Часть II. Капитолий.Здесь невероятно красиво: расписные стены, столы из красного дерева, заваленные различными вкусностями, которые я не пробовала никогда в жизни; повсюду стоят цветы в вазах, изящные статуэтки, а посуда сделана из хрусталя.
Глаза разбегаются при виде этого шика, но душа сворачивается в комок и тихо стонет. Плевать на красоту. Плевать на живописный вид из окна. Это поезд в Капитолий. Дорога в один конец.
Все это время я держу в руках мешочек с печеньем, которым меня угостил мистер Мелларк, и не решаюсь его развязать, чтобы попробовать хотя бы одну крошечку. Я боюсь есть это печенье. Потому что если я съем его, то рядом со мной не останется ничего, чтобы будет напоминать о родном Дистрикте. О доме. О Китнисс и маме.
Пит сидит рядом со мной. На диване с мягкими подушками в форме сердец. Глаза его пустые, словно мертвые, кажется, что из парня высосали всю жизнь, до последней капли. Но он то и дело улыбается. Ежеминутно. Просто так, без повода. Улыбается, потому что понимает, что плакать глупо. Улыбается, потому что хочет быть примером для меня.
Мы ждем нашего ментора.
Эффи объяснила мне, что ментор – это победитель прошлых игр, чья задача состоит в том, чтобы вытащить одного из своих трибутов с арены. Живым.
- Хэймитч - человек с характером, но у него золотое сердце, - сказала она. – Сейчас я схожу за ним. Ждите.
Прошло уже минут десять с тех пор, как Эффи скрылась за дверью. Мне неловко находиться с Питом наедине, поэтому я мысленно молюсь, чтобы она вернулась как можно скорее. Желательно с ментором.
- Это мой папа угостил тебя? – вдруг спрашивает у меня Пит, кивая на мешочек. Я впервые слышу его голос; он мне очень нравится. Такой мягкий, спокойный. Не то, что бас Гейла.
- Да, - киваю я, смутившись.
- А чего не ешь? – мой будущий соперник улыбается. – Не любишь орехи?
Я прочищаю горло и выдавливаю из себя слово за словом:
- Я люблю орехи. Просто… если я съем печенье, то мне ничто больше не будет напоминать… о доме…
К моему удивлению, Пит хихикает.
- А ты съешь хотя бы одно. Вот увидишь, тебе понравится. Не зря моего отца признали лучшим пекарем во всей округе. Съешь, серьезно.
Я с осторожностью, словно боясь раздавить, вытаскиваю из мешочка одно печеньице и откусываю от него немножко. Мягкое песочное тесто тут же тает во рту, оставляя после себя вкус моих любимых орехов.
- Ну как? – интересуется Пит, продолжая натянуто улыбаться.
- Очень… вкусно, - смущенно отвечаю я. – Правда, очень-очень вкусно.
- Я же говорил. – Пит показывает большой палец, а потом зацепляет взглядом ворот моей блузы и начинает пялиться туда. Я смущенно наблюдаю за его взглядом.
- Эта брошь, - шепчет парень. – Она ведь из твоего дома, верно?
Брошь! Я совсем про нее забыла! Вот что будет напоминать мне о доме, о маме и сестре. Вот что будет оберегать меня. А печенье можно смело доедать!
- Мне сестра ее подарила, - шепчу я. – Я совсем забыла, что она у меня тут… прицеплена.
- Она очень красивая, - выдыхает Пит после странной продолжительной паузы.
Я расправляю воротник так, чтобы брошь было лучше видно. Вообще, я никогда не любила украшения и всякую такую белиберду, но ведь… это другое.
- Мне тоже нравится.
Пит краснеет.
- Да нет же, я не о брошке. То есть… она тоже ничего, просто…
Я так и не узнаю, что хотел сказать Пит. Потому что в эту секунду в вагон вваливается, в буквальном смысле этого слова, пьяный до ужаса мужчина средних лет. От него так несет алкоголем, что я по инерции зажимаю нос ладонью.
- Здрасте… ик… Ребятушки… ой. Льдинкой не угостите?
Мужчина валится на колени и ползет в таком положении до стола, а затем начинает рушить все на своем пути. В руках он держит стакан с каким-то алкогольным напитком. Глаза его настолько красные, что, наверное, могли бы светиться в темноте.
- Кажется, Вам уже хватит, - Пит подскакивает с дивана и поднимает нашего ментора на ноги. А затем встряхивает его как следует и, отобрав стакан, усаживает на диван.
- Ты что творишь, а? – ворчит Хэймитч. – Мы так не договаривались! Отдай! Отдай, тебе говорят!
С протянутыми к стакану руками он походит на ребенка, пытающегося отобрать из рук мамы, которая его дразнит, корочку хлеба.
- Вы правы, мы действительно так не договаривались, - твердо отвечает Пит. – Вы должны раскрыть нам секреты выживания, а не хылкать эту гадость!
Хэймитч разражается смехом. Я испуганно отбегаю к окну. Нет, меня пугает не сам ментор. Таких алкашей я видела достаточно на своем веку. Запах. Меня пугает запах, исходящий от него.
- Ишь ты! – гогочет Хэймитч. – Какой прыткий! Хочешь секрет? Получай: не будь груб со своим ментором, и он не оставит тебя в беде! А теперь отвали от меня, щенок, я хочу как следует помыться!
- Да, Вам не помешает, - хмыкает Пит. – Идите, мойтесь. И чем быстрее Вы это сделаете, тем будет лучше для нас.
Хэймитч начинает возникать, что-то грозно вопить, усыпать Пита проклятьями и оскорблениями, да и тот не отстает. Он такой забавный, когда злится.
Так наш ментор и Пит перепираются и ругаются около десяти минут. Дело даже доходит до грубых толчков.
А я стою возле окна, продолжая сжимать половинку надкусанного печенья. Я даже забыла, что оно у меня в руке, пока не почувствовала что-то колющее: оказывается, печенье давно раздавилось, вот крошки и оцарапали руку. Но на раскрытой ладони я вижу еще кое-что, помимо крошек. Маленькая, сложенная напополам бумажка. В сложенном виде размер ее едва ли превышает два сантиметра.
Я стряхиваю с руки крошки, прямо на пол, и с интересом рассматриваю «сюрприз». Интересно, что это? Я разворачиваю бумажку, затаив дыхание. Здесь что-то написано. Буквы мелкие, поэтому мне приходится слегка напрячь зрение.
- Идите уже, вымойтесь, наконец, я Вас умоляю! – вопит Пит, отвечая на брань Хэймитча.
Я поднимаю голову и смотрю на парня. А потом на то, что написано на бумажке. А потом снова на Пита. И снова на бумажку. Я взвешиваю все «за» и «против». Плюсы и минусы.
- Слава богу, эта вонючка ушла! – вздыхает Пит, усаживаясь на диван, когда Хэймитч выползает из вагона. - Как жаль, что у меня нет насморка! Он был бы сейчас кстати… Я вообще его не пойму. Мог бы и завтра напиться, а сегодня вообще-то важный день. Чёрт…
- Разве мы не должны быть вежливыми с ментором? – отчего-то вырывается у меня.
- А разве он не должен учить нас технике выживания? – смеется парень. – Сегодня всем можно нарушить правила, раз уж на то пошло. Как на это смотришь?
Я сглатываю комок, который встает поперек горла, и рассеянно моргаю. Не знаю, что ответить. К счастью, Пит забывается и продолжает говорить.
- А вообще Хэймитч отличный человек. Доля у него такая тяжкая, вот и спился. Знаешь, Прим, ты еще маленькая, но когда-нибудь поймешь.
Когда-нибудь. Разве оно настанет, это когда-нибудь? Я ведь умру через две недели.
- О, а что это за бумажка у тебя в руках?
Я выплываю из раздумий об играх.
- Да просто… этикетка.
Комкаю ее и, распахнув окно, выбрасываю на произвол судьбы. Ветер встречает бумажку как давнюю подругу и уносит далеко-далеко.
Весь оставшийся вечер я ломаю голову. Над словами Пита. Над тем, что было написано на той бумажке, вытащенной из печенья. Над тем, что ждет меня на арене.
Перед самым сном, когда меня буквально колотит от ужасных мыслей, когда страхи разрывают меня на куски, когда проглатывают меня, когда я умираю от горя медленно и мучительно, ко мне подходит Пит и просто так, как ни в чем не бывало, спрашивает:
- Хочешь сказку на ночь?
Мы болтаем с ним полночи. Сначала он рассказывает мне историю любви девушки и ее молодого ментора на Играх. Я долго смеюсь: конец у истории веселый и счастливый. А потом я рассказываю ему о своей жизни. О том, как однажды я подобрала полумертвого котенка и притащила его домой, о том, как Китнисс кричала и долго не соглашалась эту живность принять, о том, как у меня появилась коза, как я доила ее впервые. Не знаю, с чего вдруг из меня все это вылилось. Просто с ним так легко разговаривать. Так легко шутить. Не смотря на то, что разница в возрасте у нас приличная, он понимает меня. Он сам ребенок в душе. Большой ребенок.
Когда мой напарник уходит к себе, я долго еще не могу уснуть. Лежу и улыбаюсь, даже не думая о кошмарах. Потому что понимаю, что Пит действительно мой напарник. Не соперник.
И понимаю, что мистер Мелларк был прав. И что тот «сюрприз» попался мне в печенье не просто так. Он помог мне все осмыслить.
«Ты можешь ему доверять», - корявыми мелкими буковками было нацарапано на бумажке, которую сейчас несет куда-то холодный ночной ветер.
