Глава 2Гейл сидел в ногах у храпящего Эбернети, рассеянно глядя, как ярко-желтая жидкость из флакона еле-еле капает в проспиртованный менторский организм. Можно было бы вздремнуть – аппарат громко пищит, когда заканчивается положенная доза, разбудил бы, – но мешала боль в прокушенной руке.
Третью неделю он болтался в госпитале. Быстро научился ставить капельницы, делать уколы и многое другое, чтоб помогать миссис Эвердин – медперсонала не хватало катастрофически, а из всей семьи Китнисс он теперь мог заботиться только о ней. Хотя, если честно, это была забота о себе, чтоб не сойти с ума: от бездействия, от тесноты, от больничной вони, от огромных мрачных капитолийских домов, сожравших все небо, от злой тоски по своему уничтоженному миру, по убитым боевым товарищам … и от того, о чем не рассказать никому на свете.
Поскорее бы зарядить следующий флакон, встать и уйти – лишь бы заняться делом, лишь бы не гонять по кругу одно и то же, лишь бы хоть на время отступило это чертово «а если бы»…
Он тогда сказал ей: «Я подумаю».
Чего тут думать – мелочи в лесу не место, а то бы он лучше взял в помощники восьмилетнего Рори. Она стояла под ярко-красными кленами на ярко-красной опавшей листве, рассматривая его ловушку, в которую уже попался жирный кролик, а он услышал и прибежал. Ожидая, что это опасный взрослый мужик – кто же еще мог выйти за границу дистрикта, да еще так шуметь, - приготовился драться за добычу, а увидел девчонку, тощую и перепуганную. Когда она перестала его бояться и попросила научить охотиться, он не ответил прямым отказом – сказал, что подумает. Какая охота к чертям, пусть сначала подрастет. Потом-то, конечно, узнал, чья это дочь и как живется семье, но и тогда не изменил решения: если ее сожрут в лесу дикие собаки, маме и сестренке от этого лучше не станет. До самых холодов он гонял ее из всех опасных мест, а она все лезла туда и лезла, как будто нарочно - пока не понял, что лучше держать эту безбашенную Кискисс при себе. Девчонка ничего не знала и не умела, и толку от нее было ноль. Разве что прилично стреляла и немного разбиралась в растениях. Он учил ее читать следы, бесшумно подкрадываться к дичи, ставить ловушки, прятаться, предсказывать погоду - чтоб не пропала в лесу. Еще учил драться, чтоб постоять за себя и за других, никому не верить, никого не бояться, ничего не просить и торговаться до последнего - чтоб не пропала среди людей. Это он был ее настоящим ментором, а не алкаш, храпящий сейчас на его койке.
Сегодня… нет, уже вчера он смотрел на нее, живое орудие казни, еще надеясь, что не все забрали Голодные Игры и война. Если в ней осталось хоть что-то от прежней Кискисс, оно непременно прорастет сквозь пепел и найдет к нему дорогу – не может быть, чтобы они потеряли друг друга окончательно!.. Он встретил испуганный взгляд маленькой девочки, увидеввшей чужого в лесу. Круг замкнулся. Он ей снова никто.
Можно найти слова – слов на свете много, по словам все выйдет правильно. Можно доказать, что виноват не тот, кто сделал топор, а тот, кто зарубил соседа. Можно убедить в этом весь белый свет, можно даже самому в это поверить... Ничего не докажешь только ее сожженной коже, и ничего не услышит та, которой больше нет.
Найти бы того, кто слепил эту чертову бомбу – чтоб никогда ни от кого больше не слышать: «Это сделал ты?»
Запах в чулане под лестницей стоял такой, что руки сами тянулись к огнетушителю. Зарядив следующий флакон и поправив ментору подушку, чтоб его храп не привлекал постороннего внимания, Гейл отправился к миссис Эвердин.
