Глава 2. Широкий оскал милосердияПервой очнулась левая щека. Глаза, словно глиной, были залеплены плотной теменью, а в щеку впивалась влажная щетина прошлогодней травы. Эомер попытался приподнять голову, но череп отозвался такой адской болью, что роханец лишь бессильно ткнулся лицом обратно в колкие мертвые стебли.
Что произошло? Разум был полон вязкой мутью, словно болотная трясина. Вчера он напился в какой-то таверне… В памяти всплыло участливое лицо хозяина, лысоватого, хмурого субъекта. Эомер что-то долго толковал ему заплетающимся языком, а тот исправно притаскивал кружки с элем. Потом появились другие. Трое или четверо, в гондорских мундирах, криво застегнутых на грязных камизах. Это воспоминание неожиданно четко всплыло на поверхность сознания – Эомер всегда подмечал выправку солдата, даже если тот был в партикулярном платье. На этих же проходимцах мундиры сидели, словно кавалерийские седла на крестьянских битюгах. Но вчера Эомеру не был дела до верительных грамот случайных собутыльников. Он с пьяной сердечностью пригласил их за стол и кажется, даже угостил выпивкой…
Тошное подозрение заворочалось на дне души. Превозмогая боль, Эомер неуклюже приподнялся с земли, рывками отдирая отсыревшие рукава от липкой грязи. Провел руками по одежде, огляделся… От кошеля остался лишь огрызок ремешка, заплечный мешок с нехитрыми пожитками пропал, и даже верный палаш с отполированной ладонями рукоятью уже не оттягивал пояса. Эомер вскинул ладони к голове, судорожно ощупывая слипшиеся, влажные пряди волос. Великолепный маршальский шлем был снят. Лишь кираса по-прежнему охватывала грудь, видно, ее супостаты снять побоялись.
Роханец гортанно зарычал от бессильной ярости, сжимая ладонями разрываемую болью голову. Его ограбили, как последнего простака. Моргот с ними, с портами, гребнем и камизой, что лежали в мешке. И жалкие гроши в кошеле были незавидной добычей. Но шлем и палаш, его воинские регалии, его честь и совесть были стащены грязными воровскими лапами, словно мало выпало на долю Эомера унижений. И добро б раскололся шлем под орочьей булавой, и добро даже потерять палаш вместе с отсеченной рукой – все лучше, чем лежать сейчас в грязи, обобранным пропойцей. Медленно, тяжко встал бывший маршал с земли. Он чувствовал, словно под ногами разверзлась пропасть, и теперь он знал, что и шага довольно, чтоб ринуться в бездну. Его унизили в Золотых чертогах, и он безропотно принял бесчестие, топя былое достоинство в эле и жалости к себе. Довольно. Больше Эомер не собирался выставлять на посмешище свою доселе ничем не запятнанную совесть. Вчера он не знал, куда направить свой путь, чтоб заглушить обиду и боль. Теперь же он должен был настичь мерзавцев, укравших его оружие, а дальше – Эру велик…
***
Ноги подкашивались, сапоги гадко чавкали в грязи. Эомер уже второй час продирался по омерзительному месиву из грязи и подгнившей травы. Глина, словно живая, хватала за ноги, а дорога все не показывалась. Степью недавно прошагал военный отряд – земля была взрыта копытами и следами колес, уже полустертых дождем, но поступь Гланфинеля все равно различить не удавалось. Впрочем, за коня Эомер не волновался. Он знал, что превосходно натасканный жеребец все равно не дался бы ворам, а значит, он просто носится где-то здесь, по равнине и непременно найдет своего хозяина. С этой мыслью Эомер невольно остановился. А куда его, собственно, занесла нелегкая? Последние дни бывший маршал провел в хмельном угаре и часто пускал коня вскачь, отпустив поводья и подставляя лицо холодному степному ветру, покуда голод и вновь накатывающая тоска не гнали его на поиски ближайшего кабака. В последний раз он забрался далеко на восток, куда прежде не заглядывал. Уже было темно, лил дождь, и роханец основательно продрог, пока нашел эту злосчастную таверну, где и надрался до беспамятства. Так где же таверна теперь? Эомер ощупал затылок, поморщился, обнаружив под мокрыми волосами вспухшую полосу от удара. Проклятие. Он даже не знал, где находится теперь, а солнце издевательски пряталось в набухших дождем облаках. Не беда. Выбраться бы только на тракт…
Роханец совершенно выбился из сил, когда степь, наконец, перечеркнулась широкой дорогой. Сапоги по колено были покрыты комьями грязи, камзол насквозь промок, а головная боль превратилась в тупое нытье. Желудок сводило голодом, но даже мысль о еде мгновенно подкатывала к горлу комом тошноты. Эомер чувствовал себя жалким и истерзанным, в груди холодным узлом застыла злость и отвращение к себе самому.
