День перемен.
Ночь была нехороша для Базарова. Сильный жар мучал его; в бреду Евгений шептал то моё имя, то звал Кирсанова, то говорил кому-то: «Прочь!»
Я не смыкала глаз. Доктор тоже находился у постели больного, цокая изредка языком; в соседней комнате стенала перед иконами Арина Власьевна. Отец Базарова не сумел сохранить остатков былой бодрости и сидел в ногах Евгения, опустив голову. Дыхание отчаяния и смерти разлилось по комнатам и коридорам этого серого блеклого дома…
Под утро картина переменилась. Дыхание Базарова стало глубже и размереннее, он погрузился в спокойный сон.
- Вам не мешало бы лечь, - обратился ко мне доктор. – Я побуду с больным, - кисло добавил он.
Арина Власьевна препроводила меня в светлую комнату, где меня уже ждала постель. В окно был виден кровавый рассвет. Я легла на кровать, показавшуюся мне очень неудобной и тесной, хотелось выбраться из неё и сесть опять в то кресло у кровати Евгения Васильевича. Однако, я вскоре заснула.
Мне снился очень странный сон. Я шла по дороге к какой-то крепости, зайдя в которую, я не обнаружила ничего, кроме холода и пустоты, звенящей повсюду. А потом я увидела тень человека, зовущего вон из этой крепости. Я вышла вслед за ним, и крепость начала рушиться, камень за камнем, и всю эту картину заливало необычно яркое, палящее солнце. «Здание – символ, как и его разрушение», - шепнула мне тень… И я проснулась.
Я чувствовала себя совершенно разбитой, словно и не смыкала глаз, а всю ночь помогала дворовой девке таскать бочки. Странный сон… И я почти не сомневалась, чья тень являлась ко мне в сновидении. Наскоро одевшись, я поспешила вниз.
- Сударыня-с… Не желаете ли чаю откушать? – спросил меня Василий Иванович, едва я переступила порог кухни.
- Нет, благодарю. Как себя чувствует Евгений Васильевич?
- В себя пришёл, слава Богу, - крестясь, заявил старик.
Сердце во мне так и затрепетало. Отказавшись от чая, я поспешила в комнату Базарова.
Евгений полусидел на кровати, опираясь локтём на подушки, и по-немецки неохотно беседовал с доктором.
- Здравствуйте, Евгений Васильевич, - улыбнулась я. Наверное, это была моя первая улыбка за последние двое суток.
- А! Анна Сергеевна! Что ж, я должен вас поблагодарить, наверное, - начал он хрипло.
Немец деликатно покинул нас.
Я не спеша дошла до кресла, села и, повернувшись всем телом к Евгению Васильевичу, прямо стала смотреть ему в глаза.
- Не стоит, Евгений Васильевич. Мы же все люди, должны помогать друг другу в трудную минуту.
- Да, говорил я, что вы великодушная, и повторю. Великодушная! Но зачем, будьте честными, зачем вам надо это? Вы молодая, красивая, у вас вся жизнь впереди. А вы сидите в этой комнате с неизлечимо больным… Не нужно, - я намеревалась ответить, но Базаров не дал, - даже ваш доктор уверен, что мне уже не выбраться. Это у него на лице написано. Попал под колесо! Сейчас мне снова лучше, я могу с вами говорить, силы есть. Но надолго ли? Эх…
- Вам так нужно знать причины? – я продолжала смотреть ему в глаза. – Я просто очень хочу, чтобы вы излечились. Разве этого мало? Я говорила, что мы сошлись недаром, что мы могли бы стать хорошими друзьями… - далее я уже не могла продолжить и замолкла.
Базаров продолжал испытующе смотреть мне в глаза, а потом резко откинулся назад, на подушки, сказал лишь «Эх!» и далее уже молчал.
Ну какие причины я ему могла назвать? Я и для себя-то их не могла определить… То ли это сон на меня так подействовал, то ли ещё что… Но что-то всколыхнулось у меня в груди, и в голову пришла мысль, которую я настойчиво откинула, решив: «Вздор!»
Мы сидели в молчании часов до пяти, думая о своём. Я вспоминала бывшего мужа, поездку заграницу, сестру, оставшуюся сейчас дома с княжной и Кирсановым, то яростное объяснение Базарова и последовавший за тем поцелуй. Я невольно коснулась шеи, того самого места.
Я искоса глянула на Базарова. Он закутался в одеяла и лежал неподвижно на спине, смотря в потолок.
- У вас озноб, Евгений Васильевич?
Он кивнул. Я позвала врача, он дал Базарову лекарство, от которого тот вскоре уснул. Я же ночь снова провела у его постели, и эта мысль, которую ещё днём я назвала вздором, теперь мне показалась вполне закономерной и правильной: кажется, я люблю этого человека.
Что ж, а почему нет? Разве не способно моё сердце уже на светлые чувства? Ради чего же жить, если не любишь? И каким покоем дорожила я, отказывая Базарову? Эта «покойная жизнь» была существованием. Я думала, моё сердце не способно уже любить – оттого и была несчастлива и не могла найти счастья. А теперь моим счастьем станет выздоровление Базарова, которое, конечно же, наступит.
