что он в Лондоне и ищет информацию сам — Том спрашивал на отрывке обычной оберточной бумаги, как добраться от Фойла на Черин кросс до Восточного книжного в Вайтчеппеле, и не может ли Альбус набросать хотя бы примерно план лондонского метро.
Первого сентября Том появился вместе со всеми, был очень задумчив и исчез с посвященного новому учебному году пира одним из первых, едва дождавшись конца жеребьевки. Вернувшись к себе, Альбус нашел посреди письменного стола еще один пергамент — там было две строки на латыни. Этот язык Альбус знал, но ради точности перевода достал пару словарей и учебник латинской грамматики. Ему потребовалось несколько минут, чтобы убедиться, что перед ним образец магического заклинания, очень темного и странного, невероятно длинного, и ему нужна консультация специалиста.
Одно из преимуществ в том, чтобы считаться лучшим специалистом в своей области в такой маленькой стране, как Англия, заключается в том, что лучших специалистов в других областях ты знаешь поименно, а они знают тебя и наверняка не упустят случая оказать услугу. Альбус написал именно такому человеку и попросил о встрече. Ему удалось заставить себя не отправлять письмо на ночь глядя, а дождаться завтрака, но уже к обеду он получил ответ — приглашение и тонкий золотой портключ.
Альбус оказался на пороге дома точно в указанное время и вежливо постучал. Хозяин открыл мгновенно. Он был высок, строен, сед и в прекрасном настроении, выглядел на хорошо сохранившиеся семьдесят, но Альбус помнил, что читал его прекрасные эссе о снятии темномагических заклятий, похожих на детективные расследования, и основательные тома по истории боевой и охранной магии еще в школе, то есть Генри Джеймсу Поттеру на самом деле не менее девяноста. Впрочем, возможно, автором был его отец или кто-то еще из этой прославленной семьи. К своей простонародной фамилии они подбирали такие же обычные, незапоминающиеся имена, судя по всему, предпочитая буквы Г и Д, чередуя Генри и Гарри с Джорджем, Джеймсом и Джеральдом по одним им известным правилам.
— Сразу в лабораторию? — карие глаза Генри сверкнули любопытством, когда он взглянул на книгу — Альбус схватил первую попавшуюся, чтобы не мять пергамент, исписанный четким почерком Тома. Это оказался латинский словарь.
Альбус раскрыл книгу, извлек пергамент и протянул Поттеру, но тот не взял его рукой, а воспользовался пугающе длинными металлическими щипцами.
— Обычно те вещи, которые мои гости считают нужным показать мне, не стоит брать голыми руками, — с улыбкой пояснил он, помещая записку на массивный высокий стол с защитными бортиками. Несколько взмахов палочкой, спустя секунду в его руках оказалась лупа, и он стал изучать текст.
— Весьма интересно, — комментировал он вслух, не дожидаясь вопросов Дамблдора, — не так просто оценить возраст пергамента, выглядит если не старым, то пожилым, но запись сделана в переделах последних пятидесяти лет, вполне современные чернила и современное написание букв. Что касается содержания, оно гораздо необычней… Весьма любопытно было бы взглянуть на первоисточник, с которого сделана запись. Если только я не ошибаюсь, это довольно древняя, давно исчезнувшая школа …
Поттер подошел к одному из закрытых книжных шкафов и извлек весьма почтенный том.
— Сейчас их назвали бы гильдией боевых магов. В то время, когда другие маги только учились пользоваться мощью стихийной магии, всячески персонифицирую, как им казалось, силы природы, только немного смещая вероятность нужных им событий, эти достигали четких, эффектных результатов, а заклинания их были очень жестокими.
Генри посмотрел на Альбуса, ожидая подтверждения, и Альбус кивнул, соглашаясь с оценкой этого заклинания как весьма жестокого
— Когда-то для маггловской армии выйти на битву без мага означало выйти без мечей и щитов, — Генри раскрыл книгу и показал Альбусу приведенные в ней иллюстрации — весьма условно нарисованных воинов в доспехах, и тщательно выписанного художником мага посреди их войска, колдующего над костром, взывающего куда-то вверх. Картина не двигалась. — Моя семья несколько веков собирает материалы. Это взято из маггловских хроник, где о каждой битве говорилось, как прошло гадание перед битвой, какие кары наслал маг на войско противника и как влиял на битву. А потом эти упоминания исчезают достаточно быстро, как будто все маги, способные стать над битвой, исчезли или вдруг приняли коллективно решение уйти. И магглы через два десятка лет забывают все рассказы, баллады, истории, в которых фигурировали маги. Есть неподтвержденная легенда, и мне она нравится, что предводителем таких магов был Салазар Слизерин, и именно он принял решение — больше магглам не служить. Лучшим, но, к сожалению, единственным ее подтверждением является то, что по времени это событие совпадает с появлением школы магии Хогвартс. И теперь из Хогватрса мы получаем такой интересный образец — заклинание, слова которого соответствуют боевой школе, так как охрана ценностей тоже была их сферой, слова, которые могли бы быть обрядом, сложным и долгим, на много часов, но оно адаптировано для палочки — невероятно талантливо. У нас есть что-то кроме этого отрывка?
