Глава 18Они спускаются в подвал, но за винным погребом сворачивают налево – и оказываются в большой кладовке. Блэк кидает кусок хлеба на вытертые плиты пола – туда, где практически заканчивается граница света, прижимает палец к губам и замирает, сжав – видимо, для большей убедительности – руку Ойгена. Через некоторое время к хлебу подбирается сразу пара упитанных крыс – Сириус выжидает несколько ударов сердца, прежде чем ударить их Ступефаем, обеих. А потом с победным возгласом левитирует их к себе.
Протягивает одну Мальсиберу – тот внутренне морщится, но берёт трофейного грызуна за хвост решительно и без колебаний, а затем охотники возвращаются наверх, в спальню.
- Веди себя смирно и слушайся меня, - велит Блэк. Ойген послушно кивает – и они входят, наконец, в комнату. – Привет, Бакбик, - говорит Сириус – гиппогрифу. – Стой у двери, - добавляет он уже Ойгену. – Соскучился? – улыбается он, кланяясь и протягивая к зверю руку с зажатой в ней крысой. Тот курлычит и, ловко выхватив крысу, подбрасывает её и глотает. – Соскучился, - ласково повторяет Блэк. Мальсибер стоит, почти не дыша – и уже не от страха, а от изумления, восторга и почти детского ожидания пусть маленького, но почти чуда – потому что гиппогриф в лондонском доме однозначно попадает для него в понятие чуда. – Это Ойген, - говорит он зверю, и тот недовольно курлычит и мотает головой, но агрессивным не кажется. – Поклонись! – напоминает Блэк, и Ойген кланяется – и не просто отвешивает поклон, он опускается на одно колено и замирает, низко склонившись и прижав руки к груди. Гиппогриф смотрит на него очень внимательно – холодные золотистые глаза глядят пугающе остро – потом издаёт странный, больше похожий на тихий низкий свист, звук, и негромко пощёлкивает клювом, но на сей раз это не выглядит агрессивно. Ойген медленно поднимает голову и шёпотом спрашивает Сириуса: - Ему в глаза смотреть можно, нужно или нельзя? Я не помню…
- Нужно, - усмехается тот. – Дай ему крысу. Руку вытяни и держи – посмотрим, возьмёт ли. Если не боишься, конечно, - добавляет он со смешком.
Ойген боится, конечно – но послушно кладёт на ладонь крысу, протягивает её гиппогрифу, и ждёт, глядя ему в глаза так внимательно, что, кажется, весь превращается в зрение. Сириуса это нервирует – потому что он не представляет, как на подобное среагирует гиппоргиф, и он на всякий случай лезет в карман за палочкой, внутренне проклиная себя, своего гостя… в смысле, пленника, гиппогрифа, Волдеморта, Петтигрю, весь белый свет и глубины подземного царства – когда, наконец, большой острый клюв на мгновенье прикасается к человеческой ладони и, схватив лежащую на ней крысу, ловко подкидывает её в воздух и проглатывает. Блэк выдыхает… и вновь холодеет, видя, как Мальсибер немедленно тянется к гиппогрифу. Остановить его Сириус не успевает – потому что зверь склоняет голову и очень знакомо курлычит, с любопытством оглядывая своего нового знакомого и позволяя ему сперва осторожно, а потом и вполне уверенно коснуться перьев на своей шее. Ойген выдыхает тихонько, подходит совсем вплотную, гладит пёстрые перья – а потом вдруг зарывается в них лицом и счастливо и беззвучно смеётся. Потом оборачивается на Блэка, продолжая прижиматься щекой к ним, и говорит, поясняя:
- У меня в палочке перо гиппогрифа… а мне ни к одному их этих красавцев ни разу в жизни прикоснуться не довелось.
- Сердцевина для самоуверенных менталистов, у тебя? – удивляется Блэк.
- У меня, - он счастливо улыбается и снова прячет своё лицо в перьях.
Ойген так и не отходит потом от гиппогрифа, и тот позволяет ему это – хотя больше это похоже на то, что он просто перестаёт обращать внимание на человека.
