Глава 2. Тренируясь на кошках«Почему бы, собственно, и нет?» перво-наперво привело Гарри в кабинет директора Дамблдора, а вовсе не к Запретному лесу. Как позже окажется, одно ну никак не случается без другого. Дамблдор и всё с приставкой «запретно» всюду, всегда — нераздельно.
Помявшись у двери, Гарри с усилием её приоткрыл и сунул нос в щель. Дамблдор сидел в кресле возле окна, сложив руки, и то ли спал, то ли думал с закрытыми глазами. Синий помпон от ночного колпака висел над его носом и подпрыгивал, когда директор закреплял особенно мудрую мысль робким всхрапом.
Бесшумно мальчик подошёл к чародею и хорошенько в него вгляделся. Подёргал чуть-чуть за бороду. Ткнул пальцем в одну из звёзд на пижаме.
— Пф-ф… — отозвался директор, словно сдувшийся шар.
Гарри счёл это разрешением на разговор.
— Сэр, я хочу спросить, — решительно заявил он, приосанившись.
Дамблдор пожевал губами, а его голова клюнула воздух, мол, «приятно послушать вас, мистер Поттер». Очки у профессора съехали на нос, а сцепленные пальцы рук медленно накренились куда-то в сторону. Директор Дамблдор был весь — внимание!
— Я хочу спросить, — чуть скромнее повторил Гарри, — где можно взять волшебную палочку.
Директор упорно молчал, только его седой ус вздувался и оседал от сопения.
— Мне очень нужно, — чуть не взмолился мальчишка, отчаявшись. — Честное слово, нужно!
Тут рука директора не выдержала и упала, но, увы, совершенно неудачно. Нацелившись на подлокотник, она всё же соскользнула с него и повисла, пальцем указывая куда-то в пол. Гарри любопытно посмотрел, куда именно, и радостно ахнул: на расшитом ковре лежала раскрытая книга, красивая, притягательная, с шевелящимися картинками, и — вот это радость! — вышеописанный палец указывал именно на неё.
Гарри аккуратно присел на пол рядом с толстенной книжкой и с трудом затащил её к себе на колени.
— Хогвартс, — шёпотом прочитал он заголовок, водя пальцем по строчке. — Ещё одно место рождения.
«Интересненько», — заключил Гарри.
И вот, по слогам, по буковке, он вычитал поразительную историю: «Запретный лес — колыбельная для душ волшебников. Каждое дерево здесь есть и будет душа».
А ещё через пару абзацев, что: «…необходимо не только волшебное древо, но и часть существа. Например, жила дракона или шерсть кошки, или…»
— Ах! — осенился Гарри, даже не дочитав, подпрыгнул, глаза его загорелись, а рот изогнулся. — Я вас понял! Так вот, оказывается, где… как!..
И совершенно непочтительно скинув книгу на пол, он полетел из дверей кабинета, как маленькое торнадо, снося по пути игрушки, бумаги, перепрыгивая через стул, по лестнице с громким топотом — вниз! Затем, хохоча, по коридору, вновь по лестнице — вниз, и вниз, и вниз, и прыгая неустанно, весело.
Теперь-то он точно покажет всем Неслабокам, кто такой Гарри Поттер!
И спустя четверть часа он уже вышагивал в сторону леса, ничуть не смутившись ни высоких деревьев, ни карканья воронья. Ведь настоящие волшебники не боятся. А Гарри, конечно, был настоящим: одна лишь проблема — найти палочку! Ну и научиться чуть-чуть колдовать…
А так, пустяковое это дело — волшебником быть!
***
Самое лучшее в распорядке дня — это когда его вовсе нет. Гарри с огорчением вспоминал года у Дурслей, когда все дни напролёт он растрачивал на учёбу, мытьё полов и посуды. То ли дело Хогвартс! С утра до вечера можно было разведывать, веселиться и любопытничать. И лишь изредка кто-то из взрослых возмущался установившемуся порядку вещей.
А вообще, Гарри ничего не мешало. Даже ходить одному по лесу — ничего и никто!
И это привело к тому, что Хагрид обшаривал все кусты на опушке, а у Гарри тем временем…
А у Гарри!