Однако добраться до сестринского поста было не так-то просто. Проходя по коридору, он тормозил почти у каждой койки: то поправить одеяло, то принести воды, то разрешить вечный спор из-за открытой форточки, то отвести в уборную… Здесь делились не на мужчин и женщин, а на ходячих и неходячих, и не особенно стеснялись друг друга. Ему давно уже было все равно, какую задницу колоть или кого сажать на унитаз. Перед болью все равны, все кричат одинаково, а мертвые вообще стыда не имеют.
Хорошо, что ожоговое отделение на другом этаже, а то свихнулся бы окончательно…
Он тогда сказал ей: «Не знаю».
Дорого бы он дал за то, чтобы узнать. Как только они с Бити поняли, чем на самом деле занимаются, тут же забросили проект к чертовой матери. С Бити что взять - Долбанутый и есть Долбанутый. Все знающий и ничего не понимающий. Черта сконструирует, а в том, что хорошо, а что плохо, разбирается хуже малого ребенка – это в его-то годы. Но как ему, Гейлу Хоторну, которого никто в Котле не мог обмануть, впарили собаку вместо кролика? В бою убитыми и ранеными занимаются санитары и спасатели – вот им бы и достался второй заряд, а вовсе не солдатам. Конечно, армии плохо без санитаров и спасателей, но исход сражения решают не они. Другое дело, если такую бомбу сбросить на жилой квартал - первыми в огонь бросаются мамы, бабушки, братья и сестры, и только потом уже те, кому положено – просто одни оказываются ближе, другие дальше. Эта проклятая бомба делалась именно для тех, кто первыми бросается в огонь - то есть, назовем вещи своими именами, для уничтожения мирных жителей, а вовсе не для боя. А он-то, дурак, и рад был стараться - обрадовался, что его, деревенщину, определили не мешки таскать, а в святая святых, отдел спецвооружения. Когда удалось объяснить Бити, что к чему, тот немедленно все стер… выходит, кое-что осталось. И не просто осталось - кто-то стащил и доработал. Мину, на которой подорвался его отряд, сделали именно эти нечистые руки – найти бы и вырвать…
Миссис Эвердин сидела на кушетке и скатывала бинты для стерилизации. С бинтами было туго, поэтому использованные не выбрасывали, а стирали. Гейлу пришлось заслонить свет, чтоб она его заметила.
- Что у тебя за манера бесшумно подкрадываться, - она вздрогнула и отложила бинт. – Хочешь кофе? У меня галеты есть.
«Хочешь кофе» означало «сделай сам». Гейл достал из стеклянного шкафа пачку галет, налил кипятка в две ярко-желтые чашки, размешал в них коричневый порошок, пахнущий горелым мусором. Как и супчики Сальной Сэй, эта бурда была хороша лишь тем, что горячая. Вот выпить бы маминого травяного чаю… но здесь такие травы не растут.
- Вы договорились? – спросила миссис Эвердин, обрабатывая его укушенную руку. – Или только пили и ругались?
- Вот я его и притащил, чтоб вы с ним поговорили, - признался Гейл сквозь стиснутые зубы, – а не только для прояснения ума. Он же на дух меня не выносит.
- Да, пьяный он не дурнее трезвого, - согласилась миссис Эвердин, - я с ним поговорю, как только проснется, – и произнесла каким-то потусторонним голосом, глядя сквозь Гейла: - Лучше бы вы с ней тогда в леса ушли…
Он тогда сказал ей: «Я остаюсь».
