IIIЗа почти что два года час с утра перед зеркалом вошёл в привычку настолько, что я давно перестала задумываться над количеством маггловских средств и магических зелий, которые мне нужно наносить на кожу каждое утро. Иначе я не буду выглядеть на свои двадцать. Моя кожа сморщена, глаза давно потеряли свой блеск. Если я выйду так на улицу, моя бабушка решит, что я её ровесница.
Это началось сразу по окончанию войны. Сначала мне казалось, что всё идёт своим чередом. Я не придавала значения тому, что использование магии изнуряет меня. Но с каждым днём становилось только хуже. Я с головою окунулась в книги, чтобы разобраться в чём дело. Перерыв всю хогвартскую литературу, которая хоть как-нибудь могла быть связана с моей ситуацией, я нашла только один похожий случай — болезнь Амадеуса. В Средневековье некий Дерек Амадеус, на протяжении трех лет участвующий в войне магических сообществ Франции и Великобритании, скончался через несколько месяцев после окончания войны от неведомой ранее болезни. Он очень быстро старел, а использование магии (заклятий, зелья подобного эффекта не оказывали) ускоряло старение ещё сильнее. Слишком поздно целители пришли к выводу, что маг не мог адаптироваться к мирной жизни после войны. В итоге, его магия, ориентированная на разрушение, начала уничтожать его самого. Нужно было искать способы изменить восприятие больного, а не физическое состояние.
Только половина последующих случаев заболевания этим недугом закончились полной реабилитацией пациентов. Дело в том, что каждый больной активно отрицал, что он болен, считая это временным явлением или же симптомами другой болезни. Причиной тому было то, что разрушительная магия в первую очередь влияла на мозг волшебника.
Рон, Гарри, наверное, вы уже вспомнили, что произошло после этого моего открытия. Вы тоже считали, что я один из тех, кто отрицает. Вы были по-своему правы, и я даже какое-то время думала, что и впрямь больна, что лечение должно помочь, но спустя два месяца в Мунго мне стало только хуже.
Тогда я встретила Дафну Гринграсс. У неё были те же симптомы…
Текст перед глазами поплыл, и Гермиона отложила письмо, сунув его обратно между страниц потрёпанной «Истории Хогвартса». Письмо было написано за два дня после смерти Дафны, когда Гермиону впервые посетила мысль, что она может не успеть рассказать друзьям свою историю лично. Ведь Дафна тоже думала, что время ещё есть…
Она лежала в Мунго уже больше двух недель, когда в её палату вошла Дафна Гринграсс.
— Привет.
Гермиона вздрогнула, оторвавшись от старого фолианта, да так и замерла, увидев незваную гостью. Никто не знал, что Грейнджер здесь. Ей не хотелось, чтобы кто-то знал и…
— Тоже болезнь Амадеуса? Я права?
— Тоже? — спросила всё ещё беспокойно, осторожно.
Гринграсс кивнула и, не став дожидаться приглашения, опустилась на стул для посетителей. Только тогда Гермиона заметила, что на ней больничная роба. И как не заметила сразу? У страха глаза велики, да ничего не видят. Вот уж точно! О, а Гермиона боялась! Как же она боялась, что кто-то узнает! Пресса тут же раздует из этого сенсацию, под её палатою соберётся толпа народа — то ли пожалеть, то ли втайне порадоваться. Скорее — второе. Чего уж там — она знала, что ей завидуют. Завидуют её начитанности, званию Героини войны, дружбе с Гарри Поттером. Как не завидовать?
— У тебя? Но как? — сорвалось с языка быстрее, чем она успела подумать.
И правда — как? Гринграссы не принимали участия в войне. Гермиона слышала, что они покинули Англию ещё до её начала. Тогда?..
Гринграсс пожала плечами.
— Целители тоже не знают, но ни на что другое моя болезнь не похожа.
Было ли это отрицанием и на самом деле проблема у Гринграсс была, как и упоминалось в книгах? Или всё же?..
— Тебе помогает лечение?
— Нет.
— Я рада, — ответила Гринграсс, смотря ей в глаза.
