Глава 25Легче тени поймать улетающих дней
И увидеть полеты холодных ветров,
Чем твой взгляд, ускользающий в темень ночей,
Равнодушный, как лики ушедших веков.
Как проклятье – любовь, как награда – тоска,
А в руках твоих – свет от упавшей звезды.
На дорогах чужих и в пустынных песках
Я не смог отыскать наших судеб следы.
Узы дружбы храню – наказанье и дар,
И горька и сладка моя вечная роль.
Не затухнет неистовый в сердце пожар,
Стала верной подругой молчаливая боль. (с) siriniti
* * * * *
Северус Снейп усилием воли стирает с лица злорадную улыбку. Происходящее сегодня в этом зале – просто невероятно, но тем не менее, он свидетель – Гермиона Грэйнджер приносит присягу верности Темному Лорду. Гермиона Грэйнджер! Подружка этого слишком много возомнившего о себе щенка, сына Джеймса Поттера! Право, если бы Северус давно не потерял способность удивляться чему-либо, происходящему в этом мире, он был бы потрясен. Как Лорду удалось перетянуть ее на свою сторону?
Могло сыграть роль заклятье, вернее, необратимые последствия при его неправильном воздействии. Как бы ни была умна эта грязнокровка, однако темные искусства все же остаются темными искусствами. Чтобы правильно их применить, нужны особые черты характера. В уме Грэйнджер он не сомневался, но в ее решимости применить темную магию, тем более в отношении себя… В нас слишком развит инстинкт самосохранения, не позволяющий во многих случаях причинить вред себе любимому – своему телу, душе, сознанию, рассудку. Однако Грэйнджер могла пожертвовать собой, как это гриффиндорцы называют, «во имя общего дела». Весьма примитивно, недальновидно и просто смешно. Тогда она все-таки глупее, чем он полагал.
Однако не это является поводом для торжества. В конце концов, ум или глупость бывшей студентки его не интересуют. Если Лорду хотелось потешить свое самолюбие или через нее попытаться достать Гарри Поттера, это Его дело, и Северус не собирается вмешиваться. Еще в самом начале он предупредил Лорда о том,
что из себя представляет Гермиона Грэйнджер, на что Лорд лишь тонко и весьма многозначительно улыбнулся.
Настоящий повод, основание для злорадного ликования, как бы это низко ни было – выражение лощеного породистого лица Люциуса Малфоя. Как же оно упоительно, это выражение, как долгожданно! Оно наполняет душу чувством победы, чувством собственного превосходства, так давно не испытанными Северусом.
Люциус Малфой растерян! Именно! Он в глубочайшей растерянности и даже, можно сказать, в страхе. И этот его страх так сладок для взгляда Северуса, что хочется упиваться им бесконечно. Наконец-то, дражайший Люциус, «друг Лорда», как любишь ты называть сам себя, и ты познал вкус поражения, вкус ненужности, забытости, оторванности от сильных мира сего. Все дела вершатся за твоей спиной, а ты существуешь всего лишь для того, чтобы быть одним из кошельков Лорда. У тебя слишком много золотых галлеонов, Люциус, слишком много владений и достаточно влияния на весь этот сброд, называющий себя чистокровными магами. И пока это нравится Лорду, пока это нужно ему, ты будешь жить, но не обольщайся. Твоя жизнь – хрустальный бокал, задетый небрежный рукой и раскачивающийся на краю стола. Коснись мимолетно, и все будет кончено. Сам ты, конечно, считаешь иначе, но поверь, мне виднее. Доверие Лорда бесценно, но ты его лишился в ту ночь, когда не достал пророчество. А твой сынок, слишком слабый и нерешительный, не оправдал даже крохотной толики надежд, возлагаемых на него. Он пошел не в тебя и не в Нарциссу.
О, как же ты гордишься, Люциус, чистотой своей волшебной крови, древностью и знатностью рода! Но чего стоят эти громкие слова, если Малфои не могут доказать свою состоятельность, не могут доказать верность Тому, за Кем решились выступить? Ваш род загнивает, Люциус, ваша кровь не бурлит в жилах, а всего лишь стынет, как вода по осени. И это ведет вас к краху. И тем несправедливее, что женщина, та женщина, которая могла стать моей, выбрала тебя!
Северус невольно сжимает кулаки, пустыми глазами смотрит и не видит, как склоняется в поклоне Гермиона Грэйнджер, как Драко Малфой подает ей руку, и они оба занимают место рядом с Нарциссой, которая почему-то сияет улыбкой, ласково кивает им обоим и простым, каким-то удивительно домашним жестом поправляет девушке непослушный локон.
Нарцисса… великолепная, восхитительная, несравненная, ослепительная, блистающая.… Любимая… Сколько бы слов не придумали люди, чтобы назвать Красоту, но их всех будет недостаточно для тебя одной. Как описать твои глаза, отражающие небо, под которым я живу? Как описать твою улыбку, в которой таится вся прелесть мира? Как описать те чувства, которые сжимают мою душу, когда я всего лишь мельком замечаю на улице чей-то летящий силуэт, похожий на твой? Это невозможно. Нельзя объять необъятное, так и нельзя рассказать всю мою любовь к тебе, горькую и радостную, безнадежную и чудесную, мучительную и волшебную.
Прошло столько лет, но Северус до дрожи отчетливо помнит тот день, когда впервые увидел Нарциссу Малфой, тогда еще маленькую Нарциссу Блэк. Увидел не глазами, а сердцем.
* * * * *
Ему было четырнадцать. Мрачный неразговорчивый мальчишка, которого за спиной высмеивали студенты за старые мантии, потрепанные учебники, ободранные перья, привычку лохматить волосы в раздумье. Потом они обходили его стороной за темный неприятный блеск в глазах, когда он прищуривался, мысленно представляя, как корчились бы в судорогах от Круциатуса наглый Джеймс Поттер и его компания, как умоляли бы о пощаде, истерзанные Сектусемпрой, злоязычный Регулус Блэк и обычно высокомерный и самовлюбленный Адонис МакГонагалл, как падал бы на колени, признавая, что Северус сильнее его, Люциус Малфой.
Он ненавидел их. Ненавидел до такой степени, что руки сводило судорогой, когда он еле сдерживался, чтобы не пустить заклятье.
Джеймса Поттера, Сириуса Блэка, Ремуса Люпина и Питера Петтигрю – за вечные насмешки и обидные розыгрыши. Казалось, само его существование было вызовом для них, и они не уставали раз за разом выдумывать все новые и новые пакости.
Адониса МакГонагалла и Регулуса Блэка, мерзкого братца отвратного Сириуса Блэка – за высокомерие, за то, что они, будучи на курс младше, даже не принижая голоса, разглагольствовали о том, что место Северуса на факультете грязнокровок и маглолюбов, на Гриффиндоре, а не Слизерине, на который он попал лишь благодаря выжившей из ума, если он у нее был когда-либо, дырявой Шляпе.
Но больше всего, яростнее всего – Люциуса Малфоя. Казалось бы – за что? В чем тут причина? Почему один студент факультета Слизерин ненавидел другого до темноты в глазах, до боли в ладонях от вонзившихся ногтей? Но на Люциусе Малфое, отпрыске знатного чистокровного рода, непостижимым образом сосредоточилась вся злоба Северуса. Никто, в том числе и сам Северус не смог бы сказать, почему. Видимо, ненависть и любовь – слишком непостижимые вещи даже для мира, полного магии, кипящих котлов, волшебных палочек, чудесных и смертоносных заклятий.
Их разделяли возраст, положение, взгляды на мир, сама жизнь разделяла их. Люциус Малфой был виновен в том, что просто жил и учился в Хогвартсе. Надменный, холеный, окруженный свитой, глядевшей ему в рот, богатый до неприличия, он получил все, не приложив даже малейших усилий, непринужденно добивался успеха там, где Северус Снейп терпел поражение.
Северус с завистью следил, как легко и изящно Люциус владеет чарами и заклятьями, а ему самому это давалось с огромным трудом, палочка словно не желала слушаться своего хозяина, все шло наперекосяк, и нередко мальчик становился объектом очередных насмешек.
Люциус превосходно играл в квиддич, летал над полем стремительно и почти незаметно для глаз, ему бы быть ловцом, но он захотел стать загонщиком. Наверное, ему доставляло удовлетворение обойти охотников, увернуться от бладжеров, перехитрить вратаря, самому забить в кольцо оранжевый мяч и вскинуть руку в торжествующем жесте. Северус смотрел на квиддичные соревнования и страстно мечтал лететь сквозь ветер, чувствовать себя в небе и небо в себе, задыхаться от восхитительного ощущения свободы. Как Люциус. Он тоже хотел играть в эту волшебную игру, название которой звучало так странно и маняще, и на третьем курсе пришел пробоваться в команду. Даже сейчас перед глазами как наяву вставали трибуны, хмурое, затянутое тучами небо с накрапывающим дождем, вспотевшие ладони, крепко сжимавшие рукоятку дряхлой школьной метлы, волнение, такое, что пересохло в горле, и голос сел.