Теперь-то он понимал: был сто и один способ уйти обоим в лес, никого этим не подставляя. На больничной койке он много раз прокручивал их в голове, не упуская ни единой мелочи. Все бы получилось, да еще как, но только при одном - самом главном - условии. Вот его-то и не было, и признать это до сих пор тяжело, как смерть близкого человека. Во всех сказках и песнях любовь сворачивает горы, воскрешает мертвых и свергает самых страшных тиранов – не зря же история о несчастных влюбленных стала той самой искрой, из которой разгорелась революция! Если бы Кискисс любила его хотя бы вполовину так, как он ее – только бы их и видели. И хрен бы им всем, а не Квартальная бойня. А самое главное - восемь тысяч человек, погибших под бомбами, остались бы жить. Если бы не был идиотом, если бы ушел с ней, как только она этого сама захотела! Может, там, в лесах, она и смогла бы его полюбить - без того, другого... Нет, хотелось по-честному. Вот она, эта честность – пепел на земле, огонь под землей и восемь тысяч непогребенных тел. Двенадцатого дистрикта больше нет и не будет. Чтобы оплатить этот долг, не хватит ни жизни, ни смерти – нет у него восьми тысяч жизней и восьми тысяч смертей.
Когда рвануло на площади, он сидел связанный в каком-то подвале. Его спасла людская жадность: за них, живых, награда была назначена в десять раз больше, чем за мертвых. Две пули при побеге – это ерунда, одну из них он даже сам вынул. Не пуля его добила.
Напросившись во Второй, хотел смыть все кровью – как бы не так: смерть от него бегала, а раны заживали, как на собаке. И жизнь продолжалась, хотелось ему этого или нет. Мама говорила: если судьба закрывает дверь – она обязательно открывает окошко. Во Втором он узнал, что такое боевое братство. Это было то самое, чего он всегда так хотел для себя и ждал от людей. Один был за всех и все за одного. В прежний мир никому не хотелось: лучше кровь и огонь, чем снова каждый за себя. Они были ближе, чем братья… А теперь в живых осталось только трое. Парней подлатали и отправили домой – отвоевались. Его вытащили с того света и никуда не отправили – наверно, для чего-то он еще нужен здесь, с руками, ногами и годный к строевой.
Наверно, для того, чтоб найти и убить того, кто сделал эту бомбу, а теперь клепает мины…
Время прошло незаметно: миссис Эвердин занималась бинтами, Гейл патрулировал коридор. Наконец, когда последний бинт был уложен в стерилизатор, а последний страждущий отведен в туалет, они решили, что можно вернуться к Хеймитчу.
- Явились, - мрачно поприветствовал их ментор.
- Доброе утро, - бодро ответил Гейл, - как спалось?
Хеймитч открыл было рот, чтоб устроить ему настоящее доброе утро, но тут же прикусил язык, потому что из-за спины сопляка показалась Эль.
- Унеси на пост пустые флаконы, - тут же велела она своему добровольному помощнику. Гейл послушно собрал стеклотару и вышел вон.
- Чего ты на него взъелся? – донеслось до него через несколько шагов. – Если он в чем и виноват, то уж не больше, чем другие! Он такой же пострадавший, как и все мы!
Эти слова дорогого стоили. Миссис Эвердин понимала, что, не попади Гейл в плен, он сам сгорел бы на этой площади. По его мнению, именно это было бы справедливо: не Прим, не Кискисс, не Пит, а он, Гейл Хоторн, приложивший руку к этой бомбе – пусть бы горел синим пламенем в поучение другим легковерным молодым идиотам. А семья теперь и без него не пропадет - там, в Тринадцатом...
Несмотря на позднюю ночь, раненым в коридоре снова чего-то хотелось - кому пить, кому в уборную – и Гейл надолго застрял. А когда вернулся, уже было тихо.
- Часа через полтора ему захочется есть, - миссис Эвердин дала Гейлу в руки золотисто-коричневую бутылочку, – как раз до завтрака хватит.
- Что, справился с пьяным? – накинулся на него Хеймитч, когда Эль ушла. – А если бы у меня выпивки не нашлось?
- У меня бы нашлось, - Гейл вынул из-за пазухи большую налитую грелку. – Чистый медицинский спирт, – похвастался он, - не то что твое крашеное пойло.
Хеймитч еле удержался, чтоб не сказать про свинью и апельсины.
– А вот не стал бы я пить – что тогда? – не сдавался он.
