Глава 20Блэк уже там – ждёт. Ходит по коридору туда-сюда – быстро, нервно… Он тоже в мантии – чёрной, классической, она слегка велика ему, и он кажется в ней почему-то моложе и строже. Увидев Мальсибера, он открывает дверь и начинает спускаться в подвал – тот идёт следом. Там темно – Блэк молча совершает короткое резкое движение палочкой, и факелы на стенах вспыхивают, освещая помещение достаточно ярко. Ойген его узнаёт: винный погреб. Сириус подходит к полкам, берёт одну из старых, покрытых пылью бутылок, и они идут дальше. Проходят погреб, потом старые камеры, в одной из которых до сих пор лежит тощий матрас и стоит щербатая тарелка с остатками засохшей еды, а старая жестяная миска, из которой пленнику доводилось пить, пылится в углу, и идут дальше. Наконец, Блэк открывает ещё одну дверь – окованную железом и покрытую вязью рун.
За ней ещё одна лестница – вниз. Они долго спускаются – Сириус освещает путь Люмосом. Камень здесь совсем тёмный и старый, но сухой и в замечательном состоянии. Наконец, лестница заканчивается – ещё одной дверью, близнецом предыдущей. Блэк достаёт… ключ – большой старый ключ – вставляет в скважину, отпирает – тот движется легко и плавно, похоже, замок в идеальном состоянии. Потом Блэк толкает дверь, и та так же беззвучно распахивается, с лёгкостью поворачиваясь на петлях.
Они входят в склеп. Сириус замирает вдруг, стоит почти на пороге, позабыв даже про факелы. Ойген тихо касается его плеча, шепчет:
- Извини…
- Страшно тебе? – почему-то тоже шёпотом отзывается Блэк.
- Немного, - лгать кажется неуместным… Ему вправду не по себе – от того, что, оказывается, дом стоит на костях, от этой густой давящей темноты, от сухого, затхлого воздуха…
- Мы тут прятались иногда с братом в детстве, - всё так же шепчет Сириус. – И играли… Приносили свечи с собой… Он ужасно его боялся – а мне нравилось: я же знал, что мертвецы, в отличие от живых, никогда не причинят зла.
- Это покуда они не инфери, - шутит Мальсибер. Блэк громко фыркает – и, наконец, зажигает факелы на стенах.
Сириус кажется очень бледным сейчас – куда бледнее обычного – и совсем трезвым, от него даже виски больше не пахнет. Напряжение Блэка напоминает Ойгену туго натянутую тетиву – когда-то в детстве отец научил его стрелять из лука, и он отлично помнит это ощущение едва уловимого то ли звона, то ли просто дрожи, свидетельствующего о том, что тетива натянута идеально и можно её отпускать.
Они медленно идут вдоль ниш, в которых стоят саркофаги с невероятно реалистичными скульптурными изображениями умерших, искусно вырезанными из черного мрамора.
- Отец, - говорит Сириус, останавливаясь у последнего в левом ряду. На надгробии изображён мужчина с легко узнаваемыми блэковскими чертами: буйные кудри, тонкий нос, упрямо сжатые, характерно изогнутые губы…
- Вы похожи, - не удерживается Ойген. Блэк кидает на него острый, какой-то болезненный взгляд, но не говорит ничего – просто отходит и останавливается у следующей ниши.
Там нет саркофага, но на полу лежит… нечто, покрытое белой тканью.
Саван?
- Она всё приготовила, - стискивая в руках бутылку вина, говорит Сириус. Он так сильно сжимает её, что Ойген пугается, что тот сейчас просто раздавит стекло – силой не рук, так магии – и осторожно забирает бутылку. Блэк отдаёт – то ли не замечая, то ли согласившись с этой предосторожностью – и Ойген, отойдя на несколько шагов, аккуратно ставит вино на пол рядом с одним из неизвестных ему предков Сириуса.
- Приготовила? – переспрашивает он недоумённо.
- Идём, сам увидишь, - усмехается Блэк.
