Глава 2Маггловский Лондон.
…Если и случались моменты, когда Мэгги Трэймен ненавидела своего парня, так это – когда, как сейчас, она брела по темной улице одна-одинешенька, вздрагивая от каждого шороха – а шорохов было много в июньскую ночь даже на самой тихой улочке Лондонского предместья. Энтони, видите ли, всегда так крепко засыпал после их свиданий, что просто не мог найти в себе силы подняться и проводить ее до дома. И всякий раз предлагал ей остаться до утра у него. Знает ведь, что Мэгги должна вернуться раньше, чем проснется отец, потому что его еще один удар хватит, если он узнает, что его пятнадцатилетняя дочка ночами бегает на свидание вместо того, чтобы спать в своей кроватке и набираться сил перед школой. А отец еще после первого удара не оправился, так что огорчать его никак нельзя. Значит, надо вернуться домой затемно, так, чтобы никто из соседей не видел, и лечь спать, так, чтобы утром выйти из комнаты в пижамке и со спутанными волосами, милой сонной девочкой прошлепать в ванную… И смыть под душем последствия бурной ночи, ибо в Энтони она не могла принять душ из-за его родителей: Энтони встречался с Мэгги в своей комнатке над гаражом, а ванная комната находилась в доме.
Мэгги боялась темноты с детства. Все дети боятся – но она боялась как-то особенно остро. До одиннадцати лет спала с ночником. А потом просто сняла штору, чтобы свет уличного фонаря лился в комнату. Давно, еще когда была жива бабушка, отец водил Мэгги к психологу, чтобы попытаться разобраться с этой проблемой и, может, избавиться от страха… Но визит закончился катастрофой: когда Мэгги попыталась сосредоточиться и представить, чего конкретно она боится, оставаясь в темной комнате, у нее случился истерический припадок. Отец обвинил психолога в некомпетентности, психолог в ответ выдвинул предположение, что Мэгги стала жертвой сексуальных домогательств отца… Было долгое и грязное разбирательство, Мэгги даже положили в больницу для обследования на предмет следов сексуального насилия, но больничный психолог говорил с ней уже не про темноту, а про папу и отношения с ним. Мама у Мэгги умерла, когда Мэгги была совсем маленькой, Мэгги жила с папой и бабушкой, папа не хотел жениться на другой женщине, потому что все еще любил маму и не хотел, чтобы у Мэгги была мачеха… А дураки психологи решили, что все это странно и ненормально. В общем, после всей этой истории отец к психологам стал относиться более чем негативно. И уже не пытался разобраться, почему Мэгги боится темноты. Просто принимал это, как факт, и позволял ей бороться с ее страхом теми способами, которые были ей доступны. Хочет жить без шторы на окне – пусть живет… И отец всегда встречал ее, когда она откуда-либо возвращалась поздно вечером.
А вот Энтони считал, что все это глупости и надо с иррациональными страхами бороться. К тому же он просто ленился ее провожать…
Вообще-то в чем-то Энтони был прав: в их районе лет давненько уже не случалось преступления серьезнее угнанной машины или магазинной кражи, да и такого рода события были редки и обсуждались потом месяцами. Да и идти ей было недалеко – пройти пол улицы да свернуть на другую. И если что – соседи услышат и выбегут, не такой у них район, чтобы отсиживаться за закрытыми дверями, когда на улице кто-то взывает о помощи. Да и фонари у них на улице всегда горели, соседи за этим следили, и…
И все равно было как-то темно. Странно темно. Мэгги подняла глаза к фонарю, под которым как раз проходила. Фонарь горел, но таким тусклым светом, что его не хватало даже на то, чтобы высветить круг на асфальте. И тумана нет, и ничего такого, а фонари потускнели, будто во всех разом снизился накал лампочек, или даже не это – будто что-то снаружи, по эту сторону стекла, всасывало в себя свет, поглощало практически без остатка!
Сердце у Мэгги на миг замерло, затем подпрыгнуло упругим мячиком куда-то в горло и забилось там судорожно, мешая дышать.