- А у тебя в детстве кто был? – спрашивает, наконец, Ойген, когда гиппогриф привычно укладывает голову на колени к Сириусу. Сам Мальсибер при этом садится рядом – но прямо на пол, у самых ног Блэка, и продолжает гладить шею и плечи великолепного зверя. – С кем ты в школу приехал?
- С совой, разумеется, - удивляется Блэк. – А ты?
- Тоже, - Ойген смеётся. – А ты сову и хотел, или ещё кого-то?
- Зачем? – пожимает плечами Блэк. – Кого мне было заводить – жабу?
- Почему непременно жабу? – смеётся Мальсибер. – Можно, к примеру, кота.
- Ты кота хотел, что ли? – спрашивает со снисходительным любопытством Сириус.
- В детстве хотел, да, - кивает он. – Но таких, как я хотел, не бывает.
- Ты хотел зелёного в синюю крапинку? – тоже смеётся Блэк.
- Я хотел ярко-рыжего с голубыми глазами, - улыбается Ойген. – Настоящего, а не перекрашенного магически. А таких не бывает – папа узнавал. Поэтому у меня была сова – вернее, филин, маленький и ушастый.
- А потом куда делся?
- Умер, я полагаю, - он немного грустнеет. – Во всяком случае, когда я вернулся из Азкабана, в доме я его не нашёл. Но ведь столько лет прошло… они же не вечны. А твоя? Твоя сова где?
- Я тоже не знаю, - говорит он. – Я надеюсь, летает где-то и одичала… здесь её точно не было. А почему именно ярко рыжего и с голубыми глазами?
- А он мне приснился как-то в детстве, - с удовольствием отвечает Мальсибер. – Так ярко – я даже когда проснулся не сразу понял, что это был сон. Ну и никаких других уже не хотел, конечно.
- Конечно, - усмехается Сириус. – Ты привык получать именно то, что хочется, да?
- Привык, - легко сознаётся Ойген. – Но это было давно – хотя привычка, в общем, осталась, - он смеётся и в сотый раз за вечер прижимается лицом к шее гиппогрифа. – И, в общем, это работает, верно? - говорит он, поворачивая голову и улыбаясь совсем по-мальчишески.
Блэк с Мальсибером просидят тут часа два или три – и уйдут только когда солнце скроется за горизонтом и зверь начнёт укладываться спать. А когда выйдут, Блэк схватит Мальсибера за плечи и с силой встряхнёт.
- Я тебя в самом деле запру, если ты сделаешь ещё раз что-то подобное! – неожиданно жёстко говорит он. – Я тебе с самого начала запретил заходить в запертые комнаты!
- Хочешь сказать, у тебя тут вправду есть мантикора? В другой комнате? – смеётся Мальсибер, даже не пытаясь высвободиться. – И потом, эта конкретная дверь заперта не была.
- Как это не была? – возмущается Блэк. – Была, разумеется. Я всегда её запираю.
- И как я, по-твоему, умудрился её открыть? – улыбается тот и просит: - Давай посидим у камина? Я могу даже виски выпить и постараться не уснуть.
- Зачем? Давай за вином сходим – возьмёшь любое, - Сириус, наконец, отпускает его, озадаченный, на самом деле, вопросом – потому что действительно не понимает, как и почему дверь оказалась открытой.
Они спускаются в погреб. Ойген выбирает вино – берёт, подумав, две бутылки того бархатистого белого с яркими фруктовыми нотками, что нашёл тут однажды и которое с удовольствием с тех пор и пьёт, когда получает такую возможность, и Сириус, к его удивлению, к нему присоединяется – берёт его же и тоже две. Они поднимаются наверх – и Мальсибер вдруг предлагает:
- Пойдём ко мне? Ну, условно ко мне, конечно, - добавляет он с улыбкой, - но всё равно – если считать, что это пока что моя комната, то мне хочется пригласить тебя в гости. И камин там есть. Идём?