…деревья переплетались где-то над головой, пели птицы, выводили такие нежные трели, что щемило детское сердце, а в воздухе — запах смолы и хвои.
Мальчик стоял на пеньке, разувшись, и чувствовал.
Он сказал в никуда, никому:
— Если бы я был волшебной палочкой, я бы рос здесь.
И звучали слова как-то по-особенному, по-взрослому. Гарри так понравилось, что он не сказал теперь, а закричал звонким голосом:
— Ах, если бы я был волшебной палочкой!..
Закричал так, что вспорхнули малиновки, заголосили возмущённо дрозды. А Гарри — хулиган, мальчишка! — расхохотался и обнял дерево.
— Какое здоровое! — восхитился он искренно, чуть игриво. — Душа в тебе, наверное, ещё здоровее!
И пополз он вверх, любопытный. Проверить, какова душа у деревьев в Запретном Лесу.
Ну и конечно, поискать волшебную палочку.
Кто же мог знать, кто же мог отгадать, что внизу пойдёт человек в чёрной мантии, на которого так удобно свалиться?
***
Быть стариком в двадцать шесть лет может не каждый. Для этого нужен либо талант, либо трагедия, либо стечение обстоятельств.
Стечение обстоятельств случилось двадцать семь лет назад, когда Эйлин Принц вдруг почувствовала, что не одна, а у Северуса отрос первый палец правой ноги. Теперь Снейп думал, что хорошо было бы окончить на этом историю, но — к прискорбию — из пальца вырос целый человек, у которого, к тому же, сердце было больше всего остального. Непропорциональное, оно любило навечно, а старело в минуту на несколько лет.
И талант, и трагедия, и стечение обстоятельств — всё это сделало Снейпа дряхлым, как обветшалая статуя ведьмы перед входом на кухню. Только нос, в отличие от статуи, у Северуса был на месте и — мало ему счастья — был выдающимся, словно ступенька на ровной стене.
А так, разница смехотворная: Северус был ужасно стар в свои двадцать шесть.
Когда он это отчётливо осознавал, то шёл к астрономической башне, прятался, словно школьник, от приведений и Филча, выходил на воздух и нечестно старался не думать — а думал самозабвенно, упоительно, до утра, и когда начинался первый урок, он порою видел знакомые рыжие волосы.
А рыжих волос он, вообще-то, терпеть не мог, шесть лет как, и когда подвёртывался таким утром какой-нибудь Уизли, то доставалось всем — беспощадно, зло, ядовито. Северус лаял на этих детей, а потом, ночью, совсем иногда, вновь любил рыжий цвет.
Так проходили дни, годы, и сердце в юной груди билось по-стариковски устало: раз за разом тише, чем часом ранее.
Пока вдруг не появился мальчишка, почему-то совсем не рыжий снаружи, но где-то как будто бы глубоко-глубоко — ржавого цвета, с веснушками, с завитушками, с глазами цвета травы и леса. Никогда Снейп настолько не верил Дамблдору так, как в тот проклятый день, когда появился Фостер. Оболтус, хулиган, несносный мальчишка. Одним словом: волнующий. И узнаваемый.
Снейп той же ночью стоял на башне, глядел на длинноногую большеглазую лань и понимал, что почему-то ход времени изменился: будто бы он вдруг стал молодеть, зажигаться, а не угасать. Разумного подтверждения не было; только Северус знал всё наверняка. И лишь упрямство и твердолобость твердили: «нет доказательств». А потом добавляли, скромнее: «так будут!».
И сердце вдруг стучалось в грудь, напоминая, что ожило.
Потому что Фостер — копия Поттера.
И Лили Эванс.
Зелье было довольно простым, но требовало времени и желания. Северус принялся варить его в ту же ночь, придя в покои и отыскав фолиант со стёртым названием — наизусть рецепта не помнил. Никогда ещё не приходилось превращать детей в Поттеров, знаете ли. Удивителен свет!
В Хогвартсе ингредиенты были чётко рассчитаны, выверены с запасом на каждый взрыв маленьких остолопов, и первые же выходные профессор Снейп потратил на поход в Косой переулок, а из переулка, лишь сменив мантию, отправился в лес.