Нет, нет, тебе это кажется, тебе это кажется… Все это глупости… Всему есть реальное объяснение, всему и всегда есть реальное объяснение, и не выскочит на тебя из тихого садика соседей никакой мерзкий монстр… Потому что монстров не бывает и уж подавно монстры не станут прятаться с тихих садиках!
Мэгги пошла дальше – чуть быстрее, но все же не так, чтобы бежать, потому что шлепанье ног бегущего человека может привлечь внимание кого-нибудь из соседей – мало ли кто мучается бессонницей? – и увидят ее, бегущую, и узнают, и расскажут отцу – из лучших побуждений или из вредности – а он и так плохо ходит после удара, ему совсем нельзя волноваться! Так что надо идти неспеша, ступать тихо, чтобы ее не было слышно за сонным шелестом листвы…
Шелест листвы.
Нет, кажется, это не листва…
Это странное шуршание…
Будто кто-то ползет следом по асфальту… Длинное тело тихо шуршит…
Мэгги, стараясь не сбиться с шага, прислушалась.
Нет, не ползет.
Будто кто-то ступает следом за ней, шаг-в-шаг, мягко, влажно, неспеша…
Нет, нет-нет-нет, она придумывает! Она все придумывает. Сейчас она обернется, а позади – только знакомая пустынная улица и никого нет, никто не ползет и не крадется…
Надо просто обернуться и страх испарится.
Мэгги судорожно сглотнула, сжала руки в кулаки и резко обернулась.
И замерла в шоке.
В двух шагах позади нее стояла…
Она сама.
Будто отражение в зеркале, но… не отражение, потому что посреди улицы, и объемное, и отражение никогда не бывает таким… таким… ну, перед зеркалом же всегда делаешь какое-то особенное лицо, а вот эта девочка, которая стояла перед Мэгги Трэймен на пустынной сонной улице, в темноте, пожирающей свет фонарей, — эта девочка была совсем как сама Мэгги на неудачных фотографиях: испуганное и недовольное круглое лицо, плечи чуть сутулятся, живот чуть выпирает поверх низкого пояса брючек, и брючки-то ей не идут, и куртка короткая и дурацкая, а про волосы вообще говорить нечего, просто кошмар, а не волосы, плохо прокрашены, свисают жидкими прядями, не удивительно, что Энтони даже и не подумал ее провожать, она такая страшненькая… выпрямиться, втянуть живот… Господи, Боже, что же это такое? Вспомнился фильм «Терминатор-2», который Мэгги в детстве считала самым страшным на свете именно потому, что там этот злобный ртутный робот умел принимать облик других людей и подменял их собой… Но ведь в фильме все придумано. Это всего лишь фильм. Сценаристы придумали, чтобы заработать денег…
Тогда что же это такое перед ней стоит? Не двигается, кулаки сжаты, выпрямилась, живот втянула, лицо испуганное – наверное, сама Мэгги именно так и выглядит сейчас, у нее даже заболели сжатые кулаки, и у той, другой, суставы побелели, так крепко стиснула…
Это галлюцинация? Она сходит с ума? Стоит посреди улицы в двух шагах от своего двойника, смотрит в глаза…
В глаза.
Глаза.
У Мэгги глаза светло-карие, не слишком большие, с короткими густыми ресницами, ну – обычные такие глаза.
А у двойника глаза черные. Полностью черные. Нету ни белка, ни радужки, ни зрачка, только черный выпуклый какой-то пузырь, матовый, противный…
Все-таки робот?
Инопланетяне?
Бежать?
Ноги не слушаются…
Кричать?
Горло как-то сдавило, словно судорожно колотящееся сердце действительно застряло там и перекрыло ход воздуху…
И потом, этого же не может быть, ей снится, должно быть, это просто кошмарный сон.
Мэгги открыла рот, пытаясь все-таки закричать, но смогла издать только сдавленный писк.
Ее двойник тоже открыл рот и…
И рот становился все больше и больше, и больше и больше, и не было во рту ни зубов, ни языка, ничего, только черная воронка, и лицо растягивалось по краям воронки, постепенно деформируясь.
