Глава 21Неслышные тени придут к твоему изголовью
И станут решать, наделенные правом суда:
Кого на широкой земле ты одаришь любовью?
Какая над этой любовью родится звезда?
А ты, убаюкана тихим дыханием ночи,
По-детски легко улыбнешься хорошему сну,
Не зная, не ведая, что там тебе напророчат
Пришедшие властно судить молодую весну.
И так беззащитно-доверчива будет улыбка,
А сон так хорош, что никто не посмеет мешать,
И дрогнут в смущенье хозяйки полуночи зыбкой,
Судьбы приговор погодят над тобой оглашать.
И что-то овеет от века бесстрастные лица,
И в мягком сиянии чуда расступится тьма,
И самая мудрая скажет: «Идемте, сестрицы,
Пускай выбирает сама и решает сама». (с) М. Семенова
* * * * *
Гермиона просыпается от тонкого цветочного аромата, который легким облачком плывет по комнате. Девушка, не открывая глаз, потягивается и улыбается. Ей что-то приснилось, что-то давнее, светлое, из прошлой жизни…
Раннее летнее утро, маленькая Гермиона еще лежит в постели, а в дверь вплывает бабушка в своем неизменном синем платье и белоснежном переднике, в глубоких карманах которого рассыпаны сухие цветки и веточки лимонной вербены.
«Гермиона, детка, открывай глазки. Солнышко давно уже встало и ждет тебя»
Сегодня же каникулы, первый день! И они приехали вместе с мамой и папой сюда, к бабушке с дедушкой, в их недавно купленный домик на побережье. Гермиона впервые в жизни увидит море, как хорошо!
Бабушка подходит к окну, раздвигает шторы и распахивает створки. Со двора врывается и заполняет всю комнату чистая свежесть дождя, пролившегося перед рассветом; мокрая трава и цветы пахнут так сильно, что дух захватывает от аромата. Гермиона вскакивает и подбегает к бабушке, выглядывая вместе с ней из окна. Внизу на террасе уже накрыт завтрак, и мама ласково смеется, наливая папе и дедушке чай, а те увлеченно о чем-то спорят.
А вокруг! Девочка восхищенно вскрикивает. Все, что открывается взору, утопает в солнечном свете и переливается каплями то ли росы, то ли дождя. В чашечке каждого цветка, на кончике каждой травинки, в ладошке каждого листочка дрожит крохотный драгоценный камень. Где-то в ветвях высокого раскидистого дерева, растущего рядом с домом, заливается малиновка, словно переливы серебряной свирели. Гермиона замирает от радости, которая наполняет ее до самой макушки, и шепчет, прижимаясь к теплому боку бабушки:
«Как красиво, бабуля! Как чудесно!»
Сухая рука бабушки любовно проводит по пышным волосам внучки.
«Когда человек счастлив, весь мир ему кажется прекрасным»
А ведь ее второе имя, Джейн, дано в честь бабушки. Вообще-то правильнее было бы Жанин. Жанин Лефер, дочь англичанки и француза. Ее юность пришлась на годы второй мировой войны. Бабушка иногда рассказывала, а ее беспокойные руки ловко перебирали спицы, обрывали сухие лепестки, чистили столовое серебро. Отец погиб в первые же дни войны, а мать спустя полгода. Несчастный случай на оружейном заводе, куда она пошла работать, чтобы прокормить семью. На плечи Жанин легла забота о младшем брате и сестричке. Она устроилась на тот же завод и работала с утра до ночи, а частенько и ночами, чтобы хоть немного притушить голодный блеск в глазах своих младшеньких. Через три года пятнадцатилетний Жерар из-за своей горячности и нетерпимости нарвался на пулю немецкого коменданта, а маленькая Жизель сгорела за неделю от простого гриппа, потому что не было никаких лекарств. Когда война закончилась, Жанин уехала в Англию, где оставались родственники матери. Там стройная кареглазая француженка встретила веселого английского лейтенанта, у них появилась дочь Элизабет, а потом и внучка Гермиона. Жизнь словно виновато улыбалась, возвращая то, что отняла ранее – семью, тепло родного дома, сильное плечо, за которым можно укрыться от бурь и невзгод. Бабушка пережила много горя, но никогда не замыкалась в нем, неизменно дарила всем тем, кто окружал ее, свет своей души. Она часто говорила, что Гермиона очень похожа на нее в молодости, такая же тоненькая и гибкая, с большими карими глазами, с копной каштановых волос, которые могла расчесать не любая щетка.
Бабушка умерла в тот год, когда она поступила в Хогвартс, и словно на прощание, приоткрыла внучке завесу над своей самой заветной тайной – о письме на сиреневой бумаге, пришедшем летом перед войной, в котором говорилось, что Жанин Лефер зачисляется в школу магии и волшебства Шармбатон. Но юной француженке так и не довелось стать волшебницей, все мечты затерялись в вихре военных лет и горя, стремительно ворвавшегося в ее дом.