В груди больно кольнуло. Нет, Гермиону никогда особо не волновало чужое мнение. В школе Гринграсс была для неё пустым местом, но два слова, сказанные совершенно серьёзным тоном, задели. За что? За что Гринграсс ненавидит её настолько, чтобы такое сказать?!
— Мне не стоило этого говорить, но… — Гринграсс замялась, сгорбилась и, казалось, не знала, куда деть руки. — Мне ведь тоже ничего не помогает. Я рада, что дело не во мне, а в лечении.
Она посмотрела на Гермиону, ожидая ответа, и когда его не последовало, продолжила:
— Возможно, вместе мы что-то придумаем.
Брови полезли вверх, и Гермиона не смогла удержать истерического хохотка.
— Ты не шутишь, нет? Ты говоришь мне, что тебя радует ухудшение моего состояния и после этого… — тут она перебила сама себя, — нет, ты определённо шутишь!
Гермиона снова рассмеялась, и сама испугалась того, как резко смех разорвал тишину белой больничной палаты. Разочарование и страх оттого, что ничего не помогало, оттого, что никто не знал, почему так происходит, снова начали холодить душу. Уйди, Гринграсс, просто уйди.
— Было бы лучше, если бы я начала притворно тебе сочувствовать, Грейнджер? Если ты умрёшь, я не буду плакать. И я знаю, что ты не будешь плакать, если умру я. Зачем делать вид, что это не так?
Грубо. Не так Гермиона представляла себе слизеринский подход к жизни. Но, наверное, именно такая, не приправленная лишней сладостью правда в конечном итоге расположила её к Дафне Гринграсс.
— Незачем, — согласилась глухо.
Гринграсс нетерпеливо заёрзала на стуле.
— Так что? Ты будешь терпеливо дожидаться, пока целители разведут ручками и скажут, что не знают, что с нами делать? Или ты со мной?
Лицо Гермионы перекосилось от гнева:
— Терпеливо дожидаться?! — она сунула фолиант под нос Гринграсс, едва не задев её, — Я каждый день пытаюсь найти что-то полезное, я…
— … не могу выйти из Мунго, все книги мне приносят друзья, у меня изъяли волшебную палочку, чтобы я «не навредила себе»? Ты это хотела сказать? — Голос Гринграсс сочился ехидством, но Гермиона не могла не признать её правоты. Она и в самом деле почти ничего не могла сделать, находясь в таком положении. Найденную по крупицам информацию, что её лечат не от того, она усердно передавала целителям. Но на самом деле это ровным счётом ничего не меняло. Обращали ли они вообще внимание на её слова? Гермиону прошиб холодный пот. Её родители были врачами, она привыкла доверять медицинскому персоналу. Привыкла полагать, что они знают, что делают. Привыкла полагаться на них. И вот, она лежала здесь почти два месяца, но подход к лечению совсем не изменился, зато изменилось её состояние — к худшему. И Гермиона почувствовала себя очень глупой оттого, что понимание этого пришло к ней только тогда, когда Гринграсс решила открыть ей глаза на очевидное.
— Ты знаешь, где хранятся палочки? — деловито поинтересовалась Дафна.
Гермиона мимо воли улыбнулась — вопрос был из разряда тех, что могли бы задать Гарри и Рон перед началом их нового путешествия. И пускай эти путешествия никогда не были безопасными, зато давно уже стали привычными.
Только спустя два месяца после побега они узнали, что происходит на самом деле. Но лучше бы это и правда была болезнь Амадеуса.
И только спустя немногим больше года Гермиона узнала, что Дафна была права не во всём. На её похоронах Грейнджер всё же плакала.
В дверь позвонили. Гермиона вздрогнула и быстро сунула книгу на полку. Лишь бы не Рон или Гарри, ведь сегодня она совсем не была готова к дружеским посиделкам! Её здоровье ухудшалось. Она потеряла сознание (хвала Мерлину, это случилось дома!) после визита в больницу и чувствовала себя совсем плохо.
Позвонили ещё раз. Гермиона обречённо вздохнула и подошла к зеркалу: нужно убедиться, что по ней нельзя определить её состояние и лишь потом открывать.