Генри слился с задачей, о чем красноречиво говорило произнесенное им «у нас».
— У нас, возможно, будет артефакт, защищенный этим заклинанием, и снять его станет вопросом жизни и смерти, — ответил Альбус.
— Ну, это как раз обычное дело, с менее важными вопросами ко мне не приходят. А откуда известен текст заклинания?
— Предположим, кто-то получил доступ к очень древнему источнику и использовал найденные знания, — Альбус чувствовал себя весьма неуклюже, давая туманные ответы взамен исчерпывающих знаний.
— Я всегда думал, что таких источников не существует. А кто это кто-то — наш современник?
— Да. Я хотел бы знать, что нужно, чтобы наложить это заклинание, можно ли сделать это без особой подготовки?
— Сложный вопрос, — откликнулся Генри, все еще не отрываясь от изучения пергамента, — одно могу сказать точно: если нашему современному магу известен только этот текст, то вряд ли он смог сделать что-либо опасное — огромное значение имели движения полочкой, заменившие обряд, использования образца крови, и тому подобное.
— Допустим, у него были самые подобные инструкции. Важно ли намеренье, как, например, в непростительных заклятиях?
— Да, конечно, тут важно все, и намеренье в том числе, как в любом применении темной магии. Если кроме заклинания была подробная инструкция, то дело становится серьезнее. Впрочем, заклинание не опасно ни для кого, кроме лица, чей образец крови использован, и его прямых потомков, разумеется. Так что, в принципе, я мог бы снять его, когда мы получим предмет.
— Есть два но, — сказал Альбус, — я не уверен, что смогу получить его надолго, смогу ли унести, и, соответственно, хотел бы знать, смогу ли снять его сам. И второе — использован образец моей крови, и мне надо знать, могу ли я вообще к нему прикасаться.
Генри Поттер наверняка был заинтригован историей, кусочек которой ему рассказали, но ничем этого не выдал. Он не выглядел нелюбопытным человеком, скорее наоборот, но, возможно, профессиональная этика требовала бережно относиться к клиентам, если они начинают неохотно открывать рот.
— Ммм, вопросы надо задавать в обратном порядке. Из заклинания следует, что активация его произойдет в тот момент, когда ты попробуешь надеть предмет на себя, то есть, теоретически, взять его ты можешь и голой рукой, но делать этого, — Генри назидательно посмотрел в глаза Альбусу, — не будешь. Второе: если ты все же сможешь доставить его мне, заклинание это я сниму — у меня в роду есть некоторые секреты, которыми я вряд ли смогу поделиться, но которые позволят мне сделать это практически без риска для здоровья. Если же нет, и ты будешь вынужден снимать заклинание сам — ну что ж, я тоже напишу самую подробную инструкцию. Но я бы не советовал, Дамблдор — цена для тебя может оказаться слишком высока, — вот перейти на «ты» легко и непринужденно профессиональная этика не помешала, но как и «ты» врача, которому доверяешь жизнь, это нисколько не покоробило.
— Ну что ж, — ответил Альбус, — это вопрос жизни и смерти не только для меня. Скажем, для большого числа других людей. Мне придется попробовать, не вглядываясь в ценник.
— Верю, так бывает, — ответил Генри. — Давай договоримся так — ты постараешься добыть как можно больше информации, это очень важно и позволит нам лучше подготовиться. Кстати… может быть это будет полезно… я и моя семья занимаемся снятием темных заклинаний много столетий, но ни разу никто из нас не смог получить полное и точное описание обряда или его аналога для палочки, который использовали наши, скажем так, оппоненты. Если вдруг — наш сейф в Гринготтсе неплохо укомплектован, за подлинное описание я мог бы заплатить любую сумму, практически любую, которая будет названа.
