Летние каникулы
With arms wide open
Under the sunlight
Welcome to this place
I'll show you everything
With arms wide open
Well I don't know if I'm ready
To be the man I have to be
I'll take a breath, take her by my side
"With Arms Wide Open"(Creed)
Луна втаскивает свой чемодан в купе, где уже сидят три хихикающие девицы, и усаживается у окна. Как только поезд тронулся, девчонки спохватываются и убегают куда-то по своим делам.
- Едем домой, - Луна вздыхает. – Тебе у нас понравится.
Едем домой.
И я со всеми.
***
- Это моя комната.
Как и полагалось вежливому гостю, комнату я хвалю.
Мистер Лавгуд – высокий, тощий мужчина средних лет, с рассеянной улыбкой и такими же, как у дочери, выпуклыми светлыми глазами.
- Я ничего не переставлял в твоей комнате, только избавлялся от пыли, - говорит мистер Лавгуд, пока они с Луной ужинают. Луна рассеянно кивает, ее рука еле-еле доносит вилку до рта, а глаза то и дело смыкаются.
Я понимаю, и мистер Лавгуд понимает: она вот-вот уснет. И когда Луна замирает, подперев щеку кулаком, а глаза ее снова закрываются, мистер Лавгуд вынимает вилку из ослабевших пальцев и, подняв дочь на руки, несет наверх. Ступеньки скрипят под его весом, а попавшийся нам навстречу здоровенный черный кот (его зовут Билли – Луна уже успела нас познакомить, и коту я явно не понравился) выгибается дугой и, задрав хвост, убегает на чердак, сшибив по пути какую-то коробку.
Мистер Лавгуд укладывает дочь в постель, накрывает одеялом до самого подбородка. Уходит, стараясь закрыть дверь за собой без лишнего скрипа, хотя я точно знаю – он мог бы пуститься в пляс или громко орать гимн Хогвартса, Луна бы ни за что не проснулась.
Теперь я могу видеть в темноте. Прямо как кот. С улицы проникает слабый свет, но мне он ни к чему. Через несколько минут Луна скидывает с себя одеяло, которым ее укрыл отец. Оно ей ни к чему: сегодня целый день жарило солнце, да и завтра, наверное, будет самая настоящая жара. Луна спит крепко, но беспокойно. Я уже знаю, что к утру простыни окажутся свернутыми в жгут, а подушка на полу. А может, подушка останется на кровати, только лежать на ней будет не встрепанная голова, а ноги.
Лицо у Луны совершенно такое же, как тогда, когда она бодрствует.
Про нее говорят: «Спит на ходу». Отчасти это верно.
Она спит, а я терпеливо, насколько это вообще возможно, жду наступления утра.
Назавтра мне обещан небольшой сюрприз.
***
- Тебе часто придется оставаться одной, - говорит мистер Лавгуд утром, за завтраком. – В редакции полно работы. Ты не скучай.
- Не буду, - послушно отвечает Луна, вилкой передвигая по тарелке куски омлета. – Ты не беспокойся.
Кухня просторная и светлая, здесь порядок, насколько это вообще возможно, если большую часть года в доме живет только один человек, и человек этот – мужчина. Снуют по полу пятна света, в окно стучат раскачиваемые ветром ветви старого дерева. Если бы это было возможно, я почувствовал бы боль где-то там, в районе сердца, потому что дома у нас когда-то было точно так же. И сейчас, наверное, тоже. Я никогда больше не сяду за кухонный стол с чашкой в руках, но деревья перед домом никуда не делись, и ветер, заставляющий их качаться, тоже.
***
Мистер Лавгуд уходит, а Луна идет показывать мне комнату своей матери. На мой взгляд, это не комната, а какая-то лаборатория. Тут много всякого, что я видел у Снейпа в кабинете зельеварения, названия половины приспособлений мне неизвестны. Все эти потускневшие стеклянные и металлические штуковины, может быть, вспоминают руки, что когда-то к ним прикасались. Руки покойной женщины. Возможно, руки одинокого растерянного мужчины. Руки сумасбродной девчонки – точно. Вот и сейчас Луна взяла какую-то склянку, перевернула и тут же поставила на место. Может быть, порой ей хочется все здесь расколотить.
- Здесь она работала над тем заклятием, которое ее и убило, - мимоходом поясняет Луна. – И зелья варила, в основном для работы – она была классным целителем! Папа говорит, что хочет, чтобы все осталось, как есть, но я-то знаю: ему просто неприятно сюда заходить.
Не могу сказать, что не понимаю его. Наверное, иногда он задает себе один и тот же вопрос: «Почему тебя в тот момент не было рядом?».
Надеюсь, мои родители не поступают так же.
Вчера еще заметил: в комнате Луны, да и во всем доме, ни одной фотографии ее матери. Похоже, все они здесь, стоят на особой полке.
Миссис Лавгуд, похоже, замечает меня, когда я на нее смотрю. Только что она улыбалась дочери, и тут же хмурится на меня, как будто увидела какое-то особо мерзкое насекомое. Но лицо ее быстро разглаживается, значит, я уже оценен, изучен и признан неопасным. Ее губы беззвучно шевелятся, и я, заметив, что Луна смотрит куда-то в сторону, пытаюсь разобрать слова. И вдруг слышу их довольно ясно, словно кто-то шепчет, наклонившись к моему уху: «Позаботься о ней».