Куда теперь? В какую сторону могли податься неведомые мерзавцы? Эомер растерянно оглядывался, потирая ноющий лоб. Эру, как же холодно, как гнусно было стоять на ледяном ветру, несущем мелкую водяную пыль! Третий маршал Рохана был крепким и стойким человеком. Он знал и голод, и раны и лишения. Он мог снять плащ и камзол, чтоб укрыть ими раненых в полевом лазарете, и стоять на часах под дождем в одной сорочке. Он мог в разоренной орками деревне отдать последний кусок хлеба из седельной сумы уцелевшей в резне крестьянке. Но легко было быть доблестным, когда за спиной стояла верная рать, а в старом, любимом замке ожидали родные. Теперь некого было защищать, некуда было стремиться, и потому холод и боль вызывали лишь глухое желание набить кому-нибудь рожу и послать мир прямиком к Мелькору. Однако Эомер был не из тех, кто размышляет о целесообразности дальнейшей борьбы. Честный воин и верный вассал, Эомер, хоть грамотности был и невеликой, борьбу признавал лишь до конца и пасть собирался только мертвым.
Из чистого упрямства выбрав путь против ветра, роханец захромал по глинистому тракту вперед, то фальшиво насвистывая марш, то негромко бранясь сквозь зубы.
Он сам не знал, сколько прошагал вперед, когда серые тучи позади налились чахоточным багрянцем, и Эомер понял, что идет на восток. Он не встретил ни единого следа своих обидчиков, краем сознания понимая, что найти их будет скорее делом невероятной удачи, нежели неких усилий. Он то и дело останавливался, свистел и окликал Гланфинеля. Но степь отзывалась свистом ветра и отдаленным эхом невидимых в тумане холмов. Ночь застигла маршала у чахлой, встрепанной ветром рощицы. Огня развести было нечем, и Эомер провел длинную, мучительную ночь на бугристой, скупо поросшей мхом земле.
Утро наступило, когда казалось, что Анор забыл об этом неприютном крае. Небо сеяло все тот же мерзкий дождь, но сегодня, пресытившись однообразием, облака добавили к нему еще и колкую ледяную крупу. Эомер мерял шагами скользкий тракт, превозмогая голодную дурноту. Единственным утешением было то, что холодная морось унимала пылающую болью голову. К вечеру того дня маршалу наконец улыбнулась удача. Его подобрала хлипкая одноколка, влекомая низенькой, упрямой лошаденкой. Хозяин повозки, пожилой рыбак, оказался человеком добрым, угостил роханца черствым ломтем хлеба и заверил, что не далее чем к ночи они уже достигнут Андуина.
Великая река показалась чуть заполночь. Эомера, дремавшего в повозке, разбудил резкий толчок от попавшего под колесо камня. Он сел, хватаясь рукой за жалобно скрипящий борт одноколки, и увидел убогую деревушку из шести-семи лачуг и пристань, у которой покачивались лодки и тускло светил масляный фонарь. Поблагодарив рыбака за помощь, маршал спустился по темным от влаги, подозрительно шатающимся мосткам и обнаружил у фонаря паромщика, человека на вид столь древнего, что он едва ли мог встать на ноги.
- Доброго здоровья, хозяин. – Эомер откашлялся. Паромщик поднял голову, и на роханца блеснули умные, пронзительно-черные глаза.
- И тебе не хворать, служивый, - отозвался дребезжащий голос. – Али помощь нужна?
- Не отвезешь ли меня завтра на восточный берег? Уж прости, ни гроша в кармане. Кирасой отплачу, справный доспех, шестнадцать золотых дадут не глядя.
Паромщик поднялся на ноги, пытливо заглядывая Эомеру в глаза:
- И что это всем на тот берег неймется? – усмехнулся он, - только вчера трое прохвостов за горсть медяков переправились.
Эомер насторожился. Неужели его обидчики тоже переправлялись на другой берег Андуина? Хотя мало ли «прохвостов» могло оказаться в этих Эру забытых краях.
