Часть 2Кристиан Картер, темноволосый двадцатишестилетний парень в форме санитара, шел по коридору военного госпиталя, насвистывая арию из «Призрака оперы», звучащую в наушниках плейера, и катил перед собой инвалидное кресло. Кресло было пустое – пока.
Сегодня задачей Картера было выгулять пару пациентов, поставить капельницу третьей и полчаса поговорить с четвертым. Да, народу в госпитале (точнее, в его экспериментальном отделении) лежало сейчас не особо много, и Картер не перетруждался. Бывалые люди говорили, что в таком же отделении в Вашингтоне одновременно лежало до пятидесяти пациентов. Но в Колорадо-Спрингсе с чудиками был напряг, и поэтому на Картере висело всего четверо подопечных. Ну, десятилетний мальчишка-аутист Джеки, который в минуты вдохновения рисовал точные космические снимки разных участков Земли – это еще ничего, Картеру с ним никаких проблем не было. Но вот остальные… Риана, девушка, способная решать сложнейшие задачи быстрее самого быстрого компьютера в мире, являла собой на редкость неуравновешенную и капризную особу, и санитару часто доставалось утихомиривать пациентку шприцом с успокоительным. Мистер Спенсер, пожилой негр-колясочник, был вообще опасен. Потому что иногда Картер думал, что тот читает его мысли. Это, конечно, было не так, но определенные способности у Спенсера имелись – он мог предсказать что-нибудь в ближайшем будущем. Правда, не по заказу, а, как и Джеки – по вдохновению. В остальное время он показывал себя брюзжащим и постоянно всем недовольным стариканом.
Четвертого пациента привезли три дня назад, ночью. Дежурил не Картер, а его сменщик, Питерсон. Он рассказал Картеру, как в три часа по полуночи приехала военная машина (из гарнизона, не иначе) и привезла черноволосого худого парня, молчаливого и замкнутого, и что было самым странным – у новичка на руках вместо ладоней каким-то образом крепились длинные и наверняка острые лезвия ножниц и ножей – по одному на каждый палец. Когда Картер увидел парня утром, после заступления на дежурство, то даже присвистнул. Вроде бы и навидался он уже в этом госпитале много такого, что другим не приснится, а все равно странно было смотреть на получеловека-полуробота вживую. Хотя доктор Криспен сразу сообщил, что считать Эдварда (так звали этого ножерукого) роботом – в корне неверно, так как лезвия являются для него тем же, чем обычные протезы для инвалида. Но Картер все равно внутри себя называл парня киборгом. Эдвард за все время пребывания в отделении не произнес ни слова, и в задачи санитаров и врача входило ежедневно разговаривать с пациентом на самые разнообразные темы в попытке вытянуть ответную реакцию. Добровольную реакцию, всегда прибавлял, думая об этом, Картер. Потому что он прекрасно знал, что через неделю неудач полковник Ричардсон, куратор спецотделения от Военной академии, прикажет пустить в ход медикаменты. И тут уж Эдвард не только заговорит, но и запоет, и запляшет.
Картер старался не испытывать жалости к пациентам. В Военной академии, экзамены куда он проваливал три года подряд, учили, что жалость – не к лицу военным, что это чувство испытывают слабые люди, которые не умеют подчиняться приказам. Картер и в этом году подал документы на зачисление, — экзамены должны были начаться через две недели, — и всеми силами старался походить на тех счастливчиков, к числу которых он мог бы принадлежать уже три года. Никакой жалости, четкое следование распоряжениям начальства, отстаивание интересов правительства США в любых обстоятельствах… В мечтах он видел себя выпускником академии, которого фотографируют на фоне американского звездного флага…
Картер мотнул головой, отгоняя фантазии, — он стоял у двери с маленьким зарешетчатым окошком.
— Эй, мистер Спенсер, как настроение сегодня? – громко произнес парень, вытащив наушники и оставив их болтаться на груди.
— Отстань, молокосос… — глухо раздалось из-за двери.
— А тем не менее нам нужно с вами погулять! – бодро сообщил Картер, ставя коляску на предохранитель.
— Найди себе девчонку и гуляй с ней, — буркнул старик недовольно.
— И с нами пойдет малыш Джеки, — Картер решил применить контрдовод, чтобы Спенсер смягчился. Так и произошло.
— Джеки… Славный малый… Ладно, закатывай сюда свое кресло для пыток, так и быть, подышу свежим воздухом.
Эти слова были равнозначны победе Картера, и он с дежурной улыбкой безбоязненно зашел в палату. Старика всегда следовало ублажить перед посещением: Спенсер имел привычку во всех, кто был ему не угоден в данный момент, красивым броском от окна запускать чем-нибудь тяжелым. Из палаты уже убрали все вещи, которые могли причинить вред окружающим, но старик с завидным упрямством находил все новые.
Картер помог негру перебраться в коляску с кровати, укутал его пледом и повез дальше по коридору, к палате Джеки.
Когда они были на месте, Картер приоткрыл дверь палаты и окликнул мальчика. Тот молча встал из-за своего стола с красками и альбомными листами, вышел в коридор и пристроился рядом с коляской Спенсера с обычным выражением отрешенности на лице.
— Привет, малыш… — произнес непривычно мягко старик-негр. Картер хмыкнул. Питерсон рассказывал ему историю Спенсера. Его дочь вышла замуж за белого, и внук Спенсера получился светлым мулатом. Дед обожал его, но судьба распорядилась запихнуть Спенсера в госпиталь, и вот уже пять лет старик корячится на американское правительство, иногда выдавая не особо применимые к реальности предсказания. Тем не менее, за предоставляемые сведения правительство полностью содержало семейство Спенсера, хоть и не позволяло видеться с ними. А в Джеки старик, кажется, видел своего внука, вот и добрел при виде мальчишки.
Следующая дверь по коридору вела в палату Эдварда. Картер заглянул внутрь через решетку. Пациент-новичок, ссутулившись, сидел на койке и смотрел в окно. «Пусть пока побудет в здании. Все они смирные до поры, до времени, а как выйдут на улицу – сразу в бега…» — подумал Картер, продолжая свой путь. Старик притих, мальчик спокойно шлепал рядом справа.
— Хороший парень… — вдруг скрипуче выдал Спенсер.
— О ком это вы? – спросил Картер с зевком.
— И девушка у него хорошая… — словно не слыша санитара, продолжил старик. – Любит его…
Картер остановил коляску и быстро вытащил из нагрудного кармана диктофон, врубая запись. А Спенсер все говорил, говорил…
— Ветки бьют по лицу… Юная леди, осторожней! Здесь вам не Гайд-парк! Скачете, как на лошади… Ах, вот кого вы искали… Его здесь не обижают… пока… Конечно, идите, идите, они не успеют. Джеки, малыш, поспешим! Иди, парень, она ждет тебя… Какие острые иглы… Руки, плечи, лицо – все в мелких иглах, больно… Но ничего, мы справимся. Мы вместе, мы справимся… Я так скучала… — и последнее слово совсем шепотом. – Эдвард…
Спенсера вдруг словно подбросило на коляске, все конечности дернулись, голова опустилась на грудь. Старик потерял сознание. Картер схватил его руку, нащупывая пульс. Слава Богу, сердце билось нормально. Санитар убрал диктофон обратно в карман и сообщил:
— Джеки, прогулка переносится на вечер. Сейчас возвращаемся в палату.
Картер развернул коляску со Спенсером, мальчик повернулся вместе с ним, но никуда не пошел.
— Джеки? – настороженно сказал санитар, тоже останавливаясь.
— Джеки хочет гулять… — нахмурившись и глядя вдаль, произнес мальчик.
— Джеки, мы пойдем гулять вечером, малыш, а сейчас идем в палату рисовать, — сделал еще одну попытку уговорить пациента Картер.
— Джеки пойдет гулять, — повторил мальчик и, отвернувшись, двинулся вдоль по коридору один.
«Что еще за выкрутасы?!» — разозлился Картер, бросил коляску и догнал мальчика, хватая его за ладонь. Тот вырвал руку и вскрикнул. Из-за двери одной из палат раздался ответный женский вопль:
— Не мучайте ребенка, живодеры!!
«Не хватало сегодня еще и Рианы в плохом настроении для полного счастья», — с досадой подумал Картер, пытаясь задержать Джеки на пути к выходу. Тот отбивался и всеми силами пытался продолжить движение.
— Ну, все, пацан, вызываю тяжелую артиллерию… — выдохнул санитар и громко позвал:
— Сестра Лючия! Коридор № 2!
Джеки никак не отреагировал на слова Картера, упрямо стремясь вперед. У Картера не имелось полномочий применять к пациентам силу, а шприц с транквилизатором находился в кармашке коляски, до которой было уже приличное расстояние, поэтому останавливать вышедшего из себя мальчика следовало иными способами…
— Кристиан, что случилось? – раздался мягкий голос справа от санитара.
— Как это у вас так быстро получается появляться? – поразился Картер вместо ответа.
Сестра Лючия, пожилая негритянка, работавшая в отделении в качестве послушания от своего монастырского сестричества милосердия, переключила внимание с санитара на мальчика. Она подошла ближе и наклонилась к нему.
— Джеки, что с тобой, маленький мой? – ласково поинтересовалась она, осторожно касаясь его плеча.
— Джеки хочет гулять… — повторил мальчик еще раз, не глядя на сестру милосердия.
— Хорошо, идем гулять, — сразу согласилась сестра Лючия и взглянула на Картера. Тот, сжав губы, кивнул. Женщина взяла мальчика за руку и, говоря успокаивающие слова, повела его к выходу.
Картер вздохнул с некоторым облегчением.
— Эй, ты, там! Развяжи меня!! Иначе я за себя не отвечаю! – продолжала орать Риана в своей палате.
— Сколько раз тебе повторять, что меня зовут Картер, — пробурчал санитар, открывая дверь в палату девушки. Риану на время действия успокоительно полагалось привязывать к койке, так как после пробуждения девушка вела себя несколько буйнее обычного.
Картер приблизился к койке и посветил осмотровым фонариком в глаза Рианы (та поморщилась), а потом, не торопясь, развязал ремни на руках и ногах пациентки. Девушка с наслаждением потянулась и сменила гнев на милость:
— Слышь, Картер, а как там «мистер Ножницы» поживает? Уже выходит из палаты?
— Тебе-то что? – лениво спросил санитар.