Она и сама, наверное, когда-то обещала заботиться о дочери, говорила, что ни за что ее не оставит; но теперь миссис Лавгуд никогда не сойдет ни с одной из всех этих фотографий на полке, а Луна может сколько угодно на них смотреть, заглядывать в каждую, как в черную дыру, и, когда никто не слышит, повторять имя матери, прекрасно зная, что та не вернется.
Хорошо. Я о ней позабочусь. Но только я не знаю, как.
Впрочем, я всегда могу в нужное время вспугнуть кота.
***
В безоблачном небе замерло солнце, жара, наверное, просто ужасная.
- Я и не знала, что ваш дом недалеко от нашего. Папа никогда не говорил. Тут еще где-то и Уизли живут.
Мне очень хочется, чтобы Луна прибавила шагу.
- Я и так бегу, - отвечает она, но шагу все же прибавляет. – Ах ты черт, кроличья нора…
Согнувшись пополам, Луна хватается за щиколотку.
- Со мной все в порядке, только чуть-чуть потянула, - уверяет она меня, отряхивает ладони и продолжает путь.
Если бы у меня еще было сердце, сейчас оно бы отчаянно колотилось.
Мы пришли. Луна поднимает руку и стучит в дверь моего родного дома, куда я всегда входил без всякого стука.
Мы ждем. Ждем и ждем, потом, наконец, Луна виновато говорит:
- Видишь, нет никого.
Может быть, отец увез маму к тетушке Энид? Хорошо бы, если так.
- Эй, мы можем прийти сюда завтра. Или послезавтра. Если они сразу же не выставят меня за порог, ты сможешь на них посмотреть, эй, слышишь?
Ей неудобно, как будто она меня подвела.
- Если ты не возражаешь, я хотела бы навестить маму.
Ну как я могу возражать?
***
Старое деревенское кладбище.
Совершенно такое же, как то, где я не так давно умер.
Если бы я мог, я бы поежился, как от холода.
Луна уверенно идет между рядами могил, останавливается у надгробия с высеченной надписью «Фелиция Лавгуд».
- Стоп. Пришли.
Это я и так понял. Ей было тридцать лет, этой Фелиции Лавгуд, которая, только сегодня впервые меня увидев, велела позаботиться о ее дочери, раз уж она сама не в силах этого сделать. Мы оба с нею выпали из привычного «всему свое время».
Луна Лавгуд оглядывает ряды могил. Надгробия по большей части старые, некоторые буквы в надписях уже не разберешь.
Там, под этими камнями, каждый спит сам по себе, ничуть уже не заботясь о тех, кто остался.
- Ну я, знаешь ли, привыкла думать, что мама обо мне все же заботится, хотя и оставила меня так рано.
Это ты о ней заботишься. Если о чем-то перестаешь думать, то оно тут же от тебя уходит.
- Может быть, - задумчиво соглашается Луна, усевшись прямо в траву. – Заодно позабочусь и о тебе. Смотри, - машет она рукой, - там свежая могила.
И я, кажется, даже знаю, чья.
- Ой, прости, пожалуйста. Хочешь, пойдем туда?
Нет. Нет.
- Ну, извини. Я иногда такое говорю, что люди обижаются.
Я вовсе не обиделся, ты что.
- Сейчас пойдем к нам, в сад. У нас хороший сад, тебе понравится, - Луна проворно вскакивает на ноги и, сорвав длинную травинку, направляется к выходу с кладбища.
Как только Луна выходит с кладбища, ее походка тут же меняется на подпрыгивающую. Пройдя несколько шагов, Луна переходит на бег, несется по залитому солнцем полю, в обычное время мне было бы трудно ее нагнать, хоть она и девчонка. А сейчас мне ничуть не трудно держаться с Луной вровень, и я вижу, что ее старенькая клетчатая рубашка прилипла ко взмокшей спине, смотрю и не могу наглядеться, как она размахивает на бегу руками, как подпрыгивают на спине тонкие светло-русые косицы.
Бегает Луна просто отлично, и я успеваю даже удивиться, отчего же в Хогвартсе она не спасалась бегством от своих обидчиков, если уж не хотела защищаться при помощи магии. Так мы добираемся до ее дома, Луна, не снижая темпа, вбегает в сад. Сад у Лавгудов большой, весь заросший кустарником, имеется еще и пара старых яблонь, но в самом конце сада, там, где изгородь, есть место, где почти ничего не растет: никакого кустарника, деревьев или цветов. Просто несколько квадратных футов густой буйно-зеленой высокой травы, настоящий ковер. Туда Луна и плюхается. Утомленная после быстрого бега, глубоко дышит, ладонью вытирает взмокший лоб, теперь уже не бледный, а насыщенно-розовый, потом перекатывается на живот и лежит, болтая ногами.
Луна встает, потягивается, отряхивает приставшие к одежде травинки.
Стоит против солнца, и мне кажется, что голова ее охвачена пламенем, но это всего лишь игра света: солнечные лучи просвечивают сквозь ее растрепавшиеся, выбившиеся из косиц волосы, образовавшие надо лбом что-то вроде короны.
И как странно: на какое-то мгновение мне кажется, что я тоже чувствую тепло.
- Завтра, - говорит она, - мы снова пойдем к твоему дому. А если завтра не получится, пойдем послезавтра. У нас все лето впереди.
Хотел бы я быть в этом уверенным.
-*-* вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец *-*-
