Глава 2. КолдографияВ выходной на работе было мало народа, но трудоголики все-таки нашлись. В их числе и проклятый Артур Уизли, который забежал в кабинет и торопливо, глотая слова, расспросил, как дела, когда Невилл собирается выйти, «надо бы пораньше, а то придется стоять среди маглов». Выслуживается, неприязненно подумал Невилл, надеется, что забудут, что он сам неблагонадежен. Пришлось лживым голосом объяснять, почему Невилл пропустит зрелище, «а так жаль, так жаль».
К середине дня Министерство вроде бы совсем опустело. Невилл с облегчением отодвинул бумаги на край стола, откинулся на спинку стула. Прошелся по коридору, чтобы сбросить усталость, а вернувшись к себе, достал пакет с бутербродами.
— Не рекомендую подогревать хлеб заклинанием, — раздался у него за спиной рассеянный голос. — Могут завестись мозгошмыги.
Невилл подпрыгнул на стуле и порадовался про себя, что не держит в руке чая.
— Простите?
— Фоверус. Плохой эффект, если его накладывать на еду, — безмятежно пояснила белокурая ведьма, застывшая в дверях. Глаза навыкате обежали кабинет.
— Кто вы? — невежливо спросил Невилл. Неужели зашла проверить, действительно ли он так занят, не из протеста ли отказался смотреть казнь? На агента «подземки» непохожа, а впрочем, хороший агент и должен быть непохож на агента; к тому же, идейный добровольный соглядатай может быть опаснее штатного сотрудника Департамента охраны.
— Луна Скамандер, очень приятно, — как ни в чем не бывало представилась девушка.
— Невилл Лонгботтом, — что приятно, врать не стал и невежливо уставился на гостью, надеясь выгнать ее.
— Вы не очень-то любезны, — не смущаясь, констатировала Скамандер. — Я могу уйти, если мешаю.
— Прошу прощения, — сухо сказал Невилл, — у меня действительно куча работы. Всего хорошего.
Девушка, не прощаясь, пожала плечами, развернулась и ушла. Невилл тщательно закрыл дверь за ней. Вернулся к остывшим бутербродам, поднял было палочку, чтобы подогреть их снова, но, вспомнив про «мозгошмыгов», плюнул и съел так.
Через пару часов уже можно было вернуться домой — но там бабушка, полная впечатлений, и, чего доброго, придется с ней разговаривать… Невилл внутренне застонал. Еще с час он делал перед собой вид, что чем-то занят. Наконец тянуть надоело.
Дома Августа неожиданно устроила генеральную уборку. Она царственно восседала в кресле, а старенький домовик проворно передвигался, следуя ее указаниям, вытирая пыль, складывая вещи, отмывая стекла. Невилл сначала хотел укрыться в спальне, но потом ему пришла идея получше:
— Давай я займусь чердаком!
Не вслушиваясь в ответ, он взбежал по лестнице и оказался в затхлом королевстве старых журналов, детской обуви, забытых игрушек и школьных принадлежностей. В угловом треугольном шкафу стояло тридцать лет назад засахарившееся варенье и давно пришедшие в негодность крупы, а внутренняя стенка зияла прогрызенной сонями дырой. Невилл заделал дыру, не сомневаясь, что сони проедят новый ход.
Дно шкафа было устлано старыми газетами, Невилл никогда к ним не присматривался, а сейчас взгляд зацепился за заголовок «Двадцать лет благоденствия», и в голове ожили воспоминания десятилетней давности. Хорошее было время, может, самое счастливое в его жизни, не слишком богатой счастьем. Они сошлись с Ханной и даже жить начали вместе, сняли квартирку в Восточном Лондоне. Во дворе был цветник, а работа с растениями Невиллу всегда удавалась — и клумба чудесно преобразилась.
Большой мир никуда не делся, там прошел процесс брокдейлских вредителей и положенные казни, но Невилл так привык держать все важное про себя, что ни разу не заговорил об этом с подругой. Он понадеялся, что им вдвоем удалось сбежать в свою раковину, в тесную квартирку, зарыться в клумбы, стать неприметными, невидимыми.
Потом Ханна как-то упрекнула его за пропущенное политсобрание. Внутренний сигнал тревоги зазвенел, Невилл подобрался, сделал виноватое лицо и долго бормотал, как сожалеет. Когда через несколько месяцев она стала обсуждать вопрос воспитания ребенка — «я надеюсь, что у нас получится с ребенком, правда, милый?» — особенно упирая на то, как важно будет прививать ему правильные взгляды, взращивать колдовскую гордость с младых ногтей, Невилл понял, что раковина перестала быть безопасной. Он со всем на словах согласился, а про себя уже планировал расставание, благо, ребенка у них все-таки не получилось.
Счастья не хватило и на год.