«Может быть, ты станешь той, кем я так и не стала…» - задумчиво шептала бабушка, перебирая густые кудри внучки, и даже не подозревала, как была права.
А мама и папа, ты помнишь, Гермиона? До чего же вкусные готовила мама блинчики! Поливала их ужасно вредным для зубов кленовым сиропом, потому что в их семье никто не любил джем, а потом они вместе ели, и липкий сироп тек по подбородку. Она теперь помнила и улыбку отца, и его неизменную трубку, к которой он пристрастился еще в студенческие годы, как он сам говорил, «в подражание Шерлоку Холмсу». Маму и отца всегда окружал легкий, почти неуловимый запах клиники. Она привыкла к нему так, что он даже казался ей частью их семьи, дома. Маленькой любила бывать в их кабинетах, с любопытством рассматривала блестящие инструменты, увлеченно играла в стоматолога и была любимицей всех медсестер.
Мама любит сирень, и папа охапками дарит ее и всегда одну веточку ставит в любимую розовую вазу перед портретом бабушки. А еще папа обожает делать сюрпризы ей и маме. Однажды, во время ее летних каникул, он не пришел, а примчался домой, размахивая билетами на самолет. Они собрались буквально за полчаса и улетели во Францию. Мама ворчала, но было очевидно, что она не сердилась, просто на отца она не могла долго сердиться.
А еще ее родители вначале гордились тем, что их дочь – волшебница, но потом все чаще и чаще она начала замечать в их глазах недоумение, настороженность, непонимание, тревогу. После Хогвартса мама осторожно предлагала выбрать какой-нибудь колледж, «наш, обычный» - подчеркивала она. Гермиона не пыталась даже спорить, потому что знала то, о чем они даже не догадывались – идет магическая война, и она не может трусливо отступить, не может допустить даже мысли о том, чтобы бросить своих друзей, ведь они были почти одним целым. Предать их – значит, предать себя.
Эта война была чужой для них, маглов, но не для нее, волшебницы. И это словно их разъединяло. Но они оставались ее родителями, они боялись за нее, и единственное, что примиряло их с волшебством – то, что их дочь жила той жизнью, которую выбрала сама. Они с горечью понимали, что магия – неотделимая часть ее существа, и с этим ничего не поделаешь, и просто любили свою непослушную Гермиону.
Как же вы, мои дорогие, наверное, сходите сейчас с ума – от неизвестности, от страха, от отчаянных мыслей… Простите меня, я скоро вернусь, я в этом уверена!
Вот и еще воспоминания улеглись на свое место в альбоме ее памяти. Гермиона светло улыбается, соскальзывает с кровати и замечает маленький букетик цветов на столике у зеркала. Маргаритки и анютины глазки, перевязанные синей ленточкой. Простые, но самые дорогие цветы, из ее сна, из крохотного ухоженного бабушкиного садика. Вот что ее разбудило! Но сейчас ведь зима, а как же? Девушка берет в руки букет и подносит к лицу. Это самое обыкновенное волшебство… И чистая детская радость, тихое счастье как будто снова возвращаются к ней.
- Драко! – шепчет она, и снова улыбается. Тому, что наступил новый день, летним цветам, подаренным среди зимы, тому, что сейчас она спустится вниз и увидит его, и еще тому, что вчера произошло...
Гермиона слетает вниз, нетерпеливо перескакивая через ступеньки, и врывается в столовую. Но там ее ждет разочарование. Драко нет, как нет и его родителей. Лишь появляется Крини и с поклоном спешит к ней.
- Что желать моя госпожа?
- Ничего, Крини. А где Драко?
- Я не знать, моя госпожа. Старый и молодой хозяин уйти очень рано. Я не знать, вернуться они или нет.
- Не хочу завтракать, Крини, потом.
Девушка мчится по коридорам, заглядывая в комнаты, где обычно можно найти Драко. Но нигде не видно высокой светловолосой фигуры, только домовики испуганно шарахаются от звука ее шагов, а рыцарские доспехи встревоженно бряцают мечами об щиты.
Библиотека.
Церемониальный зал.
Бесконечная череда безлико-роскошных гостиных.
Огромный бальный зал.
Его комната.
Кабинет.
Белая столовая.
Снова его комната.
Оружейная.
Золотая столовая.
Портретная галерея.
Зал воспоминаний. На этот раз пустой, только молочно-белым светом сияет огромный кристалл посреди нее.
Малый зал для приемов.
Большой зал для приемов.
Ряд пустых комнат в западном крыле.
Его нет в замке.
К обеду от хрустального фиала утренней радости остается лишь небольшой осадок на донышке.
Где же ты, Драко? Гдегдегдегдегде? – грустно выстукивает сердце, пока девушка бредет по длинному коридору.
