II глава. Затишье.Они все пока что не знают,
Что их ждет наяву, а не в снах,
Кого в жизни не потеряют,
А кого сберегут лишь в мечтах.
И из сада тревогами веет.
Ветер замер в далекой тиши.
Но каждый еще пока верит
В бессмертность своей души.
Дни сменяли друг друга, подхваченные радостной круговертью начала учебного года. Это было одно из лучших времен, когда погода еще летняя, учителя еще добрые, ученики еще дружелюбные, и учиться еще хочется. Самое время начинать что-то новое, заводить новых друзей и становиться лучше. Даже вечные склоки между Слизерином и Гриффиндором больше напоминали подшучивания между соскучившимися братьями. Хорошее настроение, буквально впитываясь в окружающие предметы, захватывало каждого жителя замка. Вот только и здесь были свои исключения, самым ярким представителем которых являлся Северус Снейп.
Слизеринец не только не разделял всеобщего настроения, но и был гораздо более угрюм, чем всегда. И это достаточно легко объяснялось, если учесть некоторые факторы. Уже на третий день приезда школа полнилась слухами о том, что Лили Эванс, единственная из всех, получила вход в компанию мародеров. Об этом на каждом углу рассказывали известные сплетницы, в каждую свободную минуту об этом завистливо шипели поклонницы этой четверки. И если сначала надежда на то, что это всего лишь слухи, еще могла пересилить бушевавшую в Северусе ревность, на первом в году совместном уроке Слизерина и Гриффиндора подтвердились многие его кошмары.
В тот день Северус очень спешил на трансфигурацию, первую в этом году. Нет, конечно же, он не был без ума от этого предмета и не сильно его любил, но урок с гриффиндорцами означал, что он целых два часа будет сидеть вместе с Лили. Целых два часа вдыхать запах ее кожи, слушать ее шепот и «случайно» задевать ее руку. За эти несколько дней они еще ни разу не виделись дольше, чем пару минут случайного столкновения в коридорах и обмена короткими фразами о ничего не значащих вещах. Даже летом они виделись чаще, но новый год принес не только много интересного и нового, но и просто безумно много домашних заданий, не говоря уже о мало совпадающих расписаниях. Почти всегда, когда Сев делал домашнюю работу, Лили была на парах, и наоборот, когда пары были у Северуса – гриффиндорка занималась в библиотеке. Иногда у Снейпа создавалось впечатление, что кто-то намеренно создает такое идиотское расписание, чтобы не дать ученикам враждующих факультетов возможность пересекаться. Возможно, в этом и была доля здравого смысла, но все это нагоняло на парня сильнейшую тоску.
Слизеринец прошел мимо группки не заметивших его гриффиндорцев, в центре которой стоял Сириус Блэк.
- …И не быть нам самым дружным факультетом, если в эти выходные мы наконец-то не отпразднуем начало учебного года! – звучным голосом договорил свою ранее начатую речь Блэк.
Северус с презрением посмотрел на брюнета, стоя у запертой двери кабинета, но тут его взгляд привлекли двое. На лавочке, рядом со скоплением слушавших Блэка гриффиндорцев, сидела Лили Эванс. Она задумчиво хмурила брови, перелистывая страницы учебника, и что-то говорила стоявшему перед ней Люпину.
Снейп нахмурился. Несмотря на то, что Ремус Люпин был самый спокойный благоразумный из мародеров, слизеринец любил его не больше, чем остальных. Слишком много связывало этого оборотня (а в том, что Люпин был оборотнем Снейп не сомневался) с его врагами. Вот только Снейп, пожалуй, не мог ревновать Лили к Люпину, слишком незаметным он ему казался, слишком непривлекательным и болезненным. Поэтому Снейп не видел в нем соперника, и никогда не задумывался о том, что на самом деле у Ремуса была в общем-то приятная и даже милая внешность, даже эта усталость придавала ему некий шарм, не говоря уже о красивых и добрых янтарных глазах. К тому же гриффиндорец всегда улыбался и был добрым и отзывчивым, что неизменно располагает к себе людей.
Снейп в это не верил. И, конечно же, Северус не задумывался, что уж его самого сложно назвать привлекательным человеком. Слишком мало внимания он уделял своей внешности, природная неопрятность и затравленный взгляд завершали картину. Возможно, сложись у слизеринца другой характер, многие недостатки не бросались бы так в глаза, но Снейп был всегда угрюм, всегда пессимистичен, скрытен, подозрителен и полон комплексов, о наличии которых он не мог признаться даже себе.
Люпин рассмеялся и переступил с ноги на ногу, несколько отодвигаясь в сторону. Северус, который смотрел в ту сторону, если бы мог, то побледнел бы еще сильнее, чем обычно. Рядом с рыжеволосой девушкой, образ которой наполнял сны слизеринца, сидел Джеймс Поттер, которого он ненавидел даже больше чем Сириуса Блэка. Вообще их отношения не заладились еще в первую поездку в Хогвартс, когда Поттер оскорбил дорогой сердцу Снейпа факультет его матери. С тех пор неприязнь между слизеринцем и этими двумя только усиливалась. Северус ненавидел абсолютно все в Потере: его манеру держаться, его самоуверенный тон, его идиотскую улыбку, лохматую прическу. Ненавидел за то, что завидовал ему всей душой. У Поттера была семья, именно такая, какой она должна быть: любящая, понимающая. Семья, в которой родители любят друг друга, в которой мать готовит ужин и целует на ночь, а отец рассказывает истории и учит летать на метле. У Северуса никогда не было такой семьи. Как не было и таких верных друзей, какие были у Поттера. Снейп вообще всегда был один, в то время как гриффиндорец был окружен любящими его людьми. У Поттера была даже Нарцисса, девочка, ставшая для Северуса первым другом на слизерине. Но раньше у Снейпа было кое-что ценное, то, чего не было у мародера. У Северуса всегда была Лили, эта невозможно добрая и помешанная на справедливости девочка, ставшая единственным ярким пятном в его жизни. Но вот сейчас парень ненавидел гриффиндорца сильнее, чем за все прошлые годы, потому что Поттер собирался забрать себе и ее!
Гриффиндорец что-то спросил у Эванс, указывая на текст учебника. Она покачала головой, показывая другой отрывок текста. Поттер театрально хлопнул себя по лбу, словно признавая свою глупость. Северус сжал в кулаки задрожавшие пальцы, с замиранием сердца смотря, как этот рыжеволосый ангел смеется над таким действием своего однокурсника. У нее была открытая улыбка, раньше слизеринцу всегда хотелось улыбаться в ответ, но сейчас ему хотелось схватить ее за руку и увести отсюда. Чтобы больше не подпускать к Поттеру, чтобы она больше никогда не улыбалась так ЕМУ, недостойному даже ее презренного взгляда, что уж говорить об улыбке. Вот только она смеялась, освещая гриффиндорца тем светом, что носила внутри, а все, что оставалось Снейпу – это, сомкнув зубы и сжав кулаки, ледяным взглядом наблюдать за ними.
В этот момент Поттер вдруг наклонился к ней, словно хотел ее поцеловать, и щеки девушки залил симпатичный румянец. Северус ожидал другой реакции. Он думал, что она отклониться, или вскочит на ноги, или оттолкнет парня. Поэтому, когда ее щеки заалели Снейп уже начал терять контроль над собой, нащупывая в кармане волшебную палочку, для того чтобы ударить гриффиндорца в подходящий момент. Но Поттер лишь шепнул что-то девушке на ухо, из-за чего ее глаза расширились. Лили резко повернула голову к Северусу, она открыла и закрыла рот, словно ей не хватало воздуха. Люпин тоже обернулся и с непониманием оглядел еще более бледного Снейпа. Но слизеринец смотрел только на Поттера, на лице которого играла самодовольная усмешка.