В этом году Малфой стал капитаном команды и сам набирал новых игроков. Он стоял, небрежно подпирая собственную метлу новейшей модели, и лениво посмеивался, посматривая наверх, где выделывал кульбиты, спасаясь от бладжера, Уилбур Диппет. Пришедшие поглазеть слизеринцы столпились вокруг него. Они дружно хохотнули, когда Уилбура наконец настиг черный мяч и перебил добрую половину прутьев, так, что метла, вернее, почти палка, стала неуправляемой. Диппет с криком полетел вниз и ощутимо приложился о песок. Когда он, шатаясь, подошел к Малфою, светловолосый парень лишь пожал плечами:
- Не годен. Если ты хочешь стать загонщиком, вначале надо научиться не бояться бладжера и уметь уворачиваться от спятивших мячей. А ты летаешь, как девчонка-первокурсница, впервые севшая на метлу.
Взгляд серых пасмурных глаз холодно скользнул по Северусу.
- Очередной претендент?
Мальчик едва сумел кивнуть и сглотнул комок неуверенности.
- Вперед.
Он старался, он выжимал из облезлого школьного тихохода все, на что тот был способен, в ушах свистел ветер, моросящие на земле капли в небе больно били по лицу, волосы растрепались и лезли в глаза, тяжелый квоффл выскальзывал из рук, сзади неумолимо настигал бладжер. Когда мокрый и тяжело дышащий Северус наконец спустился и на подгибающихся ногах приблизился к толпе, во главе которой стоял Люциус, он перед собой ничего не видел. Простенькое в общем-то дело – пробы на место в квиддичной команде, вдруг для него обернулось едва ли не судьбоносным. Ничего не было таким важным, как вот сейчас услышать от Люциуса: «Ты молодец, поздравляю! Тренировка завтра».
Люциус переговаривался с Рудольфом Лейнстренджем и Манфредом Крэббом. Северус отметил, как ухмыльнулись одновременно и одинаково Адонис и Регулус, выглядывавшие из-за плеча капитана, и облился холодным потом. Нет, его возьмут, обязательно возьмут!
- Не годен, - тон Люциуса был совершенно равнодушным и скучным, на Северуса он даже не смотрел.
- Почему? – голос сбился и дал петуха, слизеринцы засмеялись.
- Твоя метла.
- А что с ней?
- В общем-то ничего, - парень уже нетерпеливо побарабанил пальцами по изящно выгнутой лакированной рукоятке собственной метлы, - просто она дрянная и никуда не годится. Новую приобрести, как мне сказали, ты не сможешь, а у нашей команды должны быть только самые лучшие метлы, чтобы выиграть Кубок школы. Так что вопрос закрыт.
- Но…
- Вопрос закрыт, не отнимай мое время, – отрезал как ножом старшекурсник.
Северус поплелся прочь, чувствуя, как в груди огненным шаром вспухает знакомое жгучее чувство.
Перед Люциусом заискивали учителя, правда, не все, но многие, а на Северуса смотрели как на пустое место. Одно присутствие Люциуса в Гостиной, кажется, меняло все вокруг. Парни устремлялись туда, где находился Малфой, девушки краснели, шептались, кидали кокетливые взгляды. Самые красивые и неприступные готовы были пасть перед Люциусом, но его это словно не трогало. Он с одинаковой скукой смотрел на нежную золотоволосую Сильвану Джагсон, на гордую, подавляющую тяжелой красотой Беллатрису Блэк, на унылую длинноносую Хильду Ривенволд, и в его холодных серых глазах ничего не отражалось.
А еще у Люциуса Малфоя была семья, родной дом, вернее, родной замок, любящие родители. Сколько раз Малфой хвастался отцом! В каждом его слове об отце сквозила неприкрытая гордость.
«Мой отец все сделает так, как надо».
«Отец всегда выполняет то, что обещал».
«Отец обещал купить и сказал, чтобы я не беспокоился, все будет в порядке».
Его мать, наверное, очень беспокоилась о сыночке, даже приезжала в Хогвартс. Дважды это было на квиддичных соревнованиях, и Северус уже с чувством горькой зависти украдкой следил, как она нетерпеливо-радостно обнимает Люциуса в холле, ерошит ему волосы, едва доставая до макушки, что-то говорит и смеется. Потом на учительской трибуне она болела за него, крича так, что перекрывала вопли даже самых горячих болельщиков. Она была такой красиво-утонченной, в шикарной мантии, окутанная ароматным облаком дорогих духов, и в то же время походила на беспечную веселую девчонку с растрепанными косами. О такой матери можно было только мечтать. А у Люциуса она была.
А Северус никогда даже не упоминал о родителях. Он вздрагивал, когда его о них спрашивали, сразу мрачнел и огрызался. Но не ненависть к ним была тому причиной, а стыд.
Можно научиться летать и играть в квиддич, можно работать, сцепив зубы, и добиться богатства, приобрести все, что можно купить на деньги, но даже если в лепешку расшибешься, то все равно не сможешь найти новых родителей, купить настоящих, не фальшивых друзей, выторговать искреннее дружеское внимание. Еще и потому Северус Снейп еле сдерживал себя в бессильной, глубоко запрятанной ненависти. Потому что раз за разом бился о непробиваемую стену равнодушия. Люциус Малфой никогда не замечал Северуса Снейпа. На первом курсе, едва став слизеринцем, Северус втайне восхищался Люциусом, гордой небрежностью его слов, врожденной и едва ли осознаваемой привычкой смотреть на людей свысока, даже просто умением носить обычную школьную мантию так, словно это была королевская. Люциус олицетворял для него мир, в который мальчик – сын, в первую очередь, магла и уж потом – волшебницы, не был вхож. И он отчаянно стремился в этот мир, ломая ногти и перемалывая себя, выбивая из себя все магловское, как ему казалось, он хотел хоть на дюйм стать ближе к Люциусу. Только на что сдался юному аристократу какой-то сопливый полукровка из неизвестной семьи, когда его окружали знакомые с детства подростки, равные ему по положению и богатству?
Люциус не замечал робких попыток Северуса привлечь его внимание, не видел этого мальчика, который так хотел стать ближе, хотел хоть на миг попасть в его окружение, удостоиться дружеского взгляда. Попытки были бесплодными, и постепенно нерастраченное восхищение и невысказанное уважение перегорели в ядовитую зависть и лютую ненависть. Чем выше поднимался Люциус, и чем взрослее становился Северус, тем эти чувства становились все больше и больше. Пока однажды четырнадцатилетний Северус с ужасом не обнаружил, что в нем не осталось ничего, кроме ненависти и глухой злобы на весь мир. Раздражала мать, по его мнению, не сумевшая выбрать для него достойного отца. А отец, робкий человек с неприметной улыбкой, и вовсе приводил в бешенство. После его смерти Северус вздохнул с облегчением. Он почему-то думал, что теперь все пойдет иначе.
Было иначе, но осталось по-прежнему.
Так же не замечал, вернее, прозрачно смотрел сквозь него Староста Школы, капитан квиддичной команды Малфой, так же тонко и язвительно надсмехался МакГонагалл, так же буйно издевалась шайка Поттера. Но в сердце четырнадцатилетнего подростка пустило слабый росток доселе неиспытанное чувство привязанности к другому человеку. Пусть человек этот был еще мал и беспомощен, но Северус, наверное, впервые в жизни почувствовал ответственность за чье-то теплое бескорыстное участие.
Девочка с серебристыми косами по имени Нарцисса Блэк.
Он вернулся в свою Гостиную после очередной стычки с Поттером и его дружками. Наверное, выглядел ужасно, но на все было плевать, угрожающе зыркнул на двух девчонок-первокурсниц, занявших его любимое место в углу. Одна с писком убежала, а вторая осталась и безбоязненно заглянула в лицо.
- У тебя идет кровь.
- Знаю, - буркнул он и рукавом мантии провел по лбу, оттирая уже засыхающую кровяную корку.
- Больно?
- А ты как думаешь?
Зачем он с ней говорит?
- Наверное, больно, - задумчиво протянула девочка, и в ее серых глазах мелькнуло сочувствие, - когда я разбила коленку, было очень больно. Хочешь, я заживлю порез? Я умею.
Северус кивнул с какой-то туманной покорностью.
Она и вправду залечила разбитый лоб. Это потом он узнал, что она никак не могла овладеть простенькими чарами левитации, но с успехом применяла сложнейшие лечебные заклятья.