За то время, пока она здесь, она уже так привыкла быть с ним, следить за его движениями, взглядами, спорить и смеяться, слушать его ровный голос, в котором проскальзывают насмешливые, сердитые, нетерпеливые, а иногда, очень редко (но тем и дороже!), нежные интонации. Нет, конечно, он иногда куда-то уходил, но всегда предупреждал, что его не будет некоторое время. А вчера он ничего не сказал, и замок сегодня без него кажется пустым и мертвым… Она словно потерялась, и одиночество, которое она никогда не чувствовала, когда Драко был рядом, поглощает ее, как крохотный ручеек впитывают в себя жадные пески пустыни.
Как же вчера она была несчастна и как счастлива. Даже не подозревала, что в ней может жить такое страшное и разрушительное чувство, пламенем охватившее ее при виде Пэнси в объятьях Драко. И совсем не думала, что всего лишь прикосновение губ Драко затянет ее в такой бушующий водоворот, что она едва не утонула в нем. Нет, это был даже не водоворот, это был полет, и взметнувшиеся крылья несли ее и его над замком, над равниной, над всем миром, который вдруг стал далеким, чужим, ненужным. А совсем рядом полыхали, горели, сияли, переливались огромные звезды, и каждая звезда что-то ей шептала, только Гермиона не могла понять, потому что растворялась в Драко, была с ним единым целым…
Снова его комната. А там Нарцисса. Гермиона съеживается под холодным взглядом.
- Извините, миссис Малфой, вы не знаете, где Драко?
Женщина неторопливо поправляет на прикроватном столике фотографию в серебряной рамке. Там на ней, Гермиона знает, юная Нарцисса и молодой Люциус. Он держит на руках новорожденного сына, а Нарцисса ослепительно счастлива и столь же ослепительно красива, словно лучится изнутри, озаряя всю фотографию.
- Почему ты спрашиваешь?
- Просто я… я нигде не нашла его, - запинается девушка.
- Да, их с Люциусом нет в замке.
- А куда они отправились? Где они? Вы знаете?
- Знаю.
Гермиона нетерпеливо хмурит брови. Почему миссис Малфой не хочет сказать, где Драко? Ей что, придется вытаскивать каждое слово клещами?!
- Где?
Нарцисса аккуратно складывает рубашку сына, небрежно брошенную им на спинку стула, разглаживает каждую складочку, распрямляет воротник.
- Лорд дал им задание. Очень важное.
- Очень важное? А когда они вернутся?
Нарцисса опять молчит, поглаживая рубашку. И Гермиона взрывается.
- Ну скажите же, когда они вернутся? Разве это так трудно? В чем дело?
По холодному бесстрастному лицу Нарциссы пробегает зыбкая мимолетная тень.
- Они могут вообще не вернуться.
- Что?!
Гермиона неверяще смотрит на красивую женщину с серебристыми волосами, которая так спокойно говорит о том, что ее муж и сын не вернутся с какого-то задания.
- Как вы можете так говорить? Неужели вам все безразлично? Я бы на вашем месте с ума сходила бы от беспокойства! Я уже схожу, не зная, почему нет Драко!
Женщина отворачивается к окну, из которого открывается вид на заснеженную равнину далеко внизу под скалой, потом снова смотрит на девушку и тихо отвечает:
- А я умираю. Умираю от страха каждый раз, когда моего мужа нет в замке, каждый раз, когда сын исчезает неизвестно куда, и его не могут найти… и возвращаюсь к жизни, когда они возвращаются домой. Неважно, стоит день или утро, но для меня без них всегда ночь, черная и страшная. Я не могу читать, писать, есть или спать. Не могу, потому что их нет со мной. Только находясь рядом с Люциусом и Драко, когда я могу заглянуть им в лицо, прикоснуться, обнять, я верю, что моя жизнь продолжается, что это не сон.
Нарцисса говорит безжизненно-ровным тоном, а широко распахнутые серые глаза, обычно полные надменного льда, вдруг наполняются слезами, и лицо кривится в безуспешной попытке сдержать рыдания, похожие на стон. Гермиона еще ни разу не видела ее такой…
Она потрясенно молчит, прикусив губу, и чувствует, как сердце вдруг больно сжимается от жалости к этой похожей на вейлу женщине, холодная красота которой вмиг стала теплой и земной от силы самого великого чувства на свете – любви.
А потом девушка, по какому-то наитию, сама ясно не осознавая, что делает, делает шаг к женщине и легко обнимает ее. Нарцисса в первый момент замирает от прикосновения ее рук, а потом, словно что-то решив про себя, тоже приобнимает ее. Какое-то время они так и стоят, а потом отстраняются друг от друга. И словно что-то неуловимо проскальзывает в комнате. Искорка понимания, разделенного сочувствия и сопереживания, которая со временем может превратиться в яркий костер.
- Спасибо тебе, девочка… – тихо говорит Нарцисса и чуть касается тонкими пальцами щеки Гермионы.
