Глава 2. АдаптацияСледующие несколько месяцев пролетели в тумане адаптации. Золотая осень в лесу Дин сменилась первым снегом, а затем и весенней оттепелью. Мой первоначальный шок сменился фазой активного, почти лихорадочного изучения, которое началось с самого фундамента — с языка.
Хотя я-то знал и понимал английскую речь, говорить на ней полноценно в теле трехлетнего ребенка было невозможно. Да и соображений конспирации никто не отменял. Мой отец, видя, что я начал произносить первые слова, с энтузиазмом взялся за мое обучение. Он принес откуда-то старенькую, потрепанную азбуку с яркими картинками. Книжка, видимо, была обычной – магловской, со всеми этими стандартными «А — арбуз, Б — бабочка». Мы сидели у камина или у печки долгими осенними вечерами, и я, тыча своим непропорционально большим пальцем в картинки, заново учился говорить. Я был прилежным учеником.
Именно тогда я узнал наши имена. Он показывал на себя и говорил: «Ро-берт». Я повторял. Потом он показывал на меня: «Ру-бе-ус». И я повторял снова. Вскоре к этому добавилась и фамилия — Хагрид. Рубеус Хагрид. Это звучало странно, но я привыкал.
Постепенно, день за днем, туманная фигура «отца» обретала для меня четкие, живые черты, и я все лучше узнавал этого человека.
Роберт, Роб или даже Робин, что было сокращенными формами его полного имени, был настоящим живчиком, часто в движении. Ростом ниже среднего, с сухощавой, но жилистой и скорее поджарой фигурой, он казался сгустком энергии. Его густые темные волосы доходили до плеч. Дома он перехватывал их простой кожаной лентой, чтобы не мешали. Выходя на улицу, он менял ленту на широкополую шляпу с высокой тульей, которая, как я подозревал, должна была компенсировать его небольшой рост. Голос у него был неожиданно низкий, густой баритон, несколько не вязавшийся с его внешним видом.
Он почти постоянно, даже дома, ходил в невысоких кожаных сапогах. Как и вся его одежда — практичная, поношенная, преимущественно из кожи и темной шерсти — они всегда были идеально чистыми. Я ни разу не чувствовал неприятного запаха ни от него, ни от себя. Лишь позже я узнал, что волшебная одежда и обувь часто несут на себе чары комфорта и гигиены: они нейтрализуют пот и запахи, а в дорогих вариантах еще и очищаются сами.
У него была забавная привычка: он постоянно что-то теребил в руках или проверял содержимое своих многочисленных карманов, на которые, очевидно, были наложены чары расширения. Его карманы были бездонным складом всякой всячины — от обычных скоб, мотков проволоки и бечевки до волшебных самозатачивающихся инструментов и мешочков с какими-то порошками. При этом он обладал хорошей памятью и всегда точно знал, где что лежит.
Эта его дневная энергия сменялась вечерним умиротворением. После ужина он мог часами сидеть в старом кресле у камина, укрывшись пледом, или на кухне у печи, слушая огромное стационарное радио, которое умело ловить как волшебную, так и маггловские станции. Внешне он был простым егерем, но в эти тихие моменты я чувствовал в нем скрытую глубину и мудрость человека, который много видел и много думает.
Дом полностью соответствовал своему хозяину. Это была настоящая холостяцкая берлога: никакой показной красоты, цветов в вазах или изящных гардин на окнах. Из украшений — разве что ковры и шкуры на полу да простые, плотные шторы. Посуда у нас была однообразной и крепкой, без изысков. Стены украшали несколько анимированных пейзажей, пара колдофотографий в простых рамках, старые гобелены и карты леса. Все было подчинено не эстетике, а функции и удобству.
Когда с именами и вообще с базовой лексикой было покончено, он начал читать мне детские книги. Сначала простые сказки о говорящих животных, а потом и волшебные истории в том числе и из «Сказок барда Бидля». Ну да, классика английского магического эпоса. Я впитывал каждое слово, каждую деталь, и мой словарный запас рос не по дням, а по часам. Отец не мог нарадоваться моему прогрессу.
И как только я почувствовал себя достаточно уверенно в языке, я принял роль «почемучки». Этот образ стал моим главным инструментом для сбора информации. Под прикрытием детского любопытства я начал методично строить в своей голове полную картину мира.
— Папа, а мама... где она? — этот вопрос я задал с замиранием сердца.