- Не гондорские военные ли, хозяин? – деланно-небрежно спросил он, и старик хрипло рассмеялся.
- Гондорские, как же. Ряженые. В мундирах краденых да с одним палашом на троих. Ты, вояка, не за ними ли гонишься? Шлем у одного был, аккурат тем же гербом украшен, что кираса твоя.
Заметив, что собеседник сжал кулаки и напрягся, паромщик качнул головой:
- Не горюй. С зарей переправлю, да кирасу побереги. С меня перчаток хватит. А ублюдки эти далече не уйдут, сними с души желитву. Уж поверь старику, знаю, чего толкую.
***
Эомер не сомкнул глаз, дожидаясь первых отблесков рассвета. Душа, подпитанная злостью и азартом, отряхнула тоску и жаждала деятельности. Всего горше была потеря коня, но Гланфинеля негде было искать…
Утлая лодчонка, черпающая ледяную воду подгнившими бортами, ходко скользила по свинцово-серой, рябой глади. Эомер не знал раньше, как велик Андуин, и этот бескрайний холодный простор невольно наводил неуютное чувство собственной незначительности и уязвимости. Роханец сидел на скамье, глядя, как у самых сапог плещется вода, сочащаяся в щели. Хозяин, видя неловкость пассажира, усмехнулся в бороду и протянул тому ведро.
- Вот, солдат, вычерпывай понемногу. Стара уже посудинка, да где мне новую спроворить. Верная старушка, не подведет, только отчерпывай инда.
Эомер невольно улыбнулся и взялся за ведерко.
Как ни тщедушен был с виду паромщик, а греб споро, и уже через два часа перед Эомером раскинулся восточный берег Великой реки. Роханец вглядывался в неведомую землю с растущим чувством первооткрывателя. Там, за горизонтом лежал неведомый, грозный край. Он слышал так много баек о страшных просторах Бурых Равнин. Одна сказка была чудней другой, и ребенком Эомер представлял себе Равнины некой волшебной страной чудовищ и иной небывальщины. С годами же маршал понял, что из гиблых тех мест почти никто не возвращался, а потому и рассказать о Бурых равнинах правду было некому. Но сейчас Эомера занимало другое. Где-то ошиваются сукины сыны, ограбившие его третьего дня… Скорей бы…
…Лодка ткнулась в мелководье в дюжине шагов от берега. Принимая из рук Эомера основательно заношенные перчатки, паромщик придержал того за рукав.
- Подумай вдругорядь, служивый. Недобрые тут места. Палашей в мире много, да и татей всех не изведешь. А тебе, молодцу, везде сыщется и войско, и баба. Подумай крепко. Может, к Морготу ее, месть? Поплыли назад, да и баста!
Эомер сжал морщинистую, заскорузлую ладонь:
- Спасибо тебе, отец, за заботу. Да только негоже вспять поворачивать. Прощай, береги тебя Валар.
С этими словами роханец соскочил в воду и торопливо побрел к каменистому, бесплодному берегу. Паромщик покачал головой, глядя ему вослед, оттолкнулся веслом от дна и направил лодку на западный берег.
Эомер вскарабкался по обрывистому берегу и окинул взглядом бескрайнюю степь. Где-то на севере лежали просторы Великой Лихолесской Пущи. На юге, за Привражьем, гнили Мертвецкие болота, а уж дальше простирались и вовсе негостеприимные края. Куда могли двинуться мерзавцы с его имуществом? Эльфы сроду не промышляли скупкой краденого, уж в этом роханец был уверен. Да и эльфийские угодья отделяла от Южных отмелей, где высадился Эомер, мрачная твердыня Дол Гулдура и многие лиги непроходимых чащ. Впереди, за Лихолесским трактом начинались Бурые Равнины, суровые и непригодные для существования. Что ж… Воры могли двинуться лишь на юг, где у Привражья прозябало несколько небольших поселений. Наверняка там можно было продать оружие.