Они идут дальше, и упираются в ещё одну дверь – точно такую же, как первые две. Эту, впрочем, Сириус открывает палочкой, и ей же освещает комнату.
Внутри… Ойген холодеет, когда видит, что там.
Три саркофага.
Три крышки того же черного мрамора, что и надгробие Ориона, украшенные тонкой искусной резьбой, на которых торжественно застыли сомкнувшие веки фигуры.
Женщина и двое юношей. Он узнаёт всех…
- Не думаю, что эти когда-то понадобятся, - говорит Сириус с несчастной и жестокой улыбкой, показывая на два последних. – Регулуса уже вряд ли удастся найти, а я ни за что тут не лягу. Никогда.
- Не обязательно здесь, - тихо говорит Ойген. Блэк яростно сверкает глазами, встряхивает головой и говорит:
- Я вообще не желаю, чтобы меня хоронили. Пусть сожгут, а пепел развеют. Не хочу гнить ни тут, ни в земле.
- Я понимаю, - кивает Мальсибер. – Хотя я не хотел бы… у нас тоже склеп. Правда, не в доме…
Он смотрит заворожённо на тяжелые крышки, потом подходит и легко касается изображения Регулуса, проводя по мраморной щеке пальцами.
- Мне очень жаль, - говорит он тихо и очень искренне.
- Мне тоже, - шепчет Сириус. Что-то в его голосе заставляет Ойгена обернуться – и увидеть блеснувшие в ярком свете люмоса на его глазах слёзы. – Он был… мальчишка совсем. И я… я разозлился ужасно, когда он попал на Слизерин. И бросил его там одного… Знал бы ты, как меня выводил из себя его нездоровый интерес к Волдеморту!
Мальсибер, как ни странно, никак не реагирует на это имя – здесь, под землёй, рядом со склепом, на котором стоит один из самых старых британских домов, оно кажется просто именем, да и никакому Лорду никогда не дотянуться сюда. Поймав себя на этой мысли, Ойген вдруг тихо смеётся и поясняет непонимающе глядящему на него Сириусу:
- Я подумал, что мне следовало бы попросить тебя разрешить мне тут поселиться. Уверен, что Лорд меня тут не отыщет и не почувствует.
- Да пожалуйста, - усмехается Блэк. – Вот и кровати есть – две на выбор, - он кивает на саркофаги. – Можешь и приятеля своего тут поселить, - добавляет он почти весело.
- Я подумаю, - улыбается с некоторым удивлением Ойген. – Позже. А сейчас… ты сам отлевитируешь, или вдвоём?
- Сам, конечно.
Через четверть часа всё готово: саркофаг стоит рядом с предназначенной для него нишей, крышка прислонена к стене рядом… Сириус делает всё сам – Ойгену остаётся просто стоять рядом и смотреть. Он и стоит, и смотрит… Когда Блэк подходит к скрытому под тканью скелету… или что там осталось от его матери, Мальсибер слегка отступает назад – то ли из вежливости, то ли ещё почему-то… Тот снимает белую ткань и расстилает ее на дне саркофага. Потом бережно левитирует то, что осталось от тела на место его последнего упокоения, наклоняется и долго-долго смотрит на то, что некогда было сильной и властной женщиной, протягивает руку и касается сперва черепа с сохранившимися на нём седыми прядями, а потом и пальцев – и тех самых перстней. Смотрит, будто заворожённый… Выпрямляется резко – и закрывает саркофаг массивной крышкой.
И несколькими взмахами палочки медленно выводит на гладкой чёрной поверхности:
«Вальбурга Блэк».
Медлит.
Ставит дату рождения и смерти.
Вновь медлит – и, наконец, пишет: «Жена и мать. Чиста до конца».
- Ты первый, - говорит он Мальсиберу.