— Спасибо, Генри. Не уверен, что это нужно. Если я получу описание, то не возьму за него ни галеона — это будет наш с тобой договор.
Генри улыбнулся.
— По рукам. А я с тебя — за снятие заклятия. И тот текст, который ты принес, стоит для меня больше самой сложной работы. А теперь чай — и не слова больше о деле.
* * *
Альбус колебался некоторое время, потом решился — небрежно написал на оборотной стороне пергамента:
«я хотел бы знать, как было наложено это заклинание»
Ответ появился так быстро, как будто Том только и ждал этих слов:
«А я хочу, чтобы ты увидел, что на самом деле произошло. История, рассказанная Морфину — история для Морфина. Я совсем не это планировал. Приду вечером.»
Это было так трудно, как будто они не виделись много лет и стали совсем чужими друг другу, им было сложно даже взглянуть друг другу в глаза. Том не оглядываясь, подошел к думосбору и опустил туда свое воспоминание, потом сделал шаг назад. Тогда Альбус подошел к чаше и нырнул в прошлое, а Том смотрел на его неподвижное тело и пытался вспомнить, сколько времени заняла сцена у Риддлов, вдруг оказалось, что он не может понять, занял ли весь их разговор полчаса или продолжался несколько.
Вынырнувший из воспоминания Дамблдор показался Тому усталым и рассеянным, он сел на краешек стула, положил руки на стол перед собой, показалось, он сейчас положит на них голову и уснет, как нерадивый ученик на задней парте. Но тут он поднял глаза и так хлестанул взглядом, что Том не выдержал, отвернулся.
Так они и проговорили до самого конца — Альбус сидел, глядя на думосбор, Том стоял чуть за его спиной, глядя туда же.
— Зачем ты хотел показать мне это?
— Ты обвиняешь меня в том, что я все спланировал заранее. Я хотел показать, что ты ошибаешься. У меня был план, но я хотел узнать о своем прошлом, а не убивать.
— Хорошо, давай посмотрим, что ты узнал. Твой отец защищал себя от гораздо более могущественного, чем он, существа, бегство было его единственным выходом.
— Во-первых, не называй ее существом, — вспылил Том, — во-вторых, если бы он просто выбрал бегство, она бы не умерла, и я не жил бы в приюте.
— Вот как?
— Просто представь! Если бы она сказала ему: «Я ведьма, поила тебя приворотным зельем», а он бы вскочил и убежал, то дальше все пошло бы иначе. Он не убежал сразу, как пытался рассказать — он дал поубеждать себя, поколебался, и за это время палочка и ее жизнь были сломаны. Я знал, что люди всегда так делают, искусно забывают свою вину и в своих рассказах выглядят невинными овечками. Для того я и хотел, чтоб он выпил зелье, и увидел правду сам — я то ее знал. И главное — он остался таким же! Ты видел?! Он кричал, что не выпьет дьявольского, а сам протягивал руку за бокалом. И я понял, что если сейчас он возьмет и выпьет, сделает вид, что покорился мне, я проиграю, как моя мать. Он не оставил мне выхода.
— Другой выход есть всегда, Том. Ты ждешь сейчас, что я буду говорить о милосердии, но я не буду. Напротив, ты поступил с ним слишком мягко, — это было скорее от отчаянья, поиск ниточки, за которую еще можно потянуть.
Тон был совершенно серьезен, Том покосился на Альбуса, но не мог видеть его лицо, поэтому сделал шажок вперед.
— Что может быть хуже смерти? — спросил он пораженно.
— Что может быть лучше быстрой, неожиданной, безболезненной смерти? Такой смерти удостаивается далеко не каждый человек, ты не отомстил ему, а сделал шикарный подарок. Ты причинил бы гораздо больше боль, если бы просто разбил бокал, к которому он потянулся.
— И оставил его жить как раньше?
— Не как раньше. Ты думаешь, только твое зелье могло заставить его раскаяться? Или что только ты можешь видеть его насквозь? Думаю, пожилая леди справилась бы с этим гораздо лучше, и ее пытка, в отличие от твоего зелья, длилась бы бесконечно. Ее сын, думаю, здорово разочаровал ее, а ты поразил. Она хотела бы видеть тебя и все для тебя делать, и настояла бы на том, что ты стал бы членом их семьи, и самым главным при том. И как ты думаешь…
— Ладно Дамблдор, я понял… -Том ненавидел чувство досады и сожаления, которое сейчас подкатывало к горлу. Отчаянным усилием он закатил его обратно вглубь сознания и закрыл на замок. А ключ выбросил. И сразу выпрямился, стал выше в собственных глазах.