Подкрепившийся вчера в деревушке, Эомер уже почти не страдал от боли в затылке и готов был к новому пути. Он бодро шагал по каменистой пустоши, преисполненный решимости. Он найдет мерзавцев. Он вернет себе свой меч, а однажды вернет себе отнятую честь и родину. Он отвергнут королем, но у него все еще есть любящая сестра и любимая, добрая Ристания, которые непременно его дождутся…
… Свист раздался внезапно, отсек нить размышлений и жгуче ужалил в плечо. Эомер рефлекторно бросился наземь, и еще две стрелы пронеслись прямо над головой. Звяк! Дротик ударился о кирасу, оставляя на ней уродливую зазубрину, а роханец вскочил и, пригибаясь, бросился под прикрытие причудливого валуна. Дротики осами свистели вокруг, а совсем рядом раздался разноголосый торжествующий вой. Семеро орков верхом на широкогрудых варгах устрашающей величины неслись к нему, вынырнув из неприметного оврага. Они были без доспехов и мчались вперед, потрясая ятаганами и визгливо хохоча. Это был не отряд, а лишь семеро головорезов, поджидавших одиноких путников на пустынном тракте, чтоб позабавиться ужасом жертвы, погонять ее стрелами по равнине и убить для потехи. Вжимаясь спиной в холодную каменную твердыню, Эомер грубо выругался. И в роханской армии встречались такие шутники, и маршал безжалостно карал их. Что за ирония – быть убитым шайкой грязных нарушителей воинской дисциплины. Отчего же, стоило ему утратить маршальское звание, даже враги ему попадаются из отребья?
Тем временем, орки окружили Эомера и пьяно, весело гомонили на своем рычащем наречии. Роханец холодно оглядывался, стараясь не шевелиться – он не был приучен бояться орков, а вот клыкастые, утробно рычащие варги внушали невольный трепет. Один из орков что-то крикнул и метнул дротик – тот звонко ткнулся в камень прямо над плечом Эомера, и остальные восторженно взревели. Еще четыре дротика высекли искры вокруг головы и шеи роханца – орки бесновались от упоения. Но вот метать дротики садистам прискучило – жертва не кричала и пощады не просила. Рослый боец в причудливом головном уборе из кусков меха ухмыльнулся, перекидывая обоймицу за плечо. Сделав другим знак разойтись подальше, он направил варга прямо к Эомеру. Маршал окаменел, сжимая зубы – отвратительная морда хищника приблизилась вплотную, и зверь обнюхал человека, обдавая того зловонным дыханием. Варг гортанно рыкнул, но всадник дернул зверя за ухо, распаляя злость. Несколько раз варг порывался к Эомеру, и орк сдерживал хищника. Тот разъярился, слюна капала с клыков, глаза налились кровью. И наконец всадник ощерился недоброй улыбкой – игра шла к концу. Вынув кинжал, орк наклонился к Эомеру через голову скакуна – он знал, что небольшая царапина на теле жертвы опьянит варга запахом крови, и вот тут пойдет веселье. Роханец напрягся – все инстинкты ожили разом, мускулы напряглись. Сейчас, только сейчас, когда враг потерял бдительность, увлеченный забавой, у него есть шанс… Мускулистая рука поднесла кинжал к щеке Эомера… И в этот миг роханец молниеносно выбросил вперед кисть, хватая орка за запястье и резко дернул на себя. Не ожидавший нападения, орк яростно завизжал – наклонившись вперед для удара, он неустойчиво сидел на спине варга и теперь, потеряв равновесие, перелетел через голову зверя. Эомер отшвырнул орка наземь, а сам, повинуясь безумному порыву, вцепился в загривок варга и вскочил ему на спину…
Это было не сложнее, чем оседлать необъезженного коня… Варг взвыл и взметнулся на дыбы, грянулся оземь передними лапами, силясь стряхнуть чужака. Орки столпились в отдалении, гомоня и жестикулируя – подвыпившие и распаленные весельем, они не сразу сообразили, что произошло. Варг же бесился, вздымая тучи пыли и скрежеща когтями по камням. Но сбросить роханского кавалериста было непростой задачей… Орки наконец стряхнули первую растерянность и, потрясая оружием, рванулись к Эомеру. Кто-то спустил с тетивы стрелу, и та оцарапала варгу загривок. Это был ошибочный шаг. Разъяренный шумом и наглым седоком, от боли варг окончательно рассвирепел и огромными скачками помчался по степи. Эомер вжался в мускулистую спину, вцепившись пальцами в густую, грубую шерсть, а варг несся вперед. Орки, было, пустились преследовать роханца, несколько стрел полетели ему вслед, но вскоре Эомер, полуослепший от забивавшей глаза пыли и резкого ветра, перестал слышать звуки погони. Видимо, оркам не было резона ловить взбесившегося зверя.
