1Казалось, Сириусу понадобилась целая вечность, чтобы упасть.
(Гарри Поттер и Орден Феникса, глава 35; перевод Росмэна)
Каждый визит в штаб-квартиру Ордена Феникса в последние полгода становится для меня мучительным. Не из-за всё возрастающей сложности заданий Дамблдора. Не из-за Тонкс – хотя она регулярно как нарочно торчит тут, словно зная, когда появлюсь. Не из-за Молли – она, кажется, давно меня раскусила и не упускает случая «вспомоществовать» или «не мешать». Даже не из-за неуничтожимой, неизживаемой захламлённости и запущенности дома, эльфих голов, брюзжания Кикимера и воплей безумного портрета. Нет, оборотень Римус Люпин слишком дипломатичен для того, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
Причина, по которой словосочетания «площадь Гриммо, 12» и «штаб-квартира» превратились в постоянную зубную боль, куда менее тривиальна.
Звать причину Сириус Блэк.
Входная дверь щёлкает и клацает замками и запорами, охранные заклинания на секунду слабеют, я вхожу. Вдохнув ковёрной пыли, с трудом подавляю кашель. Очевидно, Кикимер и не пытается преодолеть презрение к новому хозяину и полчаса уделить уборке, чтоб хоть не задыхаться самому.
Дом оглушает тишиной. После гудения и рыка автомобилей, человеческих разговоров, шелеста ветра и листьев семейное гнездо Блэков кажется могилой. Неудивительно, что владелец, вынужденный месяцами сидеть взаперти, потихоньку сходит с ума.
«Нет, нельзя так, – приходится одёрнуть себя неведомо который раз. – Он твой друг. Если бы Джеймс рехнулся, ты бы всё равно любил его, верно? Ты не вправе осуждать. Сам был таким же. Даже хуже.»
Впрочем, по мере спуска в кухню уверенность потихонечку тает. Как и всякий раз, когда я прихожу сюда.
Запах сливочного пива, огненного виски, бренди и ещё какой-то пакости оглушает ещё в коридоре, но по мере продвижения к кухне становится непереносимым. Со вздохом вытаскиваю палочку. Но ещё до того, как деревянное остриё завершает движение, нога попадает в некую металлическую ёмкость.
От грохота и звона я дёргаюсь, как если бы наступил на плащ дементора. Однако звон миски утих, а дом не отзывается. Скверно.
– Сириус? – неуверенно зову я. Сухая, сиплая тишина.
Приходится осторожно спускаться. Да уж, до посуды на ступенях ещё не доходило.
Чары освежили воздух на лестнице, но снизу начинают просачиваться новые струйки алкогольной вони. Чихаю. Как его собачий нюх это выносит, если и мой, приглушенный человеческой формой, в ужасе?
Кухня обдаёт дивным амбре спирта, старых тряпок, каминного дыма и псины. Длинный стол и липкий пол завалены грязной посудой, стеклянными осколками, костями. Сидящий за столом спиной ко мне человек глядит в закопчённую кирпичную стену. Длинные чёрные волосы спутаны, сношенная одежда усеяна грязными пятнами.
В дальнем конце кухни стрекочет обвалившимися поленьями закопчённый очаг.
– Здравствуй, Сириус, – осторожно выдыхаю я.
– Здорово, – хрипло отзывается человек. – Выпьешь?
– Нет, спасибо. – Обхожу стол.
– Зачем тогда припёрся? – Полупотухший очаг стреляет искорками. – Видишь ли, я что-то сегодня не очень гостеприимен. Привечать, понимаешь ли, нечем, да и выпивка кончается. Так что меня мучит нестерпимое желание указать тебе на дверь.
Я скрипнул старым стулом, устраиваясь против хозяина. На него без отвращения не поглядел бы, наверное, даже крестник. Длинные тёмные волосы падают на худое лицо, на затылке солидный колтун, запавшие глаза мутны, как у Наземникуса, стойкий запах перегара, не меньше чем недельная небритость. Костлявые пальцы сжимают бутылку бренди. Пожалуй, я в худшие годы так не опускался. Да, в моих обносках не придёшь на собеседование в Министерство магии, в волосах полно седины, а лицо измождённое, как у тяжелобольного, но я никогда не выглядел, как…
– Свинья, – бормочет хозяин. – Свинья же, верно, Лунатик?
– Нет. – Я подавил дрожь. – Просто… Бродяга.
– Заткнись.
Человек шумно отхлёбывает из полупустой бутылки тёмного стекла. Да, на собачьи повадки и впрямь не очень похоже.
– Так с чем пожаловал? Неужели Дамблдор наконец забеспокоился, что я превращаюсь в свинью? Или у Молли очередной приступ заботливости? Или…
– Нет, дружище. Просто надо где-то переждать день, не по улицам же…
– Зараза. – Человек откидывается на спинку стула, дерево негодующе повизгивает. – До какой кондиции надо дойти, чтобы переться было некуда, кроме как сюда?