Она уходит, оставив за собой тонкий шлейф духов, недоумение, жалость, страх и обломки стены, некогда ограждавшей мир Малфоев.
К вечеру Гермиона уже не находит себе места в огромном замке. Она обошла его три раза, побывала на двух самых высоких башнях, прошлась по заметенным дорожкам сада, посидела в библиотеке, бездумно скользя пустым взглядом по строчкам какой-то книги, невпопад рассеянно отвечала на вопросы Фионы, которая, не добившись ничего вразумительного, загадочно вздохнула и уплыла сквозь стену. Крини полчаса ходила за ней, уговаривая съесть хотя бы яблоко. Девушка взяла его, чтобы избавиться от заботливого, но надоедливого внимания эльфихи.
Сейчас она медленно идет по коридору, не отрывая ладони от гладкой поверхности каменной стены. Снова в его комнату. Гложущие ее тревога и беспокойство не дают покоя, гонят и гонят ее туда, словно среди его вещей она обретет успокоение. Но это и в самом деле так. Только в комнате Драко немного ослабевает тугой комок в груди, сердце не трепыхается, как проколотая жестокой рукой бабочка, и руки не холодеют от неприятного липкого страха, который волной вдруг накрывает с ног до головы. Сегодня она заглядывает сюда уже в тринадцатый раз.
За окном уже давно сгустилась ночная тьма, в замке зажгли факелы и лампы, а здесь без хозяина темно и одиноко. Гермиона палочкой зажигает одну свечу и вздрагивает. В кресле снова сидит Нарцисса. После обеда они с ней не виделись, как поняла Гермиона, она была в своих комнатах.
Девушка подходит к женщине и осторожно вынимает из ее рук фотографию, которую та сжимает побелевшими пальцами.
- Вы не обедали и не ужинали.
Скорее утверждение, чем вопрос.
- Не могу. И не хочу.
Нарцисса потирает ладонями виски.
- Их нет так долго. Люциус обещал, что они скоро вернутся. Говорил, к обеду…
Гермиона опускается на пушистый ковер рядом с кроватью.
- Они вернутся, обязательно вернутся. Должны…
Нарцисса молчит, а потом говорит все тем же отстраненным тоном:
- Ты беспокоишься за Драко. Почему?
- Не знаю.
- Лорд благоволит тебе так, как редко кому.
- При чем тут благоволение Лорда? Я не боюсь Его немилости и не ищу Его расположения.
На усталом лице Нарциссы мелькает слабый отсвет удивления.
- В самом деле?
- Вы можете не верить, но это так. Мне почему-то кажется, что мое присутствие имеет для Него какое-то значение, только какое, я не могу понять. А Драко… за эти дни он стал мне так близок, гораздо ближе, чем многие из тех, кого я вспомнила. Драко говорит, что раньше мы почти не общались, но я чувствую себя с ним, как будто знаю его всю жизнь. Когда он рядом, мне не страшно, не одиноко, а моя память о прошлой жизни как будто и не нужна. Это так странно. Я даже представить не могу, что будет со мной, если он не вернется… - почти шепчет Гермиона.
- Странно… - эхом повторяет Нарцисса, - странно… и совершенно искренне, я это чувствую… кто бы мог подумать…
Гермиона хмурится: что в этом странного? Это естественное чувство живого человека, ведь так?
А Нарцисса вдруг начинает говорить, словно продолжая начатый рассказ:
- Я впервые увидела Люциуса в Хогвартсе, мне было всего одиннадцать, а ему семнадцать. Конечно, он не обратил внимания на первокурсницу, а меня тогда словно ударило молнией, ослепило и оглушило. Мне казалось, он был таким особенным, совсем не похожим на других. А потом мы нередко встречались на приемах. Я была совсем еще девчонкой и отчаянно завидовала взрослым девушкам, которые флиртовали с ним, стараясь заинтересовать. Род Малфоев был богат и знатен, и многие не упустили бы случая стать женой единственного наследника всего огромного состояния и хозяйкой нескольких замков. Они были красивыми и уверенными в себе, а у меня не было никаких шансов – у нескладного гадкого утенка на фоне Беллы и других девушек. Кроме этого, наш отец Болдуин Блэк враждовал с Абраксасом Малфоем. Не знаю, из-за чего произошла размолвка, но однажды они разругались прямо на людях и после этого никогда не появлялись в одних и тех же местах одновременно. После того, как Андромеда убежала с Тонксом, а Беллатриса вышла замуж за Рудольфа, я стала любимицей отца, он возлагал на меня большие надежды и повторял, что уж его-то гордая маленькая Цисси не свяжется с магловскими проходимцами и всякими негодяями, будь они нищими, как церковные мыши, или богатыми, как Крезы.