На языке уже вертелось подходящее заклинание от врагов, но остатки разума тянули его подальше отсюда. В какой бы ярости не находился Снейп, он хорошо понимал, что даже если каким-то чудом сможет одолеть Поттера (Джеймс был неплохим дуэлянтом, и уступал в своем умении разве что Сириусу и нескольким слизеринцам), его дружки все равно не дадут Снейпу выйти сухим из воды. Не говоря уже о том, какая реакция будет у Лили… Поэтому собрав все свое самообладание, слизеринец метнулся к повороту в другой коридор и помчался по лестнице подальше от этих наглых карих глаз, подальше от НЕЕ.
Побег Снейпа если и заметил кто-то кроме Джеймса, Лили и Ремуса, то не придал этому никакого значения. Если о враждебных отношениях Сириуса и Джеймса со Снейпом знала почти вся школа, то мало кто догадывался о причине нового витка их противоречий. Лили Эванс не особенно воспринималась общественностью, как предмет спора, во многом из-за того, что никто ничего толком не знал о душевных метаниях слизеринца. Конечно, ни для кого не было секретом, что Лили и Северус – друзья детства, но почти никто не верил в возможность чего-то большего между ними. Они были настолько разными, настолько несовместимыми, что подчас даже их дружба ставилась под сомнение. Лили была подобно солнцу – добрая, светлая, веселая, всегда готовая всем помогать и встать на сторону обиженного. И хотя близкая подруга у Эванс была только одна, ее всегда окружали любящие люди, которые если что помогали хотя бы советом и добрым словом.
У Снейпа же не было друзей, кроме Нарциссы Блэк. Вернее, у него еще были приятели Эйвери и Мальсибер, но для Северуса это было другим. Им он не поверял тайны, не открывал душу, так, развлекался и изучал темную магию. В остальном же он всегда был один и всегда недоволен чем-то. Он напоминал угрюмую летучую мышь, желания общаться с которой не возникало ни у кого. Хотя некоторые, преимущественно сплетницы Хогвартса, все же интересовались его покрытой мраком жизнью. Некоторые из них считали, что он влюблен в Нарциссу, но та видит в нем только друга (хотя большинство не имеющих к слизерину никакого отношения учеников считало, что облаченные в зеленую мантию вообще не умеют дружить или любить кого-то), другие же предполагали о наличии интимной связи между Снейпом и Беллатрикс Блэк, а дальше шло уже перечисление всех слизеринок по порядку, а прекращались эти сплетни предположением не вполне традиционной ориентации у Снейпа. В такие россказни, естественно, никто не верил, а слушали их только такие же сплетники. Душа Снейпа по-прежнему оставалась непонятой, вот только как можно обвинять посторонних ему людей в глупости таких предположений, если даже его подруга детства оставалась слепа к его чувствам к ней.
Но Лили и правда не знала, что это ее цветок Северус хранит на протяжении стольких лет, что это ее глаза снятся ему в снах, что это о к ее коже он мечтает прикасаться. Не знала она и то, что Снейп так болезненно реагирует на ее общение с Джеймсом Поттером не только потому, что их отношения не задались с одиннадцати лет, а еще потому что он безумно, до умопомрачения ревнует ее именно к этому всеобщему любимцу. Она даже не представляла, что слизеринец ловит каждую ее улыбку, каждый взгляд, как не представляла и то, с какой болью он воспринимает ее внимание, адресованное не ему. Такой, как она, вообще было сложно понять подобную привязанность к одному человеку. Ее с детства окружали любовью и светом, которые она впитывала в себя, подобно губке. В ее большем сердце теснилась любовь ко многим важным людям, каждого из которых она одаривала своим светом. Она всегда верила, что жизнь человека складывается из любви разных людей, поэтому понимание того, что жизнь ее друга освещает только она, было для нее просто непостижимо. И как бы она не пыталась, она так и не смогла представить себя на его месте.
Но как бы то ни было, все эти несколько дней Лили чувствовала себя без вины виноватой перед Северусом, за каждую добрую мечту о Джеймсе, за каждую улыбку в его адрес, за каждую минуту, что она могла бы провести со Снейпом, но проводила с мародерами. Ей казалось, что Северус переживает из-за того, что Лили теперь поддерживает его врага. Но как Лили могла поддерживать кого-то в их личной войне, если с детства ее отношение к человеку определялось его отношением к ней? Стоило ей понять, что Джеймс никогда не желал ей зла, как все отрицательные эмоции, связанные с ним, растворились сами собой. Конечно, Эванс не поддерживала мародеров в их глупостях, но теперь они вызывали лишь смех, а не раздражение. К тому же ни Джеймс, ни Сириус еще ни разу не сказали при ней ничего плохого про Снейпа, за что она была им несказанно благодарна. Что уж говорить, Северус не упускал возможности сказать какую-нибудь гадость в сторону гриффиндорцев. И Лили уже давно ловила себя на мысли, что он меняется, уже давно и в худшую сторону. Его нападки на однокурсников уже не звучали, как глупые детские оскорбления, в них порой плескалась самая настоящая жестокость.
Но как бы сильно, она не привязывалась к этой четверке, предавать свою дружбу с этим всегда таким мрачным парнем она не собиралась. Она болезненно реагировала на каждую перемену в настроении Снейпа, каждую его грусть она ставила в вину себе. И каждый день клялась Мерлину, что будет уделять другу больше времени. Но каждый день она не могла исполнить свою клятву: они почти не пересекались. И вот сегодня, когда Лили собиралась предложить Северусу прогуляться после трансфигурации, он, расстроенный гораздо больше, чем всегда, уже не собирался идти на урок. И виновата опять была она…
Лили вскочила, и, бросив растерянный взгляд на Джеймса и Ремуса, побежала за Северусом, чудом разминувшись с профессором МакГонагал. Она бежала по пустынным коридорам, не понимая, как всего за несколько секунд Северус успел так далеко убежать. Но ей и не нужно было его искать, она и так прекрасно знала, куда он пойдет.
Девушка выбежала на улицу и замерла на крыльце, без труда заметив его черную фигуру, удаляющуюся от нее, от замка, от разочарования. Всего несколько долгих болезненных секунд Лили смотрела вслед своему другу, словно, не находя сил сделать шаг вперед. Но как бы девушка не боялась, что ее оттолкнут, она все же сбежала по ступенькам и пошла по зеленой траве. Она знала, что Северус идет в их место, которое они нашли еще на первом курсе. То было невысокое деревце рядом с озером, гораздо дальше, чем места с обилием школьников. Деревце было окружено густыми кустами, создавая некое ощущение шатра, уютно затаившегося среди высокой травы. Лили осторожно прошлась по траве, не издавая ни звука, подобно ветру протиснулась между кустов и вступила на зеленую полянку.
Северус Снейп лежал ничком на траве с закрытыми глазами, и только резко вздымающаяся грудь не давала забыть о его душевном состоянии. Его губы были сжаты в тонкую линию, а тонкие бледные пальцы нещадно вырывали траву.
