2Сохатый как-то сказал, что из-за «страсти к луне» и впридачу от излишней правильности мой череп слишком толст и потому до меня доходит «иногда дольше, чем до Хвоста». Через примерно полминуты кропотливого анализа бессвязной реплики внутри становится очень, очень скользко и холодно.
– Сириус…
– Заткнись, Лунатик. Мне чхать на всё, что ты имеешь сказать. Хотел сокровенного знания – получи и радуйся! Доволен?! А теперь вали, если тошнит, и не показывай рожи, пока не проблюёшь!!
Он неподвижен, как под Петрификусом. Так, здесь поможет только одно.
– Акцио, огненное виски! – бурчу я. Да, вот это правильно. Супротив душевных терзаний хороши только драконовские меры. Так же поступил бы Джеймс.
Джеймс. Мой лучший друг.
Наш лучший друг.
Тихо ругаюсь. Редкое дело, правда, по сравнению с Сириусом я просто наивный шестилетка, услышавший пару слов от папы, взорвавшего котёл.
Сириус. Мой лучший друг.
Наш лучший друг.
– Я любил её, – выдыхает Сириус. – И Джеймс ни черта не видел. – Он так сильно сжал горлышко новой бутылки, что хрупнуло. Вскакиваю, красные дорожки прочерчивают запястье Блэка. Он молча выдирает из ладони самый крупный осколок. Поднимает глаза. – Не смотри так, до полнолуния ещё восемь дней. Удивляешься, как я мог предать лучшего друга? Но ты же не удивился, когда все сочли, что я был Хранителем Тайны?
– Сириус… – Пытаюсь вдохнуть поспокойнее, глядя, как он проводит палочкой над раной, как поблёскивают выпадающие стёклышки. – Ну и что дальше-то? Если никому это не принесло вреда, если Джеймс ни о чём не знал, о каком предательстве…
Ещё прежде, чем я закончил вопрос, в голове зажёгся свет. Мутный-мутный свет.
– Проблема, дружище Лунатик, – Блэк поднял голову, сверкнули клыки, – заключалась в том, что Лили… Лили обо всём знала, – заканчивает он сдавленно. – И… и была этому рада.
В очаге хрустит. Где-то над нашими головами проехал автомобиль, истошно взвыла сирена.
Вдруг понимаю, что невыносимо хочу напиться в дым.
– Ты… уверен?
– Люпин, Люпин, дружище, – он улыбается жутко, как сквозь слёзы, но глаза сухие, – кажется, я уже сказал, что думаю о твоих соображениях по части чувств. Тем более что сам я никогда не понимал всего этого до конца.
Вполне верю, дружище. Ты прост, как палка. Если дружба – так всегда. Если любовь – то и после смерти. И что самое скверное – это я начал понимать ещё в школьные времена – ты просто не можешь не быть кому-то преданным. Тебе жизненно необходим кто-то, кому ты будешь верен, кого ты сможешь защищать и любить, не прося ничего взамен.
Вероятно, поэтому ты – собака.
– Я не верил. Не хотел. Не отказался, даже когда Джеймс попросил быть шафером. Потом-то я узнал, что это её идея. Я понял, что пропал окончательно, безвозвратно, когда увидел её в белом. С ним. Прежде как-то справлялся. У меня тогда возникло дикое желание… посмейся, Лунатик!.. плюнуть на всё, превратиться, положить голову к ней на колени и так и остаться. И потом я много раз мечтал стать их псом… просто псом дворовым, самой обычной хозяйской псиной. Но зато я был бы возле неё. Я бы её защитил… Ты знал, – он говорит быстро, судорожно, как обычно читает заклинания, – ты знал, Лунатик, что он не защищал её тогда? Второй этаж разнесло, но я нашёл его тело на первом… а палочка валялась на диване. Он даже не сражался… Он не думал, что угроза р-реальна, никогда!
– Джеймс всегда был безрассуден, – соглашаюсь зачем-то.
– Он не любил её, – хрипло продолжает человек-пёс. – Никогда не любил по-настоящему. Мечтал просто добиться… получить, как Кубок Квиддича. Она была его мечтой. Он был влюблён. Люпин, знаешь, какая разница между любовью и влюблённостью?!
Молчу. Сам понял не так давно.