Я видел невыразимую грусть в его глазах, когда он рассказывал о моей матери-великанше Фридвульфе, которая ушла, потому что «мир людей был для нее слишком мал».
Но в рассказе отца было слишком много недомолвок, слишком много осторожных пауз и уклончивых формулировок. Они заставляли меня задуматься о том, что скрывается за простым объяснением «мир людей был для неё слишком мал». Роберт говорил о Фридвульфе с грустью, это правда, но эта грусть была странной, сложной, смешанной с чем-то ещё — стыдом? Сожалением? Виной? Трудно было определить точно, потому что взрослые умеют прятать свои истинные чувства за масками социально приемлемых эмоций.
Я не понимал его отношения к матери. Любил ли он её? Были ли у них отношения вообще? Когда говорил о ней, в голосе звучало тепло, но и дистанция одновременно, словно она была важной частью прошлого, которое осталось позади, но не стало частью настоящего. Не было той горечи, которая бывает у людей, переживших болезненный разрыв, но не было и той ностальгии, которая характерна для тех, кто вспоминает утраченную любовь. Просто... факт. Женщина, с которой у него был ребёнок, которая ушла, потому что не могла жить в человеческом мире.
Но почему он делал из моего происхождения тайну? Почему не рассказывал подробно, как они встретились, как полюбили друг друга, почему решили завести ребёнка, зная, что смешанные браки между магами и великанами были редкостью и часто осуждались обеими сторонами? Что заставило их пойти на такой шаг? Или тут имело место нечто, отличающееся от привычных отношений?
Каждый раз, когда я пытался копнуть глубже, задать уточняющий вопрос, отец либо менял тему, либо давал такой расплывчатый ответ, что становилось ясно — он не хочет обсуждать детали. «Когда вырастешь, поймёшь», «Это сложно объяснить ребёнку», «Не все истории имеют простые ответы» — фразы, которые должны были удовлетворить детское любопытство, но вместо этого только усиливали подозрения, что за официальной версией скрывается что-то более тёмное, более сложное, более болезненное.
Тайна происхождения висела между нами невидимой стеной, и я чувствовал, что пока не узнаю правду, картина моей жизни, моей идентичности останется неполной, фрагментированной, с огромными белыми пятнами там, где должны быть ответы на самые важные вопросы: кто я, откуда пришёл, почему живу именно так, а не иначе.
— А кем ты работаешь, пап?
— Я егерь, — с гордостью ответил он. — Один из егерей этого леса, что у нас за окном. Слежу за порядком.
Так я узнал, что лес Дин был не просто национальным парком с волшебной историей. Это была огромная, скрытая магией территория, как Запретный лес у Хогвартса. Вероятно это еще одна складка в пространстве, но в такие дебри я в своих расспросах не уходил – явно вопросы не для трехлетки.
Само наше хозяйство на первый взгляд было самым обычным. Рядом с домом, на той стороне, что примыкала к маггловскому миру, раскинулись аккуратные огороды, небольшой виноградник и молодой сливово-яблоневый сад. Вся наша территория была надежно огорожена густыми, непроходимыми зарослями терновника, а покой охраняли пара псов. Старый Вики, большую часть времени проводивший в своей будке у крыльца, и молодой, энергичный Бул, которого отец иногда брал с собой в лес.
Роб был волшебником, а волшебник — это сам себе экскаватор, кран, трактор, погрузчик, комбайн и огромная куча еще чего. Я видел, как одним взмахом палочки он вспахивал целое поле, а другим — засеивал его отборным зерном. У него было три таких поля на маггловской стороне, с разными зерновыми культурами. И хотя моя физическая помощь по-прежнему была ему приятна, я понимал, что мой вклад — капля в море по сравнению с тем объемом работы, который он проделывал каждый день. Впрочем, благодаря магии, его труд нельзя было назвать изнурительным.
Настоящие масштабы нашего хозяйства я осознал, когда случайно обнаружил под домом целый комплекс подвальных помещений, по площади в разы превосходивших сам наш домик. Там, внизу, скрывался целый мир. Огромное зернохранилище, зачарованное на расширение пространства, из которого отец брал зерно и через специальные кормушки подкармливал магических животных в лесу, особенно зимой. Винохранилище с рядами дубовых бочонков. Две холодильные комнаты: одна, почти всегда пустая, предназначалась для туш магических существ, а вторая служила для хранения обычной говядины и свинины. В основном полутушек последней, их Роб привозил из окрестных маггловских деревень и городов. Были там и кладовые для обычных продуктов и для магических ингредиентов, в основном трав.