- Спасибо, - непривычное слово неловко сорвалось с языка, и девочка улыбнулась в ответ.
- А я тебя знаю. Тебя зовут Северус, верно? Ты приходил к нам со своей мамой.
Он внезапно вспомнил, кто она. Сестра Беллатрисы Блэк, младшая дочка старого хрыча Болдуина Блэка, приходившегося матери дальним родственником. Они действительно однажды посетили его дом. Мать то ли просила денег, то ли хотела получить какие-то рекомендации. Ничего не получилось, Блэк долго орал, топал ногами и в конце концов выгнал их. Это был один из редких визитов маленького Северуса в мир магии, врезавшийся в память унижением, обидой за мать, давящим чувством бедных родственников-просителей.
Старшая Блэк Северуса, естественно, презирала, одаривая ледяным взглядом, если он осмеливался подойти к ней на расстояние ближе трех вытянутых рук.
А младшая Блэк вылечила его лоб и сейчас доверчиво смотрела на него огромными серыми глазами, теребя кончик серебристой косы. И Северус, уже в который раз удивляясь самому себе, выдавил:
- Верно. А тебя как зовут?
- Нарцисса.
Внезапно глаза девочки распахнулись еще больше, и Нарцисса прерывисто вздохнула. Оглянувшись, Северус увидел входившего Люциуса Малфоя, окруженного толпой. Люциус сегодня был в ударе, острил так, что свита хохотала во весь голос, отчего портреты на стенах морщились и затыкали уши. Рудольф Лейнстрендж пытался перебить и сказать что-то свое, но его не слушали. Люциус и в самом деле был великолепен в эту минуту – в квиддичной форме после тренировки, оживленный и сверкающий серыми глазами, то и дело нетерпеливо откидывающий со лба мешающую прядь светлых волос. Он казался (да и был на самом деле!) сильным, решительным, уверенным в себе.
- Это Люциус Малфой, - пробормотал Северус, почувствовавший, что должен что-то сказать.
- Да, - прошептала девочка, не отрывая взгляда от Люциуса.
И на миг Северусу почудилось, что сказала это она, совершенно забыв о нем, минуту назад занимавшем ее мысли. Он будто моментально отодвинулся, стал чужим и ненужным.
Так началась их дружба, не принесшая ему ничего, кроме неизбывной боли и новых унижений. Рядом с Нарциссой он всегда чувствовал себя тем бедным мальчишкой в богатом доме, но непостижимым образом не мог преодолеть себя и отвергнуть и растоптать тихую застенчивую улыбку этой маленькой аристократки.
Каждый миг, проведенный рядом с ней, отпечатывался в нем навечно.
- Северус, Сев, подожди, я больше не могу!
Нарцисса изо всех сил бежала за ним. Рвалась мантия на холодном осеннем ветру, развевались косы, а в голосе звенела мольба. Он остановился так резко, что девочка чуть не врезалась в него.
- Сколько раз говорил – не называй меня Сев!
- Ладно, ладно, Северус, – она примирительно улыбнулась, стараясь отдышаться, - зачем тебя вызывал Слизнорт? Из-за этого, да?
Она осторожно коснулась пальцами его лица. Северус дернулся, словно от удара, и отшатнулся, отбросив ее руку.
- Северус?
Он снова зашагал вперед. Нарцисса, прикусив губу, пошла за ним. Впереди плеснуло волнами Черное озеро. Северус направлялся к своему буку. Вот он, приметный – толстый узловатый ствол, пышная шапка еще золотой, не успевшей опасть листвы, весело шепчущей на ветру. Мальчик со всего размаху швырнул рюкзак на траву и плюхнулся вслед за ним. Девочка, аккуратно подобрав мантию, уселась рядом.
- Так в чем все-таки дело?
В ответ молчание. Сердитое и с подтекстом.
«Не приставай! Если я молчу, значит, не хочу об этом говорить!»
- Северус, ты же знаешь, я могу сидеть так бесконечно долго.
- …
- Сегодня будет изумительный закат, не правда ли?
- …
- А Дориан и Адонис говорили, что…
- Мне наплевать, что говорили эти придурки! Не упоминай их при мне, НИКОГДА, ясно?!
Кажется, она наконец достучалась до него.
Северус яростно сверкнул на нее темными глазами, ударил сжатым кулаком по земле и поморщился, негромко выругавшись сквозь зубы. Нарцисса быстро схватила его ладонь, повернула тыльной стороной.
Так и есть. Костяшки разбиты в кровь, длинная кровоточащая царапина на правой руке уходит под разорванную манжету. А он еще говорит, что упал и ударился!
- Ты же подрался, да? Ведь подрался? И не ври мне! Почему ты не пошел в больничное крыло? На тебя даже смотреть страшно!
- Подрался, и что дальше? – Северус отнял руку, потрогал лицо, снова поморщился, - а страшно – не смотри, не заставляю.
Нарцисса вздохнула. Иногда с ним просто ужасно трудно. Вот когда он такой колючий и злой, весь напряженный, как струна, кажется, тронь – и сорвется. Тогда она теряется и ведет себя словно малышка. Кошмар!
- Хочешь, я уберу хотя бы синяки?
Опять промолчал. Но она почувствовала, что атмосфера чуть-чуть разрядилась. И стала очень аккуратно и бережно касаться палочкой синих пятен.
- Откуда все-таки ты знаешь столько лечебных заклятий?
О, мы уже разговариваем?
- Я же тебе говорила, Энди научила. Она считает, что это пригодится в жизни. И потом, в детстве я часто играла с Регулусом и Сириусом. Сириус ужасно любил разыгрывать из себя великого…
То ли от ее неосторожного прикосновения, то ли от упомянутых имен, Северус зашипел и отшатнулся так резко, что взмахнул рукой, чтобы сохранить равновесие, и едва не выбил палочку из ее рук.
- Извини… - она виновато потянулась к нему, но он снова застыл, как статуя. И расстояние между ними вроде бы маленькое, но оно такое… неприступное… глыба льда, не тающая на солнце…
Нарцисса невольно поежилась.
- Это друзья Сириуса тебя… так?
- Не твое дело!
- Северус, почему…
- Отстань! Ну чего ты привязалась ко мне, Блэк?
Девочка тихо спросила, не поднимая взгляда:
- Так они? Из-за чего на этот раз?
Северус, к ее удивлению, ответил, но таким тоном, что, кажется, вода в озере едва не замерзла, и не поворачивая головы в ее сторону:
- Это не они. Хочешь знать? Пожалуйста – это были Дориан Делэйни, Адонис МакГонагалл и твой дебил-кузен Регулус. Из-за чего? Еще проще – из-за тебя.
Вот теперь на его лицо, искривившееся в гримасе неподдельной ненависти, и вправду было страшно смотреть. Но девочка этого не видела. Она смотрела на волшебную палочку в своих руках, чувствуя, как пылают уши и щеки, краска заливает шею. Ей было обидно. И стыдно. И она чувствовала себя виноватой перед Северусом – за его синяки и ссадины, за опухшее лицо, за разбитые кулаки, за разорванную мантию. Это не она его била, но ведь была виновата!
- К-к-как из-за меня?
Когда она волновалась, всегда начинала немного заикаться.
- А в-в-вот так – из-за тебя, – грубо передразнил мальчик.
- Сев-в-верус, я серьезно!
- А я что, шучу, что ли?
- П-почему из-зз-за меня? – девочка вскочила.
- Им, видишь ли, не нравится, что Нарцисса Блэк общается с неким Северусом Снейпом, не знаешь такого? – Северус тоже поднялся.
Он был почти на голову выше ее и возвышался так, что она еще сильнее почувствовала себя маленькой.
- Они никак не могут понять, что ты во мне нашла? Объясни им, Блэк, и мне, кстати, тоже. Ну чего ты прицепилась, как пиявка, и везде таскаешься за мной? Слушай, а может, ты для них шпионишь, а? – Северус подозрительно и зло прищурился.
- З-зачем ты т-так?! Знаешь же, что я с-совсем не… – из серых глаз Нарциссы дождем брызнули слезы. Она не хотела плакать и не ревела вообще-то никогда из-за пустяков, но сейчас он ее обидел по-настоящему.
Девочка хотела было еще что-то добавить, но махнула рукой и бросилась прочь, на ходу сердито смахивая слезы. Он никогда не увидит, как она плачет! Вот еще! Только этого не хватало! Она просто хотела спросить, что случилось, сказать, что беспокоилась за него, а этот упрямец… этот ужасный, несносный, гадкий мальчишка снова оттолкнул ее. Ну и пусть! Ну и ладно! Вот она больше никогда не подойдет к нему, просто будет игнорировать. И тогда посмотрим, как он будет себя вести!