* * * * * * *
Я лежу на большом столе, который смахивает на операционный. Вокруг меня роем кружат причудливого вида капитолийцы - кто с ножницами, кто с щипчиками, кто с щетками и расческами.
«Мы сделаем из тебя красавицу», - прогнусавила женщина с километровыми ресницами, пугающими кошачьими глазами и длинными зелеными ногтями, перед тем, как уложить меня на этот стол. Интересно, что значит красота в их понимании? Даже и подумать страшно.
Меня хорошенько вымыли, затем натерли каким-то вонючим лосьоном, подправили форму бровей, отрубили добрую половину волос и заставили лежать, не шевелясь. Я лежу, я слушаюсь, хоть мне все это и не нравится. Все не нравится. А особенно то, что впереди арена.
Но могу сказать одно: я стараюсь. Стараюсь держаться. Изо всех сил.
Сдаваться нельзя.
Запах лосьона настолько неприятный, что спустя пару минут я начинаю кашлять. А когда думаю, что сейчас меня стошнит прямо на собственную грудь, возле моего стола появляется мужчина, и это его появление, я уверена, спасает меня от рвоты.
- Здравствуй, - улыбаясь, говорит мужчина. – Я твой стилист.
Я сажусь на столе и в упор смотрю на него. У меня глюки? Или этот капитолиец действительно обычный? Никаких кошачьих глаз, зеленой кожи, километровых ресниц или ногтей. Разве что… золотые блестки на веках.
- Меня зовут Цинна.
От Цинны очень хорошо пахнет. Не так, как от других капитолийцев – от них всех несет чем-то невообразимым. А парфюм Цинны имеет такой естественный запах – не сладкий и не горький, что я мгновенно проникаюсь к нему симпатией. Его карие глаза, в которых играет огонек цвета осенних листьев, и добрая, почти детская улыбка, тоже сразу привлекают мое внимание.
- Примроуз, - хриплю я, спуская со стола босые ноги.
Цинна присаживается на краешек стола.
- Красивое имя. Примроуз. Такое нежное.
Я смущенно опускаю глаза и выдаю:
- А от Вас хорошо пахнет.
Цинна смеется, обнажая свои ровные белые зубы. Золотые блески на его веках переливаются независимо от освещения.
- Я восхищен тобой, Примроуз. – Похоже, что Цинне очень нравится произносить мое имя. - Ты очень храбрая.
Опять этот незаслуженный комплимент. Они все сговорились, да? Храбрая, храбрая. Других слов будто и не знают.
- Да не храбрая я! Я трусиха! Я не умею ничего и всего боюсь! Я не храбрая! – рассерженно бубню я.
- Совсем-совсем не храбрая? – Цинна сводит брови в удивлении.
- Совсем-совсем. Просто я очень сильно люблю свою сестру. И не пережила бы, если бы она погибла.
Цинна берет мою дрожащую маленькую руку в свою и некрепко сжимает.
- Именно такие поступки и называются храбрыми, Примроуз. - шепчет он. – Именно те люди, которые готовы пожертвовать собой ради родных, таковыми являются.
- Даже если они боятся ходить в лес? – не верю я.
- Даже если они боятся маленьких жучков. – Пожимает плечами мой стилист.
- Нет, жучков я не боюсь. – Я сползаю со стола и, вытянув свою руку из руки Цинны, встаю напротив него. – Вообще не боюсь. Даже тех, которые кусаются.
Цинна как-то странно щурится, на его смуглых щеках появляются ямочки.
- А огня? Огня боишься?
Огня я тоже не боюсь.
Однажды, когда мне было шесть, я залезла в горящее помещение, чтобы вытащить оттуда кошку с тремя котятами. Но стала задыхаться и почти потеряла сознание. Слава богу, рядом проходил Гейл. Мне тогда невероятно повезло. Кошку мы вытащили, а вот котят не смогли: они попрятались от огня в щели, глупые. И сгорели.
- Не боюсь. – Отвечаю я.
- Вот и прекрасно. – Мой стилист хлопает себя по коленям, потом поднимается и, продолжая щуриться, говорит: - Потому что у меня есть кое-какая идея для твоего сегодняшнего костюма. Я бы даже сказал… для твоего эффектного появления.
- Вы подожжете мою одежду? – от удивления у меня отвисает челюсть.
- Нет, что ты. Я превращу тебя в пламя другим путем. Ведь, согласись, глупо было бы выставить тебя перед публикой в одной лишь каске, как ежегодно выставляют трибутов от Дистрикта-12?
- Глупо, - соглашаюсь я, хотя на самом деле мне плевать.
Какая разница, в чем я буду одета, если через несколько дней умру? Не вижу этой разницы. Но Цинна так улыбается и с таким восхищением разглядывает меня, что мне невольно начинает нравиться его идея.
- Лучше поджечь.
- Вот и прекрасно, - подытоживает стилист. – Сегодня вечером публика устанет вам хлопать. Я обещаю, Примроуз: она будет захлебываться от восторга.
* * * * * * * * * * *
Я разглядываю свое отражение и с трудом узнаю в девочке, смотрящей на меня с той стороны зеркала, вечно голодающую замарашку из Шлака. Передо мной стоит красавица в платье странного, но неописуемо красивого цвета. Цвет яркого пламени вперемешку с цветом свежей крови. И черные блестки, блестки, много блесток. Они усыпают все мое тело. Особенно меня восхищает, как они смотрятся на ключицах и плечах – из-за этого моя бледная кожа выглядит смуглее.
Я нравлюсь себе. Я никогда не была такой красивой.
На ногах у меня симпатичные балетки под цвет платью. Волосы завязаны в тугой жгут и уложены набок. По-простому, но красиво. А я и не подозревала, что могу носить что-то кроме косичек.
Мне даже сделали макияж. Бровям придали форму с помощью карандаша, на веки наложили разноцветные тени, а так же нарастили ресницы и накрасили губы ярко-красной помадой. Когда меня развернули к зеркалу, я ахнула и по инерции приложила ладони к губам, размазав всю помаду. Визажисты отругали меня и накрасили губы заново. Теперь я стараюсь не удивляться.
Да, команда подготовки хорошенько надо мной похлопотала.
- Ну как тебе? – спрашивает Цинна, сам безумно довольный своей работой.
- Нет слов, - отвечаю я, стараясь не слишком широко раскрывать рот, чтобы не размазать помаду вновь. – Но это не я. Это кто-то другой, верно? Я не такая красивая.
- Ты красивая, Примроуз, - стилист поправляет бретель на моем платье. – Красивая и без этого всего. У тебя естественная красота.
Не успеваю я покраснеть от смущения, как дверь в комнату отворяется, и входит Пит. Я не видела его с самого утра, и в этот момент испытываю какую-то странную радость. Мне хочется закричать, что я рада его видеть. Но Пит просто подмигивает мне и усаживается в кресло напротив Цинны.
- Ну как тебе пламя в твоем исполнении? – улыбаясь, обращается он ко мне.
Я ожидала, что увижу Пита в наряде такого же цвета, как и мое платье, но на нем лишь простой черный комбинезон. Если честно, это меня слегка разочаровывает, однако я улыбаюсь в ответ.
- Мне кажется, что я красивая.
В глазах Пита появляется тусклая искра печали, но его губы все еще растянуты в улыбке.
- Красива-а-а-я. – уверяет он меня. А потом добавляет: - Ты похожа на сестру.
Я хмурюсь. Мне тысячи раз говорили, что я – вылитая мать. Во мне нет ни капли от отца, а ведь Китнисс как раз-таки похожа на него. У нее густые темно-русые волосы и серые глаза. Ее кожа не такая бледная, как у меня, а нос усыпан веснушками, которыми меня природа обделила.
Я не похожа на Китнисс. Совсем. Ни снаружи, ни внутри.
Цинна начинает суетиться.
- Пит, Порция сказала тебе, что твой плащ здесь? Сейчас-сейчас, я достану его.
Мой стилист распахивает дверцы огромного шкафа, который встроен прямо в стену, а через секунду у него в руках появляется большая яркая накидка. Точно такого же цвета, как и мое платье: кровь и пламя слились воедино. Пит вскакивает с кресла и, аккуратно взяв ее из рук моего стилиста, накидывает себе на плечи. Поворачивается к зеркалу.
- Если бы я не знал себя, то подумал бы, что это не человек, а настоящий огонь, - восхищенно бормочет он.
- Ты льстишь нам, Пит Мелларк, - по-доброму усмехается Цинна. – Мы, стилисты, лишь создаем одежду, только и всего.
- Вы создаете не только одежду, - Пит мотает головой. – Вы создаете образы.
Стилист улыбается Питу, а затем мне, так искренне, что я расплываюсь в улыбке сама. Хоть мне и здесь, в Капитолии, невероятно страшно и чуждо, я чувствую, я знаю, что эти ребята меня не оставят. Не бросят. Такую маленькую, несмышленую и беззащитную. Я доверюсь им, я всегда буду держаться рядом с ними – с Питом и с Цинной. Ведь на саму себя я рассчитывать не могу совсем.
До начала Большого Парада трибутов остается меньше получаса. Я начинаю потеть от волнения, а колени уже предательски дрожат. Сегодняшний вечер – первый и самый большой шанс понравиться публике. Понравиться спонсорам. Ведь, если у тебя нет спонсоров, то нет и возможности выжить.
Я хожу по комнате: туда-сюда, туда-сюда, вытирая влажные руки о подол платья. Хожу и думаю. О маме и Китнисс. Как они там? Держатся ли?
Должны, ведь я же еще держусь.