Было у него нехорошее предчувствие, было. Когда навстречу из зарослей выскочила белка с ненормально выпученными глазами и, промахнувшись мимо ветки, шлёпнулась пузом Северусу на плечо, он расчехлил волшебную палочку и дёрнулся, машинально ткнув ей в рыжий хвост.
Ситуация была невероятно глупой. Белка отдыхала у него на плече, ничуть не обеспокоившись этим фактом, а Северус оторопело стоял, вздёрнув палочку, и смотрел на рыжий хвост — тот взволнованно ходил ходуном перед носом. Никогда в жизни белки не падали с деревьев и не рисковали жизнью, разлёживаясь на профессоре зельеварения. Для этого нужна или особенно любвеобильная весна, или острая необходимость в самоубийстве.
Белка слезла, оставив Снейпа в замешательстве, и погнала по прошлогодней листве, будто дикая кошка, нагло оттолкнувшись от плеча лапами. Северус всерьёз попытался сморгнуть наваждение.
Когда за следующим поворотом на профессора свалился мальчишка, сияющий озорными глазами и дыркой между зубов, всё стало предельно ясным. На месте белки он, Северус, сделал бы тоже самое, только ещё быстрее.
В кабинете Дамблдора, теряя самообладание, профессор разъяснял сквозь зубы:
— Он хотел пустить белку на палочку.
— О! — только и выразился старый волшебник, а потом рассмеялся с жаром, которому мог позавидовать даже младенец. Отирая слёзы седым усом, поднимающимся произвольно в нужный момент. Прямо как пальцем.
Северус думал, что взъерепененной белкой обойдётся, ан нет. Тут ещё и летающие усы.
— Вы считаете это смешным, директор? — почему-то оскорбился Снейп, приосанившись. — Из-за вас полоумный мальчишка шастал по Запретному Лесу и искал ингредиенты для палочки. По рецепту из детской книжки! Я не знаю, как он не погиб…
— Северус, ничего же не произошло, мальчик мой, — успокаивал его Дамблдор, поглядывая поверх очков-половинок, — ты всегда появляешься в нужном месте, не так ли? Зачем же нам волноваться?
Снейп раскрыл перекошенный рот, чтобы возразить, но внезапно усмотрел во взгляде директора укор — он кольнул и скрылся вновь за чистотой глаз, как внезапная молния посреди синего неба. Тут-то Северус понял, что сам ходил по лесу в то время, в которое не собираются ингредиенты для школьных зелий.
И умолк. Так разоблачительно резко, что Дамблдор оборвался на середине смешка.
«Дурак, — флегматично прокомментировал профессор у себя в голове, — непроходимый идиот!»
***
С профессором МакГонагалл состоялось преинтереснейшее знакомство. Началось же всё с кошки.
Как только Гарри выскользнул из кабинета директора, её длинный худенький хвост уже мелькнул за углом. С восхищением мальчишка подумал, что быстрая кошка — это, наверное, лучшая палочка, о которой только можно мечтать. И бегом, громко шлёпая, он кинулся следом.
На картине с чаем все разом фыркнули ему вслед, а кто-то даже посчитал нужным возмутительно выразиться:
— Оболтус!
Многие важно закивали своими акварельными головами, соглашаясь.
А Гарри оглянулся лишь мельком, совсем даже нехотя, лицо его потеплело, но что бы и кто бы ему ни говорил, а мечта — многим важнее, нежели чужое, потустороннее, мнение.
«Вот и сидите в своей картине, — оскорблено подумал он, — а я стану волшебником. Настоящим, взаправдашним, совсем даже не рисованным!»
И почти догнал беглянку, от усердия даже вспотев.
Кошка вначале не обратила на него никакого внимания. Сбавив темп, она зашагала с почти человеческой вальяжностью, высоко вскинув голову: не зашагала — заплыла! Продолжалось это до той поры, пока её лапы не стали подозрительно громко топать. Смутившись, кошка скосила глаза к земле, проверяя, не выскочили ли случайно когти — такое порой бывало, — но те были на своём месте, а загадочный глухой топот не прекращался.