- В гости? – переспрашивает Блэк. – Звучит заманчиво. Ну, идём, если ты так настойчиво приглашаешь.
Они заходят на кухню и берут еду: холодное мясо, сыр, хлеб, кусок сладкого пирога – и поднимаются в комнату Ойгена.
- Растопишь камин? – просит он, быстро убирая разбросанные по кровати книжки, тарелку с крошками непонятно от чего, исписанные листы бумаги, перья и простые карандаши. – Извини, я не ждал гостей, - он смеётся. Расстилает поверх покрывала плед, ставит тарелки с едой, вино… просит: - Сделай бокалы, пожалуйста?
Блэк только головой качает, но трансфигурирует их из пары носовых платков, которых в комнате обнаруживается с избытком. Садится на кровать, открывает первую бутылку, разливает, протягивает один бокал Мальсиберу – тот садится в изножье кровати, на самый край, поближе к камину, берёт бокал, отпивает и улыбается.
- Какой дивный вечер вышел, - говорит он. – А я ужасно боялся тебе признаваться…
- Можно подумать, я не знал, - усмехается он и поясняет: - Ну это же вполне очевидно: кто ещё мог так его взволновать? Я всё ждал, скажешь ты или нет. Ценю, что всё же сказал, - улыбается он. – А чего ты боялся-то? Потерянных баллов и отработок по вечерам? Ну что я с тобой такого сделать могу?
- Да не что сделать – я не в том смысле, - говорит Ойген. – Просто я теперь вообще перестал тебя понимать, - смеётся он.
- Чего ты там во мне такого загадочного не понимаешь? Ну, удовлетвори свое любопытство, - предлагает он. – Можешь задать вопрос, и я, возможно, отвечу.
- Ну смотри, - с удовольствием начинает Мальсибер. – Я же тоже следил за тобой – и думал, что ты разозлишься на меня как всегда злился за это на Северуса. А ты… обругал меня, да – но не разозлился же, я ведь чувствую. И я вообще не понимаю теперь, за что ты так Северуса не любишь, и мне странно.
- Ну ты сравнил, - удивлённо говорит Блэк. – Это же вообще разные вещи. А Снейпа… ну изволь, я тебе объясню, - вдруг соглашается он. – Давай вспомним историю, которая выставляет меня в самом скверном и неприглядном свете – с ивой, полной луной и любопытным не в меру юношей, - говорит он, отпивая вино и не видя непонимающего и вопросительного взгляда Мальсибера. – История в самом деле вышла мерзкая и некрасивая, и я не горжусь ей, хотя будь я более традиционным Блэком... Но вот от чего меня действительно коробит в этой истории – это то, что для Снейпа все оказались кругом виноваты: я – потому что сказал ему, как попасть в этот подземный ход, Люпин – потому что оборотень, Джеймс виноват в том, что спас, Дамблдор – в том, что замял… да даже эта проклятая ива – что выросла! – добавляет он со смешком. – И только лишь Нюниус – напуганная несчастная жертва. Но ведь его же никто туда силком не тащил и шоколадными лягушками не заманивал. Хотя бы раз, вместо того чтобы ныть и брызгать на окружающих ядом, мог бы остатки достоинства сохранить и принять на себя часть ответственности. В конечно итоге это было только его решение - сам захотел и сам полез.
- Блэк, - говорит Мальсибер в наступившей, наконец, паузе. – Я ничего не знаю про эту историю.
Сириус смотрит на него… странно. Хмурится, спрашивает резковато:
- Не знаешь?
- Нет. И при чём здесь оборотичество Люпина… погоди. Постой – ты хочешь сказать, что он был оборотнем ещё в школе?! – ахает он, потрясённо глядя на Сириуса.
Блэк выдыхает с силой, снова морщится, говорит с огромной досадой:
- Я был уверен, что Снейп тебе рассказал!