Сегодня они впервые увидят меня по телевизору. Сегодня они вновь заплачут, а я вынуждена буду улыбаться. Да только моя фальшивая улыбка вряд ли им поможет. Только бы не сделала еще больней.
Я тысячи раз мысленно возвращаюсь во вчерашний день, день Жатвы. Переживаю его снова и снова. Раз за разом.
Я пытаюсь убедить себя, что все происходящее – это лишь сон. Что скоро я проснусь. Что увижу перед собой любимую Китнисс, родную маму, преданного Лютика. Что позавтракаю и пойду доить козу. А потом встречу Китнисс и Гейла с охоты, они угостят меня орешками. Иногда мне удается, и я верю в это, верю по-настоящему, но через какие-то никчемные минуты вновь «просыпаюсь», возвращаюсь к реальности, и боль накатывает новой волной.
Все, чего мне сейчас хочется – это запереться в комнате, упасть на кровать и долго-долго плакать. Кричать. Рвать зубами подушку, колотить по ней кулаками, и опять плакать, плакать. Плакать, пока не посинею и не умру. Но я беру себя в руки – я должна так делать, я стараюсь во всем искать плюсы, да разве много плюсов найдешь в том, что через две недели тебя, как ненужного котенка, выбросят на арену и заставят голодать, мерзнуть, а самое главное – убивать?
Всё, спокойно, Прим. Сейчас главное – понравиться спонсорам. Сейчас главное – произвести настоящий фурор. А все остальное – потом. Ведь впереди ночь. Я смогу зарыться лицом в подушку и долго плакать.
А сейчас нельзя. Нельзя.
- Ты готова, Примроуз? – эти слова рывком выдергивают меня из лап размышлений, возвращая к действительности.
Что? Уже? Пора? Я ведь только что… Сердце колотится, как ненормальное. Лоб мокрый от пота. Уже? Пора? Нет, не пойду. Не пойду туда. Делайте со мной что хотите! Убивайте, казните, но не заставляйте туда идти! Не пойду. Не хочу и не пойду.
Все путается в голове. Завязывается в морской узел.
Но я пропитываю голос вызовом и выговариваю:
- Да, Цинна. Я готова.
* * * * * * *
- Двенадцатый, пошел!
Я больше не дрожу. Не дрожу, хотя подо мною все дрожит. Чертова колесница. Только бы не упасть с нее.
Мы с Питом замыкаем цепочку из двенадцати колесниц. На каждой из них по два человека - по два трибута. Тех самых, с которыми я вынуждена буду сражаться за жизнь.
Я вижу своих соперников впервые. Все такие большие. Такие сильные, огромные, мускулистые. Почти все взрослые. Девчонкам лет по пятнадцать-восемнадцать, и они втрое, или даже вчетверо крупнее меня. Что уж говорить о парнях. Одного их удара хватит, чтобы я навсегда перестала дышать.
Но здесь есть и мои ровесники – мальчишка (он смотрится нелепо в своем сине-зеленом костюме) и девочка. Девочку я замечаю почти сразу. Она смуглая, а платье на ней светло-желтое, и такое сочетание выделяется из всеобщей массы различных костюмов.
Костюмы на всех моих соперниках невероятной красоты. Но я не могу рассматривать их как следует, я вообще не могу смотреть на трибутов. Они ведут себя странно, очень странно. Они все улыбаются, все до единого, машут руками. Такое ощущение, что у них все идет по плану – по их плану, такое ощущение, что все они заранее предвидели свое появление в Капитолии.
Я тоже предвидела заранее.
Но я знаю, что так не должно быть. Я не должна находиться здесь, это неправильно. Я должна быть дома. И я хочу быть дома, с мамой.
Яркие костюмы пятнами мелькают передо мной, все расплывается, давит на глаза, давит на меня. Я пошатываюсь в колеснице, но моя рука находит руку Пита, и я вспоминаю, что у меня есть поддержка. Пит сжимает мою похолодевшую ладонь и поворачивается ко мне.
- Ты готова, Прим? – ему приходится кричать, чтобы я его услышала. – Давай покажем им, на что способен Двенадцатый!
Трибуны уже давно орут. Начали, как только ведущий объявил начало Парада. Капитолийцы в предвкушении, своими аплодисментами и возгласами они сводят меня с ума – в висках пульсирует.
Но я должна держаться. И мы с Питом должны показать, на что способны.
Двенадцатый дистрикт – не промах.
Наши с Питом руки переплетаются и взмывают вверх. И тут же, вместе с движением рук, мое платье и накидка Пита загораются. Пламя не настоящее, нет. Это иллюзия. Проделки наших стилистов. Но на вид – настоящий жаркий костер. Поднесешь руку – ошпаришься.
Происходит то, чего мы и ожидали: трибуны просто взрываются. Они визжат, их лица перекашиваются восторгом, смешанным с удивлением. От всеобщих криков и визгов я сама прихожу в неописуемый восторг. Мне все нравится. Мне нравится, как они смотрят на нас.
Вслед нашей колеснице летят цветы. Чуть ли не целые букеты. Все внимание публики теперь наше – это стопроцентно. Нас даже показывают на большом экране, когда я вижу это, то внутри у меня все бурлит. У нас получилось, думаю я. Про остальных, кажется, забыли совсем.
- Эй, вы только взгляните на Двенадцатый! Вы только посмотрите! Вы должны это увидеть! – вопит Цезарь Фликерман, ведущий. - Я в восторге! Просто в восторге! Они же горят! Честное слово, горят! Клянусь своим восхитительным чувством юмора и обаянием!
Я смеюсь прямо вслух: эмоции переполняют меня через край. От страха и ужаса не осталось даже следа. Надеюсь, Китнисс и мама видят, что со мной все в порядке.
- Прим, ты сейчас не пугайся, - вдруг кричит Пит, дотрагиваясь до моего плеча. - Твое платье…
Я опускаю глаза вниз и замираю, пораженная. Начиная с самого подола, уже сантиметров на шесть моё платье… обгорело! Но я не чувствую боли, не чувствую вообще ничего такого, что обычно чувствует человек, который горит. Огонь продолжает пылать. И вот языки пламени уже на бедрах.
- Черт возьми, что это?! Пламя же не настоящее, Пит! Почему я горю?!
Пит не отвечает, а я не в силах повернуть голову в его сторону. Я просто стою неподвижно, как остолоп, пораженная огнем, разъедающим мое платье. Спустя пару секунд старое платье исчезает. Сгорает дотла. Теперь я стою в темном коротком сарафане цвета золы. А руки покрывает копоть. Кажется, мерзость, но выглядит замечательно.
Крик трибун настолько громкий, что мне хочется зажать уши, но я не могу управлять своими руками. Я в ступоре. К нашим ногам летят букеты, и еще букеты - море букетов. Нет, не море. Океан. Розы, тюльпаны, хризантемы…
Я с трудом поворачиваю голову и смотрю на Пита. Оказывается, он давно скинул свою накидку. Или она сама сгорела, как мое платье. Мой напарник в черном комбинезоне. Его руки и щеки так же, как и мои, покрывает сажа.
- Что это значит? – кричу я, когда колесница сбавляет обороты и начинает останавливаться.
- Это значит, Прим, что у нас теперь полно спонсоров! - довольно вопит Пит, посылая публике воздушные поцелуи. – Это значит, что они нас полюбили! У нас получилось, Прим!
И публика вновь визжит. Еще громче, чем прежде.
И вместе с публикой от счастья визжит моя душа.
Ведь мы справились, да. У нас получилось.
Колесницы останавливаются, а трибуны все еще рукоплещут. И долго не могут прийти в себя. Так же, как и я.
Теперь камеры направлены на президента Панема. Он прочищает горло, встает со своего места и направляется к микрофону. Его движения настолько неловкие, что я удивляюсь, как он вообще не сносит все вокруг себя. Сноу очень похож на медведя. На такого огромного белого медведя. И когда эта мысль возникает в моей голове, я тут же пытаюсь засунуть ее куда подальше. Не дай бог он умеет читать мысли. Нет, не дай бог.
Мне кажется, что президентская речь будет длиться долго, но Сноу укладывается в пять предложений:
- Здравствуйте! Мы приветствуем вас, трибуты! Мы поражены вашей отвагой и жертвенностью.
Отвага. Жертвенность. Разве это о трибутах? Если только о тех, из ближних Дистриктов, которые вечно становятся добровольцами. Как их там называют? Профи?
Подростков насильно затаскивают на эти Игры. Заставляют убивать. Какая здесь отвага? Какая жертвенность? О чем он вообще говорит?
Постойте. А вдруг эти слова адресованы мне? Я пожертвовала собой ради старшей сестры, и… тьфу, что за чушь! Я становлюсь слишком самовлюбленной. Отставить, Примроуз. Завышенная самооценка тебе не к чему.
- Счастливых вам Голодных Игр! И пусть удача… всегда будет с вами!
Звучит гимн. Толпа продолжает восхищенно гудеть.
А я начинаю уставать. Уставать улыбаться. Все там, внутри, вновь начинает болеть, и ничего больше не радует. Ни цветы, ни теплая рука Пита на моей.
Мне вновь хочется плакать.
Я вновь вернулась к действительности.
* * * * * * *
Ночь. Холодно. Страшно.
Я, зарывшись носом в воротник куртки, сижу под деревом и рассматриваю руку. Она в крови. Дотрагиваюсь – больно. Безумно больно. Кажется, перелом.