А Северус уселся на землю и с досады пульнул камешком по воде. Вот черт! И еще раз черт!
Она наверняка обиделась. Ну и пусть обижается. Может, и вправду перестанет лезть к нему… А то надоела – Северус это, Северус то, Северус се… Сто раз он удивлялся – почему Блэк все время таскается за ним? Постоянно что-то спрашивает, тормошит, пытается вовлечь в общий разговор, в Гостиной вечно подходит и старается обратить на себя его внимание. Если честно, Северус этого абсолютно не понимал. Зачем ей это?
Ну конечно, можно предположить, что он ей просто нравится, но это ха-ха и еще раз ха-ха. Это он-то нравится Нарциссе Блэк, дочери Болдуина Блэка, едва не лопавшегося от своей родовитости?! Да, от скромности не умрешь, Северус. Или Сев – вот же мерзко звучит!
Северус сплюнул и снова запустил блинчики по воде.
Сегодняшняя драка и в самом деле была из-за нее. Эти уроды подстерегли его в пустом коридоре, загнали в тупик и недвусмысленно поинтересовались: какого хрена нужно Северусу Снейпу от Нарциссы Блэк?
Он не сомневался, это было делом рук ее сестры. Беллатриса презирала всех, кто имел несчастье иметь в родственниках маглов. Естественно, она не могла допустить, чтобы ее собственная сестра общалась с каким-то ничтожным полукровкой, и натравила на него Регулуса с компанией.
Северус бы умер, но не позволил себе ответить на этот вопрос. Поэтому драка была кровопролитной. Не было палочек, только кулаки, пинки, почти звериное рычание, боль, соленый вкус крови, твердый каменный пол. Он, хоть и был старше, но один, а их трое. Они хотели снова унизить, даже не доставали свои палочки, как бы давая понять, что вызывать на волшебную дуэль или использовать заклятья против него – слишком для них низко. И они хотели, чтобы Нарцисса перестала общаться с Северусом, потому что Нарцисса была из их круга, она была ИХ. Их родители были богатыми и известными магами, фамилии которых нередко появлялись на страницах волшебных газет и журналов.
А кто такой Северус Снейп? Никто.
Магловский ублюдок, как выразился Регулус.
Кто его родители? Ничто.
«Наверняка, твоя мать настолько уродлива, что не смогла найти себе мужа-мага, вот и вышла за магла. Магловская нищета и рвань, ха-ха! У тебя нет ни одной вещи, которая принадлежала бы именно тебе»
Эти слова МакГонагалла гремели в ушах. Куда бы он ни пошел, всюду слышал, как в гулком туннеле:
«Магловская нищета и рвань!»
«Магловский ублюдок, ха-ха-ха!»
Не хватало ему Поттера и его дружков, так еще эти чистокровные уроды возомнили, что они судьи, что им принадлежит право решать – с кем следует дружить Нарциссе Блэк, а с кем – нет.
Они были похожи на Люциуса Малфоя. Впрочем, могло ли быть иначе? Они росли и вращались в одном кругу. Их будущее было расписано с самого рождения – богатство, роскошные дома, красивые жены, безделье, упоительное чувство собственной значимости.
А он не знал, куда ему пойти после Хогвартса. Не знал, на что будет жить, если с работой будет туго, потому что все скудные сбережения родителей уходили на лечение матери, сошедшей с ума через полгода после смерти отца. Эйлин Снейп содержалась в больнице святого Мунго, и каждый раз, когда Северус бывал там, его разрывало двоякое чувство – брезгливый стыд и перехватывающая горло жалость. В этой обрюзгшей женщине с всклокоченными волосами, беспрестанно хихикающей и распевающей фривольные песенки, ровным счетом ничего не осталось от его матери – неулыбчивой, худой, как щепка, молчаливой, измученной постоянным безденежьем, потому что они жили на жалованье отца, а тот с его мягким жалостливым характером просто не мог пробиться в жизни, занять, оттолкнув локтями других, выгодный пост, сделать карьеру. Но Эйлин никогда, на памяти сына, не кричала на Сайласа, не упрекала. Она, наверное, любила его, магла, не способного наколдовать даже хиленький цветок, никогда в жизни не ощутившего упоительное чувство волшебной силы, струящейся по жилам. Он значил для нее так много, что после того, как его не стало, целый мир для нее стал не нужен. И даже единственному сыну не удалось заставить этот мир вновь расцвести.
Это была его мать, и Северус не смог бы отказаться от нее. Да, он злился, раздражался, считал, что она, чистокровная волшебница, обязана была выйти замуж за мага, но не мог бросить на произвол судьбы. Было ужасно трудно – скрывать ее болезнь, пытаться выживать, покупать школьные вещи на выкраиваемые гроши, видеть, как стремительно истаивают деньги и не думать о завтрашнем дне. Его спасал Хогвартс, а точнее, Дамблдор, дававший возможность подработать на каникулах, и спасала Нарцисса. Только благодаря им, он боролся как мог, находил выходы и лазейки, пытался жить как обычный подросток. Надо признаться, иногда это получалось.
Всего лишь иногда. Но часто с трудом выстроенная им иллюзия, что все будет хорошо, вдребезги разбивалась усилиями Джеймса Поттера, считавшего, что он выкинул отличную шутку, подвесив Северуса верх ногами перед толпой школьников. Или когда Регулус и Адонис начинали громко, на всю Гостиную, осведомляться о здоровье его матери, с издевательскими ухмылками спрашивали, как ей живется в отделении для сумасшедших, и строили предположения, когда туда же попадет сам Северус, потому что всем известно, что безумие передается по наследству.
«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…» - это Северус вычитал в какой-то магловской книжонке и потом не раз, с глухим стоном сквозь зубы, вспоминал и соглашался.
Сволочи! Да пошли они все! Ненавижу!!!!!
Северус сжал кулаки, даже не ощутив боли в разбитых руках. В глазах потемнело от нахлынувшей ярости, и противоположный берег озера на миг качнулся в зыбком мареве. Как же я вас ненавижу!!! Когда-нибудь я за все отомщу! Погодите, придет время, когда Я буду выше вас всех, ничтожных, ползающих под ногами, и вы будете жалко смотреть мне в рот, униженно вымаливая прощение!
…И ни за что на свете, ни за какие обещания он не смог бы сознаться даже себе, что больше всего сейчас хотел бы, чтобы вернулась Нарцисса. Чтобы снова села рядом с ним, принялась лечить, легко касаясь своими прохладными пальчиками опухшего пылающего лица. Чтобы что-то болтала, какую-нибудь ерунду, а он бы слушал, иногда что-нибудь вставлял. У Нарциссы удивительный голос, его можно слушать бесконечно – ровный, тихий, чуть с придыханием, серебряные колокольчики вдалеке.
Предвестие чудесного мелодичного голоса взрослой Нарциссы.
И слова при этом совсем не важны. Хотя нет, Нарцисса никогда не говорит ерунды, она всегда такая… такая… Северус не смог бы сказать, какая она «такая» - правильная? Добрая? Теплая? Светлая? Все не то и не так.
Если бы он был взрослее, сказал бы, что Нарцисса Блэк ему нужна, она – его единственный друг, и только рядом с ней ему хорошо и уютно. Он бы побежал за ней, извинился, попросил вернуться.
Но Северусу было всего пятнадцать лет, и он ничего не мог сказать, не мог сделать первый шаг. Хоть и ругал себя, сердился, кусал губы, но не мог.
Двенадцатилетняя Нарцисса словно была старше его, первой сделав шаг к примирению за ужином в Большом Зале. Она всегда была мудрее, а он глупел рядом с ней.
Оставшиеся годы в Хогвартсе прошли под знаком Нарциссы. Он наблюдал, как она росла, как из маленькой застенчивой девочки превращалась в нескладного порывистого подростка, шаловливого и беспечного, серьезного и вдумчивого, умевшего ободрить в тяжелые минуты чистой, искренней, от всего сердца, улыбкой. Но такой она была только с ним. Весь Слизерин считал, что Нарцисса Блэк – холодная, гордая, не желавшая тратить даже лишнего слова аристократка, вторая Беллатриса. Наверное, только Северус видел настоящую Нарциссу – лед, в котором странным непостижимым образом танцевало живое пламя.
Их дружба со стороны, наверное, казалась странной. Но Нарцисса не обращала внимания на насмешников, тонко обходила стороной все подводные камни, неизменно возникавшие, как препятствие, их совершенно дружеским (и не более) отношениям. Если бы Северуса тогда спросили о том, кто ему Нарцисса Блэк, он не смог бы ответить на это вопрос.
Друг.
Почти младшая сестра.
И только ли?