— А что такое? Новый парень, симпатичный, оригинальный… — вызывающе посмотрела на него Риана. – Имею я право на личную жизнь или мне только циферками вашими заниматься?
Картер пфыкнул и пошел к выходу из палаты.
— Не гуляет и вряд ли будет. Не надейся.
— Изверги… — раздраженно сообщила девушка спине санитара.
Тот закрыл дверь и покатил коляску с все еще находящимся в бессознательном состоянии стариком по коридору.
***
Я проревела три дня подряд. На работу не ходила, на звонки не отвечала. К пятнице обо мне вспомнили и заволновались все, кому не лень, знакомые и незнакомые: телефон жужжал почти без перерывов. Хорошо хоть мама и Рик до утра субботы не будут переживать за меня… Или нехорошо?..
Я сидела на диване, который порвал Эдвард, тупо смотрела в темный экран сгоревшего при Эдварде телевизора; через дверь с балкона, где Эдвард любил читать с бук-ридера, тянуло теплым сквознячком… Я чувствовала себя абсолютно опустошенной и одинокой.
И хотя в голове уже немного прояснилось, и я не тряслась от страха, когда кто-то проходил мимо моей двери по коридору, но было ощущение, что за мной наблюдают. Это пугало даже больше одиночества. Я очень хотела позвонить Рику и рассказать ему все, но боялась, что мне подбросили в квартиру какой-нибудь «жучок» (я в кино видела, что это раз плюнуть), или поставили «прослушку» на мобильник. Или взломали мой ящик электронной почты и следят за перепиской. Похоже, у меня начала развиваться фобия…
Так бы и сидела я на диване еще один день, но в пятницу после обеда в дверь позвонили. Я сглотнула комок в горле и пошла открывать. Все-таки белый день на дворе, вряд ли это опять те парни…
Но вот уж кого я не ожидала увидеть на пороге своего дома, так это Брайана Смита!
От счастья я открыла рот и так и замерла.
— Значит, лучших друзей теперь в квартиру не пускают? – мягко улыбаясь, посмотрел на меня парень. Я вспомнила про «жучков» и решительно ответила:
— Нет, Брайан, не сегодня, — я прикрыла дверь и повела его, слегка удивленного, на четвертый этаж. Там была лестница на чердак, вечно запертый, но на ступеньках можно было вполне уютно устроиться и пообщаться.
— Почему не позвонил?! – тихо, чтоб не услышали жильцы четвертого этажа, но очень даже возмущенно, спросила я, усаживаясь на лестнице. Брайан пристроился рядом и облокотился на перила.
— Хм, я звоню тебе уже пару дней. Номер поменяла, что ли?
— Ой… — я смутилась. – Нет, не поменяла. Просто…
— Выкладывай, друг, — сразу перешел к делу Брайан, заметив мое замешательство. Я опустила глаза и поняла, что именно Брайану я и не могу так сразу выложить.
— Знаешь, сложно рассказать все, но… у меня крупные неприятности. В полицию идти нельзя. За моей квартирой, кажется, следят. Ну, по крайней мере, у меня такое ощущение. Телефон тоже не беру, боюсь, что прослушивают…
— Эй, во что ты вляпалась? – с полушутливым подозрением взглянул на меня парень.
— Не знаю, Брай… Я не знаю… Понимаешь, неделю назад…
— Сейчас, погоди, — прервал меня друг и вытащил из сумки вибрирующий телефон. – О, глянь-ка, твой братец звонит!
— Дай мне! – спохватилась я и протянула руку. Брайан без вопросов вложил в нее мобильный.
— Рик! Это Сэм!
В голосе брата ясно прочиталось облегчение:
— О, Боже! Сэм, куда ты пропала?! Звоню тебе третий день, хотел уже подрываться и ехать раньше времени в твой Колорадо-Спрингс. У тебя какие-нибудь проблемы с остроруким гостем?
Я шмыгнула носом, почувствовав желание снова разреветься, но приказала себе не киснуть и сначала разъяснить брату ситуацию.
— Рик… Эдварда забрали… Военные… Ночью с понедельника на вторник…
Рик на пару секунд замолчал, а потом быстро спросил:
— Как ты? С тобой все нормально? Тебе ничего не сделали?
— Физически я в порядке. Но есть другая проблема… Мне вкололи снотворное, когда это случилось, я даже не слышала, как они выходили, и теперь боюсь, что у меня в квартире – «прослушка»…
— Поэтому ты телефон не брала? – догадался Рик.
— Да… Я боялась, что Эдварду от этого будет хуже. Те мужики предупредили, чтобы я не обращалась в полицию… Рик, мне очень страшно… — слезы все-таки непослушно покатились по щекам. Брайан обнял меня за плечи и чуть прижал к себе.
— Просто я не понимаю, как они узнали, что он здесь! – продолжала я объяснять сквозь всхлипывания. — Эдварда видели только вы с мамой и Тина! Но Тину я предупреждала, чтобы она никому не говорила про Эдварда, потому что его разыскивала полиция…
— Его искала полиция?! И ты молчала?!
Упс, кажется, ляпнула лишнее. Хотя нет, уж рассказывать, так всю правду.
— Рик, дослушай. Когда мы нашли Эдварда на дороге, он в тот момент был в бегах: улизнул из больницы какого-то города восточнее Колорадо-Спрингса, где его держали насильно и пытались изучить, как он устроен и почему не старится…
— Хм… Я столько нового узнаю от тебя… — недовольно произнес Рик.
— Ну, прости. У меня не было возможности сообщить. И вот, Эдвард как-то убежал из этой больницы, и мы его подобрали. И теперь его опять увезли неизвестно куда, на этот раз уже военные. Хотя, кто знает, может, и тогда были тоже военные…
— Да-а-а, дела… — протянул Рик, и рядом Брайан покачал головой и вдруг тоном «эврика» выдал:
— Почему же неизвестно куда? Очень даже известно! Военный госпиталь!
Я непонимающе посмотрела на друга:
— Причем здесь госпиталь?
— Как причем? Совмести больницу, военных и наш город и получишь военный госпиталь Колорадо-Спрингса. Нелогично?
— Наоборот, слишком логично, — не поверила я.
— Слушай, что он тебе говорит, — поддержал Брайана Рик в трубке. – Я тоже слышал, что там проводят какие-то эксперименты и научные разработки для армии.
Я задумчиво уставилась на друга, продолжая держать трубку телефона.
— И что же мне делать? – озвучила я главный вопрос.
Ребята молчали. Наверно, думали внутри себя «сидеть и не рыпаться», но боялись мне это сказать. Ладно, сразу расставлю все точки над «i».
— Так. Вы, наверно, решили, что я попереживаю и забуду, но не надейтесь. Я не забуду. Я очень… Эдвард… Просто он такой… такой… Он… — я пыталась найти слова, выражающие мое отношение к бывшему жильцу, но не могла.
— Милый? – мрачно подсказал Рик.
— Рик, только вот не надо все опошлять! – вспылила я.
— Я еще даже не начал, — хмыкнул он. – Но, похоже, я все понял... И поступим мы так. Раз уж моя сестра ввязалась в неприятности, я ее в беде не брошу. Спроси там Брайана, он с нами?
— С вами, с вами… — успокоил его мой друг: видимо, слышал голос Рика из трубки.
— Отлично! План такой! – Рик, кажется, вновь вернулся к обычному присутствию бодрого духа. – Сейчас Брайан увозит тебя к себе, ты ночуешь у него, а утром я, как и договаривались, забираю тебя в Денвер. Там мы все расскажем отцу Джозефу и спросим, как быть… И не спорь! – предупредил он мои возражения. – Батя он опытный, человек хороший, и военным был в свое время. Что он посоветует, то и сделаем. Мне этот способ тысячу раз помогал.
— А тебе не кажется, что этот способ – просто перекладывание ответственности на другого человека, пожилого и немощного, кстати говоря? – все-таки возразила я.
— А тебе не кажется, — передразнил меня Рик, — что у тебя нет альтернативного плана?
А ведь прав, зараза. Я полминутки для приличия подумала и ответила:
— Ладно, я согласна.
— Отличненько, — удовлетворенно протянул братец. — Тогда завтра в семь утра у Брайана.
— Ладно…
— И не грусти. Выше нос! Все будет хорошо!
— Да… Я знаю…
Я отдала телефон другу. Брайан внимательно смотрел на меня.
— Ирэн не будет против? – спросила я.
— Нет, конечно, — успокоил меня друг. — Ирэн, думаю, будет рада – мы не часто принимаем гостей с этими вечными разъездами.
Брайан женился всего полгода назад, и они с Ирэн еще не купили себе квартиру, а жили на съемных, которые все время приходилось менять из-за того, что оба периодически ездили в Канаду работать в Квебекский национальный НИИ. Что они там делали, я не вникала, знала только, что Брайан был одним из самых молодых докторов наук этого института. Тем не менее, жизнь на колесах не позволяла парню видеться с друзьями так часто, как хотелось бы (и ему, и друзьям, в частности, мне).
— О, Брайан, я просто счастлива, что ты рядом… — я прижалась к его плечу. – Почему сейчас не девяносто восьмой, а мы — не шальные подростки-хипхоперы?..
Брайан хмыкнул.
— Потому что сейчас две тысячи пятый, я — глава семьи, а ты — хорошая девчонка, ввязавшаяся из-за своей симпатии в неприятную историю.
— Эй! Эдвард – не симпатия! – встрепенулась я, отодвигаясь.
— По дороге расскажешь. Иди, собирай вещи, — он хлопнул меня по спине и встал со ступенек.
Как же все-таки иногда приятно, когда тобой руководят. Некоторые женщины этого не понимают…
Я решила не набирать баулы, и взяла только то, что мне могло понадобиться дома у Смитов и на службе в субботу утром в Денвере. Выключив все электроприборы из сети и забрав из холодильника то, что могло за полтора дня моего отсутствия испортиться, я вышла из квартиры и заперла дверь на оба замка. Конечно, для тех мужиков замки были не проблемой, но так создавался призрак уверенности, что я все еще контролирую свой дом… Охохо…
Когда мы с Брайаном вышли на улицу, меня вдруг кто-то окликнул по имени. Я слегка испуганно обернулась, но сразу же расслабилась: из окна первого этажа выглядывал мой сосед, мистер Хаффельпун, военный на пенсии. Старичок он был странный (наверно, контуженный), но милый и незлобивый. Я всегда здоровалась с ним, встречаясь у подъездной двери, а он галантно целовал мне руку и называл «юная леди». Он очень любил поговорить, — наверно, был очень одинок, — но у меня не всегда имелось время (и желание) общаться, и я малодушно сбегала.