Альбус помолчал. Кажется, Том дрожал, чуть надавить еще — и сломаешь. Или выправишь. Как повезет.
— Знаешь, я видел такую ненависть в тебе. Твой отец не заслужил, по большому счету, и все же я могу понять… Но как у тебя поднялась рука убить ее?
— Перестань, — Том отвернулся, не в силах смотреть даже на профиль Дамблдора, не рискуя встретиться с ним глазами. Чтобы не пришлось бежать за ключом неизвестно куда.
— Вот что я хотел бы спросить — тебе не пришло в голову поступить как-то иначе?
— Как? Они видели убийство.
— Ну, позвать кого-нибудь на помощь. Вроде там недалеко был некий взрослый, которого ты мог позвать, — голос Дамблдора звучал тихо-тихо и спокойно-спокойно, а потом сломался на середине фразы и перешел в шепот.
— Я побоялся, что авроры появятся быстро, и мы не успеем… — Том понял, что вот теперь-то они добрались до главного — до того, что Альбус на самом деле не может ему простить.
— Чушь. Ты прекрасно знаешь, что по ночам все, кто в силах, дежурят там, где могут бомбить. До утра там никто не появился бы.
Да, так и есть, никогда раньше Альбус так с ним не говорил. Том совсем отвернулся в сторону. У него не было ответа, который бы устроил, сейчас все его оправдания разобьются вдребезги. Тогда он не подумал о Дамблдоре, не просчитал его реакцию, и теперь у него просто не было правдоподобной версии. Да и не может ее быть. Дамблдор прав.
— Я не знал, как ты поступишь.
— И что, по-твоему, я мог сделать?
Том молчал.
— Ну же, говори. Ты думаешь, я предложил бы тебе сдаться аврорам?
— Не знаю. — Конечно, прикрыл бы, ругал бы, но прикрыл. Маггла осталась бы жива, и Дамблдор не был бы потерян навсегда.
— Не знаешь? Не знаешь?! Мы с тобой столько соли съели вместе, мне иногда казалось, что ты знаешь меня чуточку лучше, чем я сам. И ты не знаешь!
— Я боялся, что ты разозлишься
— Так сильно боялся, что убить двоих оказалось легче, чем позвать меня? Но почему? Я хоть раз наказал тебя? Ударил? Что я сделал, чтобы вызвать такой страх?
— Я не выношу, когда ты сердишься.
— А сейчас я не сержусь?! Получается так, что либо ты совсем мне не доверяешь, либо жажда убить была важнее. Что мне думать? — Альбус встал и заходил по комнате, хотя это была не его привычка, — Знаешь, зря ты показал мне это. Я тут ходил по Хогвартсу из конца в конец и пытался представить, что осталось вне воспоминания для Морфина, которое я увидел на следующий же день, что они на тебя напали, может, стреляли в тебя, может, и правда не было другого выхода. Подумать не мог, что это просто из злости, из-за нескольких слов. Уже не могу оправдать тебя. В твоих словах объяснения нет. Не знаю, как вообще теперь с тобой разговаривать.
Том слушал насупившись, мрачнея с каждым словом.
— Представь, что можешь вернуться в прошлое, в тот день, и изменить что-то. Повернись ко мне. Посмотри мне в глаза.
— А можно вернуться?
— Нет. Сейчас уже поздно.
Том повернулся. Кому угодно другому он мог бы соврать, но не Дамблдору, и не в легилименции дело. Если ему удалось бы обмануть, уверить в том, что он сожалеет, дальше их отношения уже не были бы настоящими, врать пришлось бы и дальше, это бы стояло между ними, как стена. Странно, но то же встало между ним и магглами — их ничего не стоило бы окрутить в два счета, изобразить то, что они хотели бы видеть, но Том дорожил бы своим домом только в том случае, если бы там смог быть собой. Поэтому он не стал. Если вернулся бы обратно в тот день, сделал бы то же самое.
— Тогда смысл говорить об этом?
Альбус увидел, что уже поздно, сейчас поздно. А может быть, поздно было уже тогда, когда Том сказал, что плачут только если надеются разжалобить. Вот тогда надо было возражать.
— Уходи.