- Ад бы замерз, - серьезно сказал Хоторн. – Давай уже по делу. Как ты думаешь, кто ее смог так обработать, что она стала стрелять по своим? Я знаю, что Койн вас зачем-то собирала перед казнью – могло там что-то произойти?
- Могло, - согласился Хеймитч. - Она собрала нас, Победителей, чтоб мы проголосовали за новые Голодные Игры. С участием детей Капитолия – как оно тебе?
- Бред какой-то… - Гейл замотал головой, будто вытряхивая из нее услышанное. – Зачем ей это было нужно?
- Койн сказала, что повстанцы требуют расстрелять всех, у кого капитолийское гражданство. Она была против – все-таки десятки тысяч человек, такой рабочий ресурс на дороге не валяется, а в стране разруха. Почему-то об этом никто не задумался, кроме нее.
- Понятно, почему - она строила, другие только ломали, - отозвался Гейл.
- Таким образом, Голодные Игры были бы меньшим злом , - продолжал ментор, – всего-то двадцать три покойника. Вот она и решила положиться на Победителей – как проголосуют, так и будет...
- Ну да, вроде как монетку подбросить или спичку вытянуть, - сказал Гейл. – И сколько вас собралось?
- Семеро. Столько нас осталось. Все, кто шли с армией плюс Энобария по договору Сойки. Остальных либо наши перебили как пособников Капитолия, да и просто за то, что слишком хорошо жили - либо Капитолий перебил, чтоб другим было неповадно. Никому из нас победа не пошла впрок…
-Хорошее число – семь, - спокойно кивнул Гейл, которому, видимо, нисколько не было жаль Победителей. - И кто как проголосовал?
- Слушай, будь человеком, вынеси ведро, - взмолился Хеймитч, – оно уже через край. Я тут как младенец, пью да писаю… - Он изо всех сил уходил от ответа.
- Ничего, потерпит, - Гейл уселся поудобнее, давая понять, что никуда не собирается. - Так кто и за что голосовал?
- Тут такое дело… - замялся Хеймитч.
- Ты сам-то за что голосовал? – Гейл смотрел ему в глаза. - За или против? Или уже забыл?
- За, - тяжело уронил ментор.
- А Пит и Китнисс? Дай угадаю… Пит против, а она…
- За, - повторил Хеймитч.
- Ну, с остальными все ясно, - соображал Хоторн, – Энни и Бити против, Джо и клыкастая за… Четверо против троих. – Ментор молчал. - Большинством голосов. Ну и при чем тут Койн, если вы сами проголосовали за Игры?
В самом деле, подумал Хеймитч. Если бы Альме Койн по-настоящему нужны были эти Игры, она никого бы не спрашивала – тем более Победителей, отставной козы барабанщиков, прошлогодний снег… а что действительно было у нее на уме, теперь не спросишь.
- Давай поищем в другом углу, - сжалился Гейл. - Кто-то рассказал про Койн такое, что она в одночасье стала для Сойки хуже Сноу. Это мог быть только… - он снова в упор посмотрел на ментора, - очень близкий человек.
- Твое счастье, что я привязанный, - зарычал оскорбленный Хеймитч, - а то окунул бы тебя дурной башкой в ведро! Сам подумай - я же каждый день был в дрова. Даже если что и сболтнул, это для нее был бы пьяный бред, не стоящий внимания. Впрочем, постой… - воспоминание громко постучалось в его трезвую голову, - она прибежала ко мне посреди ночи, сама не своя, хотела что-то рассказать... а я ей брякнул: что, солнышко, опять проблемы с мальчиками? Она и ушла ни с чем.