Под рукой ничего, кроме бесполезной палки с заостренным концом. Что-то похожее на копье, но совсем не оно. Я знаю, как выглядят копья. Ведь моя сестра охотник. Жаль, что обращаться с ними не умею.
Под деревом сидеть опасно. Особенно ночью. Но я никуда не денусь: по деревьям лазать не умею, да еще и рука сломана. Однако попытка не пытка… Черт, не то выражение. В моем случае попытка – это как раз-таки пытка и есть. Но, так или иначе, все же я должна попробовать.
Поднимаюсь на ноги, беру в здоровую руку палку (мало ли) и ставлю ногу на нижнюю ветку. Затем вторую ногу. И потихоньку карабкаюсь. Рука саднит и ноет. Кровотечение не останавливается. Закусив губу, чтобы не закричать от боли, карабкаюсь дальше. Но падаю. Прямо на спину. В глазах все темнеет. В голове туман. Боль такая сильная, что я начинаю стонать.
- Эй, народ, идите сюда! – вдруг доносится до меня. – Смотрите, кто тут у нас! Маленькая Примроуз!
Я поднимаюсь рывком и вижу перед собой профи из Первого и Второго Дистриктов. Все вооружены. Топоры, ножи, стрелы. Злобная усмешка на лицах.
- Кто хочет разделаться с ней? – спрашивает один из них – огромный мускулистый парень с рассечённой бровью.
- Пожалуйста, не трогайте меня, - бормочу я и отползаю от профи подальше. – Пожалуйста. Прошу. Не убивайте.
Громкий, веющий смертью, смех разрезает ночную пустоту. И топор одного из трибутов-профи опускается на мою шею. Звучит пушечный выстрел.
- Не-е-е-е-е-е-е-е-е-т!
Я вскакиваю с кровати и кричу. Так сильно, что срываю горло и начинаю хрипеть. Нет, Прим. Тихо. Это был лишь сон. Только сон.
Пытаюсь успокоиться, но тщетно – сердце колотится в груди, как ненормальное, слезы капают на пижаму. Реву, как умирающий ламантин, всхлипываю и хватаю ртом воздух. Его все так мало, так мало. Так же, как и храбрости во мне.
Да, это был всего лишь сон. Но такой жестокий и правдоподобный.
- Прим! – слышу я голос за дверью комнаты, а потом она со стуком отворяется. – Господи, Прим! Ты чего кричишь?!
Включается свет. Я налетаю на Пита и прижимаюсь к нему. Ворот его пижамы сразу же намокает от моих слез.
- Арена! - плачу я. – Мне снилась арена!
Пит совсем не выглядит сонным, да и прибежал он слишком быстро. Про себя я делаю вывод, что он не спал. Его тоже мучают кошмары.
Напарник поглаживает меня по волосам, а я жмусь к нему все сильнее и сильнее. Никогда бы не подумала, что стану обниматься с едва знакомыми мальчишками, да еще и намного старше меня. Но сейчас мне просто не до таких дурацких мыслей.
- Прим, успокаивайся. – Шепчет он; его дыхание щекочет мне волосы. – Хочешь, я принесу тебе попить?
- Нет! – я бы прижалась к Питу еще сильнее, но сильнее уже некуда, поэтому я просто стискиваю руками его плечо. – Не уходи. Не уходи от меня.
Пит тихо смеется.
- Хорошо.
Я вновь вспоминаю день Жатвы. Вернее, то утро, когда проснулась от кошмара. Китнисс тогда успокаивала меня, но успокоиться я не могла. Я вся дрожала, как осиновый лист. То же самое происходит и сейчас.
Спустя мгновение вдруг понимаю, что поможет мне забыть этот кошмар. Песня.
Когда моя сестра пела мне, я всегда успокаивалась. Но теперь Китнисс рядом нет…
- Пит, - прошу я. – Спой мне, пожалуйста.
- Спеть? – удивляется Пит, немного отстраняясь от меня. – Я не умею.
- Пожалуйста. Умоляю. Только разочек.
Пит щурится.
- Я не знаю песен…
- Спой хоть что-нибудь!
- Хорошо, ложись.
Я вытираю слезы и ложусь. Пит заботливо накрывает меня одеялом и, немного помедлив, начинает петь.
Забудь про заботы, про все забудь,
Глазки закрой и попробуй уснуть.
Кошмары ушли, они не вернутся;
Волшебные сны к тебе прикоснутся.
Слезы утри – они не к чему,
Возьми, улыбнись
Будущему…
Звезды горят,
Ветерок поет.
Скоро утро настанет,
Скоро солнце взойдет.
Забудь про заботы, про все забудь.
Глазки закрой и попробуй уснуть.
Я рядом с тобой
Здесь и сейчас.
Никто не отнимет друг друга у нас…
Казалось бы, я должна была успокоиться. Но нет. Я начинаю рыдать еще больше, не в силах сдержаться. А мой напарник удивляется и, перестав петь, вновь прижимает меня к себе.
- Я что, так плохо пою? – улыбаясь, спрашивает он.
- Нет, - всхлипываю я. – Хорошая песня.
Слезы мешают мне говорить и дышать. Вся пижама промокла насквозь. Точнее, обе пижамы. Моя и Пита.
- Почему ты водишься со мной? – содрогаясь от истерических всхлипываний, выпаливаю я. – Зачем?
Пит растерялся.
- Что за глупый вопрос?! Прим. Что ты там надумала себе, а? – Парень смахивает большим пальцем слезы с моих щек. – Ты маленькая такая. Ты здесь одна совсем. Что бы я был за человек, если бы оставил тебя?
- Ты был бы обычный человек. – Недоумеваю я. - Так делают все трибуты.
Пит опускает глаза и рисует пальцами по покрывалу. Он в растерянности.
- Я поклялся твоей сестре, что не брошу тебя.
- Моей сестре?! - я вскакиваю, и слезы, стекавшие по щекам, капают на кровать. – Китнисс? Когда?
Мой напарник тяжело вздыхает. Видно, что он проматывает кадры воспоминаний в своей голове.
- Она приходила прощаться со мной, - загробным голосом выговаривает он. - Плакала. Слова выговорить не могла. Она не о чем меня не просила, нет. Ей не нужно было. Я так решил сам.
Пит резко поворачивается ко мне, и наши взгляды встречаются. У меня начинает колоть под ребром.
– Я пообещал сначала себе, а потом ей, что не брошу тебя. Что вытащу с арены. Что пожертвую собой ради твоего возвращения домой. Ради того, чтобы две сестры встретились вновь.
Мое горло сжимается. Я не знаю, что ответить. Я в глубоком шоке. Зачем? Зачем ему все этого?! Зачем ему погибать из-за меня? Зачем ему надо было обещать незнакомой девушке, что он спасет от смерти ее младшую сестру? Зачем? Объясните же мне! Кто-нибудь!
- Ты можешь не бояться, Прим. - Добавляет Пит. – Ты можешь доверять мне. Ты не одна.
- Спасибо, - произношу я, вспоминая бумажку из печенья мистера Мелларка.
Но тут же ругаю себя за это никчемное слово.
Спасибо?! Это все, что ты можешь сказать человеку, который собрался жизнь за тебя отдать?! Слабачка! Трусиха! Дура!
- Спи, Примроуз, - улыбается Пит. – Кошмаров больше не будет. Я обещаю. Я буду охранять твой сон. Хорошо?
- Спасибо, - вновь повторяю я. – За все.
Пит дотрагивается до моей щеки так, будто проверяя, настоящая я или фарфоровая.
- Закрывай глаза. Закрывай при мне, чтобы я видел.
Отчего-то я расплываюсь в улыбке; зажмуриваюсь.
- Спокойной ночи, Пит.
- Спокойной ночи.
Гаснет свет. Шаги моего напарника утихают за дверью. Я остаюсь наедине с ночной тишиной. Мириады мыслей роем кружат в моей голове, и совсем нет сил выбросить их. Я не понимаю ничего. Абсолютно. И ничего знаю. Кроме одного: сегодня я больше не усну.
* * * * * * * *
Огромный просторный зал с различными секциями. Их так много, что, кажется, понадобится полжизни, чтобы побывать в каждой. Повсюду ножи, топоры, копья, мечи, еще какие-то неизвестные мне виды оружия, гири, веревки.
Сегодня первая тренировка трибутов. Первый день подготовки к Играм и моя первая попытка овладеть искусством выживания.
Я чувствую себя самой ничтожной. Самой мелкой, трусливой, ничего не умеющей. Да, среди двадцати четырех трибутов есть два моих ровесника, но их глаза сейчас не пустые, как мои; слушая тренера, они понимающе кивают головой, как и взрослые, и по размерам они все же не намного, но крупнее меня. А я стою в сторонке и боязливо жмусь к Питу, как жмутся новорожденные котята к кошке-матери.
- Через две недели двадцать три человека из вас умрут, - сурово говорит женщина-тренер, и ее твердый, почти мужской голос разносится по залу. - В живых останется лишь один. Кто это будет – полностью зависит от вас. От ваших способностей, умений и, конечно, от вашего желания.
Я мельком гляжу в ту сторону, где стоят профи. То есть, трибуты из ближних Дистриктов. На их злорадствующих лицах черным по белому написано: «Это мы уже проходили, дальше давай!»
Я ежусь тогда, когда касаюсь взглядом парня, что рубанул меня топором в сегодняшнем кошмаре. Я не знаю, как у меня вообще получается находиться с ним в одном помещении. Я не понимаю, как я еще не скончалась от ужаса.
Я держусь.
