Глава 20– Легилименс!
Отец хватает меня за ухо и кричит:
– Иди, посмотри, что он опять сделал. Это ты его научила, дрянь?
Мама выбегает из кухни.
– Тобиас, отпусти его немедленно!
– Не сметь! Не сметь приказывать в моем доме!
Он совсем вышел из себя. Тащит меня за ухо в угол.
– Я же говорила тебе, это стихийная магия, он не может контролировать.
– А мне все равно, не может – научится. Слышишь меня?
Ухо горит от его захвата. Я еле сдерживаю слезы.
– Как вы меня достали!
Он зажимает мою голову между колен, сдирает с меня штаны и изо всех сил хлещет ремнем. Каждый удар обжигает кожу, я кричу от боли. Мама пытается помешать ему, в результате он на секунду ослабляет хватку. Я успеваю вырваться, пока отец отвлекся, и сбегаю. Я бегу что есть силы, размазывая слезы по щекам…
– Хватит, я больше не могу! – простонал я, очнувшись на полу. – Я не способен к окклюменции…
– Северус.
Я попросил Дамблдора обучить меня окклюменции. С легилименцией я как-то сам справился, а вот окклюменция не давалась. Он долго сопротивлялся, но в итоге все же согласился, и теперь я уже жалел об этом. Альбус сказал, что сначала нужно научиться противостоять палочковой легилименции, и вот, я уже в третий раз оказываюсь на полу, потому что не понимаю, как можно противостоять его натиску.
– Северус, это твой… отец? – странным голосом спрашивает Альбус.
Я, поднимаясь, пытаюсь сообразить, что не так с его голосом.
– Я не понимаю, как это можно остановить. Объясните.
– Это твой отец?
Заело его, что ли?
– Да, это мой отец, и что?
– Н-ничего.
Альбус выглядит растерянным и обескураженным. Это его мои воспоминания так поразили? А чего он ожидал? Не все же Поттерами рождаются. Я и не такое могу вспомнить.
– Если тебе тяжело, мы можем не продолжать.
– Альбус, я все это уже пережил, я просто прошу объяснить.
Он недовольно морщится.
– Ты это уже умеешь. Ты должен вспомнить.
– Как я могу вспомнить то, чего не знаю?
– А как ты в первый раз воспользовался легилименцией, помнишь? Вот как раз здесь, на этом месте. Так и окклюменция. Ты должен почувствовать мое присутствие. Попробуй не пускать меня в определенные воспоминания.
– Но как?
– Это врожденное, этому, конечно, можно научиться, но трудно объяснить. Ты должен сам понять… Иначе никак. Заставь меня смотреть только то, что ты захочешь.
– Хорошо, давайте.
Я не способен? Я сейчас тебе такие воспоминания покажу. Кажется, я опять разозлился.
– Легилименс.
Мои одноклассники в магловской школе заталкивают меня в туалет и закрывают дверь. Я понимаю, что попал.
– Бей вонючку! – кричит главный заводила.
Они наваливаются на меня всей толпой, я падаю на пол, они бьют меня ногами.
– А чтоб неповадно было нам праздники портить, – сообщает мне мальчик в серых сапогах.
Они снимают с меня куртку и ботинки, мотивируя тем, что вещи мне все равно не нужны, и убегают.
Я иду домой. Холодно. В прихожей наталкиваюсь на отца.
– Ты где был? Где ботинки?
Я, шмыгая носом, все ему рассказываю.
– Слабак! Ты не смог дать сдачи?
Он наотмашь бьет меня по лицу. Я даже не успеваю удивиться, как получаю еще один удар.
– Пошел вон, чтобы духу твоего тут не было, – произносит он и выталкивает меня за дверь.
На улице мороз, а я в одних носках бреду, куда глаза глядят. Лучше замерзнуть, чем быть убитым собственным отцом. Никогда раньше я не задумывался так серьезно о смерти, как в тот момент. Я утопал по колени в снегу, в голове крутились мысли о том, что если я умру, то он пожалеет, что так со мной обходился. Я даже представил картину: лежу тихий и бледный, а он стоит на коленях перед гробом и рыдает, а я встаю и говорю замогильным голосом: «Нет тебе прощения ни на том свете, ни на этом». И так мне стало горько от этого, что я сдался и упал в сугроб. Да пропади все пропадом!
– Ты хотел показать мне именно это воспоминание?
– Нет, – соврал я.
– Ты забыл все, что я говорил. Пожалуй, на сегодня хватит.
Кажется, я понял принцип окклюменции. Это как маскировка, прячешь нужные воспоминания под другие. Показываешь ему только то, что захочешь. Нужно было еще раз проверить свои догадки.
– Альбус, ну еще раз, пожалуйста.
– Легилименс.
Отец швыряет в маму горячий чайник, а я становлюсь между ними.
Пьяный отец смеется, когда я показываю маме рану от собачьего укуса.
Я стою на платформе в ожидании поезда и смотрю в мамины грустные глаза.
Я вишу вниз головой. Я ползу к школе по мокрой траве, меня тошнит в кустах. Хочется умереть.