- Это было в ночь перед казнью? – Ментор кивнул. – Я утром с ней виделся, когда ее красили. Удрал из госпиталя, принес ей этот самый лук со стрелой - а она меня и спрашивает: бомбу ты сделал? Ту самую, от которой погибла Прим…
- СТОП!!! – заорал Хеймитч, да так, что стойка с капельницей покачнулась, а сержант Гейл Хоторн схватился за несуществующий автомат. - Если она спросила о бомбе тебя - значит, была уверена на сто процентов, что бомбу сбросили свои! Ты понимаешь? Свои! У дворца были дети, а по ним с капитолийского планолета вдарили наши! Кто-то ее в этом убедил, и крепко убедил, потому она и застрелила Койн! За Прим!
- Вот это больше похоже на правду. – Гейл поглядел на ментора с большим уважением. – Ей надавили на самое больное место.
- От горя у людей часто выключается голова, - продолжал Хеймитч, - а еще они везде ищут виноватых, не разбирая ни своих, ни чужих. Ты небось еще и самым первым под раздачу попал - какой из тебя, деревни, бомбодел?
- Я говорил с Бити, - ответил Гейл, пропуская деревню и бомбодела, - он знает про бомбу столько же, сколько я. А я знаю, что мы ее забросили.
- Видно, кто-то порылся в вашей мусорной корзине, - предположил Хеймитч.
- И этот кто-то сейчас по другую сторону, - убежденно сказал Гейл, – клепает мины для горцев. Заняться бы им по-настоящему...
- А сам-то ты как думаешь, - решился ментор на неудобный вопрос, - насколько все это правда? Дыма-то без огня не бывает.
- Не верю, - твердо ответил Гейл. – Альма Койн тряслась над каждым ребенком. Я видел, как она принимала наших детей – малышей брала на руки, старших гладила по головам. А дети чувствуют, когда по-настоящему, а когда притворство. – Он улыбнулся: - Пози говорит, что вырастет и станет Альмой Койн.
- Вот твоя Койн и посчитала - пусть лучше двадцать три человека погибнут, чем двадцать тысяч. Простая арифметика. – И ментор повторил ему то, что когда-то сказал Китнисс: - Когда-нибудь и ты научишься делать выбор.
- Тогда посмотрим, что мы имеем…
Только теперь ментор по-настоящему понял, что произошло – и чертов Хоторн не замедлил произнести это вслух:
- Между капитолийцами и теми, кто хочет их крови, теперь никого нет. Раз. – Он загнул палец на здоровой руке. – Теперь любая сволочь может воспользоваться результатами вашего голосования. Если заварится настоящая каша, никакие Голодные Игры не спасут – но тем не менее состоятся. Два.
- Страна осталась без президента, - добавил Хеймитч, - начнется крысиная грызня за власть в амбаре. Три.
- А сильнейшей крысой станет полковник Фрост, - мрачно подытожил Гейл, - если вокруг него объединятся все банды Второго. Четыре.
Список можно было продолжать, было в нем и пять, и шесть, и восемь, и десять, но и этих четырех пунктов хватало за глаза.
- Теперь я понимаю, почему Сноу от смеха помер! Я и сам бы помер! – зло захохотал Хеймитч. – В жизни не забуду: кругом бардак, шум, крики, а он стоит, привязанный, и от смеха корчится – пока кровавой пеной не захлебнулся… Слушай, отвяжи ты меня наконец!
- Можно. – Гейл выдернул иглу из набухшей вены ментора. – Только ведро сам вынесешь. Туалет по коридору направо - там и оставь.
Туалет Хеймитч нашел довольно скоро – по запаху. Едва открыв дверь, он тут же отшатнулся: на него из полумрака в упор глядела страшенная отекшая рожа. Потоптавшись на пороге и сказав ей пару ласковых, ментор сообразил, что это зеркало. Он уже двадцать пять лет не заглядывал в зеркала.
- Слушай, а чего мы ерундой занимаемся, - сказал Гейл, когда ментор вернулся налегке, – Китнисс ведь может сама тебе все рассказать.
- Нам запрещено с ней разговаривать, - с сожалением объяснил Хеймитч. – Зато смотреть - сколько хочешь. Нам ее видно и слышно, а ей нас – нет. Так устроены все спальни трибутов.