А я любила сына его врага… Старалась везде, где мы с Люциусом сталкивались, запомнить каждое слово, брошенное мне ненароком, каждую черточку лица, каждый жест, пряталась по углам и высматривала только его. Я его изучила, как себя, знала, как он хмурит брови и как удивленно улыбается, что его может рассмешить, а что – разозлить. Дни были пустыми, если я его не встречала. Рудольф нередко собирал у себя в поместье что-то наподобие круга избранных, и Люциус обычно бывал там. Я стала частой гостьей у Лейнстренджей и по-прежнему замирала от счастья, услышав лишь голос Люциуса.
Когда мне исполнилось восемнадцать, отец твердо решил выдать меня замуж за достойного, по его мнению, человека и начал почти каждую неделю устраивать у нас в доме приемы, на которых собирались молодые аристократы. Я зевала от скуки в эти нескончаемо долгие вечера; одни и те же лица, одни и те же разговоры, избитые комплименты, все «вдруг внезапно» обнаружили, что я удивительным образом похорошела. А мне было безразлично, кто увивается возле меня, кто в конечном итоге станет моим мужем. Потому что Люциуса не было среди этих молодых людей. Как раз в то время он уехал куда-то. И я все равно не смогла бы стать его женой, потому что… была уверена, что для него не было такой девушки, Нарциссы Блэк. Его взгляд всегда скользил мимо меня или сквозь меня. Отец, видя мое равнодушие в выборе женихов, решил взять дело в свои руки и сосватал меня за Дориана Делэйни. Начались подготовки к свадьбе, уже шили свадебное платье, а я ходила в каком-то полусне, словно это и не меня выдавали замуж. За неделю до церемонии венчания Белла решила меня встряхнуть и привезла в свое шотландское поместье, пообещав, что после девичника я, наконец, оживу и пойму, как мне повезло, что моим мужем станет такой мужчина, как Дориан. В первый же день она отправилась к своим подругам, чтобы пригласить их на вечеринку, а я бродила по пустым коридорам дома, и в моей пустой голове не было ни одной мысли. Только сердце стучало так, словно стало огромным, на все тело:
«Я потеряла Люциуса»
Хотя как можно потерять того, кто никогда не был твоим?
Я просила и умоляла кого-то подарить мне еще одну встречу с любимым, позволить в последний раз заглянуть в его глаза. И вдруг, словно в ответ на мою мольбу, из библиотеки вышли Рудольф и Люциус. Они над чем-то смеялись, и Люциус улыбнулся мне и сказал:
«Здравствуй, Нарцисса!»
Всего-то два слова, простых и обыденных, но я была так поражена, что застыла на месте. Наверное, отчаяние придало мне сил и решительности, и я спросила, может ли он поговорить со мной. Он согласился. Только разговор у нас с ним не получилось. Вернулась сестра и начала искать меня, вместе с ней пришли ее и мои подруги. Белла неприятно удивилась, обнаружив меня с Люциусом наедине. В этой суматохе и шуме я потеряла последний шанс сказать ему, что люблю и буду любить только его.
После бестолкового девичника, вернее, обсуждения новых фасонов платьев и мантий и досконального перемывания косточек всем и вся, я сбежала домой, решив, что лучше покой и тишина, чем нарочито-восхищенное аханье по поводу будущего родства с семьей Делэйни, и прикрытое лестью завистливое перешептывание. Каково же было мое изумление, когда, вернувшись, в кабинете отца я обнаружила Люциуса! Я была так поражена, что решилась подслушать их разговор. Он просил моей руки и говорил, что любит меня и знает, что я люблю его. Отец был просто разъярен – сын его врага осмелился просить руки его дочери, притом уже после сговора с другим, накануне свадьбы! Он кричал так, что весь дом сотрясался. А я плакала от счастья под дверями кабинета…
Нарцисса улыбается своим воспоминаниям, а Гермиона слушает, затаив дыхание, и боится сделать лишнее движение, чтобы не спугнуть рассказ.
- Конечно же, отец отказал Люциусу и потом еще долго бушевал, негодуя на наглость Малфоев. А я сидела в своей комнате, кажется, только сейчас осознав, какое будущее меня ожидает – с нелюбимым мужем, вдали от дома, в чужой стране, потому что Делэйни собирались переехать на материк. Я словно горела в лихорадке, пытаясь найти хоть какой-то выход из положения, и когда в окно постучался незнакомый филин, я совсем не удивилась, а просто открыла окно и прочла письмо, в котором Люциус писал, что ждет меня в саду. Я впервые в жизни вылезла из окна собственной спальни; до безумия боясь высоты, как-то спустилась с третьего этажа; прячась, словно вор, пробралась в сад. И чуть не умерла от радости – потому что Люциус и в самом деле ждал меня. Я до сих пор помню, как было холодно той зимой, дул такой сильный ветер, что я совсем окоченела, пока карабкалась вниз. И еще я помню силу и тепло его рук, когда он обнял меня, и вкус наших первых поцелуев. Он говорил, что полюбил меня такой, какой я была раньше – нескладную девчонку с дикими глазами, которая никогда не произносила ни слова, а только молчала при встречах. Говорил, что несколько лет наблюдал, как гадкий утенок превращается в прекрасного лебедя, и не мог даже подойти, потому что его отец приходил в бешенство при одном упоминании фамилии Блэк. И когда, вернувшись из Ирландии, он обнаружил, что меня выдают замуж, и я отчаянно попросила его о разговоре, который так и не получился, он решился пойти вопреки нашим семьям. Тогда он спросил, уверена ли я в том, что собираюсь сделать. А для меня уже не существовало никого, ведь Люциус был рядом, он любил меня! Я готова была последовать за ним хоть на край света.