Кошка остановилась.
Удивительно, однако смущающий звук тут же прекратился. Кошка повела ушами и осмотрелась кругом, конечно же, не заметив торчащих из-за картины ног. Ту картину вообще мало кто замечал, что уж говорить о ногах мальчишки, притулившихся снизу?
«Потолстела, что ли?» — мурлыкнула профессор себе в усы и аккуратно шагнула вперёд.
Шагнула — никак не топнула! А ощущение было, словно пробежало стадо слонов.
Она дрогнула и совсем не по-взрослому напугалась. Вновь пригнувшись к полу, кошка настороженно потрусила по коридору, изредка останавливаясь и вертя головой.
Краски сгущались. Тени от факелов скрещивались в причудливые силуэты, водившие зловещие хороводы в притолоках. Они прыгали профессору под ноги, трещали вместе с огнём, пританцовывали и, кажется, улыбались нехорошей зубастой улыбкой: скалились — не улыбались! Топот раздавался всё ближе и ближе: МакГонагалл стало казаться, что кто-то дышит ей в спину, и она, растеряв всё достоинство, бежала без оглядки, путалась в лапах, вертелась на месте, пытаясь разглядеть невидимого врага… и вновь бежала, подгоняемая тенями, нарастающими вокруг; казалось, топот уже звучал ото всюду: и впереди, и на каждой развилке со всех сторон, словно сжимая в тиски.
МакГонагалл очнулась, когда загнала себя в угол, и тени бросились на неё сверху, как дикие звери.
— Ну-ка, не шалите! — приказали они, схватившись за хвост.
Гарри был так доволен своим предприятием, что даже удивился, когда кошка не захотела с ним подружиться. Вместо этого она шикала на него и перебирала по полу лапами, в общем-то, ни капельки не шагая. Уши, когда кошка рассмотрела мальчишку, от злости прижались к её взлохмаченной голове, а усы запрыгали вокруг морды, словно бы она смачно ругалась себе под нос, не открывая, между тем, рта.
— Ну что вы! — успокаивал её Гарри, пытаясь удержать. — Мне всего-то пару волосков…!
Откровенно говоря, мальчишка слукавил: если следовать рецепту из книги, то данную кошку стоило бы обрить наголо и, возможно, не один раз. Но он ни капельки не соврал — он вежливо преуменьшил.
Такие вот обстоятельства.
— Может, ещё один ус. И не больше! — продолжал увещевания Гарри, понимая, что немного неубедителен. — Прошу вас, миссис! Мне ведь так нужна палочка!
Препирались они очень долго. Возможно, лишь спустя четверть часа обратно по коридору заспешил мальчишка с огромным горбом на спине. Горбом была профессор МакГонагалл, упрятанная за пазуху. Она уже не рычала, терпеливо прижав уши к голове, умаявшись и устроив себе передышку.
Но внезапно на пути Гарри выросла очередная преграда — резко и страшно. Одним неизмеримо длинным шагом она выступила из-за угла и перекрыла дорогу, срастаясь с тенями на потолке.
— Пф-ф! — фыркнула она и уставилась на Гарри сверху вниз.
Филч был неприятным взрослым человеком. У него всегда постукивала одна нога, как у пирата, он ходил скрючившись и нашёптывая проклятья под нос. Волосы его свисали с головы, словно водоросли, и миссис Норрис, восседавшая у него на плече, была в ту минуту похожа на цветастого австралийского попугая.
— Так-так-так, — проскрипел он тоненьким голосом, глядя на Гарри, — что это у нас здесь, моя дорогая?
Мальчик не понял, к кому именно обращался пират, а потому посчитал невежливым промолчать.
— Можно просто Гарри, — смутился он.
И незаметно поправил кошку под свитером. Та не сдавалась и молча пробиралась наверх, в ворот, и когда это у неё получилось, Гарри непроизвольно прогнулся и хихикнул: шерсть защекотала оголённую шею.
— Ты что, смеёшься? — оторопел Филч от такой вопиющей наглости.