В школьные годы казалось, что все мы немножко влюблены в Лили. Единственная девчонка, посвящённая в большую часть мародёрских секретов. Симпатичная, принципиальная, упрямая, кусачая, смеющаяся задорнее всех на курсе, да к тому же волшебница каких поискать. Даже «бледная моль» Малфой сворачивал голову в её сторону, про преподавателей и не говорю (особенно мужеского пола). Питер краснел и запинался в её присутствии, лапы вытирал об мантию, я начинал говорить слишком длинными и запутанными фразами, беспрестанно поправляя волосы, Джеймс был вообще безнадёжен, как Эйфорийного эликсира упившийся. Но Сириус… Я видел, что он воспринимает её как часть Поттера. Для него они были «Лили-и-Джеймс», он единственный из нас мог спокойно разговаривать с ней и даже объяснять её недовольство Сохатому – в любой ситуации. Всегда спокойный, уверенный, в меру ироничный. Идеальный друг.
И вот это жило внутри него столько времени?
– Ты знаешь, что в основе настоящей любви – доверие? Доверие и дружба. – Он говорит тихо, как с самим собой. Двенадцать лет молчания, а сколько прежде? – Не страсть – она приходит и уходит. Не восхищение и желание – они тоже временны. Доверие. Она доверяла мне. А я не видел повода быть с ней нечестным. Вы все заикались и тряслись, на тебя было просто жалко смотреть, Римус, я всё ждал, когда ты рехнёшься, как и Джеймс… а в результате рехнулся я сам. Ты вылечился, а я сбрендил. Ещё больше, чем наш олень. Сбрендившая блохастая псина. – Он схватил бутылку.
Молчу. Не понимаю, не могу понять! Это же Блэк, мой старый приятель, у него слово «поклонницы» вызывает тошноту, хотя в абстрактных формах к женщинам относится вполне неплохо…
– Башка пошла кругом с самого начала, наверное, ещё с распределения… не знаю. Не помню. Как будто она была всегда – а того, что было до неё, просто не существовало… Я как… просыпался, когда она была поблизости. Поттер подрывался, как олень во время гона, а я просто… чувствовал резче и ярче, мысли были чётче и необычнее. Я держался. Списывал на её личность. И не обращал внимания на… очевидные признаки. Симптомы, если хочешь. А вот когда за ней начал ухлёстывать Джеймс, стало доползать, что всё куда хуже и сложнее, чем казалось. Я пытался вызвать в себе отвращение. Помнишь, как он трепался по ночам?
А как же. Нормальные речи нормального подростка, переполненного гормонами и самоуверенностью. Те речи оскорбляли мой слух, но я помалкивал, а Сириус с очень ленивым видом только время от времени вставлял замечания типа: «Сохатый, развратный придурок, с такими идейками подвали к Мальсиберу», «Уже жалею бедную девочку, суккуб лохматый», и «Что ты в ней нашёл, во имя подштанников Мерлина?» Только незадолго до падения Тёмного Лорда я сообразил, что никогда не слышал и не видел кого бы то ни было, смахивающего на подружку Сириуса. Какие-то слухи, трёп, фантастическая по неправдоподобности брехня – и полный пофигизм самого Блэка. Великолепное пренебрежение к ордам поклонниц с приворотными зельями в рукавах, без всяких мановений палочки трансформирующееся в галантность и учтивость, что пробуждали у девиц слабость в коленках и чарующий румянец. И презрение, и джентльменство имели весьма нерегулярные проявления разной степени интенсивности. Но практически никогда не направлялись на кого-то конкретного. Романтические отношения – в любом виде – вызывали у Бродяги исключительно скуку и уныние почище, чем история магии.
– Я стал подозревать, что крепко вляпался. О-очень крепко. Тогда, курсе на шестом, начал общаться с ней. Чтоб с головой договориться. И только увяз глубже. Ты же помнишь, она тогда уже не путалась с Нюниусом, а Сохатый стал вести себя осмотрительней. Ну а со мной она почти никогда не шла на конфликт, только если Джим слишком уж перебарщивал, но тогда доставалось даже тебе. Мы… наверное, подружились. Как-то незаметно. Её доброжелательное, да что там, доверительное отношение просто убивало. Ни презрения, ни насмешки. Доверие. Зараза. – Бутылка летит в стену, липкий звон – и золотистая жидкость течёт по закопчённым кирпичам. – И вот как раз когда гордый, как петух, Джеймс вернулся с той свиданки, на которой впервые зашла речь о совместной жизни… я сообразил, что попал как тот лис, который думал, что влез в курятник, а угодил на псарню. Пойми, Лунатик. Проблема была не в Джеймсе. Когда он ухлёстывал за Прюитт, Макдональд, Вэнс и кем там ещё, он был смешон, а девчонки ещё смешнее. Проблема была только в ней. Даже если бы не Джеймс… зараза, всё осталось бы так же, уверяю тебя. Я просто не мог променять доверие на… хрен знает что. Я ни черта тогда не понимал. Впрочем, теперь понимаю ещё меньше.