- Как там у нее... вообще? - осторожно спросил Гейл.
- Ну как... в цепях не держат, голодом не морят… - Хеймитч отвел глаза. - Как говорит Сальная Сэй, живому все хорошо. - Он не стал признаваться, что еще не был у Китнисс.
- Она хоть что-нибудь ест? - не отставал Гейл.
- Как тебе сказать… - Хеймитчу задавали этот вопрос уже второй раз за сегодняшнюю ночь, и второй раз он уходил от ответа. – Знаешь, я тоже тогда ничего не ел… двадцать пять лет назад. Слушай, а сейчас-то как жрать хочется!
Стоило только заговорить о еде, как ментор ощутил настоящий волчий голод. Он не помнил, когда ел в последний раз – только заливал в себя горючее. А теперь пустое брюхо напоминало о себе, да еще как.
- Мало, - заявил он, в два глотка осушив бутылочку. – Еще консервы остались?
- У меня тут что, склад? - развел руками Гейл. - Я и те, что тебе принес, на спирт выменял.
- Тихо, кто-то идет, - шикнул на него ментор.
- Это свои, - беспечно ответил Гейл. И в самом деле, это оказалась Эль, и в одной руке у нее – о счастье! – дымилась большая миска с кашей, а в другой – кружка с горячим кофе.
- Ты в порядке? – посмотрев на Хеймитча, она успокоенно кивнула. – Тебе надо уйти до утреннего обхода. Ешь спокойно, а то живот расстроится! – прикрикнула она на ментора, слишком быстро работающего ложкой. – Время еще есть.
- Я его выведу через пожарный выход, - пообещал Гейл, - у меня ключ есть.
- Кто бы сомневался, - вздохнула миссис Эвердин, - ты небось в первый же день его стащил… Хеймитч, закатай рукав, я тебя уколю на дорожку, - она почти неощутимо воткнула шприц в плечо ментора. – Совсем забыла: подбери ему что-нибудь, - она сунула Гейлу ключ и исчезла, как сказочная фея.
- Чего это вы мне хотите подобрать? – с опаской спросил Хеймитч, когда они зашли в какой-то темный и холодный коридор. – Гроб, что ли?
- Я же тебя приволок без верхней одежды, - объяснил Гейл и включил фонарик, - а на дворе декабрь.
Они вошли в какое-то помещение, едва освещенное единственной тусклой лампочкой и по самый потолок заваленное одеждой. Когда глаза привыкли, Хеймитч заметил, что она отсортирована: в одной куче женские пальто, в другой мужские рубашки, в третьей все детское…
- Иди сюда, - Гейл осветил фонариком большую гору теплых армейских курток. – Ищи свой размер.
Первая куртка, попавшая в руки ментору, оказалась пропоротой автоматной очередью. Следующая – уже поцелее: всего две дырки от пуль, зато уж прямо там, где сердце. Хеймитчу стало нехорошо.
- Ты куда меня привел? – он показал на желтое детское пальтишко с кровавым пятном, лежащее поверх соседней кучи. – Это что, вещи покойников?!
- По-моему, тебе к покойникам не привыкать… - Гейл осекся, увидев в глазах ментора острое желание дать ему по физиономии. – Смотри сам. Тебе же только до места дойти – потом можешь выкинуть, – и добавил: - Извини, просто на войне к этому по-другому относятся. Они им больше не нужны, а ты замерзнешь.
Он помнил, как это было с ним в первый раз: снял ботинки с убитого товарища – свои тогда обгорели и растрескались до дыр. Сначала было не по себе, потом привык. И Эбернети привыкнет.
Хеймитч рылся в куче, виртуозно матерясь – целой куртки своего размера он так и не находил, зато попадались другие – простреленные, порезанные, в побуревших кровавых пятнах, - и все до одной помечены фамилиями: Джонсон, Кэссиди, Смит, Лири… у него был трибут по фамилии Лири… а еще был Картер… о боже, Нэш… да что они, все здесь? Хоть снова беги за выпивкой…
В отличие от ментора, Гейл перекапывал кучу спокойно и деловито.