Опять звонок. Гермиона медленно направилась к двери — быстрее уже не получалось, тогда колени начинали дрожать, голова — кружиться, прыгало давление. Ей было чёртовых двадцать лет, и она была пленником своего быстро стареющего дряблого тела! Но теперь даже на злость сил почти не оставалось.
Она открыла дверь. На миг замерла от неожиданности, затем посмотрела по сторонам. Если нет свидетелей, то она просто захлопнет дверь у него перед носом. Откуда вообще Драко Малфой узнал её адрес? Но фортуна скупилась на улыбки: с противоположной стороны улицы на Гермиону смотрела миссис Блэкберри — самая неприятная старуха Литтл Хьюмблтона и его самая большая сплетница. И если Малфой в ответ на закрытые двери устроит сцену, то с подачи сей Бабы Яги местного масштаба в «Ежедневном пророке» появится статья, преувеличивающая происходящее раз так в десять. А отбиваться завтра от корреспондентов не было ни сил, ни желания. Как говорится, из двух зол…
Так Драко Малфой и оказался в её доме. Вот только она и предположить не могла, что всё обернётся для неё таким кошмаром. В отличии от Дафны, у него и правда был слизеринский подход — он заставил её немного расслабиться, потерять бдительность, а затем — шах и мат. Она сама прокололась, по сути. Он видел Зелье Растерянности — это очевидно, только за него можно было «отсидеть вместе» Он догадывался, что Гермиона не может использовать магию, — она проговорилась и подтвердила его догадки. Есть ли смысл упираться дальше? Он не уйдёт ни с чем — факт. Как же прав был Сивый со своей глупой запиской! У Малфоя нюх как у ищейки!
— Тебя смутила смерть Дафны, я права? — её голос был нетипично высоким, сорвался на последнем слове. Рана была слишком свежа, но Гермиона держалась.
Он кивнул, будто боялся, что надави он на неё хоть немного сильнее — и она сорвётся с крючка. Взгляд его был таким тёплым и понимающим, что заставил Гермиону вспомнить об отце: тот выглядел также, когда работал с самыми маленькими пациентами, которые начинали плакать при одном только виде стоматологического кабинета. Гермиона тут же приказала себе об этом не думать. Ей бы не хватило духу вернуть родителям память, а затем сказать, что она умирает. Кому хватило бы?
— Ты не угадал. Она не была больна.
Малфой нахмурился, явно ожидая, что Гермиона сейчас начнёт хитрить и выкручиваться.
«А вот и не угадал, — подумала почти злорадно, — не так уж и хорошо, ты знаешь людей».
— Лорд Волдеморт знал, как модифицировать Круциатус, чтобы его действие было иным, правильно? И узнал он это от Долохова, так?
Малфой снова кивнул, слегка нахмурив брови. Смена темы его определённо обескуражила.
— Долохов мог модифицировать не только Круциатус, — Гермиона горько улыбнулась и отведя взгляд, — но и два других Непростительных. Очень даже вероятно, что они стали Непростительными из-за того, что только их и можно модифицировать. Есть очень много страшных проклятий, но к Непростительных их почему-то не относят.
Какой-то миг Малфой сконфуженно хмурился, а затем его глаза расширились. Он застыл, как кролик перед удавом. И Гермиона знала — он догадывается и боится, что она подтвердит его опасения.
— Лорд Волдеморт был недоволен, когда Гринграссы не захотели к нему присоединиться. Он решил послать им предупреждение. Вполне возможно, что в этот день Долохов впервые использовал свой модифицированный вариант Авады Кедавры. Астория отчётливо видела, как заклятие попала в Дафну, но ничего не произошло, — Грейнджер почувствовала, как первая слезинка медленно скользнула вниз и отвернулась от Малфоя. Она продолжила: — Все решили, что и ей, и Дафне показалось. Последствия начали заметно проявляться через два года. Понадобилось так много времени только из-за того, что Гринграссы даже после отъезда из Англии магию почти не использовали — боялись, что их попробуют выследить. Затем Дафна начала постепенно стареть, любое применение магии вызывало упадок сил и ускорение старения. В Мунго сказали, что у неё болезнь Амадеуса, но лечение не помогало. В конце концов, мы с ней вместе сбежали с Мунго, стёрли память тем немногих, кто знал о нашем там пребывании. Через два месяца нам наконец удалось выяснить, что с нами произошло. И поскольку колдовать мы не могли, то вместе начали работать в Отделе Зельеварения, чтобы найти способ это остановить. Не получилось.