– Ты пьян, – спокойно обрываю я. Очаг на том конце кухни стрекочет в знак согласия.
– Сто очков Гриффиндору! – Сириус Блэк сипло смеётся, как будто лает. – И Орден Мерлина за выдающееся открытие в области человеческой психики. Да, я пьян. Как Наземникус и Джеймс вместе взятые. И даже не первый день. Удовлетворён? Или собираешься открыть ещё какую-нибудь столь же очевидную истину?
Ты не просто пьян, добавляю про себя. Ты не просыхаешь уже с неделю. Такого не устраивал даже Джеймс в юности. Кажется, по-магловски это называется «запой». Дора говорит, у Теда по молодости тоже случалось, пока не женился.
Дружище, что с тобой творится?
– И не надо задавать дурацких вопросов. – Запущенный волшебник снова впивается в бутылку. – Прекрасно знаешь, в чём дело. Можно думать, не от тебя слышу постоянно: «не выходи», «опасно», «увидят», «поймают», «узнали». Да, я в курсе, что только мешаюсь, – выплёвывает слова, – от меня нет пользы, и все ждут не дождутся, когда смогут избавиться от убийцы и вонючего предателя так, чтобы получить ещё и дом, чтоб держать в нём свой…
– Сириус! – Это уже чересчур. Отчаянье отчаяньем, алкоголь алкоголем, но никогда, никогда Сириус не…
– Прости. – Видимо, я слишком изменился в лице. Бутылка глухо стучит о стол. – Прости, Лунатик. – Очень тихо: – Я действительно свинья.
– Ты не свинья. Я никогда не стану думать о тебе так. Но пить уже хватит.
Смешок. В стрекочущий камин через всё помещение летит пустая ёмкость. Там, похоже, уже целый винный погребок. Точнее, то, что от погребка осталось. Человек поднимает с пола следующую початую бутылку.
Что с тобой творится, Блэк?
Молчание. Долгое, долгое молчание, прерываемое шумными глотками.
– Не задавай дурацких вопросов.
– Сириус… – Надо, надо что-то сказать. За этим я здесь. – Объясни хотя бы мне, что происходит. Почему ты топишь себя в этой отраве. Почему не отзываешься на послания Дамблдора. Почему…
– Сказал, не задавай дурацких вопросов. – Блэк шумно чихает, взмётывается чёрная грива. – Ещё немного – колдану Империо, больно смахиваешь на переодетого Альбуса или Молли.
Неловко улыбаюсь. Да, моя троллья тактичность, маскируемая барсучьей невнимательностью, ещё Джеймса смешила. Ну а у Сириуса всегда вызывала жалость.
– Лунатик. – Он обречённо вздыхает, видя мою улыбку. – Не ухмыляйся так, лучше скажи. Вот когда ты понял, что у тебя с головой по части Доры слишком плохо, что делал?
Да уж, удивительно логичный и своевременный переход. Впрочем, в юности пьяный Сохатый метался от нежности к кошкам в алхимическую философию и обратно раз в минуту, и мне даже удавалось поддерживать беседу.
С пьяным Блэком беседовать несколько проще и уж точно куда безопаснее, чем молчать. Дольше проживёшь. Что ж, попробуем ответить.
Никто, кроме Сириуса, даже Джеймс, задать подобный вопрос мне в жизни бы не посмел. Джеймс о таких вещах просто не задумывался, ну а я бы с совершенно непроницаемым лицом солгал любому, кроме этих двоих.
– Недели две избегал её, – припомнил я. – А потом смирился. Но не пил и не стал бы пить ни за что.
– Ещё скажи, что твой нежный организм не вынесет такого надругательства, – хмыкает Блэк, поднимаясь. – Зараза, никак бренди кончилось… Кикимер! Кикимер, сожри тебя горгулья!! Скотина, опять небось шныряет наверху… Акцио, огненное виски!
Дверца кладовки распахнулась, воздух пропорола новая бутылка. Вздыхаю, вздох награждает злой высверк тёмного глаза. Сунув палочку под рубаху, Бродяга бесцеремонно отбивает горлышко кулаком.
– А вот теперь включи воображалку. – Он тяжело садится передо мной. – Для удобства представь, что тоже заложил за ворот, и вообрази. Дора мертва. Погибла много лет назад. Из-за тебя. Потому что ты побоялся за свою блохастую шкуру. И за лучшего друга. Погибла. И сделать ты теперь не можешь нич-чего. Ни хрена.