Вот и сейчас ему, видимо, захотелось с кем-нибудь побеседовать…
— Отправилась на прогулку, Саманта?
— Да, пойду погуляю…
— А молодой человек?.. – указал старик на Брайана.
— Не волнуйтесь, сэр, — улыбнулся Брайан, — с Самантой все будет в порядке.
Мы двинулись к машине, как вдруг мой сосед произнес странную вещь:
— Хм… это уже другой молодой человек… Сколько их у тебя, Саманта?
Я обернулась, подозревая, что сейчас услышу что-то нехорошее.
— Э-э-э?..
— В воскресение был другой… который еще сказал, что он старше меня на сорок лет… — задумчиво протянул старик.
Я в ужасе посмотрела на него.
Что?! Как?!
И тут я вспомнила… Эдвард говорил о своем возрасте, стоя в дверях балкона… Все створки балконных окон были открыты… Старик вполне мог в этот момент сидеть у своего окна и слушать все, что рассказывал Эдвард… О, елка-палка!!
Мне захотелось взвыть.
— Мистер Хаффельпун! – я бросилась к его окну, но он остановил меня властным жестом.
— Майор Хаффельпун, юная леди! Не забывайте, я военный! Я на пенсии, но армия – святое для меня! – старик приосанился, наверно, представляя себя командующим вооруженными силами США. – На базе Петерсон меня называли…
Я перебила его излияния:
— Сэр! Вы говорили кому-нибудь про того молодого человека?!
Старик посмотрел на меня, как на умалишенную.
— Конечно, я сразу же позвонил своему старому приятелю, полковнику Ричардсону. Уж он-то знает толк в необычных людях. У него в госпитале таких – пруд пруди! Но это тайна, никому не говорите!..
— Мы никому не скажем, мистер Хаффельпун, — успокаивающе произнес Брайан, беря меня, совсем ошарашенную, под руку и пытаясь посадить в машину. Но мой сосед вдруг закричал:
— Осторожней, юная леди! С нами, военными, шутки плохи! – и мистер Хаффельпун погрозил мне вслед старческим кулаком.
Это я уже поняла, — подумала я, садясь-таки в машину Брайана. Вот, оказывается, кто сдал Эдварда… И бедняга действительно в военном госпитале…
Мама мия…
Ну, Саманта… Удачи тебе, дорогая.
***
Ирэн встретила нас радушной улыбкой гостеприимной хозяйки, ароматом домашнего яблочного пирога и чая с какими-то травами. Только когда я зашла в дом Смитов, я поняла, наконец, какая голодная. За последние три дня я не съела ничего серьезнее лапши быстрого приготовления – желания готовить не было. А тут такое богатство – настоящий свойский пирог! Была бы кошкой – заурчала от удовольствия.
Как оказалось, в запасе у Ирэн имелся не только пирог. Через минуту после того, как мы сели за стол, передо мной дымилась большая тарелка супа – не такого, как готовили у нас в семье, а обычного американского супа-пюре.
— Вот спасибо вам, друзья, не дали умереть голодной смертью, — приободрилась я и на несколько минут отрешилась от проблем за поглощением вкуснейшего ужина.
— Кто там говорил, что он – не подросток? Аппетит очень даже подростковый, — улыбнулся Брайан. Я не стала реагировать на это замечание и продолжила мысленно петь дифирамбы жене друга за несомненный талант повара.
— Тебе правда нравится? – недоверчиво и весело спросила Ирэн. Я выставила большой палец и, когда прожевала, ответила:
— Знаешь, Квебекский НИИ отобрал у мира великого кулинара!
— Зато мир приобрел будущего магистра прикладной микробиологии! – воздел ложку в восхваляющем жесте Брайан, тепло глядя на молодую жену. Ирэн, сияя улыбкой, ответила ему таким же, полным любви взглядом. Как же они мне нравятся, эти двое!
— Ребята, я начинаю завидовать Квебекскому НИИ. Почему лучшие умы человечества уделяют ему больше внимания, чем своим друзьям?
— Дорогая Сэм, у нас в институте три месяца назад открыли кафедру эмбриологии! Как будто по заказу для меня! В свете последних решений ООН о запрете любых видов клонирования человеческих эмбрионов на территории США, я могу продолжать исследования только в Канаде.
— О! Не знала, что мой друг – Дарт Вейдер… Зачем тебе клонирование? – удивилась я.
— Зачем мне? – по-доброму снисходительно хмыкнул Брайан. – Не мне, а миру!
— Ну вот, я ж говорю. Глобально мыслишь, Дарт. А миру оно зачем? – с сомнением посмотрела я на парня.
— Вот из-за таких вот скептиков и стоит на месте наука, — Брайан легонько стукнул мне по носу свернутой салфеткой. – Клонирование несет в себе массу полезностей для человечества. Можно вырастить новое сердце вместе больного старого и продлить жизнь умирающему. Если идти дальше, можно вырастить ребенка в семье, где уже потеряли всякую надежду на то, чтобы иметь детей! А если пойти еще…
— Брайан, прошу тебя, не надо идти дальше… — перебила я его. — Я знаю, с каким рвением ты берешься за любое дело, поэтому вести с тобой беседу о работе – все равно, что слушать лекцию в универе. Я далека, если честно, от проблем клонирования…
— А зря, — назидательно качнул головой друг. – Потому что сейчас это направление науки – одно из самых развивающихся… там, где его не зарывают на корню… Да что говорить про Штаты! Даже у нас в Квебеке на институт сыплются гневные письма с призывом остановить эксперименты по – цитирую: «бесстыжему подражанию Творцу всего мира»!
— Ммм, кто же так замысловато пишет? – поинтересовалась я, переходя к десерту.
— Да есть там тетя одна, очень религиозная. Утверждает, что Католическая Церковь, как и большинство христианских течений, осудила клонирование, так как у полученных клонов не будет души по причине того, что душа дается человеку при зачатии. А так как зачатия при клонировании в принципе не происходит, то и души у такого человека не будет. Бред, правда? – Брайан, кажется, словил азарт. – Ведь это то же самое, что утверждать «все отличники ходят в очках, я тоже хожу в очках, значит я – отличник»!
— Брайан, родной, пей свой кофе, — придержала его пыл жена, улыбаясь чуть насмешливо. Наверно, она не раз слышала эти рассуждения.
— Дорогая, данный вопрос очень важен для человечества! – шутливо возразил парень и придвинул к себе чашку.
— Поверь, человечество в лице меня сейчас мечтает только о том, чтобы наесться и поспать… — сообщила я и взяла еще один кусок пирога. – Ирэн, ты — волшебница.
— Кушай, кушай… — улыбнулась она.
— Никто меня не ценит… — в притворном отчаянии посмотрел в несуществующую даль Брайан.
— Квебекский НИИ ценит тебя, друг, — похлопала я его по плечу и продолжила уничтожать яблочное произведение искусства.
Ночью мне удалось шикарнейше отдохнуть. Я проснулась в шесть утра свежая и полная сил на великие свершения. Видимо, напряжение последних дней совсем меня измотало, раз простой тихий вечер в дружеской обстановке оказал такое целебное действие.
Когда я, закутанная в халат Ирэн, который она мне одолжила накануне, вернулась из душа в свою комнату, то увидела на мобильнике три неотвеченных от Рика. Наверно, братец пытался меня разбудить (или проверить, жива ли я).
— Да жива я, жива, — успокоила я телефон, расчесываясь перед зеркалом. Было бы неплохо включить фен, но Смиты еще спали, и я не хотела раньше времени будить их. А мобильный тем временем опять завибрировал.
— Да, Рик…
— Ну что? Как оно?
— Нормуль. Выспалась, бодра и практически весела.
— А мы с Кэтти уже едем, скоро будем у тебя.
— Не забудь, я у Брайана!
— Да вроде склерозом не страдаю. Ладно, все, увидимся!
— Ага…
Без пятнадцати семь в дверь моей комнаты постучали. Голос Брайана поинтересовался:
— Сэм, можно к тебе?
— Да, заходи, — я к этому времени уже переоделась и сидела на застеленной кровати; волосы почти высохли и даже умудрились лечь вполне прилично.
Друг принял приглашение, но замер на пороге, разглядывая меня.
— И почему в наше время девчонки так редко носят юбки?..
— Ах, оставьте… — в притворном смущении отмахнулась я от него.
— Правда, красиво.
— Ты же знаешь, я ношу юбку только по исключительным случаям типа поездки в церковь или выпускного бала. Мне джинсы как-то роднее. Хотя мама все время мне твердит, что если бы я ходила в юбке, давно была бы замужем.
— Уже восемь лет умоляю тебя познакомить меня с твоей мамой, а ты все сопротивляешься.
— Я познакомила тебя с Риком, этого мало?
Брайан улыбнулся и все-таки прошел в комнату, присаживаясь на кровать.
— Твой брат – большой оригинал: пригласил меня на свадьбу, но не сказал, когда она.
— А он сам не знает. Мы вот сейчас и едем в Денвер, чтоб это выяснить, — пожала я плечами и еще раз проверила содержимое сумки. – Слушай, я сразу заберу все вещи с собой, оставлять ничего не буду, мало ли что.
— А мало ли что? – уточнил парень.
— Ну… Вдруг придется уехать… Мы обязательно вызволим Эдварда… — я в первый раз упомянула Эдварда, находясь у Смитов, и в груди ухнуло душевной болью.
— Ты расскажешь про него?.. – внимательно посмотрел мне в глаза друг.
— Да, Брайан… Но позже, ладно? Я пока еще и сама не знаю… — я хотела сказать «кто он…», но внутри вдруг возникло окончание «… для меня», и я не стала произносить это вслух.
Мы посидели рядом молча. На улице просигналила машина.
— Удачи, Сэм… Будь осторожна, ладно? – Брайан взял меня за руку и осторожно сжал ладонь. Я благодарно взглянула на него.
— Спасибо, друг. Береги Ирэн, она у тебя замечательная, — я встала с кровати, Брайан поднялся следом.
— Да, я везунчик, — улыбнулся он, идя за мной в прихожую. – Надеюсь, твой избранник тоже…
— Я тебя умоляю, не надо про избранников!.. – оборвала я его, изображая страдание на лице.