Наверное, надо было бежать… Хотя бы попытаться… Даже если это сон, все равно – от такого кошмара надо бежать и кричать, и тогда наверняка проснешься…
Но у Мэгги Трэймен подкосились ноги и она просто села посреди улицы, судорожно дыша и потрясенно глядя на то, как ее двойник постепенно превращается в крутящуюся воронку, черную изнутри и цветную (в цвет куртки-брюк-кожи-волос Мэгги) снаружи. Потом цветное – то, что снаружи – начало сплетаться в странные узоры, а тело вытягивалось, вытягивалось, и оказалось, что к ногам двойника ведет извивающееся черное… вроде резинового шланга, который тянется вдоль тротуара, и стал заметен только тогда, когда начал покрываться узорами, напоминающими…
Узорчатую змеиную кожу.
Это больше не был двойник Мэгги – это была змея.
Но не настоящая змея, потому что у настоящих змей не бывает такой огромной воронкообразной пасти, и у настоящих змей бывают зубы, и…
Змея нависла над Мэгги, направляя пасть-воронку ровно ей на голову, словно собиралась накрыть ее сверху и втянуть в эту черную воронку.
А Мэгги сидела на асфальте, смотрела вверх, в жерло воронки, и продолжала твердить про себя, что этого не может быть, не может быть, не может быть… А потом послышался топот бегущих ног, крик — «Инсендиум!» — и что-то полыхнуло, будто несколько огненных шаров пролетело над головой Мэгги – в пасть змее, в эту черную воронку, где их тут же закрутило, втянуло… Раздался такой звук, будто лопнула струна гигантского контробаса – низкий, гулкий и мелодичный. А затем змея вспыхнула – по всей длине – будто вдоль улицы, тихой сонной улицы, полился огненный ручей…
Один раз Мэгги видела, как горит бензин. Это было похоже. Только без взрыва, без дыма, и даже без жара – это был какой-то не горячий огонь… Совсем рядом с лицом Мэгги – но она не ощутила жара.
Свет от горящей змеи зато исходил такой яркий, просто ослепительный, и было видно, что длинное тело уходит куда-то в решетку канализации…
Девушка в сиреневом плаще и с ярко-сиреневыми волосами, топоча, пронеслась мимо Мэгги, за ней – высокий мужчина и еще одна девушка, маленькая, с длинными светлыми волосами… Все трое склонились над решеткой. Девушка с сиреневыми волосами ткнула туда чем-то вроде карандаша и выкрикнула: «Конкремаре!»
— Бесполезно, Тонкс! Бесполезно… Это же протей, он уже отбросил щупальце и ушел, — слегка задыхаясь, сказал ей мужчина.
Повернулся и пошел к Мэгги.
Мэгги сидела и ждала, когда же и этот мужчина окажется ненастоящим и начнет превращаться во что-нибудь… Он подошел совсем близко, присел возле нее – Мэгги попыталась отползти в сторону, но руки и ноги плохо ее слушались и она плюхнулась на спину. Мужчина склонился к ней, подхватил под плечи – Мэгги чуть слышно заскулила – притянул к себе, в другой руке у него оказался маленький пузырек из темного стекла, он поддел ногтем пробку и поднес пузырек к губам Мэгги.
— Выпей. Полегчает.
У мужчины были странные желтые глаза – Мэгги не встречала раньше такого удивительного цвета глаз, будто золото просвечивает сквозь янтарь — но это хотя бы были нормальные глаза, а не черные пузыри. И смотрел он сочувственно. И голос у него был добрый.
От пузырька пахло чем-то резким, но свежим, приятным, будто мята и бергамот, и Мэгги вдруг ощутила полное расслабление воли, нежелание думать, и приоткрыла рот, и позволила мужчине влить немного жидкости из пузырька… На вкус жидкость напоминала средство для полоскания зубов. Мэгги поморщилась, но проглотила.
— Умница. Сейчас тебе станет совсем хорошо…
Он улыбался и Мэгги тоже робко улыбнулась ему в ответ. Ей все еще казалось, что она спит и видит сон. Не могло все это быть реальностью… И почему никто из соседей не выбежал? Ведь тут кричали, и полыхали огнем, и этот звук, когда змея вспыхнула, соседи должны были проснуться…
— И мне дай, Ремус. Того, от чего станет совсем хорошо, — мрачно сказала светловолосая девушка, подойдя к ним и тоже присаживаясь возле Мэгги.
