Глава 2/Linara, спасибо, стараюсь писать грамотно =)). Благодарю за замечание. Опечатки… я жутко невнимательна. Обычно проверяю много раз и все же не замечаю ошибок.
Ассиди, можно я пока не буду отвечать насчет мотивов Беллы? В последствии собираюсь все объяснить, но так как повествование идет от лица Барти, понимание этого будет целиком субъективно, с его точки зрения. Также спасибо вам за замечания, галлеон вроде правильно писала, а потом ворд автоматически все исправил, а я и не заметила, когда проверяла.
Эстелла/
Вопреки моему ожиданию, в пабе многолюдно и шумно. Воздух мутный от клубов сигарного дыма, душный и спертый, не дающий дышать полной грудью. И все же я недолго стою у порога.
Пробираясь к барной стойке мимо тесно поставленных столиков, я не могу не заметить, что все посетители сплошь одинаковые. Всколоченные волосы, расплывшиеся лица, покрытые многодневной щетиной, мутные желтые глаза. Надо долго вглядываться, чтобы, наконец, различить одного от другого.
- Эй, Барни, плесни еще чуток! - хрипит мужчина в щеголеватой шляпе, и к нему, торопливо перебирая ножками, устремляется щуплый паренек с пыльной бутылкой в руках. Я замираю на несколько секунд, наблюдая, как янтарная жидкость струей вливается в простой граненый стакан, как золотистые капли падают на выцветшую клеенку, когда Барни не успевает вовремя поднять горлышко бутылки вверх, а нетерпеливый волшебник уже выхватывает стакан и разом его опорожняет, кривясь лицом. Смотрю на золотистые капли на столе, но и они вскоре исчезают, наскоро вытертые грязно-желтым полотенцем. А служка уже бежит к следующему столу…
- Барти, опять жулишь? – грозно рычит голос позади меня, и я в страхе поворачиваюсь. Гляжу на мощного волшебника в черном кителе и сигарой в зубах, держащего в исполосованной шрамами руке засаленные карты. – Чего пялишься, щенок? – говорит он мне, слегка картавя из-за сигары, а потом поворачивается к тощему картежнику. – Еще один раз, Арти, и я котелок-то твой снесу.
Арти… значит, я просто ослышался. Сдавливающий ком в груди рассасывается, и я вновь могу дышать. Каким бы храбрецом меня не посчитала
она, я жутко перетрусил, когда решил, что этот здоровый мужик что-то ко мне имеет. Увидела бы она меня сейчас, такого растерянного и дрожащего от единственного слова, направленного как бы в мой адрес, что бы подумала? Что я трусливый малолетка.
Дурацкая все-таки была идея, идти сюда. Но теперь уже ничего нельзя было поделать. Уйти? Вернуться прямо сейчас домой? Нет уж, пусть лучше отец волнуется…
Я хоть сам-то в это верю? Хотя странно, что такая мысль вообще пришла ко мне в голову. За тот промежуток времени, что зовется моей жизнью, мог бы уже понять, что отцу до меня нет никакого дела. Что ж, отличный шанс вновь в этом убедиться.
Я решительно преодолеваю оставшееся до бара расстояние и сажусь за стойку. Что теперь? Хозяина нет, он, скорее всего, в задней комнате, служка носится между столиками, подливая напитками. А звать мне неудобно. И от этого я весь сжимаюсь, смотрю на шершавую поверхность стойки, будто именно в ней есть выход из моего идиотского положения.
Пришел, сел и все… Стесняюсь даже бармена позвать. Не кретин? Может отец прав, и я полная сопля? Определенно, прийти сюда – это была самая паршивая идея из всех паршивых идей, что приходят ко мне в голову, не считая, конечно же, моего сегодняшнего ухода из дома. Под ночь, когда надо было просто подняться в свою комнату и залезть под одеяло, упиваясь собственной ничтожностью. Но нет, я решил себе что-то доказать. И что? Теперь я в неблагополучном месте, вокруг незнакомые люди, и это явно не та компания, к которой я привык. А главное, я даже не могу осмелиться уйти отсюда. Мне кажется, что это покажется чем-то неправильным, и у меня будут еще большие проблемы.