Просто она была, Нарцисса, жила на свете, ходила по коридорам Хогвартса, вытаскивала его на прогулки к дальнему берегу Черного озера, заросшему густым ивняком, сооружала немыслимые бутерброды, а он послушно ими давился, первой и единственной поздравляла с Рождеством, а потом, затаив дыхание, с выжидающим лукавым блеском в глазах наблюдала, как он разворачивает ее подарок. Она умела сделать так, что Северусу рядом с ней становилось легче жить, хотелось беззаботно смеяться над глупостями, быть просто самим собой.
Но была одна тень, легким облачком мелькнувшая в глазах Нарциссы еще в тот первый вечер их зарождавшейся дружбы. Тень, имевшая живое воплощение, слишком знакомая, слишком ненавидимая. Северус не раз замечал, что Нарцисса словно немела, теряла дар речи, застывала, когда рядом оказывался Люциус Малфой. Вначале он думал, что она боится и робеет перед взрослым семикурсником, но где-то глубоко внутри какой-то противный голос науськивал, нашептывал, что не все так просто. К счастью Северуса, это длилось только год, к тайному его же облегчению (которое он упорно не признавал), семикурсник Малфой совершенно не замечал первокурсницу Блэк. Только стала ли меньше от этого ненависть Снейпа?
А потом Малфой закончил Хогвартс, и Северус вздохнул полной грудью. Нарцисса никогда не говорила о Люциусе, и он поспешил забыть обо всем, что было так или иначе связано с этим мерзким хлыщом.
После окончания седьмого курса, в один душный августовский день он бродил по Косой Аллее в поисках работы со свежей газетой объявлений в руках. А еще они должны были встретиться с Нарциссой, и он мучительно размышлял о том, что же ей было нужно. Может быть, она хотела попрощаться? Вряд ли теперь они могли часто видеться, слишком далеко друг от друга было их положение, и слишком разные люди их окружали. Он тогда еще, наверное, не осознал до конца, что значила для него Нарцисса, что будет, когда он лишится ее дружбы, поддержки. Просто он уже устал, взрослый мужчина и восемнадцатилетний паренек, слишком рано ощутивший тяжесть ответственности на своих плечах. Матери стало хуже, опять нужны были деньги на лечение, нужна была работа, чтобы элементарно прокормить себя.
Невыносимая жара и одолевавшие мысли совсем измотали его и, решив укрыться в кафе Фортескью (до назначенного времени оставался еще час) он нечаянно наткнулся на Нарциссу. На неудержимо расцветавшую чудным цветком, ослепительную в своей холодной, какой-то неземной красоте пятнадцатилетнюю девушку, а не на четырнадцатилетнего подростка, каким она была всего лишь два месяца назад, в Хогвартсе. Она словно сбросила невзрачные серые перышки, стремительно превратившись в белоснежную гордую птицу, вольную и свободную. Она еще не осознавала своей красоты, не замечала, что творится с прохожими, а Северус видел, как вытягивались шеи мужчин, как вспыхивали восхищением их взгляды, и невольно встал так, чтобы заслонить ее от чужих липких глаз, раздевающих и оценивающих, и растерянные мысли так и метались в голове – он и раньше примечал как бы отблески этой будущей красоты, свежей, еще не распустившейся, дремлющей в бутоне, но никак не ожидал, что маленькая Цисса (правда, так он ее осмеливался называть только про себя) так скоро превратится во взрослую Нарциссу.
А она обрадовалась, словно не видела, по меньшей мере, год, оживленно расспрашивала о делах, то и дело, как в школе, дергала его за рукав, просила не забывать, писать, отчитывала за долгое молчание. И среди этого беспрестанно льющегося звонкого потока, невозможности вставить самому слово, ясных серых глаз, когда у него уже шла кругом голова от ее бьющей прямо в душу близкой красоты, сердце тревожно и больно пропустило удар. Слишком она была взбудоражена, слишком отличалась от той Нарциссы, которая была единственным другом Северуса в Хогвартсе.
Объяснение этому нашлось слишком быстро. Из роскошного магазина со стеклянной витриной, рядом с которым они встретились, вышел старый знакомый – Люциус Малфой, сопровождая своего отца, такого величественно-презрительно-надменного, что сын рядом с ним казался воплощенным добродушием и приветливостью. Люциус кивнул Нарциссе и прошел мимо, не удостоив Северуса даже небрежным вниманием, всколыхнув дремавшую былую неприязнь. А Нарцисса вмиг потеряла свое оживление и точно устремилась, потянулась за ним. Она глядела ему вслед с таким тоскующим ожиданием, как будто Малфой должен был вернуться и сказать что-то очень важное. И на Северуса снова наползла та тень, притаившаяся в глубине серых глаз, вспомнилось неприятное чувство третьего лишнего, возникшее давным-давно, виновником которого тоже были эти двое. Внутри что-то вздрогнуло, заныло, и словно в ответ на невысказанный вопрос, Нарцисса тихо сказала:
- Мой отец и Абраксас Малфой враждуют друг с другом.
Это были всего лишь несколько слов, вроде бы не имеющих отношение ни к ней, ни к нему. Но Северус в одно мгновение ощутил приступ дикой радости от того, что Блэки и Малфои не ладят, и головокружительный полет вниз, куда-то сквозь камень мостовой, сквозь темный колодец, потому что безжалостным разящим заклятьем ударила мысль – ПОЧЕМУ Нарцисса это сказала?
После этой не то встречи, не то инцидента, она вновь стала той Нарциссой, которую он знал. Сдержанно расспросила о здоровье его матери, о планах на будущее; спокойно, без лишних эмоций, попросила присылать весточки, посетовала, что не знает, что теперь будет делать без него в Хогвартсе; ровно попрощалась, выразив надежду, что они будут встречаться в дальнейшем. Она словно забыла о назначенной ею же самой встрече. И то, что она хотела сказать, так и осталось тайной для Северуса.
Он не желал признаваться даже самому себе, что догадывается, в чем дело. Какими бы они не были друзьями, Нарцисса никогда не говорила о чувствах. Для нее, воспитанной в знатной чистокровной семье, это была весьма личная тема, неподобающая для обсуждений. Но Северус-то видел, как она светлела, если при их последующих встречах, каким-то образом, через третьих лиц, речь заходила о Люциусе Малфое. Этого не заметил бы посторонний, не знающий Нарциссу, но для Северуса, выучившего наизусть каждое выражение ее лица, каждую ее улыбку, каждую милую гримаску, было заметно даже малейшее движение чувств.
Встречи были редки, но они вливали в Северуса надежду, дарили силы противостоять миру, относившемуся с враждебным равнодушием, и иногда ему казалось, что единственным маяком в бушующем штормами море жизни была Нарцисса. Как бы он ни был далек от нее, но она всегда оказывалась рядом – в его мыслях, в своих письмах, подбадривала, уговаривала не сдаваться, пыталась что-то сделать, принести хоть какую-то пользу, как она сама говорила с грустной улыбкой. Она переживала за него, беспокоилась, и на сердце Северуса становилось теплее, хотелось шагать дальше вперед, невзирая ни на что. Он знал, что на свете есть человек, для которого небезразлично происходящее с ним. Нить их дружбы все плелась и плелась, не обрываясь, и он был бесконечно благодарен судьбе и небесам за этот дар.
Он тогда еще не знал, что наступят дни, когда этот дар станет проклятьем его жизни, и от осознания этого он будет корчиться в адских муках.
Однажды, уже после окончания Нарциссой Хогвартса, они сидели в кафе Фортескью, за столиком на террасе, обычном месте встреч. Болтали ни о чем. Он украдкой любовался Нарциссой (а она по-прежнему словно не придавала никакого значения своей расцветающей красоте, которая заставляла всех в этом убогом кафе выворачивать шеи, завистливо обжигать ревнивыми взглядами) и рассказывал о своем последнем месте работы – небольшой компании по выделке драконьей кожи, где его талант зельевара нашел применение в изготовлении ужасно вонючих, но удивительно действенных дубильных зелий. Утрируя, изображал, как приходится обрабатывать громадные драконьи шкуры, как он болтается на метле и пытается одновременно левитировать напарника, втереть зелье в шкуру и не упасть, потому что метлы у фирмы древние и совершенно растрепанные, просто кое-как связанных два-три прута. Делился нежданной радостью – профессор Дамблдор известил о том, что в Хогвартсе освободилась должность второго преподавателя зельеварения, и старый маг любезно предложил ее Северусу. Это была неслыханная удача – постоянная работа, стабильный заработок, возможность без помех (и без вонючих драконьих шкур!) заниматься любимым делом.
Нарцисса внимательно слушала, помешивая трубочкой коктейль, смеялась своим мелодичным смехом, переспрашивала, кивала, но он почему-то чувствовал, что все его ужимки она воспринимает словно сквозь вату. Он оборвал себя на полуслове и замолчал.