Парень хмыкнул, но не стал развивать мысль. Пока я обувалась, он держал мою сумку.
— Сэм… Если потребуется помощь…
— Я знаю, Брай. Ты лучше всех, — я обняла его, взяла сумку и вышла из дома.
Белая «БМВешка» Рика стояла у ворот.
***
Предупреждение: автор никогда не была в реально существующем Храме всех Российских святых г. Денвера, как, собственно, и в США в целом:), вследствие чего берет на себя смелость описать жизнь прихода, как ей в голову взбредет. Также автор предупреждает, что в ее задачи не входило писать нравоучительную историю, поэтому она не стала вдаваться в богословский смысл службы.
По дороге до Денвера мы молчали: Рик не любил, когда его дергают в то время, пока он за рулем, а Кэтти, его невеста, мирно дремала на переднем сидении. Мне оставалось любоваться скалистыми окрестностями и думать о неопределенном будущем и грядущих приключениях.
Сначала я постаралась максимально честно ответить на вопрос, нравится ли мне Эдвард. Часть рассудка уверенно завопила «да!», а вторая часть промямлила что-то невразумительное. Первая часть утверждала, что Эдвард – милый добрый парень, а вторая стала выдвигать предположения, что милой доброты для совместной жизни не достаточно. Первая привела аргумент прекрасных глаз, вторая – захихикала и парировала лезвиями вместо рук. Если бы я и дальше поддерживала этот спор, то пришлось бы задуматься о визите к психиатру, поэтому я заткнула обе части себя и решила положиться на мудрое сердце.
— Рик, можно тебя спросить? – рискнула я обратиться к брату.
— Ага… — тот глянул на меня в зеркальце заднего вида.
— А у тебя есть знакомые в военном госпитале? У тебя же везде знакомые…
— Хм… Я звонил вчера своей бывшей одноклашке Элли Паттерсон, она работала в спецотделении госпиталя санитаркой, но – увы! Она уже полгода как свалила оттуда, да еще и с подпиской о неразглашении.
— Жаль…
— Зато она рассказала кое-что более полезное для нас, чем сведения о пациентах! – Рик довольно ухмыльнулся.
— Ну? – я, заинтригованная, схватилась за его кресло сзади и высунула голову между креслами.
— Сядь нормально, — тут же среагировал Рик.
Я пфыкнула и вернулась на место.
— Молодец. Так вот… Сейчас на месте Элли работает некая сестра Лючия, по послушанию от своего монастыря, и угадай какого? – Рик загадочно повысил интонацию.
— Кармелитского монастыря Святого Сердца Колорадо-Спрингса?! Того, где был раньше отец Джозеф?.. Обалдеть! – я в восхищении запрокинула голову и посмотрела на потолок (или как он там называется) салона машины.
— …Так что моя идея с обращением к отцу Джозефу приобретает новый смысл, — Рик улыбался, как толстый сытый кот.
-Рик, ты — суперстар… — признала я.
Он подмигнул мне в зеркальце, и мы замолчали, на этот раз до самого пункта назначения.
Слава Богу, в субботу утром в Денвере не было таких пробок, как обычно на неделе. По въезде в город мы всего через сорок минут были уже на месте. Денверская церковь в честь Всех Русских Святых находилась неподалеку от университета, который окончил в свое время Рик. Возможно, факт территориальной доступности храма сыграл свою роль в воцерковлении моего брата. Тот посещал церковь каждое воскресение, в отличие от меня, которая бывала на богослужениях от силы раз-два в месяц. Мама тоже старалась приезжать на службы как можно чаще, но у нее были свои интересы: она активно участвовала в жизнедеятельности русской общины Денвера и окрестностей, поэтому, как мне виделось, мамочка больше времени уделяла приятной беседе со знакомыми, чем молитве. Но осуждать я ее не могла. Я и сама обычно половину службы (если не больше) проводила за размышлениями о своих делах, или в крайнем случае любовалась росписями стен и иконами в иконостасе. Один Рик был нашей гордостью: когда еще он учился в универе, его взяли помогать в алтарь. Служение его совершенно преображало: в серьезном и сосредоточенном юноше в церковном облачении было не узнать моего ироничного, нахального братца. В моменты, когда я видела его на службе, я просто восхищалась им, и совсем не удивительно было, что Кэтти, поющая в хоре этого же храма, не смогла устоять от предложения руки и сердца Рика.
Мы припарковались на ближайшей стоянке. Мамина машина уже стояла неподалеку. Рик растолкал Кэтти, мы с ней, наконец, поздоровались, и все вместе двинулись к зданию церкви. А в Денвере начинался новый жаркий июльский день…
Не смотря на то, что мы приехали за полчаса до начала службы, внутри уже было полно людей. Храм гудел, как пчелиный рой. Все поздравляли друг друга с праздником, знакомые здоровались, незнакомые знакомились… Я не очень любила приезжать так рано, потому что в эти моменты храм напоминал клуб по интересам. Но через несколько минут священник возгласил из алтаря по церковно-славянски, на клиросе, там, где стоял хор, звонкий девичий голос начал чтение, и прихожане немного успокоились и попритихли.
Я увидела маму в левой части помещения и отправилась к ней поприветствовать, но меня перехватила чья-то рука.
— Хэй, Сэм!.. Не думал, что ты будешь сегодня! – улыбаясь во весь рот, сказал Байер, стоявший передо мной.
— О, привет… — я вспомнила, как обещала ему позвонить во вторник, и мне стало немного неловко.
— Жаль, что тебя не было на нашей встрече, — словно услышал мои мысли парень. – Мы весьма интересно провели время. Кстати, спасибо за грант, все отлично, мы его уже отправили на рецензию фонда… Если нам дадут финансирование, классный лагерь получится!
— Ммм, круто… — пытаясь скрыть равнодушие к этой новости, протянула я: жизнь до ночи с понедельника на вторник вдруг показалась мне далекой и малозначительной. Я поняла, что беседу мне продолжать совсем не хочется и сказала:
— Знаешь, Байер, пойду я. Еще увидимся.
— Да, конечно, — разочарованно ответил тот.
Мама радостно расцеловала меня, спросила «как там Эдвард, еще не уехал?», я ответила, что «да, уже уехал», про себя упрямо прибавила «…но обещал вернуться», и на этом тему про Эдварда мы закрыли.
Из алтаря вышел Рик, уже переодевшийся, нашел нас глазами, прошел через храм, обнял маму и тихо сообщил:
— Отец Джозеф поговорит с нами после Литургии, — а потом добавил, уже мне на ухо:
— …И он действительно знает эту Лючию!
Я благодарно кивнула брату и решила, что эту службу я буду не размышлять о смысле жизни, а молиться, благо, что отец Джозеф всегда служил на двух языках – английском и славянском, последний же я понимала весьма смутно, и когда служил, к примеру, отец Александр, сосредоточиться на богослужении мне было почти нереально.
Из открытых окон дул теплый ветер и слышалось пение птиц. Всю службу я представляла, что и певчие в хоре, и птицы поют и молятся об одном и том же: чтобы Эдвард вернулся живым и невредимым. Я присоединяла свой мысленный голос к общей молитве, и приходилось прятать от мамы лицо с мокрыми глазами. Сэм, Сэм, ведь и знаешь ты этого парня всего ничего, что же так тебя проняло-то, а? Вон сколько пацанов твоего круга, оглянись – вся компания Байера собралась, общительные, открытые… и совершенно обыкновенные среднестатистические молодые люди… А сердце все твердит «Господи, сохрани Эдварда… Господи, сохрани Эдварда…»
Я не заметила, когда кончилась служба. Просто вдруг ощутила, что давно не слышно хора. Я переключилась на восприятие внешнего мира и прислушалась к словам священника, произносящего проповедь на амвоне, возвышении у иконостаса. Кажется, он цитировал Евангелие:
— Просите, и дано будет вам, ищите и найдёте, стучите и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят…
Это вселяло и укрепляло надежду…
Я вздохнула и пошла вместе со всеми прикладываться к кресту и получать благословение настоятеля.
Маму ждать не было нужды: она помогала в трапезной приготовить праздничный обед, поэтому я скромно встала в сторонке, ожидая Рика. Он в тот момент стоял вместе с Кэтти и негромко беседовал с отцом Джозефом. Наконец священник благословил будущих супругов, на несколько секунд прижав их головы к своей груди, словно малых детей, Рик и Кэтти радостно переглянулись, и все на время разошлись в разные стороны: отец Джозеф – в алтарь, Кэтти – на клирос, а Рик – ко мне.
— Сэм, давай выйдем на улицу, — предложил брат.
— Да, что-то душно здесь стало… Почему кондиционеры не включают?
— Перед службой включали. И сквозняк вообще вреден, — ответил Рик, обходя нескольких стоявших вместе прихожан, которые опять перешли от молитвы к общению – на этот раз вполне оправданному.
Я вышла вслед за братом на улицу; припекало не по-детски, но мы обошли здание и присели на лавочке в тени куста леукотоэ; весной, когда кустарник цвел, это было наше с Риком любимое место.
— Ну, как настрой? Боевой? – поинтересовался братец.
— Ммм… Да нет, скорее такой предвкушено-испуганно-приключенческий… — хмыкнула я.
— Крошка, это нормально. Ты же не часто похищаешь пациентов из военного госпиталя, так?
— Как же, на той неделе двоих похитила!
Переглянувшись, мы рассмеялись.
— Только давай не будем брать эти похищения в привычку, о‘кей? – предупредил брат.
— Договорились, — я откинулась на спинку скамейки и подставила лицо жаркому солнышку. «Нам нужно выручить всего одного человека, Господи, помоги, пожалуйста!» — прозвучало внутри.
Вдруг появилось ощущение, что все будет хорошо, и я мирно закрыла глаза, словно впитывая в себя солнечный свет…
***
— Друг любезный, можно к вам? – доктор Криспен, невысокий седоволосый мужчина, постучал по зарешетчатому окошку в палату пациента по имени Эдвард. Эту формальность можно было по идее не соблюдать, так как палаты все равно запирались магнитными карточками, и никто, кроме персонала, не мог бы их открыть, ни снаружи, ни изнутри. Но доктор привык поддерживать нормы этикета даже со своими подопечными.
В окошко было видно, как худощавый парень с черными спутанными волосами медленно поднял голову и взглянул на доктора Криспена взглядом вселенской скорби. «Ничего, дружок, сейчас мы тебя развеселим!» — довольно улыбаясь, подумал доктор и провел карточкой по замку, открывая дверь.