- Прах к праху, свет к свету, пепел к пеплу, - негромко и слегка нараспев произносит на латыни Мальсибер – словно читает молитву, вот только на молитву это не слишком похоже, - смерть к смерти, жизнь к жизни, земля к земле. Богам – богово, а нам, живым – человечье, - заканчивает он и, тоже подойдя к саркофагу вплотную, выпускает в воздух сноп золотых искр – те осыпаются вниз, дождём окатывая и людей, и крышку саркофага, и плиты вокруг, оборачиваясь на полу ветками кипариса, которые Мальсибер едва заметным жестом связывает в венок, прислоняя его к передней стенке саркофага.
- Вы так прощаетесь? – помолчав, спрашивает Сириус. Ойген молча кивает и отступает к изножью саркофага. Блэк молчит ещё какое-то время, а потом, напряженно облизнув губы говорит: - Матушка, мы никогда не были с тобой близки и вряд ли понимали друг друга. Мы оба были слишком Блэками. А я к тому же был мудаком. Теперь из Блэков остался лишь я. Спи спокойно, и пусть вам с отцом там будет лучше, чем здесь.
Он переводит дыхание и медленно и почти что торжественно заканчивает:
- Всё имеет свой конец и своё начало. Из тьмы мы вышли и вернемся во тьму. Ибо жизнь – вечность, а смерть – лишь мгновение. Так будем же мы чисты на её суде.
Потом запечатывает саркофаг, касается тремя средними пальцами сперва груди – там где тяжело бьётся сердце, а затем гладкого и холодного края крышки.
Прощаясь.
Открывает бутылку вина, делает большой глоток, протягивает её Мальсиберу. Тот тоже отпивает, глотает – и возвращает бутылку Блэку. Сириус переворачивает её – и терпкое густое вино льётся тонкой струей, разбиваясь десятками рубиновых капель о вековые плиты в подножии саркофага… Оно почти сразу же впитывается – те словно ждут и пьют жадно, так, что не остаётся даже следов.
Они долго ещё стоят там – покуда Ойген внезапно не замерзает и не начинает дрожать от холода и уходящего нервного напряжения. Сириус замечает не сразу – но когда видит это, молча берёт его под руку и уводит – и только выйдя наверх, накладывает на него согревающие чары. Когда они проходят мимо портрета, Сириус будто каменеет – но оттуда не раздаётся ни звука, женщина на портрете пристально смотрит на них, но, вопреки обыкновению, не произносит ни слова.
Блэк приводит Мальсибера в кухню, усаживает на табурет, наливает остывший чай и согревает его прямо в чашке. Потом наливает себе, но греть не спешит…
- Посиди со мной, - просит его Ойген негромко. Сириус стоит в пол оборота и будто не слышит – смотрит куда-то в пространство, обнимая ладонями холодную чашку так, словно греется об неё. Мальсибер встаёт и подходит к нему – тот отворачивается, но Ойген успевает увидеть на его лице слёзы. Ойген замирает, разрываясь между желанием отойти в сторону и обнять Сириуса. Побеждает нечто среднее – он не уходит, но и не обнимает, просто кладёт руку ему на плечо, крепко сжимает и говорит:
- Спасибо. Что бы там дальше ни было, я всегда тебе буду благодарен за это.
- И я тебе, - глухо отзывается Блэк, накрывая его руку своей и тоже сжимая. Говорить он не в силах – да и не нужно, слова вообще кажутся сейчас лишними… но и молчать тоже не получается. Нужно что-нибудь среднее – но что может быть средним между звуком и тишиной?
- У нас с тобой нет погребальной трапезы, - говорит вдруг Мальсибер. – Но можно глинтвейн сварить… у нас, например, это бы подошло: вино и фрукты… а если ещё есть масло оливковое с хлебом…
- Ты умеешь? – так же глухо и не оборачивась спрашивает Сириус.
- Да там уметь нечего… давай попробую, - он делает глоток чая, отставляет чашку, встаёт и подходит к плите. – Что у тебя есть из специй?
- Посмотри там, - машет рукой Блэк, устало опускаясь почему-то на место Ойгена, машинально беря его чашку и отпивая горячий чай. Мальсибер кивает и открывает первый шкафчик.