- Ну и как? Ты примешь предложение Дамблдора? – она подняла взгляд от высокого стакана.
- Что случилось?
- Что ты имеешь в виду?
Он развел руками.
- Ты странная.
- Насколько странная?
- Намного. Что-то произошло?
И тут она сказала ровным тоном, все также болтая трубочкой в стакане (а вокруг гремел суматошный день, торопились прохожие с покупками, чинными рядами под присмотром монахини-воспитательницы прошли девочки в одинаковых лиловых мантиях из приюта святой Сибиалы, тоскливо оглядывавшиеся на затененную, увитую зеленым плющом террасу, Фабиан Фортескью отчитывал за нерасторопность своего сына Флориана, прыщавый мальчишка за столиком напротив уже битый час, открыв рот, пялился на Нарциссу, голуби с шумом опустились на черепичную крышу – все было такое обычное…):
- Произошло. Я выхожу замуж.
В первый момент он даже подумал, что ослышался.
- Прости?
- Я выхожу замуж, - повторила она задумчиво, словно перекатывая слова во рту, – за Дориана Делэйни.
Северус испытал дурацкое желание расхохотаться во все горло. Выходит замуж? За Дориана Делэйни? Какая глупость! Нарцисса терпеть не могла Делэйни, еще в школе повторяла, что он похож на страдающую бешенством жабу, и ее тошнит при одном взгляде на него.
- Ты серьезно? – он внимательно глядел в серые глаза, надеясь увидеть в них смешинки и ожидая, что она сейчас не выдержит, фыркнет и рассыплет серебристые переливы колокольчиков. Это же просто розыгрыш! Или… нет?
Девушка вздохнула и опустила взгляд, внимательно изучая стол, покрытый скатертью. А под ней, на деревянной столешнице, были вырезаны их инициалы. Глупая выходка Северуса в редкий момент беспечности.
- Серьезней некуда. Это воля отца, понимаешь? Мне уже исполнилось восемнадцать, и я тебе давно говорила, что папа подбирает женихов.
- Да, но… это же абсурд! Как он может взять и просто выдать тебя замуж за человека, к которому ты питаешь отвращение?!
Нарцисса промолчала, лишь как-то беспомощно пожав плечами. А его понесло. Он бурно жестикулировал, что-то говорил, громко, во весь голос, так, что оглядывались другие посетители, рыжий Флориан таращил глаза и подбирался поближе, едва ли не поводя ушами от любопытства. Он доказывал непонятно что непонятно кому, а сердце истошно кричало и сжималось от предчувствия, что все бесполезно. Что он мог сделать? Что мог противопоставить древним традициям, знатному чистокровному роду, богатству? Он, нищий, перебивающийся случайными подработками полукровка?
До какого-то момента ему не приходила в голову мысль, что Нарцисса может выйти замуж. Конечно, он все понимал, он знал об обычаях, царивших в наиболее приверженных традициям семьях, но представить свою Нарциссу замужней дамой не мог, это не укладывалось в голове. А может, его сознание защищалось, упорно противясь тому, чтобы даже просто вообразить это на миг и тем самым разрушить хрупкий призрачный замок единственной Радости и тихого Счастья, с неимоверным трудом возведенный Северусом в слишком рано ожесточившейся душе.
О том, чтобы САМОМУ предложить ей руку и сердце, он и не помышлял. Эта мысль была в высшей степени нелепой и даже безумной. Это просто-напросто было невозможным – Северус Снейп и Нарцисса Блэк. Он мог быть ее другом, был готов достать для нее звезду с неба, убить кого-нибудь или, не колеблясь, отдать собственную жизнь во имя ее спасения, но представить ее своей женой.... Это было слишком! Боги не сходят к людям, реки не текут вспять, солнце не светит ночью.
Нарцисса все также молчала. И лишь потом, когда он уже выдохся, когда вскочил, смахнув на пол стаканы и мороженицы, и виновато расплатился с хозяином, она накинула капюшон мантии и тихо сказала:
- Все уже решено, день свадьбы назначен. Ты придешь? – глаза ее были умоляющими, - пожалуйста, Северус… Будь хоть ты рядом со мной… Энди не будет. Я не знаю, как… - ее голос задрожал, и она отвернулась.
Северус в изнеможении опустился на стул. Она редко упоминала о сестре, сбежавшей с маглом. И очень редко просила. Если уж это произошло, то значит Нарциссе (ЕГО Нарциссе, которая совсем скоро будет принадлежать другому!) было очень плохо.
Он сумел кивнуть и бережно сжал в дружеском, в братском жесте ободрения узкую ладонь с ледяными пальцами.
В тот день между ними не стоял Люциус Малфой. Нарцисса ничего не говорила про него, разговор не касался его, впрочем, как и всегда. Но словно перст судьбы, после ее ухода, когда Северус возвращался в свою убогую съемную квартирку, не чувствуя земли под ногами, в каком-то безразличии, отрешении от всего мира, его кто-то сильно толкнул. Он поднял голову и обжегся об бешеный серый взгляд Люциуса Малфоя, и удивленно, словно в прострации, отметил, что цвет его глаз был точь-в-точь как у Нарциссы. Или теперь ему везде будет мерещиться Нарцисса?
Вместе с Малфоем были Юджиус Нотт и Рудольф Лейнстрендж.
- Северус Снейп, если не ошибаюсь? – Лейнстрендж скривился.
- Это я, - пробормотал Северус, стремительно и остро ощутив свою ничтожность.
От них волнами исходили превосходство, сила, уверенность в себе. И еще более убогой показалась собственная потрепанная мантия с вытертыми локтями и неаккуратными заплатами рядом с дорогими мантиями, расшитыми камзолами, перстнями и золотыми часами этих хлыщей.
- Люц, я же говорил, это всего лишь Снейп, - Нотт сплюнул.
- Что ты делал с Нарциссой Блэк? – Малфой словно навис над ним огромной глыбой, тяжело придавив к земле, не давая ни опомниться, ни вздохнуть.
- Я… ничего… мы просто выпили по коктейлю, - Северус мгновенно возненавидел себя за блеющий голос, за предательски дрожащие руки. Он засунул кулаки глубоко в карман, чтобы они не догадались, - что вам надо?
- Блэк еще в Хогвартсе с ним носилась. Наверное, ей нравится призревать сирых и убогих, - Нотт захохотал, но Люциус остался серьезен.
- Ты не лжешь? Смотри, если я узнаю…
И тут Северус едва не захлебнулся под волной подзабытой, но оставшейся все такой же жгучей ненависти. Он не видел Малфоя уже несколько лет, но ничего, оказывается, не забылось.
- И что ты сделаешь? По какому праву ты мне грозишь? Слишком много о себе возомнил, Малфой! Кто тебе Нарцисса? Абсолютно никто. Она тебя даже не знает, а я ее друг, ясно?
- Друг? – Люциус рассмеялся прямо в лицо Северуса, и в смехе его грохотал презрительный лед, - Ты – ЕЕ друг? Что у тебя может быть с ней общего, недоносок?
Северус был готов ударить эту высокомерную сволочь, он уже шагнул вперед, но тут Люциус резко перестал смеяться, схватил его за ворот, и Северус совсем близко увидел его лицо. Красивое лицо, искаженное едва сдерживаемой яростью, с искривленными губами и глазами, в которых словно вспыхивали серебряные искры.
- Я тебя предупредил, - как ни странно, но голос Люциуса при этом оставался тихим, ровным, даже немного скучающе-отстраненным, как будто он вел ленивую светскую беседу в чьей-нибудь роскошной гостиной, а не стоял посреди шумной улицы, почти душа худого черноволосого парня, - пеняй на себя, как там тебя? Снейп?
Юджиус все так же ухмылялся, а Рудольф равнодушно зевнул и хлопнул крышкой золотых часов, отблеск от которых больно уколол глаза Северуса.
- Да ладно тебе, Люц, оставь его, не марай руки. К тому же нас ждет Он.
Люциус встряхнул Северуса так, что у него застучали зубы, и они ушли, трое молодых магов из знатных семейств. Они были богаты и имели все, что могли пожелать. Они проводили свою жизнь так, как хотели сами. Они могли выбирать. И они пока не знали, что их выбор будет стоить многих, даже слишком многих чужих жизней, как и не знал этого другой маг, оставшийся посреди улицы, растерянный, сжимающий кулаки в поздней бессильной злобе.
«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…»
Именно тогда Северус вновь поклялся себе, что отомстит, во что бы то ни стало приобретет ту силу, которая сломит всех этих Малфоев, Ноттов и прочих подобных им. Именно тогда он сделал первый шаг по дороге, на которой выросла башня Молний, и с той башни упало сломанной куклой тело старого волшебника, наставника, благодетеля, пожалевшего и поверившего в мальчишку с темным взглядом, но не сумевшего предугадать, чем обернутся это доверие и жалость.