- Обязательных тренировок всего четыре, но я советую вам не пренебрегать уроками выживания. Конечно, вам не терпится схватиться за оружие, но ведь природа умеет убивать не хуже ножа. Двадцать процентов из вас погибнут от переохлаждения или обезвоживания. Та, что дала вам жизнь, сама же ее и прервет.
В эту секунду я жалею, что предпочла охоте медицину. Я не умею держать оружие в руках. Я не умею ориентироваться на местности. Я не умею конспирироваться. Не умею лазать по деревьям. Не умею плавать. Не умею разжигать огонь. Но… ведь я умею обрабатывать раны, даже самые тяжелые, и делать перевязку. Что ж, хоть одно «умею». Хоть какой-то плюс.
Пока я размышляю, женщина-тренер разрешает расходиться по секциям. Команда профи из пяти человек – оба из Первого, оба из Второго и девушка из Четвертого – бросаются в секцию метания ножей и копий. Кто бы сомневался. Рыженькая остроносая девушка из Пятого Дистрикта семенит к секции с растениями и ягодами, девочка моего возраста (не знаю, из какого она Дистрикта), бежит к деревьям и лестницам, три девочки и еще несколько парней идут вязать узлы. Одна я не знаю, куда мне податься. Хоть вправо, хоть влево… Все равно ничего не умею. Все равно ничего не смогу.
- С чего начнешь, Прим? – спрашивает меня Пит, когда только мы вдвоем остаемся в центре тренировочного зала.
- Ни с чего, - бурчу я. – Я ничего не умею.
Пит садится на корточки передо мной и смотрит мне прямо в глаза.
- Разве мы здесь не для того, чтобы учиться? А, Прим? Я ведь прав?
Он прав. Безусловно.
- Я сам немногое умею, но ведь это время тренировок для того и дано. Чтобы научиться. Ты понимаешь?
Я вспоминаю прощальные слова Китнисс: «Две недели вас будут подготавливать к Играм. Не зевай. Учись всему, чему только можешь научиться. Вяжи узлы, метай копья, изучай растения! Ты не должна просто так сдаваться».
«Ты не можешь просто так сдаться».
- Я пойду… в секцию растений. Буду изучать растения. – Говорю.
Мой напарник улыбается, а в глазах его мелькает искра нежности. Такую же искру я всегда видела в папиных глазах. Когда он укладывал нас с Китнисс спать. Когда целовал в лоб перед сном.
Любимый папа. Как мало времени я провела с тобой. Мы столько всего не успели. Папочка. Знал бы ты, как мне тебя не хватает.
Ничего, мы скоро встретимся. Я скоро приду к тебе. Ты только подожди.
- Ну что, ты идешь?
- А, да, конечно…
- Хочешь, пойдем вместе? – предлагает Пит, замечая мои колебания.
- Нет. – Отрицаю я. Он не может всегда таскаться за мной, я должна справляться сама. – Нет, не надо. Я сама.
- Тогда встретимся вечером и научим друг друга тому, чему научились за время тренировки. Хорошо?
Я киваю. Мы с Питом расходимся.
Изучение растений оказывается не таким уж и скучным делом. Даже немного интересным. За час я научилась определять какие из растений съедобные, от каких будет пучить несколько дней, а какие и вовсе приносят смерть. Обрадованная таким успехом, я направилась учиться вязать узлы. Это немного сложнее. Однако, опять же, за час я научилась вязать три разных узла. И почти с закрытыми глазами! Хорошо, что время потратила не зря.
После этого я решаю испробовать себя в обращении с оружием. Что ж, начну с рогатки. Да, рогаткой никого не убьешь, и даже не покалечишь, но ведь я и не собираюсь этим заниматься. А начинать с чего-то стоит.
Мне хватило пятнадцати минут, чтобы с трех больших шагов попасть в середину мишени.
Потом я нахожу глазами Пита. Правда, для этого мне приходится осмотреть все и вся. В итоге я вижу своего напарника висящим вверх тормашками где-то у самого потолка. Ну и угораздило же его туда забраться! Сначала я мысленно смеюсь, но через секунду понимаю, что он не может слезть… Он застрял! А я-то думаю, чего эти пятеро ребят-профи так гогочут и тычут пальцами в потолок.
- Пит! – вскрикиваю я и бегу туда, где над самым потолком располагаются железные поручни. – Пит, ты что, застрял?
- Не-е-ет, - отвечает Пит. – Я просто в летучую мышку играю. Знаешь, это чертовски весело. Присоединяйся!
- Я серьезно!
Я оглядываюсь назад; страх внутри меня нарастает – профи наблюдают за нами, смотрят прямо в упор. Я чувствую на своей хиленькой спинке их взгляды. Я не могу объяснить себе, что сейчас они не убьют меня, что не имеют права, что еще две недели не тронут. Но потом… Я сглатываю горечь и стараюсь не думать об этом. Поворачиваюсь к Питу.
- А-а-а, ты серьезно! – смеется тот. - Прости, я сразу не понял, что ты серьезно. - Он машет свободной рукой, а другой еще крепче хватается за поручень. – Если так, то да, Прим, я застрял. Очень даже застрял… Как еще никто и никогда не застревал. И понятия не имею, как мне выбраться отсюда!
«Вариант «Сильная Прим залезет наверх и спасет своего напарника» сразу отметаем», – мысленно бурчу я. А вслух говорю только:
- Прыгай!
Смех профи становится все громче и громче. Я почти слышу, как они шипят: «Надо же, какая потеха! Вон тот чурбан из Двенадцатого застрял под потолком! А его мелкая подружка прискакала его вытаскивать! А-ха-ха-ха!»
- Короче. – Пит тоже заметил профи, и его – я уверена - задевают их усмешки. - Я опускаюсь и падаю… Подумаешь, пару переломов.
- Может обратиться к тренеру? – осторожно спрашиваю я, заранее понимая абсурдность сказанного. Я не смогу заставить себя заговорить с той женщиной, я не смогу пройти к ней мимо профи. И Пит ни за что не согласится. Он не даст профи лишний повод для смеха, никогда.
- Ты смеешься? – выдыхает Пит. – Лучше я сам.
Не успеваю я среагировать, как тело Пита приземляется на пол в двух дюймах от меня. Я вскрикиваю.
- Все в порядке, - слышу. – Вроде, ничего не хрустело.
Я наклоняюсь над напарником и ощупываю все его кости. Они целы.
- По-моему, ты ногу подвернул, - бормочу я, когда Пит, хромая направляется к стойке с гирями.
- Шут с ней, с ногой этой, - шипит Пит. – На моей репутации теперь черное пятно.
И вправду. Уже не только профи, но и еще с десяток трибутов потешаются над тем, что произошло. Они, плюнув с высокой колокольни на рамки приличия, показывают в нашу сторону пальцем, смеются так, что хватаются за животы. Ох, Эффи на них нет! Она бы сейчас воскликнула: «Ну что за манеры!»
- Кинь в них какую-нибудь штуковину, ты же сильный, – шепчу я.
- Хэймитч сказал, что мы не должны размахивать перед остальными своими талантами. Ведь гораздо проще будет сразить, зная слабое место.
- Тогда просто иди в какую-нибудь секцию. Словно не было ничего. Не обращай внимания.
Я представляю, как нелепо звучат советы из моих уст. Я сама-то еле иду от стыда и страха, а Питу говорю, чтобы внимания не обращал. Как все у меня просто.
Под всеобщий смех, звучащий как сопровождение, мы уходим в секцию разжигания костра. Это оказывается самым трудным. Мы три часа потеем над палочками и камешками, потираем их друг о друга, ругаемся, бросаем все, а затем опять начинаем. Инструктор повторял процесс разжигания снова и снова, снова и снова. А потом сам устал и отошел попить чайку.
Толпа разошлась, никто больше не смеется, только время от времени я замечаю взгляд здоровенного парня из Дистрикта-2 в нашу сторону, и внутри у меня все съеживается. Взгляд его настолько холодный, настолько пронизывающий и продолжительный, что мне хочется вопить. Хочется убежать подальше, закрыться где-нибудь. И то, кажется, что взгляд этот будет являться мне вечно. Будет преследовать. Где бы я не была.
- Прим, смотри! Получилось! – вдруг слышу я. – Смотри, горит!
Прутик, который мой напарник так усердно пытался поджечь, наконец поддался влиянию и пустил маленькую, но яркую искорку. А искорка эта переросла в пламя. Небольшое, но горячее.
- Ура! – радуюсь я. – Молодец, Пит!
Потом я сама пыталась разжечь костер, но где мне… Еще час, пока Пит швырял ножи в мишень, я билась над этим, но у меня так и не получилось.
Когда тренировка закончилась, мы с Питом поужинали и стали делиться знаниями. Я рассказала ему про ядовитые растения, а он, не зная о чем поведать, объяснил какие сорта хлеба какому Дистрикту характерны.
Вот и пролетел день. Снова приближается это страшное испытание – ночь. Ночь, которую я так боюсь. Я знаю, мне вновь будут сниться кошмары. Но так же знаю, что Пит не оставит меня наедине с ними.
- Спокойной ночи, Прим, - шепчет он, накрывая меня одеялом.
А потом собирается уходить, но я не хочу его отпускать. Я хватаю его ладонь, делаю самые что ни на есть жалобные глазки и прошу:
- Пит, спой мне, пожалуйста.
* * * * * * *
Как только лучи утреннего солнца касаются моей подушки, я подскакиваю с кровати. Я почти не спала ночью, если только пару часиков, и теперь чувствую себя выжатым лимоном. Виски пульсируют, а желудок завязывается в узел от волнения. Я волнуюсь, потому что сегодня «архиважный день для всех нас», как сказала Эффи. Потому что сегодня нам, трибутам, будет дан второй шанс. Шанс завести спонсоров.