Невилл опустился на колени, потащил на себя газету, дернул посильнее — страницы разлетелись, и на пол упало что-то тяжелое. Он поднял старую колдографию. Человек двадцать махали ему руками и поднимали бокалы. Он вгляделся в лица.
Женщина на переднем плане была очень на него похожа. Какой-то колдун ее приобнимал. Мама и папа? У колдуна тогда должно быть сходство с бабушкой — сердце Невилла болезненно стучало, он всматривался в фотографию до боли в глазах, и уже не мог понять, кажется ли ему, или сходство и правда есть. Как странно. Мертвы они сейчас или неизлечимо больны — со старого снимка они будут вечно приветливо махать руками, в счастливом неведении своей обречённости…
— Зачем было сюда лезть, — донесся ворчливый голос со стороны лестницы. Бабушка, борясь с одышкой, выпрямилась, а потом увидела, что держит Невилл.
По ее лицу он понял, что не ошибся.
— Акцио фотография!
— Нет! — Невилл смог удержать снимок, сам поразившись — обычно он бывал неловок и не слишком хорошо владел заклинаниями. — Это ведь они, правда? Мама с папой? А кто остальные?
— Нет! — простонала Августа. — Инсендио!
Невилл выронил вспыхнувшую фотографию. В панике он попытался залить ее водой, но, очевидно, на сегодня исчерпал свою удачу. Фотография исчезла навсегда… как и сами эти люди.
— Зачем? — потрясенно спросил он. — Это же твой сын. Ты так его ненавидишь?
— Нет, это чужие люди…
— И поэтому ты десятилетиями хранишь на чердаке их снимок? Бабушка, это глупо, — Невилл устало отвернулся. — Я узнал маму. Я очень на нее похож.
Сзади заскрипело, и, оглянувшись, Невилл увидел, как бабушка грузно опустилась на топчанчик в углу. Она закрыла лицо руками. Поколебавшись, он сел рядом.
— Ну что ты?.. — беспомощно спросил, увидев, что ее плечи затряслись.
— Давно надо было ее уничтожить, — сквозь слезы заговорила Августа. — Или не пускать тебя сюда. Я старею.
— Нет. И зря ты сожгла…
— Я обещала им, что спасу тебя, если они… — прошептала Августа. — А теперь всё. Ты не пройдешь легилименторную проверку.
— Что с ними случилось? — настойчиво спросил Невилл. — Их арестовали, казнили?
— Я не знаю, — бабушка уронила руки на колени.
— Перестань. Я уже понял, что ты что-то знаешь.
— Ты не пройдешь легилименторную проверку, — убитым голосом повторила Августа.
— Ты даже не пыталась узнать? — с яростью закричал Невилл.
— Я в самом деле не знаю, — плечи Августы опустились, вся она как будто поникла в ожидании неизбежного. — Я обещала, что выживу и воспитаю тебя. Свиданий не давали. А потом я и добиваться перестала. Поняла, что придется сменить тактику. Поняла, что отсидеться в углу не удастся. Тогда недостаточно стало пассивного послушания. Нужно было демонстрировать преданность, инициативу. Быть в первых рядах.
Как Персиваль Уизли, с омерзением подумал Невилл. Но бабушка не для себя старалась. Теперь он наконец точно узнал, что ее рвение в деле поддержки власти неискренне, но предвкушаемой радости не было.
— Расскажи мне о них, — попросил он. — Хоть что-нибудь. Пусть не про арест, но есть же что-то безопасное? Папино детство, как они познакомились…
— Что ж, — смирилась Августа, — хорошо. Хуже уже не будет. Пойдем-ка вниз. Я соберусь с мыслями.
Охая и ахая, она сошла по лестнице и направилась к спальне Невилла.
Перед дверью остановилась, пропуская его вперед. Когда внук поравнялся с ней, стремительно ткнула палочкой:
— Обливиэйт!
Он отошел к кровати, ощущая нервирующее присутствие Августы за спиной. Наконец обернулся и бросил раздраженно:
— Бабушка, я уже давно не ребенок. Меня не нужно укладывать в постель и петь колыбельную. Спокойной ночи.
Августа выдохнула, немного успокоившись. Она столько лет жила фальшивой жизнью, что даже несколько минут без маски ввергли ведьму в сильную панику. Теперь надо срочно забыть, надо снова стать несгибаемо верной сторонницей режима, непримиримой к его врагам. Ради сына… его она почти не помнила — ради семьи, ради старых обещаний. Или ради себя самой, чтобы не прокатиться на министерском лифте вниз. Ради Волдеморта. Ради власти чистокровных. Она высунулась в окно, умиленно разглядывая лицо на огромном плакате на той стороне улицы, и прошептала, будто убеждая саму себя:
— Магия превыше всего!