В ту ночь мы убежали – от моей свадьбы, наших семей, от всех! Он привез меня в укромный дом в Уэльсе, о котором никто не знал, и мы обвенчались в крохотной сельской церквушке. И потом был долгий месяц абсолютного счастья. Я никогда не думала, что могу быть ТАК счастлива! Каждое утро, просыпаясь в объятьях Люциуса, я задыхалась от любви к нему и знала, что это – мой мужчина, а я – его женщина. И пусть весь мир катится в пропасть!
Конечно, после нашего побега разразился скандал, и ходили самые невероятные слухи, сплетни и пересуды. Абраксас Малфой и мой отец даже заключили перемирие, чтобы найти и образумить непокорных детей. Но что они могли сделать? Когда нас нашли, мы были уже женаты. К тому же мы оба принадлежали к равным по знатности и чистоте крови родам, и с точки зрения общественного мнения, в нашем браке не было ничего предосудительного, кроме его тайности и скоропалительности. Мы с Люциусом вернулись, Абраксас и Маргарет приняли нас в Малфой-Менор, и все пошло бы как нельзя лучше, если бы не… ОН!
Голос Нарциссы падает до шепота.
- Его идеи, Его амбиции и Его решимость завоевать магическую Англию, подмять ее под Себя, заставить всех почувствовать силу Лорда Волдеморта! К моему ужасу, Люциус подпал под Его влияние. Он даже стал Пожирателем Смерти, хотя я умоляла его быть осторожнее. Но он был так уверен в правоте Господина, что не желал и слушать меня. Рождение Драко заставило его все-таки принять определенные меры. И только благодаря им, Люциуса не посадили в Азкабан после Его исчезновения. Как же легко тогда стало у меня на сердце! Я не уставала благодарить судьбу за освобождение, за возможность жить нормальной жизнью. Десять лет мы ничего не слышали о Темном Лорде, Люциус, казалось, забыл, что когда-то был Пожирателем Смерти, рос наш сын, а потом все рухнуло и началось вновь. Мой муж все-таки угодил в Азкабан, и он до сих пор остается преданным Ему. Хотя, что нам остается теперь? Мы заперты в подземельях неверного выбора и собственных ошибок, совершенных когда-то по глупости и по молодости. И Драко, наш мальчик, он повторяет путь Люциуса! Вот что страшно – ты понимаешь? Мне кажется, я выплакала все слезы, умоляя Его не трогать Драко, но что значит боль материнского сердца для Того, кто убил собственного отца?
Нарцисса вдруг цепко хватает Гермиону за руки.
- Прошу тебя, не дай Драко потерять себя, не дай ему пойти по ложной дороге! Я знаю, ты сможешь, ты сумеешь!
Девушка растерянно смотрит в серые глаза, полные горячей мольбы, но не успевает ответить, потому что в дверях появляется старый домовик Бертольд и торжественно возглашает:
- Хозяева вернулись!
Нарцисса и Гермиона одинаково порывисто поднимаются. На лице Нарциссы облегчение смешивается с волнением, и она стремительно летит вниз, Гермиона торопится за ней.
Поворот лестницы, широким полукругом вливающейся в мраморную роскошь холла, сердце то ли в груди, то ли где-то в животе, неприятно потеют ладони от ожидания, скользя по перилам, и… ноги торопятся, перепрыгивают через две ступеньки, и глаза, наверное, выдают, сияя так, что можно было бы и без факелов осветить весь холл!
Драко и Люциус переглядываются и чуть улыбаются, видя Нарциссу, словно девочка, спешащую навстречу им. Она обнимает поочередно то мужа, то сына, и не может вымолвить ни слова, теребит и осматривает Драко, выискивая несуществующие раны, и утыкается в грудь Люциуса, плечи чуть вздрагивают.
- Ну, все, все, Цисса, успокойся, мы же дома, все в порядке, – Люциус нежно гладит ее по щеке и целует.
- Не могу иначе… ты же знаешь! – вырывается у женщины полувскрик-полушепот.
Люциус крепко обнимает жену.
- Все хорошо. Небольшое, совсем не опасное поручение.
- Мама, успокойся, все нормально, – говорит Драко, но смотрит на кареглазую девушку, которая замерла на последней ступеньке лестницы, боясь помешать.