Лили несколько секунд смотрела на него, осторожно вдыхая воздух, словно боясь, что он почувствует ее дыхание на своей коже. Она бесшумно опустилась на мягкую траву так, что только их головы оказались рядом. Ни единый мускул на его лице не дрогнул, и девушка успокоено выдохнула.
- Зачем ты пришла? – он медленно открыл глаза и повернул голову, спокойно глядя в зелень глаз гриффиндорки. Только голос его дрогнул, указывая, что внутри этого равнодушного тела по-прежнему бушует огонь.
Лили смотрела на него с грустью. Да, она, бесспорно, знала, почему пришла. Потому что ее лучшему другу было плохо, потому что из-за нее, потому что она чувствовала своим долгом вернуть Северусу душевное равновесие. Но не могла. Как она могла его успокаивать, если с логической точки зрения не была ни в чем виновата? Как могла она утешить его, если знала, что ничего не изменится в ее отношении к мародерам, как не изменится и его отношение к ним? Она оказалась между двух огней, выбрать между которыми была не в состоянии. Еще двумя месяцами ранее Лили не задумываясь, выбрала бы детскую дружбу, но теперь, как не понимала она всю важность выбора, никак не могла его сделать. Она все равно ловила взгляды Джеймса, все равно улыбалась его смешным репликам или действиям, все равно краснела от каждого его прикосновения. Поэтому Лили никак не хотела выбирать между ними, желая оставить себе обоих важных для нее людей. И это, в какой-то мере, тоже был выбор.
- Из-за чего ты злишься на меня? – девушка смотрела в его черные, подобные тьме, глаза, в которых, казалось, может раствориться весь мир, и видела лишь себя.
Северус выдрал очередной клок ни в чем не повинной травы и отвел взгляд. Так уж повелось, но он не мог выдержать, когда вопрошали именно эти зеленые глаза. Потому что знал, что никогда не сможет им сопротивляться. Так было сотню раз. Сотню раз он считал ее виноватой в чем-нибудь, сотню раз пребывал в абсолютной уверенности ее виновности, до тех пор, пока не приходила она и не смотрела на него вот так, вопрошая, в чем же ее вина. Аргументы растворялись в зелени, путались в ее рыжих волосах, и умирали где-то там, в ее грусти. В чем может быть вина у такого создания, как она? Как он мог ее винить? Ее, ради которой он пошел бы на столь многое. Ее, которой был готов простить абсолютно все.
- Ты знаешь, из-за чего. – Слизеринец посмотрел на ветки дерева, сквозь которые сверкало своей невозможной синевой небо.
Северус врал. Бесспорно, Лили знала причину его злости, вот только это была лишь часть истинной причины. А то, что вызывало у слизеринца наибольшую вспышку негодования, он был намерен оставить в тайне. Но Эванс, зная свою часть правды, даже не подозревала, что есть что-то еще, что-то более важное, что-то более сильно рвущее душу Снейпа на части.
- Знаю, - Лили тоже посмотрела на небо, виднеющееся сквозь листву. – Но я хочу послушать, как ты облачишь причину в слова.
Северус зажмурился, понимая, что ни за что не произнесет вслух, что вся его злость основана на банальной ревности. Вот только все остальные причины казались до невозможности глупыми и надуманными.
Парень вновь посмотрел на девушку. Внутри себя он боролся с двумя желаниями. Одной его части хотелось прогнать ее, чтобы не видеть больше этих смотрящих насквозь глаз, этих зовущих прикоснуться к ним рыжих локонов, этих таких нужных губ. Но эта часть была такой слабой, готовой в любую минуту сдаться на милость другой, желающей прижать к себе хрупкое тело гриффиндорки, запустить тонкие пальцы в ее волосы, вдыхать запах ее кожи, и все, совершенно все ей простить. Северус так явно представил, как будет сжимать ее в объятиях, что, чуть было, не потерял контроль над собой. А она, эта рыжая нимфа, лежала рядом на траве и не понимала, не замечала метания, которые не отражались в таких привычно отрешенных темных глазах парня.
- Ты дружишь с врагами, - наконец произнес слизеринец, посчитав, что это важный аргумент.
Бесспорно, для Снейпа это было правдой. Джеймс Поттер и компания были его худшими врагами, и дружба с ними казалась ему чем-то грязным, омерзительным, марающим его солнце. Вот только Лили имела свой взгляд на этот аргумент, и в своем понимании она была чиста.
- Нет, я дружу с однокурсниками, - Лили уже чувствовала свою грядущую победу в этом споре, пусть Северус еще и не чувствовал свой проигрыш. – Они мне не враги.
- Но раньше ты говорила… - глаза слизеринца сузились, словно он поймал ее за руку на месте преступления.
- Я никогда не называла их своими врагами. Они не сделали мне ничего плохого, чтобы заслужить такое клеймо, - отмахнулась Лили и повернула голову в небо.
- Не сделали? – От негодования Северус даже сел, он непонимающе смотрел на девушку, словно та говорила на неизвестном ему языке. – А как же все те колкости, что доводили тебя до слез?
Лили покраснела, вспоминая, какой глупой она раньше была. Ее нисколько не смущало, что Северус смотрит на нее сейчас сверху вниз, поэтому она спокойно положила руки под голову и продолжила лежать. Этот спор шел по ее мысленному плану.
- Как ты и сам заметил, то было раньше, - Эванс посмотрела на друга и примиряющее улыбнулась. – Да и разве можно назвать колкостями глупые детские подшучивания? Они мне не враги.
Последняя фраза должна была стать точкой в этом споре. И она бы ею стала, если бы Снейп не сделал еще одну попытку повернуть все так, как хотелось ему. Хотя ее улыбка и смазала весь его враждебный настрой. Теперь даже парень ощущал свой скорый проигрыш.
- Но ты моя лучшая подруга! А они мои враги! – Выпалил слизеринец свой самый последний аргумент, глядя, как пробившееся сквозь листву солнце сверкает на рыжих прядях. – Ты должна быть на моей стороне!
Больше всего на свете Лили не любила, когда ей указывали, что она должна делать. И особенно сейчас эта фраза казалась ей жутко несправедливой. Она не хотела выбирать.
- Даже ты не вправе втягивать меня в вашу глупую вражду! Я не обязана вставать на твою сторону только из-за нашей дружбы, потому что ваши ссоры по-детски глупы, - гриффиндорка тоже села и смотрела теперь на своего друга в упор. – Вы даже сами уже не знаете, что делите.
Здесь всезнающая Эванс была не права. Северус точно знал, что именно он делит с гриффиндорцем, а точнее кого. Вот только он не мог сказать, а значит – она победила. Снейп отвернулся, не желая признавать свое поражение, но Лили уже вставала, улыбаясь. Эта маленькая победа придала ей сил смириться даже с прогулом любимого предмета, хотя она все равно собиралась чуть позже обвинить в этом Снейпа, зная, что этот дружеский наезд до конца разрядит ситуацию. А еще Лили улыбалась потому, что теперь, когда они со Снейпом поговорили, она могла без зазрения совести болтать на переменах с мародерами и улыбаться Джеймсу. Они ей не враги.
Лили сладко потянулась и протянула Северусу руку, чтобы тот поднялся. Конечно же, парень смог бы встать и без посторонней помощи, но этот дружеский жест был направлен скорее показать, что в их с ним отношениях ничего не изменится, несмотря ни на что. Снейпу это приносило наряду с покоем, тоску.
- И Сев, на нашей с тобой дружбе это никак не отразится, - улыбаясь, произнесла Лили, когда Снейп взял ее за руку. – Обещаю.