- Нет, - качает головой Ойген. – Но он… однажды в школе он категорично потребовал от меня, чтобы я даже и близко не подходил к Люпину. Вот почему, значит… Я тогда его не понял, конечно… хотя и пообещал. Мерлин… - он делает несколько быстрых глотков вина и вздыхает. - Не так я должен был это узнать… если вообще должен. Но раз уж… ты можешь мне объяснить толком, что случилось тогда? – просит он.
- Да я уже все рассказал, в общем-то… Люпин проводил каждое свое полнолуние в Воющей хижине – а я знал, что туда можно попасть из-под корней Дракучей Ивы, ну и поделился однажды со Снейпом секретом, как это делается… а Джеймс, когда узнал, кинулся туда и его, бедолагу, вытащил – потому что лично у меня мозгов не хватило на то, чтобы понять, что он полезет туда в полнолуние, или что будет, если этот умник столкнётся с рассерженным оборотнем.
- И кто из них кого убьёт или покалечит, - кивает Мальсибер.
В его взгляде, как ни странно, нет ни осуждения, ни возмущения, не упрёка – только удивление и почему-то грусть. И от этого мягкого, удивлённого и понимающего взгляда куда хуже, чем от любых самых резких и желчных слов.
- Жаль, что я в школе не знал, - говорит Ойген.
- И что бы ты сделал? – Сириусу почему-то вовсе не хочется сейчас с ним ругаться, и потому вопрос этот он задаёт вполне, скорее, с любопытством.
- Не знаю… я скажу – мне нужно подумать. Но сделал бы что-нибудь, я надеюсь, - говорит он расстроено. – Ну да ладно… мы же совсем не о том говорили. Если захочешь, можно потом вернуться к этому – а сейчас дорасскажи мне, пожалуйста, то, что начал: за что ты так Северуса не любишь? Ты полагаешь, что он перекладывает ответственность за то, что с ним случается, на других?
- А разве не так? – усмехается Блэк, почти с радостью меняя тему. – Он же всегда полагал себя умным не по годам, совершенно самостоятельным человеком, за которого никто не вправе решать – и что, к Вол… к этому вашему его на верёвке тащили? Да даже Регулуса, малолетнего идиота, туда толкнули родители! Но Снейп-то пришёл к нему сам, разве не так? И что? Где же верность этим своим достойнейшим убеждениям? – с мрачный сарказмом в голосе спрашивает он – но, поскольку Ойген молчит и просто внимательно на него смотрит, Блэк продолжает: - Но это, в конце концов, его личное дело, хотя моя кузина вряд ли бы его поняла – но он ведь даже Гарри отказывается видеть за Джеймсом! И воюет с мальчишкой так, словно бы это его отец! Противно, - он кривится и добавляет с полуулыбкой: - А ещё я презираю его, потому что я самовлюблённый озлобленный эгоист с дурным характером.
Ойген вдруг тихо смеётся, разряжая собирающееся в воздухе напряжение, и кивает:
- О да. Вот с этим я не могу не согласиться.
- А ты, - продолжает, немного успокоившись, Блэк, - конечно, может быть и безмозглая птаха, но этого дерьма в тебе нет – и я догадываюсь, где ты его оставил. Я двенадцать лет за стенкой слышал, о чём ты кричал, если моя сестрица не выла на пару с Долоховам. Мордред, я там почти выучил русский! – неожиданно говорит он с не слишком-то, правда, весёлым, но смехом.
- Ты, между прочим, выл не хуже сестры, - улыбается Мальсибер. – А если серьёзно… Ты просто не понимаешь ничего, Блэк. Да и я тоже раньше не понимал… а вот теперь… особенно после того, что ты мне сейчас рассказал… А ведь больше всех всегда и за всё для Северуса виноват он сам – и это просто подразумевается по умолчанию, вот он и не говорит об этом никому и никогда. И когда он говорит о чьей-то вине – то это всегда во вторую очередь. И вот представь, как это – жить, когда ты знаешь, что всё, что с тобой происходит, происходит именно потому, что ты – это ты. И всё, что с тобою случается – случается по твоей вине и, соответственно, справедливо. А ты говоришь – ответственность… да она там в каждом вздохе и взгляде, Блэк.