Но самым впечатляющим было огромное деревохранилище, тоже с чарами расширения. В него вел отдельный широкий проход с собственными двойными воротами. Внутри хранилась древесина из нашего леса Дин самых разных пород и форм — от огромных пней и цельных бревен до крошечных брусочков. Отец, как я выяснил, был поставщиком древесины и для Олливандера, и для мебельщиков, и для производителей метел. Правда, львиная доля дохода от этого уходила Министерству.
А на втором подземном ярусе, куда мне был строжайше запрещен вход, находилась личная лаборатория отца. Я знал, что там у него зельеварня, где он варил лекарства для себя и лесных обитателей. Но было там и что-то еще. Периодически отец уходил туда надолго, и я догадывался, что там есть ритуальный зал. Роберт вообще периодически проводил ритуалы: простые, сезонные, иногда вместе со мной, прямо в доме или на природе. Но самые важные и, видимо, самые опасные он совершал там, внизу, вдали от моих глаз.
Позже, с наступлением зимы, я заметил, что закупки мясных туш участились. Папа привозил их десятками, и они исчезали из ледника так же быстро, как и появлялись. Я понял, что он использует их не только для нас. Мясо, как и зерно, шло на подкормку обитателей магического леса. Это была своего рода сделка: егеря обеспечивали хищников легкой добычей в голодное время, а те, в свою очередь, не нападали на них на своей территории и не выходили в поисках пищи за пределы зачарованного леса. Такая система позволяла отцу и другим егерям относительно спокойно собирать редкие ингредиенты — шерсть, перья, чешую — и ценные магические растения в самых глухих и опасных чащах.
Постепенно мне открылась и удивительно запутанная система, в которой мы жили. Лес Дин — это не просто дикая чаща на отшибе. В обычном маггловском мире его часть, выходящая к дорогам и шахтерским поселкам, считается владением короны. Здесь работают многочисленные маггловские службы: лесная стража, местные землемеры, чиновники по вопросам шахт, бригады рейнджеров. Отец в бумагах магглов числится одним из этих рейнджеров — лесничим, отвечающим за порядок, охрану природы и отношения с жителями.
Пару раз нас навещал его условный магловский начальник — невысокий жилистый мужчина по имени мистер Уоллис.
Хотя может это я теперь слишком предвзято отношусь к росту людей?
Мистер Уоллис приезжал на крупном вороном коне, носил полувоенную форму светло-серого цвета и был вооружен массивным револьвером в кобуре. Из контекста его разговоров с отцом я быстро понял, что он сквиб — человек, рожденный в магической семье, но лишенный способности к волшебству. Он понимающе кивал, когда отец упоминал «особенности местной дичи», и никогда не задавал лишних вопросов. За чаем они обсуждали не только лесоустройство, но и вопросы, которые явно касались магии.
Именно мистер Уоллис помог организовать мне комплект магловских документов. Церковная метрика о крещении, набор каких-то справок из разных ведомств. Все это появилось благодаря его связям и знанию магловской бюрократии. Отец был признателен ему за это, и я понимал почему: с этими бумагами мое существование в магловском мире должно было сильно упроститься.
С волшебной частью леса всё еще сложнее. После принятия Статута секретности эти земли формально стали «общим достоянием магического сообщества Британии». При этом королевская семья никогда не отказывалась от своих исторических притязаний на Дин и, как я понял, до сих пор была осведомлена о многих процессах в магическом мире в целом. Каков был их реальный магический статус, я так и не разобрался, хотя по оговоркам отца можно было предположить, что они, как минимум, сквибы. Однако фактическое управление лесом находилось в ведении Министерства магии, которое определяло правила, распределяло полномочия, выделяло квоты на охоту, вырубки, добычу редких растений и, главное, регулировало право проживания.
Отец официально состоит на министерской службе: его должность — егерь волшебного леса. Наш дом и клочок земли вокруг с огородами и садом он получил в собственность как награду за долгие годы честной службы. Не всем выдается такое право: в округе еще несколько хуторов на магической стороне, которые принадлежат либо другим егерям, либо старинным волшебным семьям, осевшим здесь до министерских времен. Отношения между такими соседями почти всегда напряженные — они естественные антагонисты. Простые жители часто браконьерствуют, незаконно собирают ингредиенты и растения, вырубают лес без разрешения. При этом не задабривают лес, не кормят животных, почти не участвуют в коллективной ритуальной защите. Отец с коллегами их гоняет и штрафует, в редких случаях кого-то даже спроваживает в Азкабан. На прямую он не сознавался, но судя по рассказам, взятки за «закрытие глаз» на мелкие нарушения составляют еще одну статью семейного дохода.