Сегодня показательные выступления, к которым я, конечно же, совершенно не готова.
А чем я могу удивить распорядителей? Рассказать им о лечебных свойствах подорожника, или стрельнуть камешком из рогатки?
За эти три дня я почти ничему не научилась. Разве что у нас с Питом вновь получилось разжечь костер, и еще я смогла влезть на вершину дерева в секции физической подготовки. Правда, с девятой попытки. Все предыдущие попытки оказались неудачными. Ну, зато я развеселила профи. Они вновь смеялись, как ненормальные, пока Пит снимал меня с дерева, до смерти перепуганную. Ведь мне это было впервой.
Эх, вот бы Китнисс была рядом. Она бы всему научила. За считанные минуты.
Я умываюсь, заплетаю волосы в слабую косу, одеваюсь и спускаюсь вниз. На завтрак.
Пит уже сидит за столом, уплетая хлебцы. Я присаживаюсь рядом и легонько дотрагиваюсь до его руки.
- Доброе утро, Прим, - улыбается мой напарник. – Как спалось?
- Я почти не спала, - хриплю я, оглядывая стол в поисках того, от чего меня наверняка не вырвет.
- Опять кошмары?
Я качаю головой.
- Хочешь, сегодня я лягу с тобой? Буду успокаивать в случае чего, - предлагает Пит, запивая хлебцы молоком.
- Было бы неплохо, - я пожимаю плечами, с улыбкой разглядывая молочные усы напарника. – Но я не хочу доставлять…
- Вот и отлично! – отрезал Пит. – А теперь скажи мне, что ты будешь делать на показательных выступлениях? Уже придумала?
Я тянусь за хлебцами.
- Я ничего не умею.
- Прим, я тебя умоляю…
- Только из рогатки стрелять!
Немного подумав, я решаю поменять хлебец на бутерброд с сыром - он ведь питательнее. Мне нужны силы.
- И то попадаю в цель только семь раз из десяти. За это мне и балла не дадут.
Я съедаю бутерброд, запиваю его горячим чаем и беру яблоко. На столе обилие еды; большинство из всего этого я вижу впервые – например, вон те странные черно-красные фрукты. Или зеленое месиво в кастрюльке. Это что, каша? Если так, то очень даже отвратительная каша. Незнакомые мне блюда я пробовать не рискую. Я лучше хлеб, сыр. Яблоки. Все по-домашнему.
Пит молчит около двух минут, о чем-то думает, размышляет, жестикулирует сам с собой, и наконец, выдает:
- Я в тупике, Прим. Прости, не знаю, чем тебе помочь. Единственный вариант: могу потренировать тебя в стрельбе из рогатки. За час научишься попадать в яблочко все десять раз из десяти.
Я хмыкаю. Что ж, если это действительно единственный вариант, то я соглашусь. А вдруг распорядители пожалеют меня и оценят балла этак… на три?
- Тогда давай приступим прямо сейчас, - я запихиваю в рот последние куски яблока, заливаю в себя еще одну чашку чая и вылезаю из-за стола.
Пит был прав – мне хватило часа, чтобы улучшить результаты. Но я до сих пор уверена, что распорядители посмеются надо мной. Двенадцатилетняя девчонка, ставшая первым добровольцем в истории Дистрикта-12, такая храбрая, как им кажется, дерзкая, а не умеет даже рогатку в руках как следует держать. Стыд-позор!
- Ничего не бойся, Примроуз. Даже если окажешься в пролете – у тебя есть Мелларк. Мелларк, что касается тебя: не сдерживай силу, не прячь таланта. Помни: ты работаешь за двоих, - сказал Хэймитч, перед тем, как отправить нас с Питом на выступления.
Слова ментора меня успокоили. И даже тронули. Хэймитч прав – у меня есть Пит. Даже если я не получу ни балла, Пит сможет заработать спонсоров и помочь мне на арене. Я буду не одна.
Мне нечего бояться.
* * * * * *
Только что огромные скрипучие двери, ведущие в зал, где сидят распорядители, распахнулись: на показательное выступление пошла девочка из Дистрикта-11. Моя ровесница.
Мы с Питом остаемся одни. Мы сидим на скамье, ожидая, пока назовут наши имена. Первым идет Пит. А я пойду самая последняя. Двадцать четвертая. Это плохо. Очень плохо. Сейчас распорядители уже устали, да и по сравнению с остальными выступлениями мое явно будет не ахти. Кто-то наверняка метал копья, кто-то ножи, кто-то перепрыгивал с дерева на дерево, другой размахивал секирой, сбивая «головы» с манекенов. А я?.. Стрельну из рогатки. Один только мой прицел заставит распорядителей судорожно засмеяться.
Мой напарник, видя, как я трясусь, вздыхает и кладет свою ладонь на мое плечо.
- Прим, нет, - говорит он.
- Что нет?
- Тебе не поставят единицу. Так что не трясись зря. Только тратишь энергию. Вон, глянь: плечо ходуном ходит.
Я тихо смеюсь.
- Помни, что сказал Хэймитч, - шепчет Пит. – Никогда не забывай его слова.
- У меня есть Мелларк, - киваю я.
Мы сидим молча до тех пор, пока громкий женский голос не называет имя моего напарника. Это происходит так неожиданно, что мы оба вздрагиваем.
Пит встает, расправляет плечи, выдыхает и направляется к дверям.
- Пит, - окликаю я. – Удачи. У тебя все получится, ты очень сильный.
Мой напарник корчит гримасу, стараясь разрядить обстановку и, пожелав мне удачи в ответ, скрывается за дверьми.
А я вновь теряю над собой контроль. Внизу живота образуется тугой узел, в голове начинает ныть, а плечи, как сказал Пит, давно уже ходят ходуном.
Нет, Прим. Пожалуйста, не паникуй. Ты сама заварила эту кашу. Сама вызвалась на Игры. Тебя никто не просил. Вот теперь сиди спокойно, а не трясись, как несчастная овечка. Ну, подумаешь, дадут тебе один балл, и что? Надо было с Китнисс охотиться, а не отвары лечебные с мамой готовить.
Чтобы хоть как-то скоротать время, я начинаю напевать себе под нос нашу с Китнисс любимую песенку. Я пою ее три раза, а меня все еще не вызывают. Потом я пересказываю про себя все, что знаю о растениях, на всякий случай, вдруг еще лишний балл заработаю. Хотя, это вряд ли.
Потом я встаю и начинаю нарезать круги по коридору: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Пока голова не начинает кружиться. Пока сердце не начинает биться в нервных конвульсиях. Затем я вновь пою песенку, а когда уже пускаюсь в пляс от скуки, да и чтобы не умереть от ужаса, который все же меня охватил, по коридору разносится:
- Примроуз Эвердин!
Мне понадобилось целых две секунды, чтобы осознать, что мое имя действительно назвали. На деревянных ногах я шагаю к дверям.
«Ты справишься, - мысленно подбадриваю я себя. – Тебе не поставят единицу».
В тренировочном зале столько всего. Кажется, даже больше, чем на самих тренировках. Оружие, всякое разное, какое только бывает в мире, много баночек с краской, кисти… хм, неужто Пит ими пользовался? Много каких-то экранов, правда, я не знаю, для чего; а вот и любимый лук Китнисс. Любимые стрелы. Но мне все это чуждо. И совсем не нужно. Я ищу взглядом… рогатку.
Лица распорядителей такие неприветливые, суровые, усталые. На большом столе у них одни объедки да огромная чаша с пуншем.
Я неторопливо иду мимо стендов с оружием, миную стол с красками и кистями, обхожу веревочные лестницы. Где же она? Где эта чертова рогатка? Я наклоняюсь и рассматриваю весь имеющийся инвентарь. Уф, камень с души! Вот она!
Беру так называемое оружие и покрепче сжимаю в руках, пытаясь скрыть дрожь. Затем медленно разворачиваюсь и направляюсь к мишени. Я словно чувствую, как недоуменно переглядываются распорядители за моей спиной, и почти слышу, как они начинают шушукаться и гоготать. Я уже представляю, как они будут смеяться. И представляю, как возле моего портрета вращается единица.
«Не поставят».
Я подхожу к мишени. Отсчитываю четыре шага.
- Сенека, достаньте вина, а то совсем скучно, - слышу я голос какого-то мужчины на трибунах.
- Секунду, Кастор.
Какой-то шорох, потом переговоры, смех. Главный распорядитель Игр, мужчина со смешной бородкой, достает откуда-то огромную бутыль и начинает разливать ее содержимое по бокалам.
А я так и стою с этой несчастной рогаткой в руках. Хотя, мне это даже в радость. Пусть себе болтают, я могу и постоять.
Но тут, словно назло мне, распорядители умолкают. Вина так никто и не отпил. Они ждут моего выступления.
Повисает тишина. Такая, какая обычно бывает на Жатве. Дрожащими руками я прицеливаюсь. Выдыхаю. Давай, Прим. Ты сможешь. Ты сможешь.
Вновь смех и переговоры. Они что, специально? Я только настроилась. Так, все заново. Вдох-выдох. Вдох-выдох. На счет три, Примроуз. Ты сможешь. Раз…
- Сенека, вино просто замечательное! – доносится до меня, но я стараюсь не обращать внимания на голоса. - Где вы взяли такое?
- Президент Сноу презентовал его мне на Начало Игр.
- Великолепное вино! Просто замечательное! Что ж, я смотрю все равно никто особо не пьет… позвольте мне еще бокальчик.