Никогда и никто не смел смеяться над ним, возле него или смеяться в принципе, когда он был в комнате! Это же хамство — радоваться жизни в его присутствии!
Филч совсем не нашёлся, что сказать, когда Гарри довольно покивал головой.
— Это у вас попугай или кошка? — кивнул он на миссис Норрис, которую, кажется, невыразимо обидел этот вопрос. Она даже приоткрыла один свой изжелта-белый глаз и попыталась вцепиться им мальчишке в лицо. Бесполезно, конечно.
— Где? — недопонял пират.
— Во-он там, — ткнул Гарри пальцем.
Это уже был беспредел, и миссис Норрис свалилась с плеча Филча, глубоко оскорбившись. Так глубоко, как не оскорблял её ни один комок шерсти, застрявший в горле.
Тем временем профессор МакГонагалл, получив обзор, осматривалась вокруг. Затылок маленького Гарри клонил её вперёд, прижимал, и она всерьёз начинала подумывать об увольнении. Стоило трансформироваться, но уж точно не перед завхозом (засмеёт и растреплет!) и уж точно не в одном свитере с Гарри.
Хулиган тем временем потешался: Филч говорил что-то нелицеприятное (ему положено — он пират), а попугай вылизывал ногу, кося взором на мальчика. Гарри пристраивался к нему бочком, ничуть не смущаясь, что попугай больно похож на МакГонагалл, а МакГонагалл — на кошку.
Миссис Норрис остановилась, высунув язык, и Гарри чуть-чуть оскорбился.
— Она дразнится, — пожаловался он искренно.
— Вот приставучий! — махнул рукой завхоз, переставая брюзжать и отворачиваясь. — За мной иди. И не смей убегать!
Каморка Филча лишь обзывалась каморкой, на самом же деле комната была преогромная, забитая всяческим хламом под самые потолки. И всё время в ней что-то сыпалось: то леденцы «Берти Боттс», то какие-то странные шахматы, оголённые до неприличия, то транспаранты с весёлыми рожами… в общем, место было воистину историческим. Ведь только глупые волшебники считают, что история в книгах, а история Хогвартса была здесь. Вся как на ладони: в чьих-то тетрадках, шоколадных лягушках и ходячих котлах.
Впрочем, ходячий котёл был здесь единственный. Он медленно передвигался по комнате, похожий на пузатого кита, лениво и неповоротливо плывущего по узкому заливу. Возможно, именно он был истинной причиной того, что в этой комнате вечно что-то куда-то сыпалось.
Гарри пребывал в таком восторге, что даже погладил его, как живого.
— Брысь! — обругал его тут же пират.
Мальчик послушался, но стоило Филчу отвернуться, как вновь потрогал ходячий котёл и оглянулся на кошку. Глаза у него были до того счастливые, что та оттаяла и словно бы снисходительно покивала. После такого Гарри совсем осмелел и, выпустив МакГонагал на волю и попросив подождать у двери, он отправился исследовать этот мир той уверенной походкой, какой всегда направлялся ко всяческим приключениям.
Поразительные здесь были вещи: кукла с живыми глазами и ртом («Улыбается!» — сиял Гарри, а МакГонагалл шевелила усами), бабочки в банке, голая черепушка, зонтик (распахиваешь, а оттуда на тебя — дождь!), кучи вкладышей, ворохи мантий, мётла без прутьев, шляпки, пахнущие леденцами…
И вдруг — вы только представьте себе! — за причудливым оленьим рогом, скромно теряясь в окружающем бардаке, безумно прелестная, лежала… волшебная палочка!
Она лежала так, будто ждала Гарри: завёрнувшись в красивый алый платок. Её резная рукоятка кокетливо выглядывала, и мальчик аккуратно, благоговейно взялся за неё и внимательно рассмотрел: дерево было тёмное, с красным отливом, и сказочные лани украшали рукоять своими большими чувственными глазами.
Сколько же кошек ушло на такую палочку?
Что-то в животе мальчика радостно ёкнуло, прокатилось волною до пят, от пят — к голове; словно поднялся ветер, и волосы Гарри взметнулись вверх, вздулась одежда, а ладонь закололо, как будто палочка поздоровалась с ним. Как будто пожала руку.