С самого утра у доктора Криспена было хорошее настроение. Оно взлетело до максимальной отметки после того, как пришли документы из Джексонвилля, которые доктор держал сейчас в руке – сокровище в простой серенькой папке.
Доктор Криспен зашел в палату и сел рядом с Эдвардом на койку.
— А вы все в молчанку играете? – подмигнул он парню. Тот не ответил и отвернулся.
— Ладно, ладно… Можете молчать, но я вот вам лучше кое-что покажу и расскажу… — доктор театральным жестом открыл папку и разогнул скрепляющий механизм, вынимая заламинированную фотографию. Доктор поднес ее в поле зрения пациента и был вполне удовлетворен оказанным эффектом – Эдвард дернулся, как от удара током, вгляделся в фото, потом посмотрел на доктора.
— Вижу, вам знаком данный человек, — расплылся в улыбке мужчина, доставая следующий снимок. – Ну, а этого вы узнаете?
Эдвард взглянул на следующее фото, на доктора, опять на фото, опять на доктора, и произнес:
— Это я.
Доктор захохотал: во-первых, он добился первых слов от пациента, во-вторых, он наслаждался, что может хоть с кем-нибудь поделиться своим открытием.
— А вот и нет! Это тот же человек, что и на предыдущем снимке! Врач-хирург, выпускник Оксфорда, профессор Чикагского университета Стюарт Прайс! А? Попались, Эдвард? Ха-ха-ха! Вот так-то! – тут доктор успокоился и решил сначала выложить парню всю историю, чтобы собрать недостающие элементы, а уже потом праздновать и радоваться. – Ну ладно. Сейчас вы услышите историю величайшего эксперимента в истории Соединенных Штатов! Думаю, даже открытия Николы Теслы не смогут затмить того, что сделал профессор Прайс…
Эдвард выжидающе-настороженно смотрел на доктора Криспена, пока тот листал документы в папке.
— Ага, вот, нашел… Прошение профессора Прайса на предоставление ему в полное распоряжение лаборатории Чикагского университета на три квартала 1894 года. Отклоненное, кстати. Помещение ему не дали, так как посчитали, что Стюарт Прайс сошел с ума. Он обиделся, покинул кафедру и ушел в подполье. Правда, в университете остался на хранение вот этот любопытный документ… — доктор перевернул еще страницу. – Ах, красота! Конец девятнадцатого века! Фактически, этот доклад профессора Прайса – основа основ клонирования человеческих эмбрионов. И хотя в нем не хватает последних страниц, надеюсь, вы сможете нам помочь и вспомнить, что же на них было. Вы же, можно сказать, живое воплощение этого доклада…
Эдвард непонимающим взглядом смотрел на доктора. Тот решил не терзать больше парня.
— Знаете вы или нет, но вы – единственный выживший человеческий экземпляр, клонированный на заре евгеники в девятнадцатом веке! И вы не просто выжили, а и дожили каким-то невообразимым образом до нашего времени! Это не поддается разумному объяснению, потому что все современные ученые считают, что клоны – весьма недолговечны и гораздо более подвержены различным болезням, чем простые люди. А вы, Эдвард, — уникальное доказательство гениальности Стюарта Прайса!
Парень сидел и молчал. Доктор ожидал более оживленной реакции, поэтому слегка настороженно спросил:
— Эдвард? Вы понимаете меня?
Тот поднял глаза и шевельнул лезвиями.
— Что такое клонирование?
Доктор кашлянул и откинулся чуть назад.
— Молодой человек… в смысле, не очень молодой, ха-ха… Вы не в курсе, что такое клонирование?
Эдвард помотал головой. Доктор недовольно нахмурился, подумав: «Да, создатель, видимо, решил не забивать голову создания сведениями о способе его появления на белый свет… Кто же тогда сможет дополнить доклад профессора, если этот Эдвард даже не в курсе, что такое клонирование в принципе?» Доктор вздохнул и перешел на «ты».
— Это слово означает, друг мой, что ты выращен как точная копия Стюарта Прайса, из клетки его организма, с его генетическим материалом. Вероятно, вас, таких копий, было даже несколько, как всегда бывает в подобного рода экспериментах, но выжил только ты один. Или был кто-то еще? – прищурился доктор Криспен.
Эдвард опять посмотрел на фотографию профессора в молодости, лежащую на койке.
— Я был один, — произнес он. – Можно мне взять этот снимок? – он указал лезвием на карточку.
— Бери, Эдвард, — щедро разрешил доктор – у него было еще несколько штук. – Так ты точно не знаешь, про что там дальше в докладе?
Эдвард покачал головой.
— Жаль, жаль…
Парень оторвался от созерцания фотографии и вдруг спросил:
— Что вы со мной сделаете?
— Ну-у… Сложно сказать… Будем изучать, по каким принципам работает твоя ДНК, каким образом ткани организма не старятся, и почему ты застрял именно в этом возрасте, а не в другом…
Эдвард смотрел доктору в глаза, не отрывая взгляда.
— А потом, когда вы закончите, я смогу вернуться дом… к Сэм?
— Э-э-э… Сынок, вероятно, на изучение потребуется больше времени, чем ты думаешь… — замялся доктор.
— Месяц?
— Ха-ха-ха, шутник! – натянуто рассмеялся доктор. – У нас тут некоторые по десять лет сидят… тьфу, то есть лечатся… то есть, э-э-э… наблюдаются, в общем!
— Десять лет?
— А тебе-то, друг мой, все равно должно быть, сколько ты здесь пробудешь. Тебе десятью годами больше, десятью меньше – одна разница, все равно не стареешь… — доктор завистливо вспомнил о своем возрасте и вздохнул.
— Я — не ваш друг, — ровно и уверенно произнес Эдвард. – И мне не все равно.
— Ну, даже если так. Ладно, Эдди, — доктор встал с койки, закрывая папку с документами. – В понедельник приедет полковник и решит, что с тобой дальше делать. А пока разрешаю тебе по часу ежедневно бывать на улице с санитарами – что-то ты бледненький…
Эдвард ничего не ответил, осторожно дотрагиваясь лезвием до фотографии профессора Прайса. Доктор еще пару секунд посмотрел на молчаливого пациента и вышел в коридор.
***
… На снимке был мой отец. Еще это был как будто бы я, только с руками. С настоящими руками.
Руками можно было бы осторожно переносить чашки, и они не разбивались бы. Ими можно было бы дотронуться до дивана — и не порвать ткань. Ими можно было бы прикоснуться к лицу Сэм, когда хочешь сказать ей, что она очень красивая, — и не поранить ее...
Сэм хорошо придумала замотать лезвия прозрачной пленкой. Только я все равно причинил ей вред. Когда была гроза, она говорила, что рада мне. А мне нельзя быть с кем-то рядом, потому что потом людям из-за меня становится плохо.
Я не хочу, чтобы Сэм было плохо…
Мне нельзя быть рядом с ней…
Если бы я был им… Если бы у меня были обычные руки…
***
Через полчаса, которые мы с Риком провели, греясь на солнышке, на дорожке садовой зоны наконец-то появился отец Джозеф. К этому времени уже практически все прихожане вышли на трапезу, устроенную под навесом с другой стороны здания церкви, а по садику бегали дети всех мастей, гоняясь друг за другом и радуясь лету.
— Эй, ребятки, здесь вам на Гайд-парк… — строго сказал священник мальчишкам, устроивших соревнования по перепрыгиванию клумбы. – Скачете, как на лошади… Цветочки ведь живые, им тоже больно… — он наклонился к потоптанной хризантеме и, приподняв растение, заправил головку цветка за соседние стебли. — Бегите, бегите к родителям… — обернулся отец Джозеф к мальчишкам, которые тут же с радостью смылись.
— Вот же какие дети… — с мягкой досадой, качая седой головой, как будто бы ни для кого конкретно произнес священник, подходя к нашей скамейке (мы тут же поднялись). – Да что дети! — и мы, взрослые, порой наступим на чью-то душу, и не заметим, и скачем себе дальше… Ну что, родные мои, вот и Саманта к нам заглянула… — отец Джозеф улыбнулся мне и, протянув руку в приглашающем жесте присесть на лавку, сел сам. Мы устроились справа от него.
— Да… Давно не была, вот – решила приехать… — в общении с отцом Джозефом я всегда чувствовала какую-то неловкость, словно он про меня все знал и служил эдаким молчаливым укором моей нерадивой христианской жизни. Я взглянула на брата, не зная с чего начать разговор.
— Отец, я вам уже кратко изложил суть проблемы, — понял мое замешательство Рик (он иногда звал священника просто «отец», видимо, так уж перевел на английский мамино «батюшка»). – Сэм и сама, наверно, ничего нового не добавит к тому, что известно мне: Эдвард, странный парень с длинными лезвиями ножниц на месте ладоней, пришел в Колорадо-Спрингс пешком, неизвестно откуда…
— Из Флориды он пришел, — перебила я и вспомнила, что не успела рассказать Рику то, что узнала от Эдварда в воскресение.
— Ого… — уставился на меня брат.
— Путь неблизкий… — заметил священник, внимательно глядя мне в глаза. Я опять смутилась, но продолжила вместо Рика:
— Эдвард раньше жил в Тампе – это юг Флориды. В самом городе, или в пригороде Тампы – не знаю точно. Но у него был свой дом, который стоял на холме. Никто не знал, что Эдвард там живет, и вот однажды дом решили снести, чтобы построить торговый центр. Думаю, дом был очень старым… Как, собственно, и сам… — я замялась, пытаясь представить реакцию собеседников на дальнейшую информацию, — как и сам Эдвард…
— В смысле? – с подозрением глянул на меня Рик.
— Он утверждает, что его отец, профессор Стюарт Прайс, создал его в 1895 году. Эдвард на полном серьезе уверен, что ему сто девять лет. И знаете, я ему верю, — сказала я почти вызывающе, — потому что я своими глазами видела в тот день, когда мы нашли его («Всего неделю назад?!»), волдыри от солнечных ожогов на теле, а на другой день к вечеру все воспаление у него сошло. На лице к понедельнику почти не было шрамов… На нем все заживает, как на соба… ну, в смысле, очень хорошо заживает.
— Детка, ты хочешь сказать… что твоему молодому другу вторая сотня пошла?! – Рик застыл с открытым в перекошенной снисходительной улыбке ртом. – Но этого не может быть по законам человеческой природы!