Нарцисса наконец берет себя в руки и высвобождается из объятий мужа, но продолжает держать его за рукав, словно он может исчезнуть.
- Вы, наверное, голодны? Я сейчас велю накрывать на ужин.
Она уводит Люциуса, кинув через плечо легкий взгляд на Драко и Гермиону.
- Привет.
- Привет.
Напряженное молчание. Сгустившийся между ними воздух. И взгляд глаза в глаза.
- Спасибо за цветы.
- Не за что, – Драко слегка пожимает плечами и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, кидая мантию прямо на пол (домовики подберут), - чем занималась?
- Так, ничем особенным.
«Я ждала тебя, а ты даже не хочешь улыбнуться. Почему ты такой холодный?»
- Забини не приходил?
- Нет, я не видела сегодня Блейза.
«Зачем мне Блейз, когда мне нужен только ты? Если я хочу обнять тебя, сказать, что соскучилась, что волновалась? Что была сердита, потому что ты не удосужился предупредить?»
Драко хмурит брови и поворачивается, чтобы уйти. Но останавливается, потому что в голосе Гермионы обида, немного сердитости и что-то еще непонятное.
- Почему ты вчера не сказал, что Лорд вызвал вас? Я чуть с ума не сошла, когда не нашла тебя утром!
Он изумленно смотрит на девушку и не знает, что ответить. Она чуть не сошла с ума, беспокоясь… за него?! Он не ослышался?
Нет, не ослышался, потому что видел, как ярко сияли ее глаза, когда она сбегала по лестнице. И видит теперь, что в дрожащих уголках губ притаилось невысказанное волнение, тревога обметала чуть заметными темными кругами глаза, а беспокойное ожидание прорезало крохотную, но все же морщинку между тонких бровей.
Они стоят в звенящем молчании посреди высокого пустого холла, не решаясь шагнуть навстречу друг другу, потому что это перевернет все с ног на голову, пошатнет и без того непонятное положение вещей, и зыбкое хрупкое равновесие их мира может пасть под тяжестью нахлынувших приливной волной чувств.
Поэтому Драко тихо роняет:
- Прости… - и уходит, не решаясь взглянуть на девушку.
Он поднимается к себе в комнату по другой лестнице, распахивает дверь и чувствует слабый, почти выветрившийся аромат духов – свежесть и простота луговых цветов. Ее духи, она была здесь… С каких это пор он так остро реагирует на ее присутствие?!
Грэйнджер, Грэйнджер, Грэйнджер… в школе ты была острой занозой, вечным раздражителем, дразнить и издеваться над тобой доставляло странное удовольствие, потому что ты делала вид, что не замечаешь, а Поттер и Уизли, наоборот, воспринимали все слишком близко. Оскорблять тебя – значило, оскорблять их.
Черт подери, почему же все изменилось? Почему? Это началось с того самого момента, когда я увидел тебя перед Темным Лордом, в зале, наполненном Пожирателями Смерти, торжествующе смеющуюся и гордо вскидывающую голову навстречу смерти. Сила – вот то, что всегда было у тебя, и не было у меня. Да, я всегда плыл по течению, позволяя отцу и матери решать за меня. И куда это меня привело…
Драко лежит на кровати, раскинув руки, и отчаянно пытается понять, почему он не может выкинуть из головы Грэйнджер, эту… нет, уже и язык не поворачивается назвать ее грязнокровкой… Он чувствует странную неловкость, словно обозвал не маглорожденную колдунью, а себя самого.
А перед глазами проплывает вчерашнее.
Испуг Гермионы, когда стена стала приближаться к ним;
мягкость каштановых волос, в которые он погружал пальцы;
вкус ее губ, особенный, ни на что не похожий, чуть сладкий, чуть мятный;
свежесть дыхания, как аромат весенних цветов, принесенный ветром, который напоил ее им;
податливость девичьего тела, словно начавшего плавиться под его руками;
и собственные мысли и желания, о силе которых он даже и не подозревал.
Что она пробудила в нем?
Он бьет по одеялу кулаком, приказывая себе забыть все это. Забыть и точка! Скоро грянет тридцать третий день, до этого срока нужно все подготовить. Хорошо, что Темный Лорд занят в последнее время и нечасто появляется в Малфой-Менор, иначе все пошло бы прахом. Удачно, что родители послезавтра уезжают, никто не будет мешать.
Кстати, насчет «забыть». Почему она не вспоминает об их отношениях в школе? О том, что они были врагами с самого первого курса? Ее воспоминания, наверное, пришли почти полностью. Она говорила, что вспомнила Хогвартс, Авроров, штаб-квартиру их хренового Ордена Феникса, естественно, бесценных Поттера и Уизли, но почему-то не говорит о том, что вспомнила мерзкого хорька Драко Малфоя…
Он не спрашивал. Он вообще редко спрашивал, что именно она вспомнила, она сама все рассказывала. Иногда взахлеб, торопясь, не успевая поспевать за своими мыслями и ощущениями, иногда тихо, медленно, словно отвоевывая у заснувшей памяти еще один кусочек. Только о нем она никогда не говорила. Хотя возможно, что просто еще не вспомнила. Срок действия заклятья пока не истек.