Впрочем, место и правда далеко от столичных амбиций. Несмотря на магическую природу, наш лес и его окраины не пользуются большой популярностью у магических поселенцев. Это глубинка, дикость. С одной стороны, несколько секунд зеленого пламени в камине — и ты на другом конце страны, но жить здесь постоянно все равно хотят немногие. Даже подготовленные волшебники здесь иногда погибают: лес населен существами, в той или иной мере защищенными от магии, да еще у каждого такого зверя — свои трюки в запасе. А из центра чащи могут выползти совсем уж чуждые человеческому разуму твари. Обычные семьи держатся поближе к городам, и Министерство строго следит, кто и с какими правами может селиться в этих местах. Взрослый маг еще имеет шансы отобится, а дети? Разве что полувеликаны, не будем показывать пальцем.
Папа часто повторял: «здесь каждая тропа — компромисс между законом и древними ритуалами». Ритуалы, которые он проводил в своей подземной лаборатории, служили еще и защитой для нас: чтобы из хтонических глубин леса ничего особенно опасного не выбиралось, а даже если и выбиралось, то обходило наш дом стороной. Но главное, что бы не выбиралось на сторону маглов и не нарушало статут. Эти ритуалы и чары были призваны сделать наш хутор и окрестности непривлекательными для таких непрошеных гостей.
Центральной частью моей новой жизни стало мое тело. Это было не просто тело ребенка. Это было тело юного полувеликана. Уже в три года мой рост был сопоставим с ростом подростка, а сила поражала. Вместе с этим у меня быстро возникла «проблема Питера Паркера»: моя сила, в частности сила рук, была слишком большой для окружающих предметов. За первые пару месяцев я, не рассчитав усилий, оторвал несколько дверных ручек, смял оловянную кружку и однажды ночью, неудачно повернувшись во сне, просто разломал свою детскую кровать. Отцу пришлось мастерить мне новую, укрепленную, из цельных дубовых бревен. Еще неделю он потратил на укрепление магией всех возможных предметов в доме и во дворе. Постепенно, методом проб и ошибок, я научился дозировать свою мощь, но это потребовало времени и постоянного самоконтроля.
Я осознавал, что мое тело — это невероятный актив. Не имея возможности колдовать, я нашел другой способ помогать отцу. Я легко таскал охапки хвороста и тяжелые поленья для камина, а потом ломал их голыми руками или колол топором, который для меня был не тяжелее игрушки. Я носил тяжелые мешки с зерном или с драконьим навозом для удобрения огорода, помогал в самой тяжелой физической работе во дворе.
Поначалу отец не переставал удивляться моей силе и очень гордился своим помощником. Но вскоре его гордость сменилась беспокойством.
— Руби, брось этот мешок! — кричал он, видя, как я тащу что-то неподъемное для обычного ребенка. — Ты же надорвешься! Я могу сделать это одним взмахом палочки!
Со временем это превратилось в нашу своеобразную игру. Я, просыпаясь раньше, старался переделать как можно больше дел по хозяйству своими силами: натаскать воды из колодца, наколоть дров на весь день, прибраться во дворе. Либо же занимался этим, пока отца не было дома, когда он занимался своими обязанностями в лесу или посещал внешний мир по делам. Я хотел позаботиться о нем, показать свою любовь и благодарность так, как умел. А он, в свою очередь, проснувшись и увидев результаты моих трудов, со смехом и легким укором принимался колдовать, стараясь сделать все оставшиеся дела еще быстрее. Он специально оставлял мне все меньше и меньше работы, словно оберегая меня, но я все равно находил способ быть полезным. Мы стали настоящей командой, где каждый заботился о другом по-своему.
А еще я с тревогой стал замечать, что начинаю по-настоящему впадать в детство. Мой взрослый, циничный разум с неподдельным восторгом реагировал на чудеса этого мира. Мне было искренне интересно все, что меня окружало: от самоочищающейся посуды до магических игрушек, которые отец отдал мне. Однажды он подарил мне старую деревянную шкатулку, полную небольших, искусно вырезанных фигурок волшебных существ. Стоило взять одну из них в руки, как она оживала, согреваясь от моего тепла. Чем дольше я держал в ладони маленького гиппогрифа, тем дольше он гарцевал по столу и даже летал вокруг моей головы. Та же история и с дракончиками разных пород. Я мог часами наблюдать за их полетами и игрой друг с другом.