- Смотри, целая, - он вытянул за рукав почти новую, и тут ментор чуть не заорал в голос. Фонарик осветил на серой форменной ткани оттиснутую белым фамилию Эбернети.
- Значит, судьба. – Гейл встряхнул совершенно целую куртку. – Примерь. Все равно другую искать уже некогда.
Хеймитч уже успел замерзнуть и потому не протестовал. Куртка оказалась чуть не по росту, зато не жала в плечах. Ну, судьба так судьба.
- Так что мы решили? – спросил Гейл, когда они уже спустились к двери с погашенной световой табличкой «Пожарный выход».
«Мы, оказывается, что-то решили?» - хотел съязвить Хеймитч, но вслух сказал совсем другое:
- Не знаю, как ты, но я чувствую, что хорошо бы поискать того… бомбодела. Или хотя бы его следы. Тогда одно вытянет другое – мы узнаем, кто заказал эту музыку. И этим поможем нашей девочке...
- Тогда разделяемся: ты копаешь наверху, то есть в Капитолии, а я во Втором, - решительно ответил Гейл. - Как с тобой связаться?
- Пока никак, - пожал плечами ментор. - Телефон на этаже не работает.
- Вот по этому номеру можно позвонить на пост миссис Эвердин, – Гейл вынул из кармана солдатский маркер, отогнул полу менторской новой куртки и записал номер на подкладе, – она меня найдет. И не бойся ее расстроить, говори все как есть - ей терять уже некого. – Он отпер дверь, впуская свежий морозный воздух. - Все, иди.
Как только дверь за ментором закрылась, Гейл услышал быстрые шаги по лестнице. К нему бегом спускалась обеспокоенная миссис Эвердин.
- Тебя вызывает Большая Мамочка, - сообщила она, едва отдышавшись. – Опять что-то натворил?
- Наверно, да, - ответил Гейл по давней привычке. Сколько раз она говорила эти слова им с Кискисс - не сосчитать…
- Стой, - схватила она его за рукав, - причешись и умойся. И подойди ко мне на пост - я тебе тоже укол сделаю, ты же всю ночь не спал. – Миссис Эвердин знала, о чем говорит: она сама второй месяц держалась только на этих уколах.
Через десять минут умытый и причесанный сержант Гейл Хоторн стучался в дверь с табличкой «Военный комендант». Из-за двери неслись разноголосые телефонные трели и сердитый женский голос. Гейлу стало не по себе: если при такой занятости комендант вызывает его для личной беседы, хорошего не жди. Он снова постучал – ответа не было. Тогда он вдохнул поглубже и вошел без приглашения.
За столом, уставленным телефонами и мониторами, сидела военный комендант Центрального Капитолийского госпиталя капитан Синтия Роджерс, большая и черная, как грозовая туча. Еще в Тринадцатом ее за глаза называли Большой Мамочкой – не столько за доброту и заботу, сколько за то, что от нее можно было запросто получить самого настоящего ремня.
- Сержант Хоторн по вашему приказанию явился, - Гейл отдал честь.
- Является черт во сне, - громыхнула капитан Роджерс и нехорошо прищурилась: – Сержант, я не пойму, что у вас больше измято – форма или лицо?
- Виноват, - бодро ответил Гейл. Мятая форма – это ерунда, а вот мятое лицо могло быть присказкой к довольно страшной истории с громами, молниями и огнедышащими драконами. Так оно и вышло.
