Глава 24. СмирениеКакое небо голубое.
Мы не сторонники разбоя.
Карцер пришёл в себя, когда Матушка Ветровоск поливала его холодной водой из чайника.
Что в первую очередь делает человек, очнувшись?
- Тебе не нужен нож, - сказала она ему, прекращая холодный душ и опуская чайник.
В случае Карцера – хватается за нож, разумеется. Ну, или за то место, где он должен быть.
Нянюшка Ягг смотрела на него, мрачно насупившись. Да, с момента прибытия Карцер не держал в руках ножа. Но ножи – это роскошь. Для него гораздо привычнее были заточки. Одну из них Нянюшка случайно обнаружила, сунув в рот ложку, когда пила чай у Эсме Ветровоск.
Карцер взглянул на Матушку и вопросительное сделал движение, как будто тычок ножом, но без ножа.
- Да, - кивнула Матушка. – Можно и пальцем убить человека. Но лучше двумя, один палец и сломать недолго.
- Эсме! – возмутилась Нянюшка. – Чему ты его учишь?!
- Но… – Карцер внезапно вспомнил своё многодневное висение на Дереве. – Хде деево? – невнятно произнёс он.
- Думаю, там же где и всегда, - пожала плечами Матушка, возвращая чайник на кухню.
- Деять дей… - пробормотал Карцер, имея в виду, что он девять дней провёл, вися на Дереве. И это воспоминание для него сейчас затмевало все остальные.
- О чём ты? - Матушка вернулась из кухни, и невозмутимо сложила руки на груди. – Ты был без сознания не больше пяти минут.
Но от Карцера не укрылся тревожный взгляд Нянюшки, и лопата у неё за спиной.
Он опустил глаза. Из-за пазухи торчали разномастные листья. Медленно выгребая листву из одежды, Карцер наполовину надеялся, наполовину опасался увидеть дыру у себя в груди. И, хотя кожа на груди была не повреждена, на листьях была кровь.
- И пусть прекратит затачивать ложки, - проворчала Нянюшка, бросая на Карцера неприязненный взгляд.
- Пусть затачивает, если это его успокаивает, - заявила Матушка непререкаемым тоном.
Наблюдая, как ведьмы, препираясь, разбирают притащенный им с Мирового Древа гербарий, Карцер чувствовал себя как-то… странно.
Трудно выдержать двух ангелов в голове сразу. С другой стороны, Карцер вполне уживался с двумя непрерывно спорящими ведьмами. Так что ангельский дуэт – это ещё цветочки. А точнее – трава, в смысле конопли. Когда в вашей голове резвятся демоны – это нормально. Насколько нормальным может быть вечное опьянение. Именно так воспринимались Карцером его внутренние демоны, подстрекающие, хихикающие над окружающим миром и не дающие повзрослеть. Обычный человек, с одним ангелом и одним демоном в комплектации, вынужден прибегать к помощи алкоголя, дабы отключиться от раздиравших его противоречий, устраиваемых вышеозначенными. По той же причине Карцер никогда не прикасался к спиртному. Просто незачем было. А питейные заведения посещал только ради Драки В Её Классическом Исполнении.
Передозировка ангелов оказалась гораздо хуже, чем демонский дуплет. Даже не зная о тех и других, он помнил прежние ощущения и мог сравнить их с новыми. Это как с алкоголя перейти на ЛСД. Всё вдруг стало такое яркое, в голове постоянно звучала музыка, а руки просто чесались от желания исполнять… добрые дела.
Добрые дела. Раньше Карцер и понять, что это такое не смог бы! Даже тыкая ножом очередного насильника, он всего лишь очерчивал границу, а ни в коем случае не пытался «сделать этот мир лучше». Под проблему нарушения границ также попали два стражника, убитые Карцером. И даже случайное спасение им капрала Пинга, было всего лишь отражением этой проблемы, только в обратной проекции. Ведьмы тоже охраняют границы. Но у ведьм всегда был их Ланкр. А у Карцера никогда не было личного пространства, за исключением – метафорически – его собственного прозвища. И хотя миру нужны люди, которые могут действовать на грани, Карцер для этого мира был слишком радикально настроен. Возможно поэтому Матушка Ветровоск приняла его к себе. Ей импонировало его отношение к окружающей действительности.
Зато теперь, следуя невнятным позывам, он…
Нянюшка Ягг не заметила, что уронила кисет, когда набивала трубку. Ещё вчера кисет тут же оказался бы в кармане Карцера, а теперь он протягивал его изумлённо таращившейся на него Нянюшке, и на лице у него было написано не меньшее изумление.
Отдав кисет, Карцер ретировался на собственную кровать и укрылся одеялом с головой. Собственные действия оказались для него потрясением.
- Чегой-то он? - Нянюшка испытывала сходные чувства.
- Перевоспитывается, - жестко сказала Матушка. И принялась сметать остатки кухонного стола в угол.
Проводив подругу, Матушка подошла к кровати Карцера и безжалостно сдёрнула одеяло.
- Хватит прятаться, - она взяла Карцера за подбородок и заглянула в его глаза. – Хм, - сказала она затем.
- Всё сомано, - Карцер заметил разрушенную мебель и не преминул об этом напомнить.
- Это не твоя вина, - солгала Матушка, потому что долг воспитателя, если уж с родителями не повезло, показать, что этот мир не такая уж помойная яма, каковой, он, впрочем, и является. Немного лжи в воспитательном процессе никогда не помешает. Потому что, если исключить её вовсе… свято место пусто не бывает… и, в конечном итоге, человек тонет во лжи, которую сам же и создаёт. Вот почему Карцер всегда говорил, иносказательно, конечно: «Это не я, а издержки воспитания».