«Разве бывает такое?» — восхищённо подумал Гарри, вцепляясь в находку, — «ведь это я сжимаю её, а вовсе не наоборот!»
Но было так правильно и приятно, что не оставалось сомнений: все палочки такие приветливые. И, наверное, влюблены в Гарри.
Тем временем профессор ничего не заметила: мальчик стоял к ней спиной, а сама МакГонагалл, утратив бдительность, втянулась в это маленькое приключение. Несмотря на своенравие, Гарри показался ей интересным ребёнком. Сегодня она впервые так близко познакомилась с ним. Мурлыкнув, мечтательно лизнув лапу и забыв её в пасти, МакГонагалл представила на минутку, как будет накрывать стол в воскресение и звать к себе Гарри, чтобы учить его чему-нибудь элементарному.
Как делать из мухи слона, например.
Замечательно!
Но вот раздалось поскрипывание старых сапог, и МакГонагалл встрепенулась. Появившаяся в проходе тень Филча и широкий кожаный ремень, зажатый в его руке, пробудили в ней разум взрослого человека. Застыв, она смотрела на то, как завхоз подходит к ребёнку и тянет кривые пальцы к его загривку, чтобы схватить, а миссис Норрис вьётся у его ног, подмяукивает.
А Гарри в тот момент ничего не видел — только свою новую палочку. Она удобно легла в ладонь, на ощупь оказалась прелестно-гладкой, и мальчишка был счастлив, что ему не пригодилась ни единая кошка. Он был чересчур добрым ребёнком и плакал бы всё то время, пока обривал МакГонагалл налысо.
«Бах!» — раздался за его спиной сильный хлопок.
И Гарри подпрыгнул, наконец-то увидел позади себя Филча с огромным ремнём, испугался немерено, до тихого «ай-ай-ай!», но оттаял в одно мгновение: возле двери он заметил женщину с тугим пучком на голове, высокую и, кажется, строгую. Она с укоризной буравила Филча взглядом; Гарри её раньше видел лишь мельком, но верил, что она — очень справедливая ведьма.
И она точно знает, что Гарри не заслужил порки ремнём (как и всем остальным).
— Профессор! Я не знал, что вы здесь… — пролепетал пират, словно испуганный школьник.
— Мистер Филч, объяснитесь, — грозно попросила седовласая дама в ответ.
Гарри был рад, что таким тоном обращаются не к нему.
В этот момент к ноге МакГонагалл любовно прижался котёл, и женщина слегка покачнулась, но стати не потеряла.
— Вам прекрасно известно, что эти методы устарели, — процедила она, машинально похлопывая котелок, словно признавая в нём живого кита. — Вы не имеете права.
Пират виновато опустил голову, весь сжался и сгорбился, а его попугай спрятался за сапог и глядел оттуда на Гарри ненавидящим взглядом.
— Профессор, я только… ведь мальчишка совсем распоясался!
— Однако без пояса здесь только вы.
И колдунья, безусловно, была права.
Когда МакГонагалл подозвала к себе Гарри, тот замешкался, пытаясь незаметно сунуть палочку в свой рукав. Ему повезло: никому не было дела, ведь профессор угрожала завхозу жалобой и была похожа на рассерженную русалку, прекрасную, безусловно, но вполне готовую утопить корабль по имени «Филч» вместе со всем его хламом и попугаем.
— Я надеялась, что вы изменились, Аргус, — припечатала она, наконец. — Идёмте, Фостер. Я провожу вас.
Мальчишка послушался, бочком прошмыгнул мимо угрюмого Филча, с грустью подумал, что нельзя увести за собой котёл (Гарри прицепил бы ему поводок, и они бы плавали вместе по Хогвартсу, как привидения!), но всё же с довольной улыбкой от уха до уха выбежал вслед за высокой дамой.
Ведь тем же вечером — будьте уверены! — он сможет сказать «Неслабокам»:
— Я теперь ничего не боюсь!
И после этого из-за пазухи вытащит длинную-длинную, прехорошую, прекрасивую — волшебную палочку.
Ах, вот же Макаронина удивится!..