– Сириус, дружище. – Дотягиваюсь через стол до его пальцев, сжатых на бутылке. – Мы об этом говорили множество раз. Дело не в тебе. Дело в Питере. И во мне, раз уж на то пошло. Мы все слишком доверяли друг другу. В этом наша сила и слабость, но винить себя из-за этого – то же, что обвинять свою голову в том, что на ней два уха, а не четыре. То, что мы были способны доверять друг другу даже тогда… и способны сейчас… наверное, самая большая ценность, которая только…
Сириус лихо ругается. А, вот откуда Кикимер знает такие чарующие магловские выражения.
– Джеймс доверял мне. Они все доверяли. – Он запрокидывает бутылку, виски течёт по подбородку и кадыку. – Они доверяли мне, ты понимаешь, Лунатик?! А я…
– Приятель, перестань. Мы тысячи раз обсуждали это. И даже приняли определённое решение. Забыл?
– Ни хрена я не забыл. – Блэк сочно плюёт на пол. – И как, ведьмино дерьмо, могу забыть, если напоминание живо и то и дело… А, л-легион дементоров!! – Губы скривились, он снова ругается. – Точно не выпьешь? – Ну нет, пить с раздражённым Блэком опаснее, чем тыкать палкой в глаз дракону. – Ну и Кикимер с тобой. Так чего тебе надо, Римус?
Надо солгать. Обязательно, иначе выставит. Хотя в моём случае лгать Сириусу – почти то же, что Дамблдору. Разница в том, что последний хотя бы сделает вид, будто поверил. И оставит рожу целой.
– Так. Опять душеспасительные беседы вести! Не надоело ещё? Тебя самого не мутит?
– Нет, Сириус. – Проклятье, ты совершенно как Джеймс, он тоже смахивал по временам на маскирующегося легилимента. – Просто скажи, что происходит.
Абсолютно трезвый взгляд поверх отбитого горлышка.
– Ни хрена. Не происходит ни хрена. Кроме того, что я подлая свинья.
Хорошо, дружище. Хочешь опять копаться в старых костях – давай, приступай.
– Ты не предатель и не подлец.
– Я хуже. – Он надолго погружается в общение с содержимым бутылки. – Скажи-ка лучше, как вышло, что Скитер снова начала писать?
Пожимаю плечами. Интервью Поттера-младшего дошло, разумеется, и до наших глаз и ушей, а издание, удостоенное сей чести, изрядно повеселило большую часть Ордена. Впрочем, нашлись и недовольные – слышал уже пару высказываний в стиле: «Он действительно рисуется, самовлюблённый безответственный сопляк» и «Вовсе не обязательно шокировать тех, кто не имеет отношения к борьбе».
– Ты же помнишь, она ещё в школе была ушлая, как… – я чуть не ляпнул «крыса», – Кикимер.
– Ага. – Бродяга фыркает, как чихающая собака.
– Кажется, это ей Снегг «открыл», что мы – четверо извращенцев, склонных к… содомии и будто бы пытавшихся его совратить?
– На шестом курсе, – ухмыляется Блэк. – Ублюдок. Кажется, именно тогда я нарушил священное право Джеймса наносить первый удар и едва не сломал ему челюсть. Самый лучший момент в той истории, Мерлин задери! Жаль, у Джеймса с ним дуэль не состоялась. За такое в приличном обществе оставляют без… некоторых важных атрибутов.
– Пожалуй, тогда мы поступили излишне по-джентльменски, – признаю я. Статейка Риты, развешанная на досках объявлений во всех гостиных, волновала умы больше полугода – в первую очередь потому, что никто из нас не спешил обзавестись подружкой. В том числе Сириус – у него толпы поклонниц вызывали зевоту и хандру. Что же до Джеймса, то этот уже оставил шашни с гриффиндорками и когтевранками и чётко нацелился на достижение одной конкретной рыжеволосой цели с зелёными глазами. Я же остерегаюсь женщин до сих пор по вполне понятным причинам. – Ну, а история с Люциусом? Помнишь, его какая-то слизеринка обвиняла в том же самом?
– В этой бледной моли как раз не сомневаюсь. Он-то и Снегга запросто мог… извращенец белобрысый.
Некоторое время слышно только потрескивание огня в камине и урчание у Блэка в желудке.
– Надо было всё-таки отмутузить Снегга как следует. Чтоб себя не помнил, – наконец уверяется он. – Или наслать Империус и заставить при всей школе…
– Перестань, а то ведь нашлёшь.
– И надо бы. – «Мародёр» исторгает замысловатую идиому. – Сохатый всего раз обещал публично стянуть с него подштанники, а стоило бы. В воспитательных целях.
– Угомонись. Прошло столько лет… Теперь мы за одной баррикадой, сою...
– Таких союзников надо в Азкабан с пожизненным! – Сиплый голос срывается. – Он же… он… Мы все видели их с Лили вместе…
– Они дружили, – заявляю я, но, видимо, недостаточно безапелляционно. Анимаг поднимает голову, глаза загораются – не по-собачьи, по-волчьи. Неужели и у меня бывает такое выражение?