Мы с отцом стали часто играть в волшебные шахматы, и я, взрослый мужчина, с азартом ребенка кричал на свои фигуры, когда они отказывались идти в самоубийственную атаку. И в эти моменты меня охватывал холодный ужас. Где та грань, за которой я перестану быть собой? И где сейчас настоящий Руби, душа ребенка, чье тело я занял? Я убил его своим появлением? Или его и не было вовсе? И как я сюда попал? По чьей воле? Было ли все это реальностью, или я просто лежал где-то в коме, и мой умирающий мозг генерировал эту невероятно детализированную галлюцинацию? Ответов на эти вопросы у меня не было, и я гнал их прочь, с головой уходя в бытовые заботы и обучение.
С учебой все было неоднозначно. С одной стороны, базовое понимание языка у меня уже было, и занятия с отцом только укрепляли эти знания. Но чем дальше, тем больше проблем возникало с моим телом. Оно было каким-то деревянным, неуклюжим. У меня были проблемы с координацией и особенно с мелкой моторикой. С речевым аппаратом тоже все было далеко не идеально — слова получались нечеткими, будто язык не слушался.
Все это я пытался исправить как умел. Постоянно катал в руках разные камни и деревяшки, разрабатывая пальцы. Когда отца не было дома, старался повторять за диктором на радио и читал вслух книги, тренируя произношение. Хуже всего дело обстояло с письмом. Руки вроде бы и слушались, но совсем не так, как в прошлом теле. Я пытался тренироваться, выводя буквы палочкой по земле во дворе, но это помогало мало.
В какой-то момент отец заметил все мои мытарства. Он несколько дней наблюдал, как я мучаюсь с простейшими движениями, а потом куда-то съездил и проконсультировался с кем-то из знакомых колдомедиков. Ситуацию исправили несколько зелий с отвратительным вкусом, какая-то магическая мазь, которую нужно было втирать в суставы, и пара заклинаний, накладываемых каждое утро и перед сном.
Уже через месяц я вполне мог быстро выводить любые слова и фразы на пергаменте. А с голосом мы даже перестарались — он после всех процедур стал таким громким и звонким, что мне постоянно приходилось, наоборот, сдерживаться, чтобы не оглушить отца. Он сказал, что эффект со временем пройдет.
Для поддержания гибкости суставов мне прописали постоянные занятия растяжкой и спортом. Так что в мой распорядок добавилась обязательная утренняя зарядка с гимнастикой, отжиманиями и планкой в конце. В летнюю пору мы с отцом постоянно выбирались на окрестные озера и реки — рыбачили и плавали. Плавание оказалось особенно полезным: вода поддерживала мое тяжелое тело, а движения получались более плавными и естественными.
С улучшенной моторикой мне стало гораздо легче помогать по хозяйству. И наконец, я нашел ряд занятий, где помощь была бы действительно ощутимой. Таковой стала обработка магических растительных реагентов. Их зачастую нельзя обрабатывать магией — иначе могут потеряться или ослабнуть волшебные свойства. Растения нужно очищать от земли руками, аккуратно мыть, разделять на части. В основном требовалось отделять корни и цветки от стеблей, все это раскладывать и сушить на специальной дровяной сушилке. Или, например, нужно было шелушить шишки, похожие на кедровые, добывать масла из волшебных культур на ручном прессе. Вот тут моя сила пригождалась очень сильно — даже взрослому человеку требовались бы усилия, что бы справиться с таким прессом, а для меня это была просто игра.
Даже простое мытье, вытирание и просушка разных волшебных плодов, когда их было много, превращалось в довольно трудозатратное занятие. Заготовка, фасовка, хранение. В этом случае все это производилось по магловски.
Кроме того, часть саженцев волшебных растений выращивалась в горшках. Если подготовительную работу для посадки отец выполнял с помощью магии, то дальнейший уход за всходами, ростками и взрослыми растениями тоже производился обычными методами. Полив, подсыпание питательных составов в землю, вынос горшков на солнце утром и уборка их в дом к вечеру — все это теперь стало моими обязанностями. И я был рад, что могу наконец приносить отцу действительно ощутимую пользу.