И все же все это просто пустяк по сравнению с тем, что назревает. В уголках глаз вдруг начинает щипать, и все становится таким размытым, будто я смотрю сквозь мутное стекло. Отлично, только слез мне еще не хватало.
- Давай я угадаю? Ты ушел из дома, зашел в первый попавшийся бар, чтобы доказать себе, что ты уже взрослый, а теперь понял, что мечтаешь только о том, чтобы оказаться вновь в своей уютной кроватке с зассаным мишкой в обнимку. И тогда ты решил потешить здешний народ соплями. Я прав?
Справа от меня, развернувшись вполоборота и опершись локтем о стойку, сидит черноволосый парень на пару лет старше меня. Его лицо обладает всем этим набором аристократических черт, которые сразу превращают физиономию в изящную скульптуру благородства. И это его благородное лицо кажется мне знакомым, но я никак не могу вспомнить, где его видел. А он все смотрит на меня с полуулыбкой на резко очерченных губах, и мне становится от этого неуютно. У него пронзительные серые глаза без того молочно-голубого оттенка, что встречается чаще всего. Глаза прозрачные и ясные, а взгляд слишком прямой для незнакомого человека. Так смотреть даже неприлично.
- Я понимаю, что чертовски красив, но все же хватит так на меня пялиться, – он смеется, резко и отрывисто… надо мной. И это определенно не может повысить мою самооценку на данный момент. Я смущаюсь, и наверняка мое лицо покрывается уродливыми красными пятнами.
А ведь я смотрел на него не назойливее, чем он на меня. Надо было сказать что-нибудь эдакое, подколоть как-нибудь, но вместо этого я в очередной раз перешагиваю поставленное мной же ограничение на багряное лицо.
- Я не пялился на тебя… - выходит жалобно и жалко. Ненавижу свой чертов голос, потому что не могу его контролировать. Вот сейчас хотел, чтобы он звучал более-менее небрежно, может, даже шутливо, отрицая весь конфуз моего лица. Хотел показать, что его слова меня нисколько не задевают, что я так же готов смеяться над собой. Это ведь признак уверенности, умение смеяться над собой? Но нет, я говорю на высоких тонах дребезжащим голосом, и от этого хочется провалиться под землю. И все же мне надо сказать все, что хотел. – И из дома я не ушел. Вернее ушел, но ненадолго… То есть я вообще не ушел, а так, просто гуляю.
Определенно, в моих мыслях все было сказано куда круче, но теперь уже ничего нельзя изменить. Зато теперь у меня есть достаточно повода для очередного сеанса самобичевания.
- Ну конечно, - с улыбкой бросает парень и изящным жестом откидывает со лба длинную челку. Волосы у него длиннее, чем у меня. Это сейчас жутко модно, и я бы тоже хотел себе такую прическу, но тогда, я просто уверен, буду похож на девчонку. А он не походит, нисколько. Может, потому что старше, может, потому что ему просто больше повезло с лицом.
Тут парень поднимается со своего стула, подходит ко мне – его слегка шатает – и подсаживается на соседнее место. Кончиками пальцев он придерживает свой бокал, настоящий низкий бокал для виски, хотя у всех вокруг простые граненные стаканы. Принц среди сброда…
- Это тебя родители? – спрашивает он, но я не понимаю, и тогда он делает глоток из своего бокала, а потом ставит его на стойку и неожиданно подносит руку к моему лицу. Проводит большим пальцем по подбородку, там, где, должно быть, засохла кровь от разбитой губы, превратившись в багровую рассыпчатую пленку. – Ты поэтому ушел… погулять?
Он смотрит так странно, слегка прищурившись в ожидании ответа… в ожидании согласия. И я киваю, хотя это неправда, и он это понимает, поскольку, усмехнувшись, одергивает руку.
- И чего ты пришел сюда? – он говорит, вдруг как-то презрительно выплевывая слова. – Решил налакаться? Смотрите-ка, я уже взрослый… А папаша и мамаша наверняка волнуются, места себе не находят.
- Не волнуются они, - отвечаю угрюмо, - отец во всяком случае. Ему на меня плевать.