Северус не искал встреч с магом, претенциозно называвшим себя Темным Лордом, это произошло как бы случайно, само собой. То, что предложил Лорд, не особенно трогало – его не волновали грязнокровки и маглы (в конце концов, он и сам был полукровкой, и это не могло забыться), но как оказалось, в окружение Лорда вошли все те, кому Северус хотел отомстить, насладиться своей властью над ними. И они были всего лишь пешками, одними из многих, а Лорд с самого начала выделял Снейпа, доверял ему то, что другим дозволялось лишь услышать краем уха. Северус не обольщался и не обманывался, он прекрасно понимал, что за эту игру в мнимое фаворитство последует реальная расплата. Но был готов платить. И не последнюю очередь в этом играло то, что не изглаживался в памяти тот душный августовский день, в котором в безумном вихре смешались тихий ровный голос Нарциссы, обжигающе-ледяной взгляд Люциуса, горькое чувство собственного бессилия, от которого солнце словно померкло.
После той последней встречи с Нарциссой он не видел ее, и не давало покоя глухое грызущее беспокойство. Он заваливал ее письмами, на которые она отвечала кратко и скупо, просто уведомляла, что все хорошо, и напоминала: ты должен быть на свадьбе, обязательно, Северус, непременно, ты же будешь, правда? Осталось полгода, три месяца, всего лишь месяц, уже скоро… Северус, не забудь, пожалуйста…
И ни слова о Люциусе Малфое. От ее писем веяло сиреневой тоской, нежным ароматом печали и легкой улыбкой прощальной грусти. От этого Северусу хотелось выть, и в самые черные минуты он почти жалел о том, что не оборотень, не тупая безмозглая тварь, которую толкает вперед лишь неутолимая жажда крови.
Однако летели дни, работа в Хогвартсе отнимала много сил и почти все время, в начале осени умерла мать, беспокойство понемногу улеглось, и Северусу в иные моменты начинало казаться, что того дня не было, что все идет по-прежнему, не меняясь, хотя через миг он клял себя за слабость и дурость. Но почему оно, это беспокойство, вообще подняло голову? Нарцисса так или иначе была потеряна для него, он мог лишь надеяться сохранить ее дружбу, но почему-то всего лишь мысль о ней и Люциусе заставляла пошатнуться его душевное равновесие. Земля зыбко качалась под ногами, а небо сверху издевательски скалилось и грозило обрушиться. Он не мог объяснить себе – чего хочет? Чтобы Нарцисса не выходила замуж? Или чтобы Нарцисса вышла замуж, но за Делэйни, и Малфою ничего не осталось, как кусать себе локти в бессильной злобе?
А потом, всего лишь за несколько дней до назначенного свадебного торжества, бульварные газетенки запестрели заголовками о побеге Нарциссы Блэк с Люциусом Малфоем, на все лады обсуждались перипетии вражды и примирения их семейств, на колдо-фотографиях Болдуин Блэк картинно пожимал руку ставшему еще более высокомерным Абраксасу Малфою, и они так натянуто сверкали улыбками в объектив, что скулы сводило от одного взгляда.
Северусу тогда казалось, что небо все-таки упало, он умер, и его закопали глубоко в землю, гостеприимно распахнувшую могильные объятья, куда не проникает ни луч солнца, ни веяние ветра. Он был мертв, и воздух вокруг него был мертвым, и люди вокруг были мертвыми. Холод той зимы проник в него и заморозил все внутри. Зачем ему нужна была жизнь и этот мир, в котором Нарцисса Блэк стала Нарциссой Малфой? А она даже не написала ему… Он как будто вмиг стал не нужен… И темнело в глазах от нежеланного гонимого осознания, крохотной ядовитой змеей коловшего в самое сердце – это было неотвратимо, предопределено, сама Судьба предназначила их друг другу, давно, едва ли не с самого рождения. А как противиться Судьбе, когда он всего лишь мелкая песчинка на Ее ладони? Если ему Она предназначила роль всего лишь друга, а тому, другому – мужа, возможно ли было пойти наперекор? Быть может, да, но кто даст точный ответ?
Он увидел Нарциссу на одном приеме, устроенном в узком кругу в честь Лорда (а теперь приглашали на эти светские мероприятия и его). И едва узнал. Как же она сияла! Как бриллиант чистой воды в драгоценной оправе. Как весеннее солнце в лазурно-чистом небе. Вся лучилась счастьем, с такой нежной любовью взглядывала на мужа, так покорно и вместе с тем горделиво следовала за ним…
И сердце Северуса кто-то выдрал из груди безжалостной рукой, бросил на пол и растоптал. Прыснули в разные стороны пылающие осколки, на них наступали, пинали, отшвыривали. И снова Северус умер, распятый любимой женщиной, которая и не подозревала, что любима им.
Потом он умирал много раз, почти привык к этому разрывающему на кровоточащие куски чувству непричастности к ее жизни, ощущению, что она чужая, он навсегда отлучен от нее. Малфой ревниво стерег свою жену и явственно (иногда даже слишком) предостерегал всех неосторожных, осмелившихся посягнуть на ее внимание. А она изменилась, став миссис Малфой, и прежде всего тем, что, казалось, не видела никого вокруг, кроме Люциуса. Где бы они ни были, сияющий взгляд серых глаз был обращен только на него, она жила только им, дышала им. Северусу дозволялось только перекинуться с ней парой слов. Всегда находилось какое-нибудь неотложное дело, и Нарцисса виновато пожимала плечами и ускользала. Порой он пытался бунтовать, мысленно упрекал ее в предательстве – как она могла вот так просто и легко перечеркнуть школьные годы, их совместные прогулки, споры, смех, бесчисленные письма? Отбросить в сторону, словно ворох сухих осенних листьев, дружбу? Забыть холод невыносимого одиночества в толпе, который непреодолимым морозным облаком окружал и маленькую девочку из богатой чистокровной семьи, и нищего мальчишку-полукровку? Они ведь вдвоем сумели сделать так, чтобы тепло их дружбы прогнало этот холод, согрело обоих. Неужели это теперь стало для нее неважным?
Но он не мог сердиться на нее, почти сразу находил какие-то доводы, аргументы, начинал защищать перед самим же собой, с каким-то жестоким самобичеванием говорил себе, что просто у них разные дороги. Когда-то и где-то они встретились, побежали рядом, но это не могло продолжаться до бесконечности, и вот Нарцисса смело полетела по своему пути, с нетерпением сердца ожидая и принимая все его тяготы, радости и горести. И у Северуса была своя дорога, змеей извивавшаяся под ногами, то выводившая к неожиданным людям, то толкавшая на странные поступки, то обрушивавшая в пропасть, то возносившая к вершинам.
И все же, он надеялся, он смел еще надеяться, когда Нарцисса была рядом. Бесконечно далекая, хозяйка чужого дома, жена ненавидимого им человека, мать чужого сына, и все-таки рядом…
Ему доставались крохотные моменты, наполненные всепоглощающим присутствием Нарциссы – просто быть с ней в одной комнате, издалека перекинуться улыбками, услышать нежный голос, шелест платья. Но и это было счастьем, нет, скорее, бледной тенью того счастья, которым он, оказывается, когда-то безраздельно пользовался. Мучительное, душераздирающее, невыносимо тяжелое, но… счастье…
«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…»
Он шел теперь по дороге, которую выбрал когда-то сам (Дамблдор незримо и укоризненно покачивал головой), и ни за что не свернул бы с нее, потому что Люциус Малфой тоже пользовался благосклонностью Лорда, а значит, и Нарцисса. И он мог видеть ее чаще, мог быть чуть ближе и мог, холодея и погружаясь в какое-то сумеречное полубытие отмечать, что для Люциуса Нарцисса не была только красивой послушной женой. Он и на самом деле любил ее, этот бездушный надменный подонок (он умел любить, оказывается…), он зажигал в ее глазах радость и любовался ею, гордился, оберегал, щедро дарил именно то счастье, которого она была достойна. Северус не мог не признать этого. И он вновь был бессилен перед Люциусом Малфоем, когда-то просто не замечавшим его существования, а теперь играючи, небрежно и просто отнявшим его Любовь. Он набирал силу и в то же время со злой досадой видел, что до Люциуса ему все так же далеко, как было далеко угрюмому мальчику до юного аристократа.
Но зато другие… о, они наверняка жалели, что когда-то встали на пути Северуса Снейпа.
Регулус Блэк… Лорду шепнули, что он тайно поддерживает связь с братцем-Аврором и содержит любовницу-маглу… Он визгливо кричал перед смертью, словно слабая женщина, и нелепо ползал по полу, словно пытался прикрепить обратно отсеченные заклятьем ноги… «Магловский ублюдок» лишь холодно усмехался.