А варг тем временем неутомимо мчался все дальше и дальше. Он то летел, словно не касаясь земли, то вдруг начинал бросаться из стороны в сторону, рычать и извиваться, а потом снова устремлялся вперед. Куда нес Эомера хищник? Сейчас это было несущественно. Роханец был занят всего одним вопросом – как не свалиться наземь. Он знал, что варг непременно загрызет его, стоит только упасть, и отчаянно хватался за мощную шею хищника. Превосходный наездник, маршал был привычен к седлу, стременам и твердой конской поступи. Варг же, свитый из стальных мышц и покрытый клочковатой длинной шерстью, мчался мягкими скачками, изгибался на бегу, вскидывал лобастую голову, и Эомер чувствовал, что вот-вот упадет. Но он держался, могучим чутьем опытного всадника приноравливаясь к бегу зверя, и варг нес его все дальше и дальше от Андуина. Эомер не знал, сколько продолжалась эта скачка. Степь, овраги, рощи мелькали мимо, словно неслись назад, солнце поднялось в зенит, а потом начало садиться, а варг не уставал, словно был железным. Роханец боялся сменить позу, хотя все тело затекло и заходилось болью, он предпочитал не думать, чем окончится этот путь, понимая, что конец все же близок. Спустилась ночь, и луна устало проглядывала в разрывы туч. Вокруг расстилалась каменистая, безжизненная степь. Далеко ли был Лихолесский тракт? На юг или на север уклонялся варг? Этого Эомер не знал, измученный скачкой. Глаза опухли от ветра, пересохли губы, в горле, казалось, плотной массой лежал песок. Он не чувствовал пальцев, сведенных судорогой, вплетенных в шерсть зверя.
Варг уставал – Эомер ощущал, как мышцы под ним теряют литую упругость. Что сделает хищник, выбившись из сил? И вдруг варг оглушительно взвыл, сбился с бега и упал. Эомера сбросило со спины хищника, он ударился о камни и стремительно покатился по земле. Выбросил вперед руки, отозвавшиеся мучительной болью, замер и оглянулся – варг уже поднялся на ноги. Передняя лапа, неловко поджатая, сочилась кровью – видимо, варг наступил на брошенное оружие или угодил краем лапы в ловчий капкан.
Крупная голова обернулась к Эомеру, варг оскалился и заворчал. Роханец понял, что это конец. У него не было ни оружия, ни сил. Ведомый последним трепетом самосохранения, он поднялся на колени, выпрямился, превозмогая боль в спине. Варг, казавшийся серебристым в свете луны, ощетинил загривок. Боль и усталость терзали зверя, и свою ненависть он сосредоточил на жалкой человеческой фигуре, бестрепетно замершей перед ним. Подобравшись, зверь прыгнул вперед, и тут же раздался громкий щелчок арбалетного рычага, варг мучительно взвыл в прыжке, тяжелая туша обрушилась на Эомера и мир разлетелся на осколки, осыпаясь в темноту…
***
Сознание вернулось, принеся боль в каждой мышце, свирепую жажду и полную апатию. Эомер разомкнул глаза – над ним расстилалось затянутое рваными облаками темное небо. Земля под ним покачивалась, и Эомер скоро понял, что он лежит в телеге. Неужели вся эта история ему приснилась? Но нет, одноколка рыбака была выстелена тростником, а эта телега, справная и ладно сбитая, была закинута звериными шкурами. Роханец медленно повернул голову – над передком возвышалась рослая фигура возницы с широченными, обтянутыми кожаной рубахой плечами. Рядом у самого локтя возницы лежал устрашающего вида арбалет. Итак, это и есть неведомый спаситель.
Эомер зашевелился, негромко застонав. Возница услышал его и, не оборачиваясь, произнес:
- Очнулся, бедолага? Вот и добро. Потерпи, скоро приедем, перевяжем чин чином. Тебе поесть надо да отлежаться денек – как новый будешь.
Голос говорившего был глубок, хрипловат и приветлив. Забавно расставленные акценты вестрона делали его речь протяжной и простоватой.
- Б-благодарю… - Эомер с трудом разлепил потрескавшиеся губы.
- Да не за что, брат. – Возница обернулся, и роханец окаменел. На него смотрело безобразное лицо, черная грива была убрана в несколько толстых кос, темные, раскосые глаза поблескивали в свете луны, приветливая улыбка обнажала кривые желтоватые клыки. Орк.