Спокойно, Прим. Не волнуйся. Целься.
- Конечно, Кастор! Вот, держите.
Два…
Я напрягаюсь. Секунда. Вторая. Третья. И когда уже будет это «три»?
Чей-то странный громкий кашель вновь сбивает меня с толку.
Когда же ты сосредоточишься, наконец?!
- Кастор, что с Вами?
Ну, все. Или я стреляю сейчас, или так и останусь стоять здесь с этой треклятой рогаткой.
Три!
Попадаю прямо в яблочко. Но радоваться не спешу. Да и чему, собственно? Китнисс в моем возрасте уже давно кормила семью, продавая дичь, добытую, конечно же, ей самой, а я, глядите-ка, с четырех шагов попала камешком в цель.
- Кастор, что с Вами?! – вновь слышу я, но не придаю этому большое значение.
Так. Надеюсь, хоть кто-то на меня смотрит. Еще раз. Вновь прицеливаюсь.
Один. Два…
- Кастор, черт побери! Эй! Кто-нибудь! Помогите!
Рука с рогаткой опускается, а камешек падает на пол. Я поднимаю глаза на трибуны, где расположились распорядители Игр. Все чего-то бегают, руками махают. Вопят. На меня никто и не смотрит.
- Врача! Зовите врача! – слышу я.
- Что с ним?
- Не знаю! Он выпил вино и…
- Вот черт! Никто больше не пил вино?
- Никто не пил?
- Нет!
- Скорее же! Кастору плохо!
На трибунах суматоха. Я, ничего не понимая, пялюсь на полулежащего в кресле мужчину. Глаза его закрыты. Но ведь полминуты назад он разговаривал и пил вино вместе с этим… Сенекой. Что произошло?!
- Да кто-нибудь тут может помочь, черт побери?! – раздраженно кричит Сенека.
- Я могу, - слышу я чей-то скромный, тихий голос. И лишь спустя мгновение понимаю, что он был моим собственным.
- Что?! Ты? – морщится седой мужчина с кудрявыми бровями.
- Быстрее! – злится главный распорядитель. – Сюда! Иди сюда!
Я бросаю рогатку и взбираюсь на трибуны. Распорядители расходятся, образуя проход к лежащему без сознания мужчине. Я сажусь на корточки рядом с ним и щупаю пульс. Есть.
- Он отравился? – спрашиваю я, до сих пор не понимая, что делаю.
- Наверное! – нервно отмахивается Сенека. – Я не понял, что произошло!
Я не чувствую страха, находясь здесь, я ничего не чувствую, разговаривая с самим распорядителем Игр... я чувствую только то, что здесь человек. И ему нужна медицинская помощь.
Я заглядываю в глаза мужчины, приоткрыв веки, а затем сообщаю всем, что ему нужно вызвать рвоту.
- Это единственный шанс избавить организм от яда. Но сначала его нужно привести в чувство.
- Искусственное дыхание? – брезгливо буркает кто-то.
- Слишком рискованно. – Я мотаю головой. - Вдруг яд настолько опасен, что передастся другому?
Я беру мужчину за морщинистую сухую руку.
- Помогите уложить его так, чтобы язык не запал! Задохнется! А кто-нибудь ушел за врачом?
- Да, ушли за врачом, - Сенека проводит руками по лицу. – Отключите все! – командует он и плюхается в кресло.
- Его нужно тепло укрыть! – бормочу я, будто на себе ощущая, как яд распространяется внутри этого старика, как течет по его венам, отбирая жизнь. – Дайте что-нибудь!
Все начинают стягивать с себя кофты, пуловеры, кардиганы и пиджаки, а я накрываю этим умирающего Кастора. И вдруг глаза его открываются. В недоумении пялятся на меня.
- Все в порядке? – зачем-то спрашиваю я.
Мужчина молча вращает зрачками и тяжело дышит.
Все сгрудились вокруг него.
В эту же секунду в зал влетают санитары с носилками, укладывают молчащего Кастора на них и так же стремительно исчезают. А я остаюсь сидеть на том же месте. И сижу еще секунд двадцать, постепенно осознавая, где я и кто рядом.
- Можешь идти, Двенадцатая, - небрежно бросает Сенека, разбирая кучу одежды на полу. В его голосе хорошо заметно презрение, даже отвращение. Будто я не такой же человек, как он, а какой-то вонючий плешивый пес.
- Я же… - я бросаю недоуменный взгляд на рогатку, которая лежит на полу почти возле мишени.
- Свободна, Двенадцатая!
Я вскакиваю и испуганно несусь к выходу, чувствуя, как сердце уходит в пятки.
Что это было?! Каких баллов мне ждать, если я даже толком не постреляла?
Один плюс – все уже позади. Сейчас скорее к Питу. Ничего не надо, просто прижаться к нему, спрятаться ото всех за его спиной и сидеть. До самого вечера.
До той минуты, когда будут объявлять результаты.
* * * * *
Какая-то странная смесь страха, разочарования и тоски по дому заставила меня убежать из гостиной, упасть на кровать и заплакать. Впрочем, теперь, когда арена так близко, частые слезы и истерики меня не удивляют. И Пита не удивляют. К слову, он сам однажды плакал.
Я зашла к нему, чтобы пожелать спокойной ночи, а он сидел, упершись лбом в колени. «Пит, спокойной ночи», - прошептала я. А он поднял глаза, красные, как у вампира, улыбнулся через силу, и, сглатывая слезы, ответил: «Сладких снов, Примроуз».
Он даже не старался спрятать слез. Не боялся показаться слабым. Но ведь я знаю, что он не слабый. Ни капельки не слабый. И я уважаю его за это. Хотя, если честно, я уважаю его за всё.
Я ведь только сейчас осознала весь тот ужас, который поджидает нас (!) там, на Играх. Все время голову мою терзали такие мысли: «А что если все погибнут, а останемся только мы с Питом? Что тогда делать? Разумеется, мой напарник скорее сам умрет, чем причинит мне боль, но я не хочу, чтобы он умирал. Не хочу. Не хочу, чтобы он жертвовал собой. Я этого не достойна. Когда-нибудь я скажу ему. Я пока не знаю, когда, но скажу. Обязательно. Я не представляю, как можно жить, зная, что твой друг погиб из-за тебя. Как можно смотреть в глаза его знакомым, родителям, которые знают, что их Пит заплатил своей жизнью за то, чтобы какая-то никчемная девчонка из Шлака вернулась домой.
Это немыслимо.
- Примроуз! – как это обычно бывает, в мои размышления врывается крик из реальности и выпихивает меня из них наружу. В эту ужасную, страшную действительность. - Ты собираешься ужинать?
Это Эффи. Ее писклявый слащавый голосок не узнать невозможно. Я встаю, вытираю слезы рукавом джемпера, делаю глубокий вдох, чтобы голос не дрожал, и отвечаю:
- Собираюсь!
- Поторопись, ведь мы ждем тебя! Не показывай свою невоспитанность, покажи лучше пунктуальность!
Я корчу Эффи рожицу и мысленно обзываю ее занудой. А потом умываюсь и выхожу на ужин.
- Наконец-то, - буркает Хэймитч, одаряя меня одним из самых его недружелюбных взглядов. – Присаживайся, солнышко, кушай. Смотри не подавись.
Я киваю ментору, который принимается откупоривать бутылку с алкоголем, и сажусь между ним и Питом.
- Прим, через час уже объявят результаты, - шепчет мне напарник.
Я не могу заставить себя посмотреть на Пита. Глядеть на него сейчас – это то же самое, что и смотреть на слепящее солнце. Больно. Чтобы не делать этого, я хватаю со стола вилку и разглядываю в ней свое отражение.
- Я помню.
- Волнуешься?
- Немножко, - вру я. – А ты?
На самом деле я не волнуюсь. Я боюсь. До смерти. Но я не обращаю внимания на господствующий надо мною страх, потому что… я боюсь почти всегда. И всего. Со временем к этому просто привыкаешь.
- Как ни странно, но нет, - улыбается Пит. - Думаю, что пятерку я точно заработал. Может, даже что-то повыше.
- Хорошо, что не волнуешься, – ворчу я, разделывая ножом кусок жареного мяса. Оно мне изрядно надоело, потому что никак не хотело разделываться. Ох, уж эти ножи и вилки! Ну почему нельзя есть руками?! Выдумают какую-то чепуху. Делать им, что ли, нечего? Дома мы всегда ели руками. Потому что для нас главное – сама еда, а не какие-то дурацкие правила, которые придумали от скуки. Я бы наплевала на них, но тогда Эффи взбунтуется.
Сразу после показательных выступлений, когда мы вернулись к себе, Пит рассказал мне, что там он замаскировал себя под дерево. «Судя по лицам распорядителей, им понравилось», - пожал он плечами. А я не смогла рассказать, что попала из рогатки в мишень всего лишь раз. Не смогла рассказать, что почти все выступление просидела там, на трибунах с отравившимся мужчиной. Не знаю, почему не смогла. Наверное, это прозвучало бы так абсурдно для Пита.
Весь оставшийся час я только и делаю, что трясусь, мысленно успокаиваю себя и помимо собственной воли представляю, что возле моего портрета вращается цифра один. Мне ведь поставят единицу. Как пить дать. А что я еще заслужила? Разве что двойку. И то вряд ли.
И вот мы собираемся перед экраном. Все. Я, Пит, наш ментор, Эффи, Цинна и Порция. Все с искрой надежды в сердце. С волнением, ярко выраженным на лицах.
- Надеюсь, удача окажется на нашей стороне, - икает подвыпивший Хэймитч.