Адонис МакГонагалл… Этот, напротив, до конца держался в своей обычной манере, кривил губы с презрительно полуприкрытыми глазами и умер так, как будто до конца не верил, что в него несется изумрудное проклятье смерти. Северус просто «забыл» донести до него просьбу-приказ Лорда, чтобы тот предоставил дом своих родителей в качестве временного пристанища. Гнев Лорда был скоропалителен и безудержен.
Юджиус Нотт… Лишился почти всего своего состояния, вернее, как истинный слуга, был вынужден предложить его Лорду, женился на богатой невесте Хильде Ривенволд, что для него было равнозначно пожизненному унижению. Он быстро растерял свой гонор, этот аристократ голубых кровей, и не раз Северус с удовольствием видел страх в его глазах – вначале за свою жалкую жизнь, потом за жизнь сынка. Лорд весьма искусно и умело играл на струнах чужих душ.
Питер Петтигрю… Жалкий крысеныш, напуганный собственной смелостью. К сожалению, в некоторых случаях его помощь была незаменима, и поэтому он пока еще существовал, но его участь была предрешена. Его тоже не станет.
Джеймс Поттер погиб в ночь падения Лорда.
Сириус Блэк ушел в небытие тогда же. Пусть сердце его стучало, он дышал, но фактически был мертв так же, как и Поттер.
Ремус Люпин влачил жалкое существование, и не раз его рассудок и его жизнь оказывались в руках Северуса. Оказывается, сохранять жизнь врагу едва ли не приятнее, чем убивать его. Каждый раз, готовя зелье для половинной трансформации, Северус наблюдал, как оно вскипало грязными зелено-серыми пузырями, и на поверхности его словно наяву видел лицо подростка Люпина двадцатилетней давности со снисходительной, приводящей в бешенство улыбкой. «Джим, не находишь, что это уж слишком? Хватит, оставь этого слизеринца в покое. Эй, Снейп, вали-ка отсюда, а то наш друг на тебя как-то неадекватно реагирует».
«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…».
Чувства Северуса Снейпа могли убивать. И умирали, втаптывались в грязь все те, кто когда-то издевался над Северусом, кто когда-то не считал его за мага. Лорд использовал его, но и он использовал Лорда, Его руками, Его силой уничтожал своих врагов. Месть – блюдо, которое подают холодным. Он был полностью согласен с этим утверждением.
Сейчас Северус с полным правом мог бы сказать, что добился того, о чем клялся. Его клятва сполна окупилась, он далеко ушел от мальчика, единственной мечтой которого было стать своим в огромном, чудесном, поражающем воображение и отнимающем душу многоликом мире магии. Его ненавидели, он все равно оставался чужим среди своих, но теперь это его не трогало. Его боялись, потому что он был слишком близок к Темному Господину. И когда он всего лишь неприметно сидел в углу, голоса присутствующих невольно понижались, смех гас, радость увядала. Но и это не имело для него значения.
Значение имела только Нарцисса. А остальное – люди, предметы, мысли, мнения – все было таким ничтожным, недостойным внимания. Его словно тащил поток воды, грязной, мутной, ревущей и опасной, но впереди плыла на корабле Нарцисса, ее улыбка сверкала, словно вечерняя звезда, звезда веры и надежды, а в глазах была целая вечность, и он не противился, не делал никаких усилий, чтобы выбраться из этого потока или поплыть против него.
Последний замкнутый круг ада. Изощренная, растянувшаяся на годы, на всю его жизнь пытка. Боль, похожая на живое разумное существо, вкрадчиво шагавшая по его душе, каждый миг, каждую секунду терзавшая его невидимыми клыками и когтями.
Острое, до холодка в кончиках пальцах ощутимое счастье. Отнимающая воздух в легких невыносимая, ослепляющая радость. Удивительная, окрашивающая мир во все цвета радуги нежность.
Это все была Нарцисса.
«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…»
* * * * *
Северус встряхивает головой, вырываясь из задумчивости, снова взглядывает на Нарциссу, уже, кажется, ни на что не обращающую внимания, кроме как на сына и на девчонку Грэйнджер (несколько бледных, словно слегка отрешенных от происходящего), и ненароком ловит другой взгляд.
Темный, как осенняя вода.
Огненный, как адское пламя.
Неверящий.
Полный зыбкой надежды.
Смятенный.
Знакомые чувства. Он невольно качает головой. Скользит легкая догадка, вспоминаются кое-какие факты, и непрошеная жалость, редкая гостья, украдкой проскальзывает в душу. Как же тебе не повезло, мальчик. Чем ты заслужил такой «дар»? Чем не угодил своей Судьбе, если она обрекла тебя на это проклятье? С самого рождения ты имеешь все, но тебе захотелось большего? Любви этой девочки? Девочки, которая выбрала другого? И которая, наверняка, и не догадывается, что творится в твоем сердце, безумно колотящемся в груди от одного теплого взгляда…
Если это и в самом деле Любовь, не мимолетное чувство, не легкомысленный флирт, не грубая животная страсть, не полубезумное похотливое желание обладания, то я знаю, что будет с тобой дальше, я могу расписать всю твою жизнь. Она будет очень похожа на мою. Неверие сменится уверенностью. Надежда – безнадежностью. Любовь тесно сплетется с ненавистью, так что ты не сможешь разобраться сам. Тоска обовьется болью. Разочарование будет медленно съедать твою душу. И страх будет разрушать разум. Ты спросишь – страх чего? Отвечу – страх потерять ее окончательно. Потому что любовь ее ты уже потерял, даже не успев понять, что сам любишь, а вот теперь ты будешь пытаться не потерять ее дружбу, будешь, цепляясь за клочки надежды, унижаться, вымаливая ее. А потом будешь подыхать от отчаяния, от жуткого беспросветного отчаяния, будешь проклинать себя, ее, захочешь сбежать, чтобы вырвать ее из себя. Но не получится, уж я-то знаю. Вот такая забава – Мерлина, Небес, неизвестных богов? У кого-то из них весьма изощренное и извращенное чувство юмора. Две похожие судьбы, два алхимических опыта, две сумасшедшие попытки эксперимента с опасным зельем под названием Любовь.
Ты был моим учеником, по возрасту ты годишься мне в сыновья, которых у меня нет и никогда не будет. И мне тебя жаль. Искренне.
* * * * *
Темный Лорд с удовлетворением наблюдал за магами, собравшимися в зале. Они были немного удивлены, слегка ошарашены и чуть растеряны, но в общем и целом старательно делали вид, что все идет как надо. В самом деле, что тут особенного? Присоединилась к Его сторонникам Гермиона Грэйнджер, а дальше что? И не такое было, и не такое видели Его верные Пожиратели Смерти. Петтигрю – живое тому подтверждение. Сейчас каждый день приходят к нему новые и новые волшебники, решившие, что именно Лорд Волдеморт – та фигура, на которую стоит ставить в затевающейся игре.
Прекрасно. Нет, превосходно! Никто не подозревает, никто не слышал пророчества, единственный свидетель убран, надо будет подчистить следы и устранить и источник.
Все идет по плану, как Он и задумал. О, неведомые боги и силы ада, как же легко поймать этих глупцов! Как просто предугадать, рассчитать и выверить их шаги, поступки, мысли, действия, эмоции. Взрастить в ком-либо какое-либо чувство едва ли сложнее, чем вырастить цветок или сварить зелье по готовому рецепту. А наблюдать за ними забавнее, чем за находящимися под Круциатусом или Империусом, право слово. Они думают, что никто ничего не замечает, что они прекрасно держат себя в руках, и жестоко ошибаются. Вот и сейчас Он почти отчетливо видит яркие пульсирующие нити, путано и хитро связывающие несколько людей. Двое мужчин и женщина. Двое парней и девушка. Мужчина и парень. Женщина и девушка. Они так жалки и беспомощны с обуревающими их чувствами – любовь, ненависть, страх, тревога, испуг, беспокойство, жалость, привязанность, осознание вины…
Глупо, но это позволяет Ему дергать за эти нити и добиваться своей цели. И никакого волшебства, просто надо знать человеческую природу, а она слишком примитивна, не правда ли?
_____________________________________________
Благодарю всех-всех-всех, кто пишет отзывы! СПАСИБО! Я стараюсь отвечать, так что смотрите ответы.
И еще. ПОЗДРАВЛЯЮ С НОВЫМ ГОДОМ! ЖЕЛАЮ ВСЕМ МОИМ ЧИТАТЕЛЯМ СЧАСТЬЯ И ИСПОЛНЕНИЯ ЖЕЛАНИЙ!
Всегда ваша, Данира.