Отец Джозеф вдруг засмеялся.
— Жаль, сынок, что Библия с тобой не согласна: там черным по белому написано, что первый человек Адам жил девятьсот тридцать лет.
— Э-э… — протянул ошарашенный Рик, наверно, пытаясь применить эти сведения к нашей современности. – Ну, это же было давно…
Я тоже была поражена не меньше Рика: никогда не читала Ветхий Завет в оригинале, только истории из детской Библии.
— Значит, Эдварду – чисто теоретически — по правде может быть сто девять лет? – спросила я, чувствуя какую-то надежду и вместе с ней — пока неопределенную — тревогу.
— В нашем мире случаются гораздо более удивительные вещи, чем стодевятилетний парень… — задумчиво посмотрел в небесную высь отец Джозеф. – Муравей может поднять вес, в пятьдесят раз превышающий его собственный… Луна всегда повернута к Земле одной и той же стороной… Животные учатся говорить, словно люди…Чудеса вокруг нас, дети… А Эдварда можно пожалеть: прожить всю жизнь в сумасшедшем двадцатом веке…
— Знаете, отец Джозеф, — слегка невежливо встряла я, – боюсь, Эдварду глубоко до лампочки на то, что творилось в мире последние сто лет. Но простите, пожалуйста, давайте, я вернусь к рассказу? А то мы сейчас беседуем о вечном, а над Эдвардом там, может, эксперименты ставят!
— От того, что кое-кто грубит, Эдварду не полегчает, — мрачно бросил в пространство Рик.
— Ничего, сынок, — махнул рукой священник, и мне стало немного стыдно. – Сестренка твоя волнуется, переживает, это нормально… Где же над беднягой ставят эксперименты?
— В военном госпитале Колорадо-Спрингса, — хмуро продолжила я. – Эдварда похитили в ночь на восьмое июля. Мы хотим как-нибудь его вернуть обратно. Но не знаем, как, и не знаем, что делать дальше, после того, как вернем… («…если вернем…»)
Отец Джозеф молчал, перебирая в руках черный браслет из плетеных бусин – четки.
Рик повернулся к нему:
— Отец, та женщина, сестра Лючия… Она работает в спецотделении госпиталя. Как мы предполагаем, Эдварда держат именно там. Как вы считаете… Быть может…
— Может, она сумеет нам помочь? – я была уже готова умолять, чтобы отец Джозеф посоветовал хоть что-нибудь.
Тот еще несколько секунд подержал мои нервы в натянутом состоянии и произнес:
— Ох, дети, дети… — и священник посмотрел на меня, словно пытаясь понять мотивы моей активности. На этот раз я выдержала пристальный взгляд и не опустила голову.
Отец Джозеф вздохнул и полез в карман рясы.
— Человеческие судьбы вершит сотовая связь, куда мир катится, а? – с доброй усмешкой проговорил он и набрал чей-то номер. Мы с Риком в предвкушении решения проблемы переглянулись.
— Алло… Мать Тавифа? Ты что же, не узнаешь? Вот, то-то же… Как ты там, как сестры? Да, что ж поделать… Ну, не унывай, все в руках Божиих. А я ведь тебе звоню по делу. Хочешь добро хорошим людям сделать? Да моим чадушкам духовным помощь нужна. Сестра Лючия Маркес, которая в госпитале работает, когда она в монастыре появится? Да что ты? Это хорошо, хорошо… Ты ее после службы-то подзадержи, приедут брат с сестрой, Рик и Саманта, поговорить с ней. С ними мое благословение поступать так, как сестра Лючия рассудит. Женщина она мудрая… А тебе, мать, и не обязательно знать. Меньше знаешь, крепче спишь, говорят. Хе-хе, да… Поверь просто, нестандартная у них ситуация. А машинка-то монастырская на ходу у вас? Да? Это я так спросил, на всякий случай… Ну, Бог в помощь, трудись себе, подвизайся. Кланяйся сестрам, молюсь за них. Да, мать Тавифа, да…
Священник положил трубку и задумчиво посмотрел на телефон. Мы выжидающе молчали…
— Завтра подъезжайте в 11.00 в монастырь Святого Сердца. Встретитесь с сестрой Лючией, все, что она вам скажет сделать на счет вашего Эдварда – слушайте и делайте, — священник встал со скамьи. Мы тоже.
— И не бойтесь ничего. После того, как заберете Эдварда, пусть Саманта с ним уезжает из штата, подальше, переждать надо будет. Военные так просто не отступятся. Найдите, кому из ваших знакомых доверяете больше, остановитесь у них. А дальше видно будет. Поняла? – спросил отец Джозеф у меня.
Я кивнула, все еще не веря, что у нас практически есть план. Отец Джозеф тоже кивнул нам и, повернувшись, пошел по дорожке к храму.
Мы с Риком смотрели ему вслед, пока священник не повернул за угол. Потом взглянули друг на друга. Рик улыбнулся и обнял меня.
— Мы вместе, мы справимся. Не дрейфь, крошка…
И я сказала себе, что никогда больше не буду ругаться на него за «крошку»…
***
Вечер субботы и ночь на воскресение я провела в Денвере, у Рика. Его крошечная квартирка на восьмом этаже старой высотки не была предусмотрена на двоих человек, поэтому Рик устроился спать на полу, по-походному — на полиуретановом коврике. Я заняла кровать.
Мы уже легли и выключили свет, когда Рик вдруг сказал:
— Сэм… Помнишь, ты в детстве боялась бомжей и инвалидов?..
Я покраснела (хорошо, что Рик не видит).
— И ничего я их не боялась…
— Боялась, боялась. Как увидишь мужика какого-нибудь в инвалидной коляске в парке, из тех, которые мелочь у прохожих стреляют, так бегом прочь бежала. Или когда к вам в первый класс привели мальчика-дауна по программе внедрения, так маму в школу вызывали из-за твоей истерики на пустом месте…
— Во-первых, не на пустом! Меня хотели заставить сидеть с ним за соседними столами! А во-вторых, это была не истерика, а отстаивание своих прав!
-… и в-третьих, это была странная фобия к тем, кто отличался от обычных людей.
— Рик, никакой фобии у меня не было и нет! Что ты выдумываешь… К чему ты это все говоришь сейчас, а?! – фальшиво возмутилась я, сгорая от стыда: предпочитала позорные страницы своей истории не вспоминать.
— Хех, крошка. Я это говорю к Эдварду… Ведь если рассудить с твоей прежней точки зрения, он – a) инвалид, b) бомж и c) ко всему прочему — тормоз.
— От «а», «бэ» и «цэ» вместе взятых, и слышу! – вспылила я уже всерьез. – Если он не такой, как все, это не повод для тебя оскорблять его!
— Остынь, деточка… Я сейчас говорю гипотетически. Ну, типа взгляд со стороны. Ты его, конечно, лучше знаешь, целых три дня с ним знакома… — тут Рик хихикнул, но сдержался и продолжил:
— Но я вот о чем. Не кажется ли тебе, что через месяц знакомства с ним с твоих глаз спадет пелена увлеченности необычным молодым человеком, с которым ты вынуждена была проживать под одной крышей (а ты знаешь, что этот фактор обычно сближает и разочаровывает быстрее всего), ты устанешь заботиться о взрослом ребенке, которого будешь ото всех скрывать как раз из-за его необычности, и захочешь свободы и любви человека твоего круга?
Я молчала. Рик был мастером разрушать мечты.
Но я была мастером их строить.
— Братец, ты не учитываешь одну вещь.
— Какую же, крошка? – хмыкнул он.
То, что я люблю Эдварда.
— А вот не скажу. Мучайся в неизвестности, спокойной тебе ночи — пожелала я брату и отвернулась к окну.
Рик засмеялся:
— И тебе не хворать…
На этом мы и закончили наш разговор.
Воскресное утро началось для меня как-то не очень: то ли магнитная буря была на солнце, то ли погода менялась, но когда я проснулась, у меня ужасно болела голова. Я полежала, раздумывая, вставать ли мне вообще сегодня, и вспомнила, что к одиннадцати часам мы должны быть в окрестностях Колорадо-Спрингса. А электронный будильник, стоящий на спинке кровати, показывал семь утра. Я замычала и уткнулась больной головой в подушку.
Из кухни доносился аромат яичницы: Рик готовил мне завтрак (сам он по утрам не ел). Мне, правда, есть тоже не особо хотелось, но я пересилила себя и поднялась с кровати.
— Сэм? Завтракать будешь? – спросил из кухни братец.
— Ммм… — простонала я в ответ, уползая в ванную. В голове шумело… Было ощущение разбитости и недостаточного времени для отдыха, хотя спала я почти девять часов кряду...
Я, пересиливая себя, ополоснула лицо холодной водой и взглянула в зеркало. Тяжелые круги под глазами, торчащее в разные стороны темно-русое каре, кожа почти за неделю уже забыла, что такое косметика, и выглядела бледной… И даже глаза, обычно отдающие зеленоватым, виделись мне сейчас уставше-темно-карими…
И тут я выпрямилась и, наплевав на больную голову, внимательно вгляделась в свое отражение.
…Ну, Саманта, поедешь в госпиталь за своим ненаглядным – оставайся там: может быть, и тебя вылечат… в психиатрическом отделении.
Я вдруг поняла, что, когда я непричесанная, ненакрашенная и невыспатая, то жутко похожа на Эдварда. Я приподняла брови, изобразив парня, когда он чему-то удивлялся, и не смогла удержаться от нервного смешка.
— Рик, пойди сюда! — кинула я в открытую дверь, по-прежнему глядя в зеркало.
— Да? – брат заглянул в ванную.
— Тебе не кажется, что я похожа…
— На кикимору? Да, что-то есть… — задумчиво протянул Рик и ловко увернулся от летящей в него мочалки.
— На Эдварда, болван! Я похожа на Эдварда!
Рик ухмыльнулся, видимо, перебирая в голове, кого еще неприглядного я ему напоминаю в этом виде, но потом серьезно сказал:
— Радость моя… Я всю жизнь считал, что когда два человека встречаются, и когда это – именно те два человека, которые должны быть вместе, то они просто обязаны быть похожи друг на друга… У нас с Кэтти, правда, данная теория как-то не применилась… Но когда я увидел Эдварда у тебя дома, моей первой мыслью была «Убейте меня, если я сейчас не стою перед тем, кто предназначен моей Сэм». Я и позволил ему остаться только из-за этого. Неужели ты считаешь, что какого-то другого мужика с ножами на руках я бы стерпел поблизости от единственной сестрицы?