***
- МакГонагал так не вовремя лишила нас десяти баллов, - возмущался Сириус Блэк, намеренно не замечая, как бы между прочем вставленного Ремусом: «нужно было меньше болтать». – Я так и не понял, что там случилось с Нюньчиком, что это заставило нашу мисс Правильность пропустить занятие у декана.
Четверо гриффиндорцев только что покинули кабинет трансфигурации и направлялись в сторону большого зала на обед. Они сегодня, за исключением Питера и Ремуса, пропустили завтрак из-за того, что полночи доводили Филча и каким-то чудом ему не попались, и были очень голодными. Хотя Питер вообще всегда был голодным, наверное, поэтому он семенил где-то впереди, желая поскорее прибыть в большой зал. Ремус есть не хотел совершенно, но согласился составить друзьям компанию.
- Я же сказал, что дело в ревности, - Джеймс зевнул и спрятал руки в карманы брюк. – Он ревнует Лили ко мне. Я больше чем уверен.
Сириус, который на уроке эту информацию пропустил из-за того, что пытался оценить состояние Нарциссы, удивленно приподнял черные брови, хотя выражение его лица тут же сменилось на скептическое.
- Уверен? То есть это лишь твои домыслы? Ты просто уже во всех видишь соперников, - усмехнулся брюнет, подмигнув проходящей мимо хаплпафке. – Дружище, ты, честное слово, рехнулся, – ревновать Лили к Нюньчику!
Джеймс на это лишь закатил глаза и махнул на друга рукой, показывая, что его совершенно не интересуют подобные заявления, а Ремус тихо рассмеялся, заставив тем самым Сириуса переключить внимание на него.
- Ты что, с ним согласен? – всегда такой уверенный в себе Блэк начал сомневаться. – И что же вы двое знаете такого про Нюнчика, чего не знаю я?
- Просто мы уделили некоторую часть своего внимания Нюниусу, а не организации нелегальных развлечений, - Люпин посмотрел на аристократа, лицо которого приобрело шутливо-обиженное выражение.
Но через минуту смех Сириуса уже заливал коридор, потому что парень представил, как Снейп чуть ли не молится на фото Эванс, а та в свою очередь считает его лучшим другом. Забавная ситуация, казалось бы, пока это не касается тебя. Вот только Сириуса вряд ли могла ожидать такая участь в связи с отсутствием у него друзей девушек. Блэк вообще не верил в существование дружбы между мужчиной и женщиной, если они не состоят в родстве, а ситуация Снейпа и Эванс лишь доказывала, что дружба эта односторонняя.
- Только, Сириус, не распространяйся, - не глядя на друга, бросил Джеймс, выражением лица давая понять, что он не шутит.
Джеймса не особенно забавляли душевные метания Снейпа хотя бы потому, что были связаны с Лили и могли привести к ее расстройству. К тому же гриффиндорка проводила со своим другом не так уж мало времени, как было известно Джеймсу, поэтому столь сильная привязанность этого заморыша к ней вызывала у гриффиндорца беспокойство. Да и как мог Джеймс не ревновать, если эта девушка занимала большую часть его мыслей вот уже на протяжении пяти лет. Даже, когда парню казалось, что он влюблен в Нарциссу, образ Лили нет-нет и врывался в его сны. И вот сейчас, когда она, впервые за эти годы, сама подошла к его жизни так близко, он уже не мог позволить ей уйти.
- Я только одного не пойму, - вдруг серьезно заявил Сириус, когда компания уже подходила к большому залу, откуда лился замечательный аромат свежего жаркого. – Зачем ты попросил Рема отмазать у МакГонагал не только Лили, но и Нюниуса? Можно же было придумать что-то иное чем то, что Нюньчику стало плохо, а Лили повела его в больничное крыло…
Джеймс лишь улыбнулся и пожал плечами, заходя в зал с четырьмя столами. Вряд ли он смог бы объяснить своему другу, что сделал это исключительно для Лили. Парню лишь оставалось надеяться, что и у друга появится та, ради которой он пренебрежет даже интересами себя любимого. Возможно, тогда он сможет полностью его понять.
В большом зале, помимо приятных и влекущих запахов, стоял невероятный шум. Наверное, почти все ученики собрались на обед и сейчас обменивались новостями. То тут, то там раздавался веселый смех и громкие возгласы пытающихся перекричать друг друга школьников. В помещение периодически входили припозднившиеся ученики, которые замирали у своих столов, стараясь разглядеть среди других учеников своих друзей.
Четверо гриффиндорцев не нуждались в еще какой-либо компании кроме друг друга, поэтому, обойдя кучку младших рейвенкловцев, застывших в дверях, парни направились прямиком к своему столу. Они сели между какими-то ссорившимися третьекурсниками, помешав тем самым им продолжить спор про плюй-камни. После строгого взгляда Люпина ребята замолчали.
Ремус стал старостой на пятом курсе и, хотя теперь это уже стало неотъемлемой его частью, поначалу он был крайне сконфужен подобным выбором директора. Ему казалось, что профессор Дамблдор сделал его старостой из жалости, желая поддержать, а не потому что он действительно это заслужил.
«- Луни, будь душкой, иди обними Гремучую Иву, - Сириус состроил лицо «Что за чушь ты несешь?».
- Пожалел? – Питер удивленно пожевывал шоколадную лягушку.
Ребята ехали в своем любимом купе на пятый год обучения и Рем только что высказался о своих подозрениях по поводу избрания его старостой.
- Мне кажется, Рем вообще не имеет представления, по каким параметрам избирают старост, - Джеймс играл со снитчем, который явно норовил вылететь в приоткрытое окно. – Но ничего, я тебе расскажу: жалость к ним не относится.
Сириус рассмеялся, вытягивая ноги на сиденье. Ремус сидел у окна и, судя по его смущенному лицу, продолжал мыслить в том же духе.
- Да ты представь, Сохатый, - Блэк поднял над собой руку и сделал эффектный жест иллюзиониста. – Тысячу лет назад Основатели писали список школьных правил. И решили составить список качеств, по которым можно выбрать старост факультетов…
- Ровена сказала, что старосты должны хорошо учиться, - подключился Джеймс. – А Хельга предложила ответственность, как одно из важнейших качеств.
- А Салазар такой: «пусть у них еще будут прыщи», как, помните, у Хэддок, - засмеялся Питер.
- И грудь четвёртого размера, как у Риан Фёркл, - оживился Джеймс, сжав снитч в кулаке. – Это явно идея Годрика была.
Все четверо рассмеялись. Даже Ремус отвлекся от своих невеселых мыслей:
- Уж он то понимал толк в старостах!
- А Хельга такая, и пусть еще будут оборотнями? Они же такие милашки! – Питер покатился со смеху.
- А собрания будем в полнолуние проводить, - поддел Джеймс.»
Тогда друзья все же смогли успокоить Рема и он на долгое время забыл о своих подозрениях, которые рассеялись вовсе сразу же после первой проделки Джеймса и Сириуса. Профессор МакГонагал тогда спросила первым делом именно с него: «Я надеялась, мистер Люпин, что вы уделите больше внимания своим обязанностям, как старосты, пресекать подобные инциденты».
- Еще и недели не прошло с начала учебного года, а вы уже начали отбирать у факультета баллы, - улыбнулся сидевший напротив них парень, перекрикивая сидящих рядом с ним первокурсников.