Осталось четыре дня. Много это или мало? Что будет после этого? Драко даже не мог представить реакцию Лорда, обнаружившего, что Грэйнджер сумела скрыться. Он будет в ярости. Нет, ярость – это слишком безлико. Он придет в то состояние, которого все Пожиратели боялись больше, чем встречи в одиночку с десятком Авроров. Больше самой смерти. Потому что смерть – это просто. А Его гнев гораздо страшнее. Когда Его голос падает до шелестящего, едва различимого шепота, а красные щели глаз почти не видны; когда движения становится замедленными и в то же время полными скрытой опасности; когда кажется, что вокруг Него стремительно распространяется ледяная волна, и кровь сама стынет в жилах, неимоверно трудно и страшно даже сделать вздох. Тогда в любой момент с непроизвольной дрожью ожидаешь, что неумолимой стрелой к тебе рванется заклятье. Именно в этом состоянии Господин казнит оступившихся слуг и назначает изощренные наказания тем, чья вина не велика в его глазах.
Будет ли велика вина Драко?
Боится ли он предстоящего неминуемого наказания?
Ответа у него нет.
Он еще помнил испепеляющую, разрывающую сознание и тело на кровавые клочья боль той ночи, когда на его руке появилась Черная Метка. Он знал, что та боль, которая с распростертыми объятьями ждет его впереди, едва ли будет меньше. Но еще и твердо знал, что Грэйнджер необходимо уйти, дальнейшее ее пребывание в Малфой-Менор опасно. И дело не только в том, что Темный Лорд мог использовать ее, хотя при одной мысли о том, какие меры Он к ней мог применить, темнело в глазах.
И вот именно это было опасно. Смертельно опасно для него самого. Потому что сегодня целый день он безрезультатно гнал мысли, в которых была лишь она одна, но не мог заставить себя забыть про ее поцелуи, про ее тонкие пальцы, судорожно вцепившиеся в его плечи, словно она боялась упасть, про нежность ее губ, которые подчиняли себе его губы и тут же покорно подчинялись сами.
Не получается и все.
Надо забыть. Сколько раз он повторяет это себе. Грэйнджер никогда для него ничего не значила. Это вообще был нонсенс – что она может что-то значить для него. Грэйнджер и Малфой – абсурд! Он просто отправит ее туда, где она и должна быть, и забудет все, как страшный сон. Страшный сон… Как сон, удивительный и невероятный, всполох света в беспроглядной темноте ночи, глоток живительной воды в знойном пустынном аду, кусочек синего летнего неба в затянутых тучами, бездушно-холодных серых днях зимы…
Что же делать с тобой, Гермиона? И что мне делать с собой? Догадываешься ли ты, что творишь со мной?
А что если… если прожить эти оставшиеся четыре дня, не задумываясь о том, что его ждет? Просто позволить себе быть рядом с Гермионой.
Слушать ее, запоминая каждую интонацию, каждую смешинку, мельчайшие переливы тембра ее голоса.
Смотреть на нее, впитывая в себя ее лицо с сияющими карими глазами, с маленькой родинкой на виске, пушистые завитки непослушных волос, движения ее рук, то порывистые и резкие, то неторопливые, плавные, наполненные тихой грации. Вбирать в себя весь ее образ.
Постараться запечатлеть в памяти, как она колдует, как читает, наклонив голову, как смеется, удивительно звонко и заразительно, невозможно не присоединиться, как непреклонна и неуступчива в спорах, и какая в ней живет готовность понять, оправдать и простить.
Чтобы потом, когда она уже будет бесконечно далеко, в другой вселенной, рядом С ПОТТЕРОМ и УИЗЛИ, он мог бережно хранить воспоминания об этом времени, когда она была рядом С НИМ, когда улыбалась только ему, и он мог прикоснуться к ее губам. Эти дни словно выпали из обычного круговорота жизни, их дал ему кто-то мудрый, кто-то знающий о той безымянной безжизненной пустоте, которая поселилась в нем после принятия Черной Метки. Гермиона сумела наполнить его (он даже не знал, как ей это удалось) живыми чувствами и яркими эмоциями, зажгла в нем огонь, который стал самым бесценным и щедрым подарком ее души.
Она – самая милая и самая нежная, самая непредсказуемая и самая непонятная, самая чудесная и самая близкая, самая прекрасная женщина на Земле. Второй такой нет и никогда не будет.
Глаза слипаются, он лег почти на рассвете, а встал очень рано. Драко погружается в омут сна, смутно понимая, что шепчет имя Гермионы и снова ощущает вкус ее губ.
_________________________________________________
Не устаю благодарить всех за отзывы!
Ваша Данира.