— Тебе не надо. У тебя шока нет.
— У нее тоже не будет. Она забудет все…
«Я не забуду. Я этот сон никогда не забуду!» — подумала Мэгги.
Сейчас ей хотелось спать… И все вокруг было – как в тумане… И голоса доносились словно издалека… Странно: она же спит, как во сне может хотеться спать? Но хочется, так хочется… Она закрыла глаза, голова уютно легла на плечо мужчины с золотыми глазами.
— Если заставить ее просто забыть, не успокоив, ей это все будет являться в кошмарах, — сказал мужчина. — Как, собственно, раньше и бывало, пока…
— …пока твой гениальный, но на редкость омерзительный приятель не сочинил очередное гениальное, но омерзительное зелье, — жестко довершила девушка. — Вот интересно, какие побочные эффекты выявятся лет эдак через десять…
— За что ты-то так его ненавидишь? Ты же с ним почти не знакома!
— Он мерзкий. У него отвратительные манеры. У него эта метка на руке… А главное – его ненавидел Сириус!
— Забавно. Я думал, ты скажешь – главное, что у него эта метка на руке. Уже приготовился в тысячный раз спорить… Но против того, что его ненавидел Сириус, у меня аргументов нет, — с горечью сказал мужчина. – Давай, отнесем девочку домой, скоро протеев морок совсем растворится и кто-то из магглов может проснуться.
— А ты знаешь, где она живет?
— Она скажет.
— Она отключилась…
— Не совсем. Она нас слушает… Она не спит.
— А у меня, похоже, все-таки шок, — сказала, подходя к ним, другая девушка, та, у которой были сиреневые волосы. – Вы видели, во что превращается протей? Значит, это правда…
— Да вроде как, именно потому мы за ним и охотились последние недели, — ответила ей светловолосая. — Не для того же, чтобы отжечь одно лишнее щупальце… Чего вы так на меня смотрите? Он ушел еще более голодный. Вылезет в другом месте. И все равно кого-нибудь сожрет. Ну, если магглам повезет, то не чью-нибудь любимою дочурку, а какого-нибудь никем не любимого бродягу. Но кто-то накормит протея уже сегодня.
— Значит, это правда, — повторила сиреневая. — Протей перед нападением принимает облик змеи. Но как Вольдеморт умудрился подчинить себе… протея? Это же невозможно…
— На то он и самый могущественный колдун двадцатого века… И становится все круче и круче. Так, давайте девчонку домой, и сами уходим отсюда, — резко сказала светловолосая.
Мэгги почувствовала, что она взмывает в воздух – мужчина поднял ее на руки.
— Открой глаза. Где ты живешь?
Разжижение воли было полным и абсолютным: Мэгги послушно открыла глаза и так же послушно объяснила, как добраться до ее дома. Хорошо еще ее несли на руках, а не заставляли идти. Кажется, пока ее несли, она совсем заснула… И проснулась уже в гостиной своего дома, на диване. Эти трое были еще здесь – свет они не включили, но каждый сжимал в руке по карандашу, и кончики карандашей ярко светились.
Мэгги попыталась привстать, хотела сказать им что-нибудь – ну, хотя бы чтобы ее не оставляли спать в гостиной, полностью одетую, чтобы не пришлось утром сочинять какое-нибудь вранье для отца, потому что врать изобретательно она не умела – но девушка со светлыми волосами коснулась своим карандашом головы Мэгги, ее губы шевельнулись, произнося какое-то слово… Которое не удалось расслышать: оно потонуло в тишине, словно заполнившей изнутри голову Мэгги.
И Мэгги заснула… Чтобы, проснувшись, уже не вспомнить эту ночь. Однако бегать на свидания к Энтони она перестала. Она почему-то вдруг сильно в нем разочаровалась. Хотя даже лучшей подружке не смогла объяснить, почему.