Больше никто не проронил ни слова.
- Как вы знаете, - начинает Цезарь Фликерман, - после трех дней внимательного наблюдения за трибутами, им выставляются оценки от одного до двенадцати.
Вот оно – это дурацкое чувство, когда сердце начинает болеть от страха. Вернее, не болеть, а как-то съеживаться. И внизу живота все стягивает, словно узел образуется. Даже согнуться не можешь. А про трясущиеся руки я вообще молчу…
Ведущий что-то говорит, говорит, смеется, демонстрируя всем свои белоснежные зубы, а я не слушаю, потому что оглохла от ужаса. Со мной часто такое бывает.
Слух возвращается ко мне лишь тогда, когда Цезарь называет имя парня из Первого Дистрикта.
- Итак… Дистрикт-1. Марвел. Девять баллов.
Ничего себе. Профи, а всего девять. Я думала, что они как минимум десятку получают…
- Диадема. Десять баллов.
Ну вот, другое дело.
- Катон…
Я вижу на экране здоровенного парня из Второго. Тот, что все время пялится на нас с Питом. Тот, что убил меня в одном из моих кошмаров.
Лицо его имеет резкие черты, в какой-то степени даже красивые, но глаза… Глаза холодные. Такие холодные, что я покрываюсь мурашками. В глазах этих нет жизни. Есть только жажда смерти.
- …и его баллы: десять.
Внезапно рука Пита оказывается на моей, трясущейся. Он даже не глядит в мою сторону, но я и без этого понимаю: он подбадривает. Мысленно шепчет, что все будет хорошо.
Я не помню, что было дальше; кажется, рыженькая девочка из пятого получила пятерку, моя ровесница семерку, а огромный мускулистый парень из ее же Дистрикта девятку. Да это вообще неважно.
Важно то, что сейчас очередь Пита. А потом моя.
- Дистрикт-12. Пит Мелларк…
Рука Пита крепче сжимает мою холодную ладошку, но тут же ослабляет хватку: он получил восьмерку.
По комнате разносятся радостные вопли стилистов и Эффи.
- Как хорошо! Хорошо! Восьмерка – это очень хорошо! Браво!
А Хэймитч лишь улыбается и добавляет:
- С этим можно работать, Мелларк. Ты молодец.
Ну что ж, Пит действительно молодец. Я не могу ему сказать это сейчас, потому что нахожусь в состоянии, похожем на кому. Осталось мгновение, и скажут мой балл. Тут уж не до поздравлений.
Мой балл.
Все вновь замолчали и уставились на экран.
- Примроуз Эвердин.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Сердцебиение отдает в ушах. Как же мне страшно. Пальцы ног холодеют, и я испытываю сильное желание укутаться одеялом, залезть в него с головой и не высовываться. Я сжимаю руку Пита настолько сильно, насколько позволяют мне мои девчачьи силенки, но через мгновение вовсе отпускаю ее.
Нет, не от облегчения.
От удивления.
Потому что вижу, как возле моего портрета вращается… десятка.
* * * * * *
Колючая темная ночь навевает тоску. Не спится. Наверное, это уже вошло в привычку. Холодная простыня и мягкое одеяло напоминают мне дом. Не знаю, почему. Может быть, просто скучаю.
Пит сегодня не зашел пожелать спокойной ночи. И мне грустно от этого. Я знаю, я видела по его глазам – ему было завидно. Хоть мой напарник и не говорил этого, но я уверена. На все сто процентов. Когда назвали мой балл, Пит был обескуражен. Впрочем, как и я. Я совсем не ожидала такой оценки. Для меня пятерка бы была просто чудом, подарком судьбы, а здесь десятка.
Все получилось неправильно. Не я должна была получить такой балл, нет. Его должен был получить Пит. Хотя… Пит заслуживает большего. Ему и двадцатки было бы мало. Если бы я была распорядителем, я бы поставила ему все сто. Мне ничего для него не жалко. А они пожалели. Зато мне, девчонке, которая даже не умеет держать в руках рогатку, они вручили целых десять баллов. А зачем? Зачем мне эта десятка? Я все равно умру в первый же день. А Пит старался, раскрашивал свое тело под кору дерева, но получил за свой талант всего лишь жалкую восьмерку. Хоть все твердили, что это очень даже неплохо, Питу обидно. Я-то знаю.
Но ничего. Если у меня появятся спонсоры и если я, разумеется, еще буду жива, то отдам своему напарнику все, что мне будет от них приходить.
А если распорядители поставили мне эту высокую оценку лишь за то, что я якобы спасла того мужчину, то они немного… переборщили. Я вовсе не спасала его, а лишь укрыла потеплее, чтобы отравленный алкоголь не до конца забрал все тепло из организма. Не сделай я этого – ничего бы не изменилось. Настоящие врачи прибыли быстро, он не успел бы замерзнуть или… умереть. Поэтому я действительно ничем не заслужила эту десятку. Ничем! И все поймут это, когда планолет будет забирать мое вялое холодное тело в первый день Игр.
Дверь в мою комнату отворяется с протяжным скрипом.
Я вздрагиваю от неожиданности и, думая, что это сквозняк, который все время шныряет по коридорам, вновь утыкаюсь носом в подушку.
Но это не сквозняк.
- Ты не спишь? – шепотом спрашивает Пит.
- Нет, - бросаю я в темноту, стараясь найти глазами напарника. – Где ты?
Парень на цыпочках крадется к кровати, садится на край, и я, наконец, могу разглядеть его лицо.
- Что, опять не спится?
- Снова, - вздыхаю.
Пит чем-то шуршит, и через секунду на моих коленях оказывается лист бумаги с какими-то черточками. В темноте ничего не различить.
- Прости, что сразу не зашел к тебе, - говорит Пит. Я, хоть и толком не вижу выражения его лица, каким-то мистическим образом чувствую, что он улыбается. – Я рисовал. Тебе.
Я протягиваю руку до тумбочки и включаю ночник. Оказывается, на этом листе вовсе не черточки. А портрет. Какой-то девчонки.
Мне не понадобилось и секунды, чтобы узнать в ней себя.
- Тебе нравится?
Все черты моего детского лица с такой точностью и с такой аккуратностью прорисованы, что от восхищения я теряю дар речи. Глаза. Нос. Линия губ. Волосы. Я словно в зеркало смотрюсь.
- Это… это просто восхитительно. – Выдыхаю я.
- В реальности еще восхитительней, - напарник заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос.
Я смущенно прячу глаза.
Надо сказать ему. Надо сказать, что я всего этого не заслуживаю.
- Прости меня, Пит.
- За что?
- За то что я получила больше баллов, чем ты.
Лицо Пита вытягивается.
- Что за глупости! Прим, что за глупости? Ты честно их заработала. Ты молодчина. Ведь попасть в цель десять раз из десяти – это… довольно неплохо.
- Я попала в цель лишь раз, - шепчу я, разглядывая свою нарисованную улыбку.
- Как?
- Я все выступление просидела на трибунах. С распорядителями.
- Зачем? – глаза Пита становятся все шире и шире, а голос все громче и удивленней.
- Там был мужчина. Он отравился, ему нужна была помощь, и… - путано начинаю я. – Они поставили мне такой высокий балл только потому, что я спасла одного из них. Вернее… даже не спасла, просто укрыла потеплее и посидела с ним, пока настоящие врачи не подошли.
- Прим… – мой напарник в ступоре. – Ты спасала распорядителя?
Мне стыдно перед Питом. Я получила эти баллы ни за что. Их поставили от балды. А он, как и все остальные, заработал их честным трудом.
Он сидит, шокированный, смотрит в одну точку. Я не знаю, что мне отвечать, просто киваю.
Пит недолго молчит. Потом улыбается.
- Ты такая храбрая. Знаешь, я бы даже подойти к ним не осмелился бы. Это же… распорядители.
- Я сама не понимала, что делала.
- Прим. Они не ставят баллы просто так. Если сказали, что у тебя десятка, значит, ты действительно заслужила такую оценку. Значит, они поняли, что ты из себя представляешь. Что ты храбрая.
Я хочу заспорить, но Пит резко прижимает палец к губам и говорит:
- Поздно уже. Давай-ка ложись спать. А то сейчас Эффи прибежит откуда-нибудь и завопит что-нибудь в духе: «Чего расшумелись!? Какие могут быть разговоры в три часа ночи?! Ну-ка быстро спать! Ну что за манеры!»
Я начинаю звонко смеяться. Пит, чтобы заглушить мой громкий смех, наваливается на меня сверху и прижимает руку к моему рту. А потом смеется сам, уткнувшись лицом в подушку. Мы смеемся оба, без остановки, около двух минут. Когда, наконец, успокаиваемся, Пит заботливо укрывает меня одеялом, выключает ночник и, находясь уже возле самых дверей, почему-то останавливается.
- Спокойной ночи, - шепчу я ему, не понимая, чего он стоит.
- А хочешь, я тебе спою? – вдруг предлагает мой напарник.
Конечно же, я хочу. Просто стесняюсь просить. Он вновь возвращается ко мне и начинает петь. Он поет мне в третий раз; все его колыбельные разные. Наверное, он сам их придумывает. И мне нравятся его песенки. Они такие… успокаивающие. И сразу клонит в сон. И сразу хочется улыбаться. Даже не смотря на то, что впереди Игры.
Веки слипаются, я постепенно проваливаюсь в сон.
Последнее, что я слышу, прежде чем уснуть:
- Спокойной ночи, маленькая Прим. Помни: я всегда с тобой.