* * *
В начале учебного года каждый преподаватель ведет маленькую войну против всех, чтобы освободить в своем расписании нужное ему время. Вот и Гораций Слагхорн шел по коридору с Дамблдором, все более яростно обсуждая, кому достанется свобода во второй половине среды — в этот день в Лондоне собиралось Алхимическое сообщество, членами которого оба они были, сейчас это сообщество, крайне далеко отойдя от своих традиций, занималось распределением военных заказов, и ни один день собраний не должен был быть пропущен тем, кто в них заинтересован. Альбусу присутствовать непосредственно не было никакой необходимости, он и так получал бы все самое вкусное, если бы только хотел. Тем не менее, он почему-то отклонял все разумные и вежливые предложения.
В пылу разговора Гораций чуть не налетел на студента, левитировавшего перед собой внушительную стопку потрепанных учебников и тоже его не заметившего. Это был Том Риддл. Он радостно улыбнулся:
— А я уже подготовил для вас список, профессор.
Речь, очевидно, шла о списке недостающих учебников. Толпа детей приезжала в Хогвартс, каждый год что-нибудь забывая. В обязанности старосты входило составить список недостающего, обшарить кладовые в поисках учебников, забытых или подаренных факультету предыдущими выпусками, раздать их, а также написать для своего декана список того, что найти не удалось. Том вытащил из кармана пергамент и протянул Слагхорну. Тот немедленно развернул его, чтобы оценить размер катастрофы, и в очередной раз убедился, что Том как-то умеет решать проблемы, не нагружая ими взрослых — несмотря на трудности военного времени, список был гораздо короче, чем в предыдущие годы, и это не значило, что Риддл что-то или кого-то пропустил или забыл. Самая неприятная строка — набор ингредиентов для зельеварения — которую часто игнорировали магглорожденные первокурсники, и которая тяжестью четырех факультетов, а не одного, ложилась на преподавателя зельеварения, на этот раз и вовсе отсутствовала. Гораций не мог не восхититься этим вслух, Том не мог не ответить, и обмен любезностями продолжался некоторое время.
Внезапно Гораций вспомнил о Дамблдоре и вопросе расписания — этот разговор не должен был оборваться. Он поспешно оглянулся; Дамблдор стоял спиной, но еще не ушел. Слагхорн поспешил к нему. Любопытство заставило задать в общем-то не слишком корректный вопрос:
— А почему вы с Риддлом уже неделю делаете вид, что друг друга не существует?
— С чего вы взяли, — почти огрызнулся Альбус и резко ускорил шаг.
Слагхорн не позволил себе отстать.
— Вы сейчас стояли спиной к нам, хотя логичнее было бы смотреть, когда же я закончу, раз уж сделали любезность дождаться меня.
— Если бы я делал вид, что Риддла не существует, я бы как раз обернулся, — ответил Дамблдор и еще сильнее ускорил шаг.
Гораций понял, что ему скоро придется перейти на бег, чтобы не выпасть из этого все более интригующего диалога. К счастью, они как раз проходили мимо учительской, и Гораций почти втолкнул Дамблдора туда.
— Возможно, я бы не обратил внимания на эту маленькую странность, если бы не пытался поговорить с вами о расписании три дня назад.
— Не помню, чтобы вы приходили ко мне, Гораций
— Я поднялся к вам, но увидел, что ждать мне придется не в одиночестве, Том Риддл уже вышагивал под вашей дверью. Вел он себя, мягко говоря, странно — проходя мимо двери в ваши покои, он каждый раз кидал в нее бомбардой. Поскольку на двери это никак не отражалось, а Том был слишком увлечен своим занятием, мне удалось остаться незамеченным, и я решил немного понаблюдать. Вы пришли, и он бросился к вам. Ваш разговор, впрочем, был коротким:
«Ты вообще помнишь, зачем позвал меня тогда?» спросил вас он.
«Помню, но ничего от тебя больше не нужно» — ответили вы.
«Ты всегда прощал меня, и сейчас простишь»
«Всегда прощал, а теперь разучился»
Вы прошли мимо него и хлопнули дверью. Сам разговор не слишком понятный и глубокомысленный…
— Дальше, — тихо сказал Альбус, не поднимая глаз.
— Том прислонился спиной к вашей двери, сполз вниз и некоторое время сидел прямо на полу, — продолжил Гораций, — потом все же встал и побрел к себе. Он прошел мимо меня, не заметив, волоча ноги, как старик, и у него было такое лицо, как будто во всем мире не осталось ничего хорошего. Ребенок не должен так смотреть.
— Вы бросились вытирать ему нос? — спросил Альбус.