Это был Фрэнк Лонгботтом, известный на весь факультет своей добродушностью и не злопамятностью. Он был высоким и достаточно крепким парнем, любившим в основном чары и ненавидевшим зельеварение (которое, к слову сказать, было его слабым местом). Он был улыбчив и разговорчив, и нравился достаточно многим девушкам, преимущественно младших курсов. Вот только сам он лишь однажды обратил внимание на девочку, когда еще сам был второкурсником. И с тех пор они почти не расставались. Ее звали Алиса Пруэтт, и она, кстати, сидела рядом с ним и разговаривала с семикурсником Анраем О’Нилом о истории магии.
У Алисы была совершенно неприметная внешность, из-за которой она зачастую оставалась в тени. Тонкие бледно-русые волосы до плеч обрамляли ее бледное кругловатое лицо, на котором хорошо выделялись только большие карие глаза, напоминающие глаза загнанного в западню олененка. Рост ее сложно было назвать средним, она была лишь немного ниже Фрэнка и всегда казалась очень задумчивой и незаинтересованной в разговорах, но реплики вставляла в основном по делу. А вообще у нее был мягкий и тихий характер и добрая улыбка.
Алиса была лучшей подругой Лили, поэтому неодобрительно относилась к Джеймсу вот уже пять лет, хотя тот и находился в хороших отношениях с Фрэнком. Но в начале этого года Прувет уже была гораздо более приветливой, чем обычно, что легко объяснялось наладившимися отношениями между мародерами и Эванс, которая ей, конечно же, все рассказала.
- Да ладно, Фрэнк! Мы за эти несколько дней принесли факультету немало баллов, подумаешь, один раз потеряли, - Джеймс улыбнулся приятелю, накладывая себе в тарелку жаркое из говядины.
- Вы принесли? – хмыкнул Ремус, делая глоток тыквенного сока и глядя на друга.
- Ну, ты принес, - Поттер сделал невинные глаза, отправляя кусок мяса в рот и незаметно поглядывая на дверь.
Он надеялся, что Лили уже промыла слизеринцу мозги и придет на обед. И поэтому парень намеренно медленно пережевывал каждый кусочек, собираясь просидеть за столом, пока Эванс не покажется в зале.
- Привет, красавчики, - появившаяся внезапно за спинами парней Эмили взлохматила черные шевелюры Джеймса и Сириуса, который болтал с семикурсницей, но тут же забыл о ее существовании. Девушка надула губки и отвернулась с самым расстроенным видом.
- Привет Эм, - чуть не поперхнувшись ответил Поттер, отодвигаясь от Блэка и указывая сестре на свободное место между ними.
Девушка лишь с улыбкой помотала головой и, обняв брата за шею, повернула свое красивое лицо к Сириусу Блэку.
- Я слышала, ты организовываешь вечеринку в субботу, - Эмили улыбнулась брюнету. – Не сделаете ли исключение для одной рейвенкловки в лице меня, как для сестры Джима?
Сириус, который строил свои собственные планы на эту вечеринку, улыбнулся еще шире.
- Ну, для сестры Джима, все что угодно! – В синих глазах гриффиндорца плясали смешинки ровно до того момента, пока кулак Джеймса не оказался у того перед носом.
Эмили, смеясь, отошла от стола чужого факультета и вернулась к своему.
- И зачем тебе эта вечеринка? – Спросила девушка, рядом с которой приземлилась Поттер.
Это была Виолетта Блэк, дальняя кузина Сириуса и прочих учащихся в Хогвартсе представителей благороднейшего и древнейшего семейства. Она была достаточно благоразумной, чтобы не рассказывать своим родителям о своей дружбе с девушкой, носящей фамилию Поттер. Хотя Эмили вовсе и не входила в список неблагоприятных учеников в связи со своей чистокровностью и неплохим материальным обеспечением, близкое родство с лучшим другом сбежавшего Сириуса Блэка могло сильно опустить ее в глазах чистокровных. Не знали родители Виолетты и об ее невраждебных отношениях с самим Сириусом. Да и вообще, эта девушка не имела врагов даже среди не слишком приветливых слизеринцев, к которым имела более прямое отношение в связи со своим статусом.
- Хотя, я, наверное, сходила бы на такую, если бы меня пригласили, - Виолетта изящно улыбнулась. – Вот только мне в любом случае нельзя. Если мои родители узнают, что я присутствую на праздниках гриффиндора, меня выжгут из семейного древа Блэков и прогонят из дома.
Девушка вновь улыбнулась красивой улыбкой, которая, судя по всему, передавалась у Блэков из поколения в поколение. Виолетта и сама была достаточно красива, и, хотя лицо ее было не очень приметным, волнистые черные волосы ниже плеч и синие глаза никого не оставляли равнодушными. К тому же свойственная Блэкам царская осанка и высокомерие довершали образ.
- Не волнуйся, ты проведешь выходные ничуть не хуже. Обещаю, - сидевший рядом с Блэк парень, на груди которого красовался значок старосты, обнял девушку за плечи.
Это был тот самый Алан Лоуренс, получивший от сестры симпатичное прозвище – «счастливчик». Глядя на него никогда не возникало сомнение в правильности данного звания: этот паренек был красив, богат и… счастлив, конечно. На его лице почти всегда играла улыбка, а в светло-синих глазах - веселые огоньки. Но мягкий голос и светлые короткие волосы создавали образ примерного мальчика, который сам Алан стремился всеми силами поддерживать. Это было удобно в его положении, родители его обожали и выполняли любую прихоть, учителя считали Алана способным и правильным, из-за чего он мог с легкостью выйти сухим из любой ситуации. Хотя Лоуренс стремился ни в какие такие ситуации вообще не попадать.
Наградой за столь благоразумное поведение парня стала его помолвка с девушкой, которую он выбрал сам. А значит, он мог мечтать о счастливом браке, зная, что тот действительно способен принести много счастья. Им с Виолеттой действительно повезло – их официальная помолвка состоялась полгода назад, и вероятность ее расторжения была столь мала, что ее можно было не брать во внимание. В свои пятнадцать они не боялись неизвестного будущего, над ними не висела опасность потери любимого человека, а значит, иначе как «счастливчиками», их и вправду сложно было назвать. Вот только чистокровные ученики острее ощущали это чужое счастье, которое облегчало страдания собственной души лишь на время, пока осознание беспросветности своего собственного будущего не наваливалась с новой силой.
Эмили Поттер эти тяготы аристократической жизни были чужды, поэтому она смотрела на друзей с искренней улыбкой. Они трое познакомились и подружились еще на первом курсе и были друзьями не разлей вода. Эмили даже побывала в гостях у Виолетты. А вот после второго курса, когда Поттер пришлось уехать и сменить школу, двое друзей научились обходиться без нее, что привело к их взаимной симпатии еще тогда. Читая об этом в письмах, которые они стали писать ей вдвоем, Эмили чувствовала сильную ревность, и, наверное, они это чувствовали, потому что за прошлый год писем было совсем немного. Все это было несерьезно и по-детски, потому что, вернувшись в Хогвартс, Эмили была принята с такой дружеской теплотой, словно и не было этих двух лет между ними. Она была вновь дома, они вновь были семьей.
***
Теплое солнце сверкало где-то над замком, озаряя все зеленые окрестности, но не заглядывая в окна, из-за чего многие коридоры казались прохладными и темными. Портреты в таких коридорах мирно спали, и их мерное сопение отражалось от вековых стен и нагоняло сон на проходящих мимо. Но почти все жители замка находились в большом зале или грелись на солнышке близ озера.