Я пораженно смотрела на брата.
— А к чему тогда ты вчера мне на ночь сказочки рассказывал про то, как быстро Эдвард мне надоест?!
Рик улыбнулся:
— А это чтобы ты сама в себе разобралась…
И он ушел обратно на кухню.
Зараза…
Через час мы уже катили по дороге на Колорадо-Спрингс, усиленно соблюдая правила дорожного движения, чтобы не привлекать внимания патрульных камер слежения и полиции. Оказалось, что если усиленно соблюдать правила, то едешь несравненно дольше, поэтому я мысленно поблагодарила Рика за то, что он вытащил меня из дома намного раньше того времени, на которое я рассчитывала. Но голова по-прежнему зверски болела, и вслух я ничего не произносила всю дорогу.
Монастырь находился в восточной части города. Мы подъехали к деревянным воротам в высоком каменном заборе; Рик припарковался на обочине. Других машин поблизости не было, что меня несколько удивило. Рик, похоже, это тоже заметил:
— Слушай, а может, монастырь закрыт для посетителей?
— Постучим – узнаем…
Я подошла к калитке и воплотила слова в жизнь.
Нам никто не открыл. Мимо проехала машина, потом еще одна.
— Сэм, так у них же сейчас служба, наверно… Мы на полчаса раньше приехали… Придется сидеть и… — Рик не закончил, потому что за воротами послышались шаги, и вскоре щелкнула железная задвижка. За калиткой стояла женщина в кармелитском черно-белом облачении. Монахиня была вполне молодой – лет тридцати пяти, лицо ее производило приятное впечатление, хотя назвать женщину красавицей я бы не смогла.
-Слава Иисусу Христу, — сказала она ровно и спокойно. Мы с Риком переглянулись, и я поняла, что даже он не знает, что на это приветствие ответить. Я молчала, боясь ляпнуть что-нибудь не то: если с православными обычаями я сталкивалась с детства, то католические знала лишь понаслышке.
Но мой братец, конечно, к растерянности никогда не был склонен.
— Аминь. Здрасьте… А мы – от отца Джозефа…
Монахиня улыбнулась и, наклонив голову чуть набок, пригласила нас войти.
За забором обнаружился садовый участочек, вроде того, что был за нашим храмом, только здесь трава и кусты росли перед главным фасадом здания церкви из белого кирпича.
— Пойдемте внутрь, служба уже закончилась… — позвала нас монахиня, идя впереди по выложенной камнем дорожке. Мы с Риком последовали за ней.
В церкви было пусто. Я ожидала увидеть ровные ряды скамеек, как в большинстве костелов, и какие-нибудь шикарные витражи, но лавки стояли, как у нас в храме, вдоль стен. Внутри помещение оказалось небольшим, светлым, с простыми белыми стенами. Впереди возвышалось Распятие и статуи Христа и Девы Марии.
Монахиня посоветовала нам присесть на лавку и подождать мать настоятельницу, что мы и сделали, а потом куда-то ушла.
— Рик… — сказала я негромко: не хотелось нарушать тишину церкви, но спросить надо было.
— Че?
— А что нам будет за то, что мы выкрадем Эдварда из госпиталя?
— Э-э… Ты имеешь ввиду – при жизни или после смерти? – он хохотнул. – Почему ты спрашиваешь об этом в церкви?
— Ну, не знаю…
— Хм… Детка, при жизни нас либо пристрелят где-нибудь втихую, либо устроят красивое судебное разбирательство с заключением лет на двадцать. Ничего перспектива?
— Так себе. Будем надеяться на то, что нас не поймают… А после смерти-то вряд ли нам что-то будет. Мы же добро человеку делаем…
— Но воровать ведь нельзя. Сама же сказала – выкрадем! – похоже, Рик издевался над бедной девушкой с больной головой.
— Да? А раз ты у нас такой знаток, вот скажи мне: пользоваться пиратским софтом грех или нет?
Рик сначала задумался, а потом махнул рукой:
— Мнения по этому вопросу расходятся. И вообще, где взять столько денег на лицензионку?!
— Вот видишь. Значит, воровать Эдвардов тоже можно. Где мне взять еще одного такого?
— Так, ладно, хорош мне мозги компостировать… — покачал головой Рик и хмыкнул. Я тоже улыбнулась и в который раз поблагодарила Небеса за брата.
В церкви раздались шаги. Мы обернулись к входу. К нам приближались двое: одна — высокая, средних лет монахиня, с настоятельским крестом на груди, вторая – пожилая темнокожая женщина в форме сестры милосердия. Мы встали с лавочки.
Настоятельница поздоровалась с нами обычным приветствием, а не как привратница. Сестра Лючия просто кивнула нам. Мы тоже поздоровались, представились, и я легким тычком в бок передала Рику инициативу. Тот укоризненно глянул на меня и произнес:
— Мы с Сэм просим прощения, что потревожили вас. Но нам нужна помощь сестры Лючии в одном непростом деле. Отец Джозеф уже говорил с вами, мать Тавифа, по этому поводу.
— Да, — кивнула монахиня. – Поэтому оставляю вас с сестрой Лючией наедине. Сестра, благословение отца Джозефа – приложить все силы, чтобы помочь, — настоятельница посмотрела на негритянку. Та низким грудным голосом ответила:
— Не волнуйтесь, мать Тавифа, что смогу – сделаю.
Настоятельница с чуть заметной улыбкой кивнула и удалилась.
После выложенной мной истории надолго воцарилось молчание. Рик уже давно высказался, мне было нечего добавить, а сестра Лючия, видимо, не отличалась бойкостью общения.
— Что ж, — наконец заговорила она. – Я видела его вчера. Ему уже разрешают бывать на улице с пяти до шести. В палату у меня доступа нет, магнитные карточки только у штатных врачей и санитаров. Поэтому нужно увозить Эдварда, когда он будет на прогулке.
Мое сердце заколотилось все четче и быстрее. Я вдруг осознала, что я действительно сейчас готовлю похищение человека из военного (!) госпиталя. Мама миа…
— Ааа… как вы думаете, у нас получится? – чуть хрипло от волнения спросила я.
— В этом мире нет ничего невозможного, деточка… — улыбнулась сестра Лючия, и я вспомнила слова отца Джозефа про чудеса. Стало немного легче.
Правда, от следующих слов монахини сердце устроило какой-то дикий концерт для ударных с оркестром…
— …А так как завтра в госпиталь приезжает его куратор от Академии, полковник Ричардсон, и неизвестно, как будут развиваться события дальше, то действовать надо сегодня.
О-о-о нет!! Спасите-помогите! Я не верю, что я в этом участвую…
— Что нам нужно делать? – услышала я себя как будто со стороны.
И тут в разговор вступил Рик.
— Кажется, у меня есть идея…
***
Часы показывали 16.30.
Машина – монастырский разбитый джип – ехала по пыльной дороге мимо домишек пригорода Колорадо-Спрингса и редких дорожных магазинчиков. Рик сидел за рулем, сестра Лючия – на переднем сидении, я — сзади.
Пока монахиня объясняла Рику, куда ехать, я разбирала большую сумку с одеждой, которую нам дали в монастыре. Для Рика уже нашлась симпатичная толстовка с капюшоном и плотные рабочие брюки, себе я подобрала старушечью кофту с высоким воротником и длинными рукавами, и вдобавок кожаную куртку. На Эдварда долго ничего не находилось, но, наконец, из-под самого низа я вытащила широкое габардиновое пальто. А вот головных уборов в сумке не было. Правда, откопалась пара шарфов, и я решила, что брат обойдется капюшоном толстовки, а мы с Эдвардом замотаемся этими шарфами.
Я так увлеклась перебиранием шмоток (вот она, настоящая женская слабость!), что практически забыла о том, что по идее я должна бы хоть немного переживать о предстоящей операции. События последних дней словно проверяли меня на прочность: получалось, что, переступая через себя в самых разнообразных нестандартных ситуациях, я становилась сильнее — и успокаивалась до следующего этапа испытаний. Вот и сейчас мое волнение отошло на задний план, как только мы приступили к исполнению задуманного.
— …Живая изгородь шириной в три-четыре метра растет вокруг госпиталя много лет. Кусты полностью скрывают металлический забор, окружающий здание спецотделения. С дороги даже и не сразу поймешь, что за кустарником что-то есть, — рассказывала сестра Лючия; как оказалось, негритянка действительно была весьма мудрой женщиной и говорила всегда по делу и четко. – Через забор вам, конечно, не перебраться – по верху идет колючая проволока. Но в заборе есть железная дверь. Она ведет с территории госпиталя в деревянный сарайчик, где я храню средства ухода за газоном и кустарниками. В этом сарайчике очень легко выломать пару досок и проникнуть к двери. Ключ – вот, — она протянула мне небольшой ключик с узорным колечком. – Ровно в пять ноль пять вы должны быть уже у двери. В пять десять заходите. Когда попадете внутрь, ведите себя тихо. Сейчас жарко, и в госпитале открывают окна, все слышно с улицы... Вот этот поворот, — вдруг махнула она рукой налево. Рик резко свернул в узкий проулок.
— Туда надо будет проехать, чтобы развернуться, – показывала она дальше, а я собирала одежду в охапку. Господи, только бы нам повезло…
Рик остановил джип в тени густой кроны старого клена, растущего на чьем-то участке. Мы вышли из машины (я – с тряпками в руках, Рик – с небольшим секатором): сначала сестра Лючия, потом мы с Риком. Монахиня сразу же быстро пошла вперед, мы – за ней на расстоянии двадцати шагов. Вот мы прошли вглубь квартала, вот я увидела густую и высокую живую изгородь из шиповника, боярышника и еще каких-то кустарников, вот мы двинулись вдоль нее… О, мама дорогая… Нам ТУДА?!
Сестра Лючия остановилась у куста, словно случайно уронила на землю светлую тряпицу и опять пошла дальше. Мы приблизились к тому месту, где лежала тряпка, проводили монахиню глазами, пока она не скрылась за углом, а потом повернулись к кустам. Где-то там была дверь. Где-то там, далеко, за густыми ветвями и острыми шипами…
— Сейчас бы нам пригодился Эдвард… — протянул Рик, озадаченно почесывая затылок.
— Умоляю, молчи, — попросила я, сваливая охапку одежды прямо на землю. – Твое здесь – толстовка и брюки.