– Лунатик, – неожиданно мягко начинает Сириус. – Ты отличный друг и хороший волшебник. Ты знаешь жизнь и много вынес, возможно, больше, чем все Мародёры, считая Хвоста. Я чертовски тебя уважаю. Наверное, больше, чем кого бы то ни было в нынешнем Ордене… за исключением Альбуса. Но в чувствах ты, прости, смыслишь меньше, чем Лили в квиддиче.
Спорить с пьяным Блэком, тем более о высоких материях, опаснее, чем приставать к Эванс на глазах у Поттера. Это я усвоил ещё в школе.
– Сукой буду, если они «просто дружили», – мрачно добавляет Бродяга. Вероятно, до виски был портвейн или водка, иначе я бы не дождался таких опрометчивых обещаний. – Я видел, как он на неё смотрел. И Джеймсу говорил, хотя тот был слеп, как крот. Никогда не воспринимал Снегга всерьёз. Никогда. А Нюниус терпеть не мог всех, кто лучше него. Кто хотя бы… выглядел приличнее. Потому нам с Сохатым везло на эту гадину больше всех. Пока Лили не… пока она не начала встречаться с Джеймсом, я даже сомневался, кого из нас Нюниус ненавидит больше. Иногда думаю, Снегг именно поэтому с таким удовольствием…
– Но если он… был не просто её другом, зачем ему было предавать её? – Одно имя матери Гарри до сих пор пугает меня. Особенно теперь, когда мы наконец знаем о её роли.
Сириус глядит на меня так, как обычно смотрит на портрет миссис Блэк.
– Лунатик, ты что, по пути сюда с лестницы навернулся? Если да, то поднимись и упади ещё раз, вдруг поможет. Это же Снегг. Он настоящий последователь Волан-де-Морта – что не может получить, уничтожает.
Я промолчал. Странная беседа, впрочем, с пьяными иных не бывает. Наверное, алкогольные пары так скверно влияют, раз даже вопросы в тему задаю.
Урчание в желудке Блэка становится громче.
– Есть хочешь?
– Заткнись.
Молчание. В камине с треском обламывается полено.
– Ненавижу этого выродка.
– Бродяга, – негромко начинаю я – уж коли понесло не в ту степь, продолжим, не то он прямо на моих глазах упьётся, – а ты уверен, что на месте Северуса ты бы…
– Я бы что? – Глаза старого школьного приятеля сузились. Ох, дружище Люпин, поосторожнее, если хочешь на своих ногах отсюда выйти…
– Ну, если бы, скажем, тот же Снегг увёл у тебя девушку, а потом…
Я даже не успел мысленно сформулировать идею – быстрее, чем мог бы заметить человеческий глаз, Блэк перегнулся через стол, цепкие пальцы вцепились в воротник моей мантии.
– Люпин. – Ух, ну и запах, да он дней десять не просыхает. – Заткнись, пока я не протрезвел. Ты щас цел только потому, что мы друзья, усекаешь? Захлопни пасть, или действительно стану убийцей.
С раздражённым Блэком спорить ещё опасней, чем с пьяным.
Бродяга тяжело брякнулся обратно на стул. Локоть задел бутылку, она грохнулась на каменный пол, осколки жалобно всхлипнули.
Но ещё жалобнее звучит тихое, совершенно собачье поскуливание, которого не может издавать человек.
– Сириус? – ошарашенно переспрашиваю я. – Сириус, ты…
– Римус, да вы все что, сговорились? – тихо рычит Блэк из-под спутанной чёрной гривы. Худющие локти ткнулись в столешницу, он упёрся лбом в ладони. – Ты, Дамблдор, Нимфадора, Молли, Артур, Грюм, зараза, даже засранец Снегг! Вы все… Мерлиново дерьмо, я только и слышу, что моей вины не было, что это всё равно бы случилось, что они живут в Гарри, что я не предатель, что я не предавал Джеймса!
– Джеймса? – Что Сириус, что Джеймс одинаковы: можешь слушать их очень внимательно, но в какой-то момент всё равно теряешь нить разговора и перестаёшь понимать, как они пришли к каким-то совершенно неочевидным выводам. У обоих логика всегда ходила нетореными тропами Запретного Леса.
– Я его предал, что бы вы все ни говорили. Я предал нашу дружбу, как последняя паршивая свинья.
Не нахожу ничего умнее, как спросить:
– Как, Бродяга?
– Я любил её. – Чёлка взметнулась от дыхания. – Я любил её, Римус. Больше, чем свою поганую шкуру. Больше, чем тебя. Больше, чем даже Джеймса. Моего единственного брата.