Карцер знал, что она врёт. И знал, что Матушка Ветровоск знает об этом его знании. Но если политической наивности в Карцере не было ни разу, то какая-то другая наивность точно уж была. Например, он наивно верил, что люди должны быть хорошими. Иначе всё его показушное гадство пропадёт впустую. И если всяких гадов Карцер без колебаний пускал в расход, с хорошими людьми он старался так не поступать. Не покажешь ведь собственный мрак в кромешной тьме. Для этого нужно хоть какое-то освещение. А Ваймс удивлялся, почему Карцер не расправился со старым Пятаком, когда тот выпускал его из камеры. По той же причине, страшные угрозы Карцера выбить все зубы маленького Шнобби, были, по сути, объяснением перспектив и обращением к разумной части мозга, а не к той, что отвечала за героизм. Последний Карцер неизменно соотносил с маразмом (что было недалеко от истины). А вот Матушку Ветровоск он считал очень доброй, просто потому что она его кормила. Что было, разумеется, верхом наивности со стороны Карцера. Но, по его мнению, всякий, кто его кормил, заслуживал уважения (в основном, за храбрость).
Карцер не был психопатом. Но мог имитировать психопатический стиль поведения. Защитная реакция. Вроде того как бледная поганка прикидывается шампиньоном. Для этого нужно всего лишь постоянно улыбаться, нервируя окружающих, и периодически тюкать их кастетами, заточками и прочими Орудиями Вразумления. Все тут же, автоматически, причисляют тебя к разряду опасных, что в тюремном сообществе очень полезно. Так обнажение зубов будит в потомках обезьяны скрытый в подсознании ужас перед улыбающимся тигром или акулой. А в окружении Карцера психопатией страдал если не каждый, то каждый второй точно. Было с кого брать пример. И на ком оттачивать технику ножевого боя.
Поэтому он улыбнулся Матушке в ответ на такую беспардонную ложь. Но не широкой безумной улыбкой маньяка, соскучившегося Лично По Вам, а вполне уместной улыбкой человека, который понимал в чём соль шутки.
То, что ты набит ангелами, не означает, что ты стал дураком.
Матушка пристально посмотрела не него, и сказала:
- Чудненько. А теперь пойди во двор, к ульям, и открой крышку одного из них.
В чём-то люди походят на пчел… Иногда это очень кстати.
***
- Слышал, новое сообщение о нашем ненаглядном Карцере прошло мимо меня, - голос командора Ваймса так и сочился ядом. – Как же так?
- О, - Витинари в ответ изобразил глубокую задумчивость. – Возможно, это потому, что ваша светлость проигнорировал два моих предыдущих вызова.
- Ненавижу званые обеды с толпой идиотов, - проворчал Ваймс.
- Думаете, я эти обеды слишком обожаю? – холодно ответствовал патриций. – Политика, ваша светлость, это вам не фунт изюму.
- Сэр, - Ваймс уставился в стену над ухом патриция, прибегая к своей излюбленной технике отклонения от начальственного недовольства.
Поняв это, Витинари тихо вздохнул, вытащил из папки, озаглавленной «Карцер-Ланкр» семафорное сообщение и протянул её командору.
«Ево пакусали пчолы. Но он их неубил», - прочёл тот, и с недоумением продолжал таращиться на бумажку, силясь уяснить смысл послания.
- Обнадёживающее сообщение, – тоном чуть более оптимистичным, чем хотелось бы командору, проговорил патриций, отбирая у Ваймса бумажку, чтобы заключить оную опять в папку. - Не так ли?
- Не так, - буркнул Ваймс. Его так и тянуло что-нибудь возразить, но он не мог сообразить, что именно.
Витинари приподнял бровь.
- Его покусали – он не убил. Что же ещё вам надо, ваша светлость? По мне, так господин Карцер на пути к исправлению.
Ваймс помедлил, собираясь с мыслями. Возражение плавало на поверхности, как разлитое на поверхности лужи масло, нужно было только поймать его и отцедить.
- Не думаю, что Карцер боялся… пчёл, - осторожно сказал он. - Таких как он испугать невозможно. Но если он не ответил на удар, это тревожный знак. На вашем месте я бы убедился: он либо мёртв, либо недееспособен настолько, что стал бесполезен. Закон улицы, - пожал плечами командор.
- Хм… Убей или будь убит?.. - взгляд Витинари стал пристальным. - То есть, вы полагаете, ваша светлость, что господин Карцер потерял свою квалификацию?
- Точно, - кивнул Ваймс. - Будет ли он полезен городу, если не сможет находить преступников? – спросил он.
Витинари смотрел на командора поверх сложенных домиком пальцев.
- А ведь он – герой, - промолвил патриций. – Судя по репортажам «Таймс».
Лицо Ваймса скривилось, как от уксуса. Вот уж кого он ненавидел, после вампиров и свежего салата, так это героев.
- Герои занимаются убийством в глуши, - неприязненным тоном заявил он.
- Хотите сказать, ваша светлость, в нынешнем обществе нет места для героя?
- Сами же сказали как-то, что героизм это варварство, - буркнул Ваймс.
- Да, древняя традиция, - вспомнил Витинари. – Но, насколько можно судить, традиция эта продолжает здравствовать и поныне. Помню, как лет пять назад в город пришёл юноша, мечтавший поступить в Стражу… или, как некий капитан Ночной Стражи рубил цепи мясницким ножом, чтобы освободить даму, предназначенную на корм дракону…
Командор скрипнул зубами.
Витинари резко встал, и, пойдя к окну, уставился вдаль.
- Я бы не стал списывать господина Карцера со счетов так быстро. Так что, - патриций повернулся к Ваймсу и посмотрел ему в глаза, - смиритесь, командор.