Брат выбрал из кучи то, что предназначалось ему в качестве защиты от кустарника; я, скрепя сердце, натянула шерстяную кофту, потом еще раз посмотрела на кусты и с гораздо меньшим внутренним сопротивлением залезла в куртку. Рик уже оделся и был готов к вылазке.
— Ключ не потеряешь? – спросил он, накидывая капюшон на голову.
— Нет… — я сжала наше средство к спасению в руке, другой наматывая на голову шарф.
Рик поднял с земли пальто и шарф Эдварда и посмотрел на часы. Я тоже взглянула на свои. 16.45.
— Сэм.
— Да, Рик?
— Я хотел сказать, что горжусь тобой. Вперед.
И мы двинули вперед: сначала Рик с секатором, потом я.
Елка-палка! Но это невозможно!! Кусты были настолько густыми, что за пять минут тщетных попыток продвинуться хоть на полметра, мы с Риком искололись шипами и мелкими ветками везде, где кожу не закрывала плотная ткань. К тому же одежда очень мешала пробиваться через кустарник, потому что цеплялась за все, что было вокруг. Рик не мог за пятнадцать минут с помощью секатора расчистить дорогу длиной три метра в таких условиях. Он только подрубал особо толстые ветки, все же остальные приходилось давить своим авторитетом. Я попробовала развернуться и двигаться вперед спиной, чтобы поберечь от повреждений глаза, но тогда я отставала от Рика, и не удавалось приложить нужную силу для сокрушения кустов. Ветки пружинили и впивались в лопатки. Я опять развернулась и почти уткнулась носом в спину брата. Представляю, каково ему было там, впереди…
Рик молча и сосредоточенно, сантиметр за сантиметром пробивался вперед, я убирала ветки, мешавшие ему и цеплявшие нашу одежду, а время все шло, и приближалась минута «икс». Но я старалась в тот момент не думать ни о чем, кроме «где эта дурацкая сарайка?!»
— Рик, сколько там еще? – выдохнула я. Он не ответил, чаще защелкав секатором. Неужели?..
Рик вдруг свернул чуть правее, и через минуту мы уперлись носами в деревянные доски небольшой постройки! Сквозь ветки виднелся металлический забор, а дальше – снова кустарник, уже на стороне госпиталя. Да! Мы были на месте…
— Посторонись, — прошептал Рик. Я максимально отодвинулась в сторону, освобождая ему пространство для размаха руки.
Ба-бац! Прощай, сарайка… Она и впрямь была старой. Всего от одного удара Рика строение развалилось. Тот потер кулак (видать, рассадил) и указал мне головой на дверь, уступая право повернуть ключ в замке. Я посмотрела на часы. Было 17.03.
— Еще семь минут…
Шесть…
Пять…
За стеной послышались голоса, и буквально через полминуты после этого раздался истошный девичий крик.
— Не-е-ет! Я ненавижу мышее-е-е-ей! Уберите-е-е-е!
Мы с Риком переглянулись. На его лбу была кровь.
— Как думаешь, наша Лючия подложила кому-то из пациенток мышь? – прошептал он.
— Конечно, нет, — отвечала я так же шепотом. – Разумеется, это простое совпадение. Напомни мне обработать твой лоб.
— Про свой не забудь, — махнул рукой брат. Я не стала проверять, поранилась ли я, и так было ясно, что невредимыми из этого сплетения шипов мы не выйдем.
17.08
Я вставила ключ в скважину. Помолилась. Почувствовала, как по спине течет пот. Прислушалась…
За дверью было слышен голос какого-то мужчины.
— …и если бы у меня не было этой коляски, а были бы нормальные ноги, я бы сейчас тут такое устроил! Картер издевается надо мной каждый день, думает, я не замечаю! Колет мне на ночь успокоительные уколы, чтобы утром не страшно было заходить ко мне в палату… Как же! Они на меня не действуют! Мальчик, подай-ка мне еще вон тот булыжничек… Спасибо, родной. И вон тот… Джеки, малыш, поспешим, а то вернется Картер, и останусь я без снарядов… Ну же!
17.09
— …А ты, парень, что там застыл? Лучше бы помог нам с мальчиком. Вон рядом с твоей ногой какой славный камушек! Ну-ка неси его сюда. И хватит обдирать кусты, у тебя все равно лезвия закрыты, не сможешь ты ничего подрезать!...
Тут я не выдержала и повернула ключ в замке! И распахнула дверь! И прищурилась от яркого солнца… Непроизвольно я стащила с себя куртку и шарф, потому что организм начал бунтовать от дикой жары, и огляделась. Рик тем временем тоже вышел из-под арки в изгороди, где находилась дверь, бросая слегка пострадавшее в битве с кустами пальто и шарф Эдварда на землю.
Мы стояли на небольшом участке, окруженном с трех сторон кустарником, а с четвертой стороны закрытом стеной серого двухэтажного здания. На газоне прямо передо мной стояла коляска с пожилым негром, укрытым пледом. Он удивленно приоткрыл рот и молчал. Рядом с мужчиной был светловолосый мальчик лет восьми, он почему-то смотрел не на нас, а в землю.
А за ними у изгороди стоял худой молодой человек в зеленоватой больничной рубахе и брюках. С волосами, которые уже шестой день никто не удосужился ему расчесать, и с лезвиями на руках, нервно подергивающимися, задевая при этом ветки.
— Эдвард… — прошептала я.
— Иди, парень, она ждет тебя… — вдруг серьезно проговорил старик-негр.
И Эдвард медленно пошел ко мне.
А я к нему, как во сне. Сердце ухнуло в невесомость.
На середине расстояния мы встретились.
— Сэм… — то же неуловимое движение губ и дыхания, что и ночью, когда его похитили.
— Я безумно… просто безумно рада, что с тобой все в порядке!.. – качала я головой, не веря своим глазам и тому, что стою рядом с Эдвардом. – Ты не представляешь… Я так скучала… — но тут я вспомнила о времени и решила, что на слова я потрачу его с той стороны изгороди. — Идем, нам пора уходить!
Но тут на меня с такой болью посмотрели карие глаза, что у меня у самой все внутри защемило.
— Эдвард?..
— Сэм… Я не могу… пойти… с тобой…
Что?..
Я отступила на шаг, пытаясь понять смысл этой фразы.
В голове что-то не сходилось.
— Эдвард? О чем ты говоришь?
Тот стоял и уже хмуро смотрел в траву, под ноги.
— Я лучше… останусь здесь.
Что?!!
— Эдвард?! В своем ли ты уме, старче?! Зачем тебе здесь оставаться?!
— Прости… Но от меня только вред, — он говорил, словно выталкивая из себя слова.
— Тебе тут мозги промыли, да? – зло и жалобно зашипела я. — Что ты еще выдумал? Какой вред?!
Эдвард молчал, и я заметила, что его ресницы на опущенных веках намокли.
— Я не хочу, чтобы ты… пострадала, — проговорил он.
— Сейчас ты у меня пострадаешь, — пообещала я, разминая пальцы.
Он настороженно глянул на эти манипуляции и немного отодвинулся в сторонку. Но заниматься рукоприкладством я не стала, — природа не для того дала женщине голос, чтобы марать руки. Я набрала побольше воздуха и…
— ЭДВАРД, ТЫ ОБАЛДЕЛ, что ли?! Мы столько натерпелись, добираясь сюда! Мы за тобой ехали, практически рискуя жизнью, а ты утверждаешь, что НЕ МОЖЕШЬ ПОЙТИ СО МНОЙ?!
— Хей, детка, я думаю, тебя слышно даже за границей штата, не то, что за изгородью… — предупредил Рик, стоя возле калитки.
— Да хоть за Великой Китайской стеной!! – я была в ярости. – ЗАРАЗА! Что ты такое говоришь?! – тут я уселась на газон у ног Эдварда и позорно разревелась.
Мужчина в инвалидной коляске кашлянул и сказал:
— Парень… Если бы за мной пришла моя Мэг, я бы пошел…
Я заревела еще сильнее… и вдруг почувствовала, что к моему лицу притронулось что-то холодное.
Открыв глаза, я увидела лицо Эдварда. Он присел на траву передо мной и легко касался одним из лезвий моей щеки. На его ножницах все еще был мой скотч… И пусть это была не обычная ладонь, а холодная сталь, казалось, что Эдвард вложил в прикосновение все свое человеческое тепло.
Теперь взгляд парня был страдающим, но упрямым и словно чего-то просящим.
Я поняла, что нужно сказать.
— Эдвард… — прошептала я. – Пойдем домой…
И тут я увидела, что напряженные складки на его лице разгладились.
— Пойдем, — просто ответил Эдвард.
Я погладила его по волосам – первый раз я позволила себе прикоснуться к нему так искренне. Он улыбнулся, а его взгляд стал совсем мягким.
— Детка! Мэйдей! – вдруг закричал мой брат. Я обернулась.
Из открытого окна второго этажа на нас обалдело смотрел санитар.
Мы вскочили с газона и кинулись к кустарнику. Я забила на тряпки, которые приготовила для Эдварда, и свои тоже бросила валяться у изгороди... Потому что времени возвращаться и одеваться уже не было: завыла сирена…
О, нет! Как же больно!.. Руки, шея, лицо, голова – все было в мелких иглах, но я, не останавливаясь, пробивалась через изгородь вслед за братом. Он, кажется, не понял, что мы с Эдвардом бежим без всякой защиты, и, не оглядываясь, рвался сквозь ветки.
— Эдвард, береги глаза!.. – крикнула я и продолжила бежать…
Когда же уже кончатся эти кусты! Как хорошо, что мы смогли проломить хоть какое-то подобие прохода, иначе не представляю, как бы мы выбрались из этой ловушки ветвей и листьев…
Еще немного… Уже видно улицу из-за спины Рика!..
Аллилуия! Долгожданное избавление… Я обернулась. Эдвард вырвался за изгородь, закрывая лицо локтями. Он был весь в крови, но ОН БЫЛ. С нами… Со мной!..
— К машине, быстро! – бросил нам Рик и помчался заводить джип.
— Эдвард, еще чуть-чуть! – я опять оглянулась на беднягу, не останавливаясь. Он тяжело дышал и выглядел просто ужасно, но бежал за мной.
И момент, когда мы упали на заднее сиденье машины, а Рик газанул с места на полной скорости, был самым счастливым в моей жизни…