- Что, Хоторн, приключений захотелось на свою уцелевшую задницу? – раздался первый громовой раскат. – У нас освободительная армия или бандитская шайка из Второго? Почему мирные граждане вместо того, чтобы подписывать рождественские открытки, пишут жалобы на наших недобитых, тьфу, раненых? – На столе заверещали сразу два телефона. – Почему вместо того, чтобы заниматься делами, я должна мылить ваши дурные головы?- Она сняла трубку: - Хорошо, мы вас ждем… вас встретят… да, к главному входу… спасибо. – И в другую трубку: - Сестра Хорни, через двадцать минут у главного входа будут доноры, тридцать четыре человека, встретьте их и проводите куда нужно…. Мало? А где я вам больше возьму – здоровых практически нет! И не забудьте потом выдать каждому донору по три банки консервов… ага, вот теперь их много.
Пока Большая Мамочка решала вопросы, Гейл стоял и соображал. Жалоба - это было что-то новенькое. Стучать на него стучали, но в письменном виде - никогда. Кто это здесь такой грамотный нашелся?
- Что ты тут стоишь, как ромашка на лугу? – вывел его из задумчивости следующий громовой раскат. – Вчера вечером… - капитан Роджерс открыла толстую синюю папку, в которую, видимо, подшивались все жалобы, - ну да, двадцать второго числа – в бывшем Тренировочном центре ты со своим земляком Хеймитчем Эбернети - у которого, кстати, алкоголизм второй степени, нашел, с кем пить, - надрался и устроил пьяный дебош, в ходе которого нанес легкие телесные повреждения мисс Энобарии Крюгер. Что скажешь?
Отпираться не имело смысла, но можно было свести ущерб к минимуму.
- Виноват, - откашлялся Гейл. – Разрешите объяснить, кто такая эта Энобария Крюгер. – Он показал на свою перевязанную правую кисть. - Это та самая, с золотыми клыками. Напала первой, а я всего лишь макнул ее головой в унитаз, чтобы немного успокоить...
- Да нет, дружок, ты не просто макнул эту Энобарию, - возразила Большая Мамочка несколько мягче, - ты ей клык сломал. Понял? Ее золотой клык. Знаешь, сколько он стоит? А теперь она хочет, чтоб его отремонтировали за счет армии в целом и госпиталя в частности, – Мамочка ухмыльнулась. - Смотри-ка, даже сумму изобразила прописью, чтоб мы нули не подтерли.
- К тому же я не был пьяным, - продолжал Гейл, – я принимал антидот.
- Да хоть святую воду! – снова громыхнула Большая Мамочка. – Какого черта ты вообще там делал? Погоны обмывал? Так их и снять можно! Вот отправлю рапорт твоему командиру – она потянулась к компьютеру, - и ты снова рядовой!
- Капитан Роджерс, мне все равно, как лежать в могиле, - не выдержал Гейл, – с погонами или без. Тут убитых хоронить не успеваешь, раненых класть некуда, а эта… мисс Крюгер ходит, сверкает клыками, и все ей нипочем… - Он хотел сказать еще пару слов о мисс Крюгер, но на комендантском столе снова заверещал телефон.
- Капитан Роджерс… да чтоб их… сколько? Сто четыре человека? Куда я их положу? – Она схватила другую трубку: - Что в седьмом корпусе? Да плевать, стены есть, потолок есть, рамы вставите. Сожгли полевой госпиталь, раненых везут сюда, сегодня вечером будут. Я все сказала.
Гейл вспомнил Восьмой – там от госпиталя ничего не осталось, а тут хоть сто четыре человека живых.
- Слышал? - военный комендант Синтия Роджерс пристально посмотрела на Гейла. – Тебе повезло. Вместо гауптвахты поедешь домой в отпуск по ранению. Нечего тебе койку занимать. Тем более у нас в Тринадцатом пить нечего, кроме антифриза и антидота, - она засмеялась своей шутке. – Вот твои бумаги, и чтоб мои глаза тебя не видели. – Она вынула из стола документы сержанта Хоторна, приготовленные, видимо, для другой цели, и оттиснула на них радужную голографическую печать. – Если не проворонишь спецрейс, сегодня ночью попадешь домой. Через два часа будь на аэродроме. – Телефон снова заверещал. – Чего встал? Свободен.