Это была самая короткая версия трагедии, которую Гермиона только могла придумать. И она была рада, что её голос больше не срывался, а слёзы высохли. Ведь неприятно плакать перед Малфоем, быть уязвимой перед Малфоем.
Она повернулась к нему — собранная и хладнокровная. За два года она научилась жить с этим, научилась постоянно держать себя в руках. Смерть Дафны пекла и болела в груди, но всё тело Гермионы пекло и болело каждый день — она знала, как не сорваться.
Когда Гермиона произнесла вслух, что они с Дафной собирались сварить зелье, которое остановит действие Авады Кедавры, вся затея вдруг показалась ещё более безнадёжной и глупой. Ничем не остановить Аваду Кедавру, но они заставили себя верить, что им удастся переломить ситуацию. Гермиона ощутила, как её вера пошатнулась. Возможно, они с Даф совершили ужасную ошибку. Возможно, им стоило провести оставшееся время с близкими людьми, но было уже поздно.
Гермиона перевела взгляд на Малфоя. Он смотрел на неё немного растерянно, будто и вправду на миг позволил себе поверить, что ошибся в догадках, а она его обухом по голове. Губы сжаты в тонкую линии, руки — в кулаки. За долю секунды на месте растерянности появилась злость. Он смёл рукой чашку со стола, она ударилась о пол и в полной тишине разбилась. Осколки разлетелись по комнате. Остатки чая разлились некрасивой коричневой лужицей. Звук бьющейся посуды, казалось, привёл Малфоя в чувство. Его короткое Репаро склеило осколки, и Малфой поставил чашку на стол.
— Теперь ты знаешь всё, что хотел? — спросила Гермиона едко. Её вдруг разозлил его гнев. Это она больше года впустую варит зелья, надеясь найти то, которое поможет! Она перечитала тысячи фолиантов! Она каждый день живёт с этим! Какое он имеет право злиться, если она всё ещё держит себя в руках?!
— Прости, — сказал тихо. И Грейнджер на какой-то миг позабыла свою злость. Странно было наблюдать за поведением повзрослевшего Малфоя. — Просто эта война была настолько глупой и всё ещё продолжает влиять на наши жизнь. Мне жаль, правда.
Меньше всего ей хотелось слышать такие слова. Потому что не повезло только ей и Дафне. Это было несправедливо! И Грейнджер, которой всегда хотелось за справедливость бороться, было особенно больно. И самое страшное — после смерти Дафны она почти смирилась.
— Тебе пора.
Он не стал спорить, молча развернулся и пошёл в сторону выхода. Она медленно двинулась вслед. У входных дверей он остановился и повернулся к ней.
— Надеюсь, ты понимаешь, что теперь я в деле.
— Надеюсь, ты понимаешь, что попадёшь под подозрение, если я вдруг таинственно умру, — тут же нашлась Гермиона. Может, она и не отказалась бы от помощника, но Малфоя был не тем человеком, которому можно было довериться. Хотя доверилась же она ему в Малфой-мэноре…
— Тогда нам придётся найти выход из ситуации очень быстро, — хмыкнул Малфой.
— Зачем тебе ввязываться?
Малфой несколько секунд колебался и с большой неохотой ответил:
— Во-первых, это коснулось Астории. Она мне дорога, и я не хочу, чтобы кто-то страдал, как страдает она. Во-вторых, если у тебя не получиться, я буду винить себя в том, что не помог.
Грейнджер нахмурилась. Неужели из мальчишки-хулигана и правда вырос хороший мужчина?
— А теперь мне и правда пора, — сказал Малфой, вышел из квартиры и быстро закрыл за собой дверь.