Я показываю ему свой страх, свою ненависть, свое детство. Я уже забываю, зачем я это показываю. Словно обезумел.
– Нет! – кричит он и обессиленно падает в кресло.
Что я наделал.
– С вами все в порядке?
– Уйди, пожалуйста.
– Вам нехорошо?
– Северус, я прошу, уйди.
Я подчиняюсь.
***
Повседневные школьные заботы вытеснили размышления об утренних уроках окклюменции. Сначала я в очередной раз поругался с Минервой. Когда Слизерин выиграл квиддичный матч, от нее житья не стало. Она критиковала меня по любому поводу: то ей не нравился мой внешний вид, то манера одеваться, то манера преподавать. Так продолжалось до тех пор, пока Дамблдор не вступился за меня, сказав, что это мой способ самовыражения, а мешать самовыражению, по его мнению, преступление. Теперь же она доставала меня квиддичными тренировками. Потом Буч попросила помочь с транспортировкой нового оборудования, затем Флитвик пригласил на чашечку чая. В общем, освободился я где-то к полуночи и уж никак не ожидал найти возле своей двери Дамблдора. Он сидел, прислонившись к ней, и, кажется, сам с собой разговаривал.
– Альбус? Что вы тут делаете?
– Сижу, – мрачно сообщил он.
– Я вижу, что сидите. Но почему ночью и возле моей двери?
– Я тут директор, где хочу, там и сижу. А что, мешаю?
– Да, вы вообще-то дверь подпираете.
– Да?
Он зашевелился, пытаясь встать. Мерлин! Он же пьян! Где он успел так надраться? И главное, надрался где-то без меня, а мне теперь с ним возись. Видела бы его Минерва. Директор Хогвардса, великий маг, единственный, кого боялся лорд, валяется пьяный в школьных подземельях. Позор! Встать у него, конечно же, не получилось.
– Нет. Не получается, – печально сообщил он.
Я закатил глаза. Замечательная предстоит ночка, может, мне тоже надраться для разнообразия...
– Вы зачем напились?
Он собрался уже что-то возразить.
– Без меня, – пресекая его попытку, добавил я.
– У меня тут еще осталось, – он пошарил по карманам и достал бутылку, на четверть заполненную виски.
– Давайте, для начала, попробуем встать.
Какими-то нечеловеческими усилиями удалось привести его в вертикальное положение. Альбус практически висел у меня на плече, пока я пытался открыть дверь.
– А еще директор, – сказал я, усаживая его в кресло.
– А директор, не человек что ли? – резонно заметил Дамблдор. – Давай стаканы.
– Может, вам на сегодня хватит?
Он грозно посмотрел на меня.
– Не дашь стакан, буду пить из горла.
Я отправился в спальню, нашел какие-то стаканы и захватил пару подушек.
Он разлил виски и отлевитировал один стакан мне. Я удобно устроился на подушках возле камина. В конце концов, я бы тоже напился после таких воспоминаний. Что поделаешь, они у меня не самые приятные. Я-то успел с ними свыкнуться, а вот Дамблдору показывать все это точно не стоило.
– Альбус, вы следующий раз лучше через камин. А то вдруг вас Минерва увидит?
Он хлюпнул носом.
– Добрейшая женщина.
– Ваша добрейшая женщина мне сегодня чуть глаза не выцарапала за внеурочную тренировку по квиддичу.
– А зачем ты внеурочные тренировки ставишь?
Тоже верно. Но не могу же я лишние часы Минерве отдать.
– Да так. По какому поводу пьем?
– Повод? Можно выпить за загубленную молодость или за беспросветную тоску.
– Может, сразу за смерть?
– За смерть не чокаясь пьют – не пойдет.
Дамблдор поднимается с кресла, проходит несколько шагов и опускается на подушки рядом со мной. Мы молча смотрим на огонь.
– Я люблю огонь, – сообщает он. – Когда гладишь Фоукса, кажется, будто трогаешь живое пламя.
Он замолкает. И глаза такие грустные, грустные.
– Давай выпьем за жизнь.
Звон стаканов, он залпом выпивает содержимое и тут же наливает снова. Я пытаюсь понять, о чем он думает, потому что такого грустного Альбуса Дамблдора я еще не видел.
– Не надо, – просит он. – Ты слишком бездумно пользуешься своим талантом.
– Почему?
– Иногда лучше не знать, что скрывают люди.
– Вы всегда что-нибудь скрываете, я привык.
Он опять залпом выпивает виски. Чтоб я так пил. У меня уже после первого стакана перед глазами все поплыло.
– Твой отец, он всегда такой был?
– Когда пьяный – всегда.
– А когда трезвый?
– А трезвым мы его редко видели. Он уходил на работу, а вечером приходил уже пьяный.
Он задумчиво водит подушечками пальцев по краю стакана.
– Мой отец умер в Азкабане, когда мне было тринадцать лет. Дементоры свели его с ума, и он повесился.
– Зачем вы мне это говорите?
– Не знаю. Вырвалось просто.
В общем, напились мы тогда, страшно сказать как. И хоть на утро было очень плохо без антипохмельного зелья, но та ночь навсегда осталась в моей памяти.
