Записки сумасшедшего

* * *

Я уже не падаю в обморок при слове «Азкабан». Даже сам могу его произносить. Правда, думать об Азкабане, как о чем-то отдельном от себя, не получается. Не думать вообще – тоже не получается. Получается – оставаться относительно спокойным, когда все внутри сжимается. Я несколько раз шокировал Хвоста таким спокойствием – он-то до сих пор без дрожи о Блэке не может говорить.
Как ни странно это звучит, я должен быть благодарен Азкабану за то, чем я стал. Я ведь чуть не сломался тогда. Если бы меня отпустили сразу или даже после суда, смог бы я выполнить обещание, данное Белле? Смог бы я жить один? Боюсь, что нет. Тот перепуганный маленький мальчик, которым я тогда был, – точно бы не смог.
Даже сейчас, когда тот мальчик давно умер в Азкабане, мне от некоторых воспоминаний делается не по себе. Но это только в первые три дня. Сейчас я уже знаю, кто я и какая у меня цель. А вот тогда...
Тогда я вел себя как совершенный ребенок. Конечно, я хотел вернуть Лорда, и поскорее, но зачем я согласился на предложенный Беллой план, если знал, что мне это не под силу? Может быть, еще пара месяцев сидения над книжками и копания в архивах, в том числе и зарубежных, дали бы мне ответ. Но Белле хотелось поскорее, а я был готов сделать все, что она мне прикажет. Кто ж знал, что она перестарается и мы так ничего и не узнаем? Я этого не хотел! Но уговорить Беллу остановиться было невозможно. Я вмиг забыл, что бросил пить, и тоже перестарался. И убежать не смог. Белла смогла, но ее все равно быстро разыскали. Интересно, кто помог? Явно не я, я без чувств дня три провалялся. Попались мы тоже по-глупому – кто знал, что к Лонгботтомам вдруг заявятся Скримджер и Хмури и, не найдя их дома, отправятся ко мне? А кто мог предположить, что, найдя три почти бесчувственных тела, Хмури сразу определит, кого надо в Мунго, а кого в Министерство под стражу?
Я уж не говорю о том, как я вел себя на суде. Боюсь, что если бы мне поверили, если бы отпустили, я бы так и остался тем ребенком, который со слезами на глазах уверял всех в своей невиновности. Это Снейп сделал вид, что покаялся, а покаялся он или нет – даже он сам толком, наверное, не знает. Тот мальчик, которым я был, точно бы покаялся.
И как бы я теперь жил со всем этим, когда Лорд вернулся?
Я не могу сказать, что в Азкабане я что-то обдумал, что-то решил... это не то место, где можно решать или обдумывать. Там можно только умереть.
О чем-то думать я смог, только когда вернулся домой. В те краткие промежутки, когда я мог осознать себя, а не находился в блаженном полусне, в котором держал меня отец. Я ненавидел отца за то, что он сделал со мной. За то, что мама была вынуждена пожертвовать жизнью ради меня. Я хотел ему отомстить. Все, что у меня оставалось, – верность Лорду и Черная Метка. И, сидя за закрытыми дверями в спальне в мантии-невидимке, я понял, что у меня есть только один путь и я с него никогда не сверну.
В первые три дня мне было тяжело. Я еще не вполне осознавал, кто я, и пытался вспоминать себя прежнего, умершего в Азкабане. Незначительная мелочь могла выключить меня на пару часов из жизни.
Сейчас все прошло. Я могу говорить об Азкабане, как о чем-то отдельном, я могу смотреть старые фотографии, я даже принес в спальню и поставил себе на тумбочку фотографию мамы. Рядом с вырванной из газеты фотографией Беллы. Рамочку под нее не нашел, так и оставил газетный лист.