Даже странно, что я ему сказал, ведь это относится к запрещенным темам для разговора с незнакомцами по негласному уставу нашей семьи.
Правило номер 1: никаких разговоров о семейных проблемах с другими людьми
Правило номер 2: совершенно никаких разговоров о семейных проблемах с другими людьми
Правило номер 3: вы уже догадались? Правильно, никаких разговоров…
Эту шутку я придумал уже давно, и всякий раз на моих губах появляется улыбка идиота, стоит мне о ней вспомнить. Вот как сейчас…
И все же я недолго предаюсь веселью, поскольку собираюсь развеять еще одно предубеждение насчет моей персоны.
- И пришел я сюда, чтобы поесть. Я голоден.
А он решил, что видит меня насквозь. Ха! И от этой моей маленькой победы я чувствую себя намного лучше.
Но мой новый знакомый лишь безразлично пожимает плечами и вдруг громко кричит, обращаясь к двери, расположенной между двумя сервантами, заставленными пыльными бутылками.
- Джерри!
Через несколько секунд из двери показывается, как я догадываюсь, престарелый хозяин паба в засаленном сюртуке. Приглаженные седые волосы его блестели с такой силой, будто на них вылили целую пинту масла.
- Джером, Сириус, и никаких Джерри! Чего опять надо? – старик говорит недовольно, и все же в голосе сквозит добродушное смирение. Видно, что он расположен к этому парню. Но это я замечаю в последнюю очередь, поскольку теперь я вспоминаю, откуда мог знать черноволосого. Сириус Блэк, учился в Хогвартсе на три курса впереди меня… Странно, что я его не узнал сразу, хотя чего странного? Не видел почти пять лет, а в школе мы не общались.
- Как хочу, так и называю, - скривив губы, произносит Сириус. - Мой приятель голоден. Давай, заказывай, - он обращается уже ко мне. – Джерри тебя обслужит в лучшем виде.
- А что есть? – спрашиваю у старика, стараясь не смотреть на него. Мне немного неудобно, потому что Сириус обращается к нему так неуважительно, хотя тот намного старше и, по-видимому, относится с симпатией.
- Похлебка луковая.
Довольно просто, но я люблю. Хочу ответить согласием, но тут влезает Сириус.
-
Он со мной, Джерри, а ты предлагаешь ему такую дрянь, - презрительно говорит он, и мне вновь становится жалко старика. Наверняка это он все здесь готовит – в таких заведениях редко предполагается домовик – и наверняка ему обидно за такую оценку его стряпни, пусть виду он и не подает. А Сириус уже решил, что я должен есть. – Принеси ему… Дьявол, у тебя даже поесть нечего! Ладно, неси пирог мясной и свою дурацкую похлебку. Что пить будешь? Неси сливочное пиво.
Меня даже не удивляет, что моего ответа ему не понадобилось. Я смиренно подчиняюсь, и все кажется таким, как и должно быть. Меня больше не стесняет излишняя самоуверенность Блэка, граничащая с нахальством, потому что я вдруг понимаю, что ему это позволено. Ему все позволено.
Через некоторое время передо мной появляется большая тарелка лукового супа, кусок пирога и кружка сливочного пива. И все очень и очень вкусное, чего я явно не ожидал от такого захолустного паба. Пустота в желудке заполняется, чувствую только приятную сытость и легкую сонливость, возможно, от действия сливочного пива. Я всегда был слишком слаб влиянию даже такого "детского" напитка. А пока я ем, Сириус болтает со стариком Джеромом, а я все не могу перестать пялиться – все-таки в этом я могу признаться хотя бы самому себе – на него, потому что не могу понять, что в нем не так. На его губах улыбка, а взгляд колючий и холодный. Кожа руки, держащей бокал с янтарным напитком, белая, холеная, а костяшки пальцев разбиты в кровь. И под скулой на красивом лице уже поблекший кровоподтек.
- Ты чего задумался?
Старик Джером ушел в заднее помещение, и поэтому Сириус переключает все внимание на меня. Странно, что у него такой ясный взгляд, хотя когда он пересаживался, едва мог устоять на ногах. Еще один пункт в списке его противоречий.
Но он задал вопрос, и мне следует на него ответить, чтобы он не решил, как всегда поспешно, что я думаю о нем.