В итоге он отыскивает корицу, гвоздику и перец – апельсинов нет, но есть мёд и яблоки. Вино тоже есть – он берёт первую попавшуюся бутылку, выливает в кастрюлю, поджигает плиту – далеко не с первого раза, но помощи почему-то не просит – кидает в вино специи, режет яблоки…
- Главное – не дать ему закипеть, - говорит он, медленно помешивая в кастрюле. По кухне плывёт запах специй, вина, яблок, мёда… Сириус вдруг улыбается очень светло, встаёт, подходит и заглядывает в кастрюлю.
- Пахнет здорово, - говорит он… и суёт туда палец. Облизывает его – и смеётся. – Сладкое? – спрашивает он.
- Можно ещё вина добавить, - предлагает Мальсибер. – Извини, пожалуйста, я забыл, что не всем это нравится.
- Да нет, хорошо, - кивает Сириус. – А масло… хлеб должен быть, и масло, наверное, тоже…
Он ищет сам – хлеб находит, а масло есть только рапсовое и сливочное – Сириус, не задумываясь, ставит на стол оба. Достаёт сыр, режет ветчину крупными, неровными кусками…
- Довольно, садись, - зовёт он.
- Давай зажжём свечи? – предлагает Мальсибер, снимая кастрюлю с плиты и гася конфорку. – Есть у тебя?
- Есть.
Те находятся в очередном шкафчике – Блэк и не думает звать Кричера, а тот и не появляется. Сириус задумчиво расставляет свечи, зажигает их, а затем гасит лампы, погружая кухню в таинственный, но уютный мрак.
- А я видел ведь дом, похожий на твой, - говорит вдруг Блэк. - Когда сбежал к Поттерам. Вот это действительно был дом, настоящий… и я там был действительно дома. А теперь от него ничего не осталось – лишь прах и труха гнилых балок. Ни запаха пирога, ни детского смеха… одна смерть. Снова смерть… вот и здесь тоже она, - он вскидывает голову и скалится, пытаясь скрыть за усмешкою боль. – Я всё время слышу её дыхание за спиной. Ты знаешь, у меня даже в Азкабане не было такого поганого чувства – там были просто дементоры… и я стоял и смотрел тогда на неё, смотрел, и не мог понять, как это она – и вдруг умерла… она ведь была всегда, - он вздыхает громко и судорожно. – Всегда была… и вдруг нет. Я был наивно, но искренне убеждён, что первым умру… а пережил всех. Даже брата… и как же я тогда на него злился, да и сейчас злюсь. Но она оставалась словно скала в бушующем море… я думал, что так и будет – всегда…
Он умолкает и смотрит невидящими глазами в стоящую на столе кастрюлю с горячим вином, в котором плавают кусочки яблок.
Потом они молча пьют глинтвейн – слишком, пожалуй, сладкий, потому что Мальсибер не пожалел мёда, но Блэка эта сладость не раздражает, а Ойгену и вовсе нравится – и тишина эта теперь кажется мирной и правильной. Пьют долго – пока не допивают весь, и покуда Мальсибер не начинает клевать носом, встряхиваясь, впрочем, постоянно: меньше всего ему хочется сейчас заснуть и снова увидеть что-нибудь жуткое.
- Иди спать, - непривычно мягко говорит ему, наконец, Сириус.
- Не хочу, - мотает головой тот упрямо. – Мне опять дрянь приснится какая-нибудь… я подожду рассвета. Днём Лорд обычно чем-нибудь занят и меня не трогает…
- Он может делать с тобой подобные вещи? – хмурится Блэк.
- А кто его знает… наверное – мне же никогда не снилось ничего подобного раньше. Так что наверное да, - легкомысленно пожимает плечами Мальсибер. Сириус смотрит очень задумчиво, потом говорит:
- Не уверен, - но объяснять ничего не объясняет и предлагает просто: - Хочешь, идём ночевать ко мне. Я тоже спать собираюсь.
- Хочу, - Ойген благодарно кивает. – Очень. Спасибо.
Они и уходят – вдвоём, погасив свет и оставив на столе невымытую посуду.