- Ну, твой приятель в этом не уникален, - усмехается Сириус. – У меня тоже есть друг, который винит во всем только себя – но на людей, в отличии от некоторых, бросается всего лишь раз в месяц.
- Ты имеешь в виду Люпина? – спрашивает чрезвычайно изумлённо Ойген.
- Ну а кого же ещё, - кивает Блэк, допивая, наконец, свой бокал и немедленно наполняя его вновь.
- А Люпин-то в чём виноват? – кажется, ещё больше удивляется Мальсибер. – Вот в этой… истории? Ну хорошо, я готов понять: Северус виноват потому что сам пошёл туда, где его явно не ждали – как я на днях, - он улыбается. – Ладно ты – подсказал и вообще, будем честны, спровоцировал. Ладно Поттер – потому что он Поттер и спас и вообще, - он улыбается снова. – И даже про Дамблдора я понимаю. Но Люпин?!
- Да он всегда считал себя виноватым в том, кто он, - с лёгкой досадой говорит Сириус. – И до сих пор считает. Просто по определению – и иногда это его чувство вины раздражает просто невыносимо! – добавляет он.
- Но ведь он… если он уже в школе был оборотнем – он же ребёнком был, когда это случилось, - недоумённо говорит Ойген.
- Ему было пять, - печально кивает Блэк, но спустя пару мгновений не может удержаться от смеха при виде вытянувшегося от удивления лица Мальсибера.
- Но… Блэк, это же бред, - говорит тот, наконец. – Пятилетний ребёнок не может быть в таком виноват, что бы он ни сделал…
- Расскажи это ему, - вздыхает Сириус. – Так что не надо полных драмы историй про необъяснимое чувство вины – наелся по уши.
- Я, скорее, про чувство ответственности говорил, а не вины, - поправляет его Мальсибер, но видно, что мысли его всё ещё крутятся вокруг Люпина. – Но вина – тяжелее, - добавляет он с сочувствием – и вдруг, вспомнив что-то, смеётся: - А кстати, я хотел тебя ещё кое о чём спросить. Можно?
- Попробуй, - кивает Блэк. Он чувствует себя на диво свободно и почти что расслабленно здесь и сейчас – и, наплевав на остатки приличий, валится навзничь на кровать.
- Почему ты назвал меня воробьём?
- Я? Когда это? – удивляется Сириус, приподнимая голову и вопросительно глядя на Ойгена. – Что-то я не припоминаю подобного за собой.
- Когда беседовал с Бакбиком. Ну прости, да! – восклицает он. – Я услышал. Случайно. Совсем чуть-чуть – и сразу ушёл.
- Да потому что ты и есть воробей – безмозглая птаха, - глумливо отзывается Блэк. – Всё бы чирикать и по веткам скакать, нет бы – оглянуться и о жизни задуматься. Но нет – тебе зёрен кинули, и ты счастлив, вот и пирог с патокой ты практически один доклевал, – притворно уже ворчит Блэк.
- Как красиво, - ничуть не обидевшись, улыбается Ойген. – Но ты немного ошибся. Я не воробей. Я скворец.
- Почему скворец? Ты думаешь, они благороднее? – шутит он.
- Потому что мой Патронус – скворец, - Мальсибер смеётся. – Я бы тебе показал, если бы было, чем. Так что ты угадал, в целом, но всё же не до конца.
Сириус почему-то вдруг вспоминает нелепые разговоры о том, что Упивающиеся смертью не могут вызывать Патронусов – и неожиданно тепло улыбается. Про Патронусов это, разумеется, глупость несусветная – у всех есть хорошие воспоминания – но…
- И потом, - добавляет Ойген, - скворцы гораздо красивее воробьёв. Наряднее, изящнее и поют лучше.
- Маленькие пернатые мерзавцы, гроза вишневых садов. Прямо как ты, - смеётся, наконец, Блэк.
- Лучше, - Мальсибер салютует ему бокалом и, допив, тоже падает навзничь на кровать.