Он помолчал.
– Потом было всё паршивее и паршивее. После их свадьбы я себя не помнил несколько дней. Ходил по стенам, а от этих двоих, заперевшихся в коттеджике, ни звука, ни строчки. К тому же я начал дико скучать по Джеймсу. По этому психу, который получил её и должен быть счастлив. По психу, оказавшемуся смелее, чем я. Психу, понятия не имевшему, что такое доверие в любви. Когда я снова увидел её и мы на пятнадцать секунд остались без Джеймса, она сказала, что скучала без меня. Этого хватило, чтобы башню свернуло напрочь. Хорошо хоть Сохатый тут же вернулся.
Он сплюнул на пол.
– Послушай меня, Лунатик, и не криви морду. Я её в жизни пальцем не тронул. Да при «внимательности» Джеймса с ней мог быть кто угодно, хоть тот же Снегг. Если бы она его подпустила. Но я никогда не думал… я не хотел, Лунатик, клянусь чем хочешь!!
Он почти рычит. Молчу. Не приходит ни единого уместного вопроса или комментария. Наконец отваживаюсь:
– Почему ты сказал, что она… ну… что она была рада…
А ещё говорят, что василиски три года как перевелись! Дикое пламя в тёмных глазах, живое безумие. Животное.
– Потому что я это знал.
В камине ворчит огонь. Так, дружище Люпин, ещё немного – и начнёшь задавать совершенно бредовые вопросы в стиле: «Она сама тебе сказала?»
– Акцио, огненное виски!
– Бесполезно, – бурчит Блэк, – последняя. Пива бы, да месяц как кончилось, а Кикимер всё пропадает куда-то…
Молча лезу во внутренний карман мантии.
– Ну ты скотина, Лунатик, – невесело ухмыляется Бродяга. Непочатая бутыль сливочного пива стукнула о столешницу. – Может, скажешь наконец, зачем пожаловал?
Как иногда помогает троллья тактичность! Ни жалости, ни вопросов. Просто настырное ожидание – когда ж его проймёт и сам скажет. Так обычно поступала с нами Лили.
Лили.
Наша сестрёнка-Мародёрка.
Жена Джеймса.
Мать, обеспечившая нас оружием против Волан-де-Морта.
Чего ещё я о ней не знаю?
– Лили… – Имя будто царапает ему горло, протяжный, надсадный кашель – наследие Азкабана. – Лили… была честной с Сохатым. Она любила его. Зараза, как его можно было не любить, тем более после всего, что он ради неё вытворил? Я бы её разуважал, ха. И ты тоже. Но… – снова лоб упирается в ладони, локти ткнулись в стол, бутыль дрожит, ловлю, – но… Она любила его за отношение. – Он давится словами. – Любовь за любовь.
– Это ненастоящие чувства. – А, Мерлиновы бастарды, кто меня за язык тянул?!
– Получи «превосходно»! – сардонически хмыкнул Блэк. И тут же – рык: – Влечение, драть меня всем горгульям, их связывало только влечение! Этот… – никогда в жизни я не слышал в адрес Джеймса таких слов, даже от Снегга, – он хотел её, Римус, я тебе уже сказал! Лохматый, похотливый, самовлюблённый… Кому сказать, что я считал этого… – то же самое выражение, – своим другом! Меня тошнило от его высказываний, шуточек и замечаний. Меня, Лунатик, Сириуса Блэка, которого вся школа за глаза называла Дон Жуаном с гаремом!
Мутный свет в голове слегка очищается.
– Так ты поэтому… о тебе так говорили потому, что ты сам создал…
– Плевал я, кто и что трепал за моей спиной. Мне не нужна была вся эта ерунда. Гормоны прыгали у Питера, у тебя, у Джеймса вообще никогда не успокаивались, а я… мне было всё равно. На всё это. На всех, кроме неё. У меня никого не было, слышишь, Римус?! Никого!! Кроме неё.