— Я решил не вмешиваться в то, чего не понимаю, ведь должны были быть веские причины, если только вы оба не сошли с ума — ученик не может таким тоном разговаривать с учителем, и обратное тоже верно. И тут я вспомнил, почти уверенно, что Том остался на каникулы с вами в Хогвартсе. Воспоминание было четким и в то же время неожиданным, как будто я вспоминаю слишком яркий сон, слишком отличный от реальности, чтобы в него поверить. Я спросил у Диппета, и обнаружил, что он вообще не помнит, чтобы разрешал Риддлу провести лето в Хогвартсе под вашей опекой. Он сказал, что я говорю ерунду, такого не было и в принципе невозможно, абсолютно против правил. И остальные учителя ничего такого не помнили, но я вспоминал все отчетливей, и чем больше получал отрицательных ответов, тем больше почему-то убеждался, что я прав.
Альбус взмахнул рукой, но остановился, вздохнул.
— Что дальше?
— Вы не отрицаете, значит, даете мне шанс. Когда мы разъезжались весной, вы были лучшими друзьями. Я не знаю, что между вами случилось, но уважаю каждого из вас и могу предложить помощь. Иногда нужен третейский судья, чтобы найти общий язык. Не официально, но, может быть, каждому из вас нужен непредвзятый слушатель.
— Не нужен. Послушайте, Гораций, — Альбус опустился на стул, теперь стало заметно, как он бледен, тон его изменился, — это очень нехорошая тайна, я не могу ей поделиться ради твоего любопытства. Тайна, разумеется, не моя.
— Я не собираюсь вредить Риддлу, что бы это ни было.
— Клятва, и простым «даю слово» тут не отделаешься. Если дашь, поймешь, почему.
Клятва была дана без сомнений и промедлений — Гораций был слишком любопытным человеком, да и кто бы отказался.
— Мы действительно жили здесь на каникулах, кроме последних недель августа. Том однажды решил, что хочет знать больше, чем я говорю, и применил ко мне пыточное непростительное, а затем легилименцию. На этом его каникулы со мной закончились.
Это было коротко, четко, непонятно и почти невероятно.
— Мерлин… ему пятнадцать.
— Прекрасно, что ты мне не поверил. — Альбус почти достоверно изображал загнанного в угол, немного так и было — действительно не стер как следует память молодому не слишком заметному преподавателю зельеварения. Бывает.
— Но почему промолчало министерство?
— Так получилось, что оно об этом не узнало.
Еще более непонятно, но можно поверить, что это возможно — для Дамблдора.
— Том поступил непростительно, но это можно понять. Его магические способности растут быстрее, чем он сам, у него сила взрослого волшебника, а ум — подростка. Ему нужен взрослый, рядом с которым он видел бы свою неопытность, свои ошибки — а он сирота.
— Я пытался, но, как видим, неуспешно.
— У каждого есть право на ошибку, признайте.
— Возможно, право есть, но не со мной. Я не могу…
Разговор замер. Продолжать его не имело смысла, вернуться к обсуждению расписания после такой новости — невозможно, поэтому Гораций тихо вышел и закрыл за собой дверь. Но это сильно изменило отношение Дамблдора к нему, можно сказать, они так и остались на ты, проводили вместе больше времени, Гораций получил среду в свое полное распоряжение, а остальные удивлялись, хотя и не слишком, этой внезапно возникшей слизеринско-гриффиндорской дружбе.
* * *
Когда дверь закрылась, Альбус впервые за несколько недель позволил себе чуточку улыбнуться. То, что он сделал, выглядело как ничем необъяснимая предательская болтовня, но на самом деле это было лучшее, что Альбус сейчас мог сделать для Тома. Риддл легко находил тех, кто готов был заботиться о нем, даже жертвуя жизнью и свободой, от Слагхорна пока этого не требовалось, но он ближе всех, ему проще вписаться в окончательно оформившиеся планы Тома — наследника Слизерина и лидера всех Слизеринцев, только Слагхорн должен хоть немного представлять, с кем имеет дело.
Том был в опасности — он не пытался больше писать, не приходил, видимо, сильно был увлечен своим новым невидимым наставником, а маггловские сказки и магические предания единогласно утверждали, что мертвый не пара для живого и рано или поздно, вольно или невольно, попытается перетащить живого на другую сторону. Вот в чем секрет второго из даров смерти — наверняка и он оставляет за собой череду трупов, пусть не так явно, как палочка. А третий? Что за след оставляет за собой Плащ-невидимка? Над этим следовало подумать как следует.