Нарциссе Блэк не хотелось быть ни в том, ни в другом месте. Ей не хотелось есть, да и все еще летнее солнышко совсем ее не согревало. А здесь, в одном из темных коридоров, каждый дюйм пространства совпадал с ее душевным состоянием.
Девушка сидела на большом подоконнике, прислонившись лбом к холодному стеклу. Она смотрела, как внизу бегают младшекурсники, радующиеся теплу и, возможно, просто волшебству в своей жизни. Слизеринка уже давно так не умела – просто радоваться. Всегда нужны были какие-то причины, которые рано или поздно переставали вызывать счастье. Новое платье, красивое колье, обсуждение с подружками деталей будущей свадьбы? И, казалось бы, в жизни есть абсолютно все, но разве все это делало ее счастливой сейчас, когда самое важное она упустила?
Ну, подумаешь, он не хочет возвращаться. Джеймс же гордый, может, ему надоели ее постоянные капризы, может он хочет, чтобы и она хоть раз наступила на горло своей высокомерной гордости? А может, он мучился весь прошлый год от неизвестности, а теперь хочет, чтобы и она помучалась? Так она же может! За эти несколько дней Нарцисса уже была готова ходить за гриффиндорцем попятам, просить прощение за все обиды, клясться во всем, о чем он попросит. Всего лишь несколько дней, а она уже растеряла всю свою закалку, всю дерзость, всю характерность. Все, что, казалось, было от нее неотделимо.
Вот только она знала, что ничего ей не поможет. Потому что одного сегодняшнего столкновения с ним хватило Нарциссе понять, что ему от нее ничего не нужно. Ему не была нужна ни ее гордость, ни извинения, ни клятвы. Да и сама она была ему уже не нужна.
Но он то был ей нужен! Да, эта красивая и надменная чистокровка нуждалась до беспамятства в его шоколадных глазах, в его нежных руках и в этих до невозможности игривых улыбках. Нарцисса уже так устала от этих изнуряющих снов с его участием, а ведь прошло только три ночи. Что будет потом, девушка даже думать боялась.
Слизеринка вновь обвела взглядом окрестности школы, без труда выцепляя из общей картины две знакомые фигуры Северуса Снейпа и Лили Эванс. Они вместе возвращались в замок, как и много лет до этого.
Нарцисса бесшумно вздохнула. Снейп был ее лучшим другом, а она была, наверное единственной, кому он доверял действительно все секреты. О родителях, о однокурсниках, о НЕЙ. Девушка уже так давно знала о любви своего друга к этой рыжей магле, что невольно начала наблюдать за ней, готовая в случае чего хоть чем-нибудь помочь Северусу. Нарцисса искренне пыталась отыскать в ней то, что так безумно любил Снейп, но она видела лишь не очень уверенную в себе рыжую грязнокровку. Хотя, возможно, Блэк не питала к ней симпатии просто потому, что Эванс была другая. И дело тут было не в чистоте крови, а скорее в том внутреннем белоснежном сиянии, которого так не хватало Нарциссе, в той чистоте убеждений, которой и не могло быть в запятнанных вековыми «мудростями» семьи взглядах слизеринки. Жизнь Эванс была белоснежным листом, и она сама могла выбирать краски. Нарцисса не могла – ее узор уже был начат за нее - и все, что она могла, это дорисовывать какие-то малозначительные детали.
Блэк проследила за парочкой и закрыла глаза. Она тоже сегодня видела, как Северус не справился с эмоциями, и, разумеется, знала почему. В другой ситуации слизеринка сама пошла бы за другом, но в этой она попросту не смогла. И дело было не только в том, что Эванс ее опередила, просто в тот момент она разделяла чувства Снейпа гораздо больше, чем даже он сам мог себе представить. Наверное, именно в эту минуту Нарцисса осознала, что вряд ли сможет вернуть Джеймса, потому что так, как он смотрел на эту рыжую простачку, он не смотрел на слизеринку никогда.
В коридоре раздались шаги, на которые Нарцисса не обратила никакого внимания – все же в этом замке был кто-то и помимо нее. Но шаги не уходили, а лишь приближались до тех пор, пока не стихли рядом с девушкой. Блэк повернула голову и посмотрела на Айрис Ростер без каких-либо ожидаемых эмоций.
- Ты не была на обеде, - тихо произнесла рейвенкловка, садясь на подоконник рядом с подругой.
Нарцисса в который раз отметила, что у Айрис красивый голос. Проникновенный, мелодичный, успокаивающий, он пронесся по коридору, словно перезвон колокольчиков. Слизеринке стало легче, одиночество уже перестало лечить и словно начало отбирать силы, которые девушке были просто необходимы.
- Я не хочу есть, - бесцветным голосом произнесла блондинка, вновь отворачиваясь к окну.
- Да, Эри мне сказала.
- Что?
- Что ты уже три дня почти ничего не ешь.
Нарцисса не ответила. Она сама и не заметила, что аппетита у нее нет уже несколько дней. Просто это казалось таким малозначимым, но сейчас легко объяснило уже привычную слабость. Заморить себя голодом все же не входило в планы слизеринки.
Блэк вновь посмотрела на подругу. Так хотелось рассказать ей все-все, что накопилось. Вот только слова застревают в горле и так и остаются невысказанными. Как рассказать то, о чем хочется кричать с астрономической башни, но о чем с детства учили молчать?
Их так научили, не рассказывать даже самым близким, не плакать в жилетку и самое главное не спрашивать. Потому что у других тоже есть невыплеснутая боль, которую вопросы выдирают из тела, заставляя рассказывать, рассказывать…
А слизеринке очень хотелось, не только рассказать, но и спросить. Она так хотела спросить, почему у Айрис такие грустные глаза, какую боль прячет в синеве эта хрупкая девочка, и чей образ предстает у нее перед глазами в часы бессонницы?
Аристократы не были плохими друзьями. Каждый из них всегда понимает, что они так мало знают друг о друге вовсе не потому, что не хочется, не интересно, а потому что не положено. Но Нарцисса верила, что однажды она все же узнает все-все о своих близких и сама расскажет, о чем она плачет без слез.
Айрис забралась на подоконник с ногами и обняла бледными руками коленки в тонких черных бриджах, на фоне которых ее бледная кожа казалась почти белой. Светлые пряди завивающимися локонами струились по белой рубашке с короткими рукавами и небрежно надетому поверх расстегнутых верхних пуговичек сине-серебряному галстуку. Девушка заправила кудряшку за ухо и посмотрела в даль коридора. Молчаливая в последние дни Нарцисса хоть и была рядом, не могла в полной мере облегчить метаний рейвенкловки, потому что лишь подозревала об их наличии.
Младшая Ростер и так была достаточно тихой и скромной, что уж говорить о том, что она никому не рассказала, что уже больше года плохо спит по ночам из-за того, что ей снятся до невозможности яркие и реалистичные сны. Она сейчас как никогда понимала всю боль Нарциссы, всю горечь ее переживаний.
Айрис уже год жила с этим, целый год она переживала это в одиночку изо дня в день. Иногда было легче, иногда так тяжело, что казалось, она не сможет это вынести. Но она выносила. Всегда.
- А где Эрика? – вдруг произнесла Нарцисса, словно чувствуя, что больше не вынесет тишины.