- Странно, что здесь столько народу… - сказав это, я откусываю от пирога и шумно запиваю сливочным пивом, которого мне любезно подлили в кружку.
- А что в этом странного?
- Ну, сейчас ведь опасно. Война вроде как…
Сириус смеется, долго и от души, прежде чем обвести рукой весь паб, направляя мое внимание.
- Где ты видишь войну?
Это и вправду звучит смешно здесь, среди пьяных криков и шума, среди залихватских песен, раздающихся откуда-то.
- Она ничтожна, эта твоя война, - продолжает Сириус уже без тени улыбки на лице. – И они все это отлично понимают. Им на нее глубоко плевать, потому что она их не касается. И тебя не касается, и меня. Любая война, какие бы цели ни стояли у ее истоков, все равно рано или поздно превращается в противоборство двух лидеров. Вспомни, что было еще совсем недавно: Волдеморт, - он произносит это имя так просто, хотя сейчас его боятся произносить, - со своей идеей чистки расы волшебников и министерство, как противник этой самой идеи. Теперь же главная цель – уничтожение Волдеморта и его сторонников, а с их стороны – захват власти, преимущественно с гибелью всех противников. Война больше не несет идеологию, теперь это примитивные разборки, борьба против своего
личного врага, прикрытая высокими целями.
Он все говорит и говорит, а я смотрю на его двигающиеся в унисон словам руки, со множеством почерневших серебряных колец на пальцах. И тусклый блеск этих колец вместе с его словами вводят меня в какой-то транс. Каждая его фраза отпечатывается в моей голове, и я понимаю, что он прав. Принимаю его точку зрения, будто сам думаю точно также.
- Министерство борется теми же средствами, что и пожиратели, - продолжает Сириус. - Непростительные заклятья стали с легкостью прощаться. "Мы боремся против невиданного по силе врага, нам нужны более жесткие меры" – так ведь сказал Барти Крауч в своем интервью для "Пророка", оправдывая созданный им же закон. Он уже забыл, что говорил в самом начале, когда все только начиналось. Про извращенную идею и аморальность, про отвратительность тех способов, которые использует Волдеморт в достижение своих целей. Все забыто, Крауч делает то, чего от него ждут, то, что необходимо, чтобы уничтожить врага. Врага, а не идею! И поэтому мне плевать на эту войну.
Он выпивает все, что осталось в его бокале, и зовет служку, чтобы тот налил еще.
- Меня зовут Барти Крауч, а тот, о ком ты говорил – мой отец, - говорю я, просто чтобы не молчать, и Сириус воспринимает это как простую констатацию факта.
- Паршивый наверняка из него папаша, - небрежно бросает он и приближает свое лицо к моему, вглядываясь своими серыми пустыми глазами. – А у меня мать настоящая дрянь, - едва слышно шепчет он, обдавая мое лицо горячим дыханием, пропитанным запахом виски.
Тут он отстраняется и встает со своего стула, кидая на стойку пару золотых монет. Он собирается уходить, и я уже второй раз за эту ночь чувствую разочарование.
Жду, что он попрощается, но он, словно забыв о моем существовании, идет мимо столиков, хватаясь за спинки стульев и головы посетителей, чтобы удержаться на ногах. Слышу возмущенные крики и его резкую ругань в ответ.
А потом он выходит, и я остаюсь один, но это ненадолго, поскольку в паб заходят трое волшебников в официальных мантиях – авроры. Отец послал за мной авроров, даже забавно. Теперь меня выведут отсюда под конвоем, как какого-нибудь преступника или, еще хуже, пожирателя.
- Привет, ребята, - с улыбкой здороваюсь я и вдруг пьяно икаю, но даже не могу понять, пьян я на самом деле или только прикалываюсь. А у всех троих каменные лица, и им, похоже, абсолютно все равно.
Двое из них берут меня под локти и ведут к выходу, а третий идет в заднюю комнату, чтобы потолковать с хозяином. Всего через пару минут этот аврор присоединится к нашей компании с полегчавшим казенным кошельком и твердой уверенностью, что никто не узнает о том, что в пабе "Гиппогриф" был сын Бартемия Крауча.