Айрис полюбила тишину за этот год. Полюбила, потому что она могла молчать о своих страхах и мечтах со всеми, а вот говорить не могла ни с кем. Одиночество девушка так и не полюбила. Поэтому, как бы плохо не было, она почти всегда стремилась не быть одной - так можно было хоть как-то отвлечься.
– Пошла писать письмо родителям, – Ростер улыбнулась, глядя в серые глаза подруги, надеясь, что очень скоро сможет признаться в своей безысходной, безответной и всепоглощающей любви хотя бы ей. Но на самом деле, Айрис была почти уверена, что уж Эрика точно знает, потому что она всегда все и про всех знает, но молчит.
Айрис закрыла глаза, понимая, что уже почти готова произнести вновь это имя, оно все время у нее на языке, всегда в мыслях, лишь однажды вслух.
«… - Ты любишь Дэвида, Кэсс? – Айрис в длинном легком пеньюаре лежала на большой кровати сестры и смотрела, как та расчесывает свои медные локоны.
- Я его обожаю, - девушка за туалетным столиком усмехнулась.
Кэссиопея Ростер была невероятно красивой и невероятно пустой. У нее не было каких-то особенных талантов, кроме бросания слов на ветер (самыми любимыми из которых были «обожаю» и «ненавижу») и устраивания развлечений. Она вообще жила по принципу: «после меня хоть синем пламенем все гори», разбивая сердца и портя жизни просто так. Иногда она бралась устраивать личную жизнь подруг, но даже это было скорее напоказ и ради развлечения. Предстоящая через год свадьба с Дэвидом Забини была тоже своего рода прихотью скучающей девицы. Просто Дэвид был абсолютно такой же – красивый и скучающий. Возможно, из них выйдет идеальная семья.
- А ты кого любишь? - старшая дочь Ростер повернулась к сестре и лукаво посмотрела ей в глаза.
- Никого, - буркнула Айрис, чувствуя, как щеки заливает легкий румянец.
- Врешь! – Кэссиопея с легкостью птички перепорхнула на кровать. – Кто он? Я его знаю?
Айрис посмотрела на сестру, словно оценивая, можно ли ей рассказывать. Кэсс бы не дошла до распространения сплетен о своей сестре, а ее подшучиваний рейвенкловка не боялась. Она встала и молча подошла к двери. Уже выходя, она обернулась к удивленной сестре.
- Его зовут… Ричард Пьюси»
***
Эрика Забини шла по прохладным коридорам, поглядывая на витражи окон в надежде увидеть солнечный свет. Но солнце было в зените, и коридоры оставались темны и пусты. Факелы почти не горели, ведь большинство учеников находилось на улице, а немногим прятавшимся от этого радостного дня не нужен был свет.
Слизеринке было прохладно в этих дышащих холодом тысячелетий стенах. Следя за модой, Забини вообще никогда не одевалась достаточно тепло, и сегодняшний жаркий в принципе день был не исключением. На Эрике была короткая черная юбка в складку и с зелеными вставками, облегающая ее стройную фигуру рубашка с короткими рукавами и вместо галстука повязанная шарфиком зеленая косынка. Девушка с превеликим удовольствием оказалась бы на улице рядом с озером, где-нибудь под развесистым деревом, но она собиралась найти подруг, не сомневаясь, что те предпочли солнцу полумрак.
Стук тонких каблучков отдавался от стен пустых коридоров, поглощая все остальные звуки, порождая какие-то другие. Эрика уже начала чувствовать озноб, то ли от холода, толи от страха, когда, повернув в один из коридоров, она столкнулась с темной фигурой. От неожиданности слизеринка отскочила назад, и удивленный парень так же отшатнулся, невольно оказываясь в желтоватом свете факела.
Эрика без труда узнала своего будущего жениха, помолвка с которым должна была состоятся в начале ноября, о чем ей сегодня наконец-то сообщили родители в огромном письме из дома. Дэрек Гринграсс был выше Эрики на голову, но та разница в два шага между ними позволяла девушке почти не задирать голову. Забини впервые за эти пять лет вглядывалась в своего однокурсника так тщательно, словно пытаясь отыскать те черты, которые представляла, думая о нем. Он был красив какой-то странной, зовущей, но не подпускающей близко, красотой. У него были, пожалуй, длинноватые каштановые волосы, но не доходящие ему даже до плеч, и глаза странного оттенка, что-то среднее между светло зеленым и янтарным. Но дело было не столько в цвете, сколько в странном взгляде. Эрика уже давно обратила внимание, что он смотрит на все вокруг, как сторонний наблюдатель, словно к нему вся эта жизнь не имеет никакого отношения, словно он запоминает все, что видит. А еще слизеринка не видела, чтобы он когда-нибудь улыбался, она вообще никаких эмоций у него не видела. Не то чтобы он был высокомерным, просто ему словно и не было до всего этого дела, вот только этот внимательный взгляд выдавал его с головой. А еще он был стильным: за пределами школы он любил носить разные шляпы (не на территории Хогвартса Эрика видела его лишь два раза, и оба эти раза он был в симпатичных шляпах, которые, признаться, ему шли), да и вообще вся его одежда показывала, что вкуса ее носителю не занимать.
Знала ли Забини что-нибудь о своем женихе? Побольше многих, но даже этого казалось ей безумно мало. Она знала, что он родом из Ирландии и прожил там достаточно долгое время до Хогвартса, больше о его детстве девушка ничего не знала. Знала, что у него богатые родители, которые хоть и бывают чрезмерно строги, очень любят своего сына и подходили к выбору невесты для него очень серьезно (Эрике очень льстило, что в итоге выбор пал на нее). Знала, что он умный – на уроках всегда молчит, но стоит профессорам что-нибудь спросить, и он дает развернутый ответ, знала о его любви к чтению (видела его в библиотеке ни раз) и нелюбви к квидичу. Вот и все, больше ничего о нем не было известно.
Перебирая в памяти всю информацию о слизеринце, девушка вдруг поймала на себе его внимательный взгляд, оглядевший ее с головы до ног. Темная зелень ее глаз встретилась со смесью зеленой травы и осенних листьев в его глазах. Девушке казалось, что прошло долгих несколько минут прежде, чем она не выдержала и отвела взгляд, она почти физически ощущала, как его странный взгляд через ее глаза проник в самые недра ее души. На мгновение Эрике показалось, что он сейчас развернется и уйдет, но парень, словно превозмогая себя, наоборот сделал шаг навстречу и протянул руку.
Эрика удивленно посмотрела на его ладонь с тонкими длинными пальцами, а потом, глядя в его глаза, вложила свою тонкую ручку. Она пыталась, и не могла понять значение этого жеста со стороны парня, с которым она не помнила ни одного разговора.
Плавным движением Дэрек наклонился и почти невесомо коснулся губами ее руки. Девушка ошарашено смотрела, как он выпускает ее кисть и вновь прячет руки в карманы. Поцелуй руки был нормальным жестом на великосветских приемах, но в школе даже для аристократки он казался невероятным.
- У меня очень красивая невеста, - произнес парень, словно объясняя свой поступок, но что-то темное притаилось в самом тембре его голоса.
Не успела Эрика поблагодарить слизеринца за комплимент, как он уже легкой походкой обошел ее и отправился восвояси. Девушка обернулась и посмотрела ему вслед. Ее не оставляло навязчивое чувство, словно он сказал совсем не то, что думал. Вот только он был закрытой книгой, его мысли она не могла считывать так легко, как мысли других.
Эрика подняла кисть на уровень глаз и вгляделась в кожу, словно желая увидеть на ней отпечаток его непонятного приветствия. Это парень был странным. Она не представляла, что ей принесет брак с ним.
***
Люциус Малфой вошел в мрачную слабоосвещенную гостиную Слизерина. Здесь не было окон, и освещали помещение лишь висевшие на стенах факелы, горевшие зеленым огнем. Зеленые отсветы плясали на стенах, напоминая какие-то смутные и неприятные видения. В камине играл огонь – единственное, что хоть немного поддерживало здесь более или менее сносную температуру. Учеников в гостиной было не так много: четверо пятикурсников в углу и одинокая фигура девушки в кресле у камина.
Люциус пошел по мягкому зеленому ковру напрямик к слизеринке, в которой без труда узнал Эвелин Течер. Девушка сидела, вытянувшись в струнку, и протягивала руки к пламени в надежде согреться.
Люциус был рад ее видеть. Да, он, она, Рич и Сарра – все были лучшими друзьями с самого первого курса. Но они двое, Люциус и Эва, были рядом еще тогда, когда все было иначе и все они были другими. Они вместе играли в детстве, если это можно было назвать играми. Люциус порой ловил себя на мысли, что ни Ричард, ни Сарра никогда не смогут понять его так полно, как понимала его Эвелин. Как бы ни разнились они во внешних проявлениях своего характера, внутри они были почти идентичны. У них обоих были тираны отцы, и та слабость, что они видели друг в друге, была отражением их собственной слабости.
- Привет, а где Сарра? – блондин оперся на диван и улыбнулся подруге.
Эвелин подняла на него свои печальные карие глаза и окинула гостиную взглядом. Ее тоже удивило, что парень один, так же, как и его удивило ее одиночество. Но убедившись, что синеглазого брюнета нет в помещении, Эва вновь повернулась к Малфою.
- Сказала, что пойдет вздремнуть, - Течер откинула изящным движением темную прядь с лица, не прекращая смотреть на блондина, задавая ему свой немой вопрос.
Люциус знал ее с детства, но всегда удивлялся, когда Эва делала какие-то характерные движения леди. Просто она своим поведением так не походила на аристократку, так мало фальши и высокомерия в ней было. Но эти движения, которые каждая слизеринка, казалось, впитала с молоком матери, эти изящные и витиеватые слова, которые те выстраивали в предложения, - все это никогда не давало никому забыть, что Эвелин - ребенок благородного семейства.
- Он до сих пор на поле, - ответил староста на ее мысленный вопрос, зная, что она немедля отправится туда, где Рич. – Мы уже закончили, но он объясняет новому игроку кое-какие приемы.
Она, улыбаясь, кивнула, а Люциус, не дожидаясь ее ухода, спустился и заглянул в комнату Сарры, которую той выделили на правах старосты. Но в комнате было темно и пусто, что очень удивило парня. Эва всегда знала, где Сарра, и ложь была не свойственна ее натуре. Нахмурившись, парень вошел в свою комнату, и улыбка озарила его лицо. Сарра Лоуренс, завернувшись в зеленый шелк одеяла, спала на его кровати. Ее лицо было таким безмятежным, каким не было уже давно, и слизеринцу очень не хотелось ее будить. Но в то же время так хотелось прикоснуться к ее коже, прижать к себе ее сонное тело, что парень не удержался. Он присел на кровать и прижал к своим губам ее холодную ладонь, которая начала стремительно нагреваться в его руках.
Девушка открыла глаза и обвела комнату Малфоя непонимающим взглядом сонной кошки. Она знала эту комнату как свою, с пятого курса она даже проводила в ней больше времени, но спросонья все равно ее не узнала. Но вот Люциуса она узнала бы, как ей казалось, даже в чужом обличии.
- Как тренировка? – осипшим голосом прошептала Сарра, прижимая вторую ладонь к щеке парня.
- Я бы поставил ей «выше ожидаемого», улыбнулся Малфой, притягивая к себе девушку и нежно целуя ее в шею.
Сонная девушка не сразу сообразила, что он делает, поэтому хотела спросить что-то еще, но Люциус опередил ее, накрывая ее губы своими. Холодная кожа слизеринки нагревалась от его прикосновений, пробуждая Сарру ото сна. Она чувствовала, как плавится изнутри, словно в руках опытного мастера по металлу, который собрался отлить из нее величайшую скульптуру, которая будет бередить воображения и тревожить сердца. Ни одна девушка в этом огромном замке, в этом бесконечном мире не знала такого Люциуса, который принадлежал только Сарре, не знала его таких нежных, почти невесомых прикосновений, таких до невозможности ласковых и нежных слов. И вот такой Люциус был только ее, но лишь на этот безумно короткий и такой нужный год последних мгновений счастья. Последних для него. Последних для нее. Но самое главное, последних для НИХ.
***
Над замком светило теплое и нежное солнце, которое лето словно забыло забрать с собой и вот сейчас вернулось за ним, но уже не захотело уходить. В воздухе все еще пахло летними цветами и зноем. С озера доносились плеск от щупалец большого кальмара, или, быть может, кто-то из учеников решил искупаться. Но Эвелин удалялась от этих звуков, от веселья в сторону поля для квидитча. Огромный участок красивой короткой травы, шесть шестов и два игрока в зеленых мантиях кружат где-то в небе.
Слизеринка остановилась в центре поля и посмотрела вверх. Солнце бликами играло на черном шелке ее волос, заставляя ее бледную кожу светиться, а грустные глаза не грустить. Легкий ветерок трепал кончики ее волос, словно предлагая танцевать с ним в унисон.
Она не издала ни звука, но почти в то же мгновение, как ее ножки коснулись зеленого ковра поля, Ричард Пьюси резко спикировал вниз и оказался прямо перед ней.
- На сегодня все, - бросил капитан команды третьекурснику, который приземлился чуть дальше за его спиной. Тот кивнул и поспешил с поля, чувствуя себя лишним.
- В гостиной холодно, поэтому я пришла сюда, - Эвелин улыбнулась очень красивой улыбкой и, протянув руку, убрала темную прядь с лица слизеринца.
Она смотрела на него совсем как когда-то давно, когда впервые увидела его через окно поезда. Он был такой, кокой ей никогда не суждено было стать. Он был лучшим из них.
- Хорошо, что ты пришла, - произнес Пьюси, целуя девушку.
Он сел на свою дорогую метлу и посадил слизеринку перед собой. Через секунду они уже парили где-то у облаков, по крайней мере, им самим так казалось. Одной рукой Ричард держался за рукоять метлы, выравнивая полет, а другой прижимал к себе свое самое большое счастье. Эва обнимала его за шею и, прижавшись лбом к его лбу, смотрела в его потрясающие синие глаза и старалась передать ему всю силу своей любви, забрать из его глаз беспокойство, согреть его душу.
Они могли часами летать вот так, вдали от земли, вдали от законов этого мира, чувствуя всепоглощающую свободу и счастье. Их любовь согревала замерзающую под натиском обязанностей надежду, спасая веру, успокаивая душу. Никто и никогда не знал, что слизеринцы, эти высокомерные подонки, эти чистокровные мерзавцы, способны любить вот так, ничего не требуя, радуясь простым прикосновениям и улыбкам, светящимся глазам и нежности. Любить так, как не способны многие другие, не одетые в цвета этого факультета.
Вот только они не знали, что судьба не подарит им даже этого последнего года.
