Глава 25…А потом Сириус медленно, как во сне, подходит и садится на пол возле неподвижного тела в серебряной мантии с вязаным гриффиндорским шарфом на шее. Ему глубоко наплевать и на пялящегося на него министра, и на идущих прямо на него явившихся с ним ауроров – Дамблдор заступает им дорогу и говорит что-то сердито и громко. Дверь лифта открывается снова, выпуская орденцев и друзей Гарри – некоторых несут на руках…
Блэк рыдает… Гарри подходит к нему, обнимает – тот мотает головой, шепчет горько:
- Надо было его запереть…
Голова погибшего лежит у него на коленях – лицо его расслабленно и спокойно, будто он крепко спит, чёрные волосы прилипли ко лбу и щекам… бледные губы чуть приоткрыты и кажется, будто он вот-вот начнёт говорить… Рука до сих пор так и сжимает палочку – очень красивую палочку красного дерева, с изящной резьбой в виде перьев на рукоятке – рукав задрался, и на запястье виден тонкий браслет…
- Вы дружили? – тихо спрашивает Гарри. Сириус мотает головой, говорит яростно:
- Нет! Мы были врагами, и я ненавидел его… мы всегда с ним дрались… ещё в школе…
Он начинает убирать с его лица налипшие пряди, очень тщательно и осторожно, словно тот действительно спит, а Блэк боится его разбудить.
К ним подходит Тонкс – не в привычной всем своей забавной и неуклюжей манере, а осторожно и очень тихо… Останавливается, садится на корточки, утыкается лбом в плечо Блэка, стирает с глаз слёзы…
- Мы терпеть не могли друг друга! – говорит Сириус, теперь приглаживая его блестящие чёрные волосы. – Он был моим пленником… а я… я ушёл – и не закрыл дверь…
- Дом был закрыт, - говорит Люпин, подходя к ним. – Нам пора уходить, - добавляет он, оглядываясь на Фаджа и стоящих в нерешительности Доулиша и Уильямсона. – Аппарация открыта. Забирай его – и уходим.
- Да, - Сириус очень бережно берёт тело на руки – голова Мальсибера запрокидывается назад, правая рука разжимается, и палочка выскальзывает из безвольных пальцев, с громким стуком ударяясь об пол. Ремус быстро поднимает её, берёт за руку Гарри – и они аппарируют в дом на площади Гриммо. Кричер, про которого все забыли, аппарирует следом…
В доме Сириус, не разговаривая ни с кем, относит свою ношу наверх – в ту же маленькую комнату, в которой Мальсибер жил последние… сколько он тут прожил? Три месяца… За это время комната обрела новую жизнь и теперь хранит следы его пребывания: подушки сложены с одной стороны кровати и примяты – там он обычно читает… читал, оперевшись о них. У кровати на краю – бело-голубой плед, на нём – полупустая коробка шоколадных конфет… Рядом на полу со стороны окна – книги… с другой стороны на табурете, заменяющей прикроватный столик – упаковка маггловских шприцев и распечатанная картонка новокаина, флакон со спиртом, стопка салфеток да стакан с водой…
Сириус осторожно укладывает тело Ойгена на кровать, складывает на груди руки, очень долго и тщательно расправляет серебристые складки мантии… Снимает шарф – тот выглядит сейчас почему-то совсем неуместно – и просто кладёт его рядом. Взгляд его падает на тонкий серебристый шнурок, висящий у Ойгена на шее – Сириус дёргается как от укола, снимает цепочку непослушными, трясущимися руками и в бессмысленной, неуместной и ненужной уже никому ярости швыряет её в холодный сейчас камин. В комнату всё время кто-нибудь входит и выходит, но Блэк не смотрит и почти что не слышит – ему всё равно… Наконец, он заканчивает, садится рядом на край кровати, берёт одну из уложенных на груди рук в свои – та ледяная и почему-то очень тяжёлая…
- Тебе опять холодно, - говорит он хрипло: слёзы жгут горло, но никак не могут пролиться. – Тебе всегда было холодно в моём доме… а я всё время забывал про камин… а теперь это уже не важно…
Он сжимает его руку в ладонях, словно пытаясь согреть – но лишь сам замерзает, но всё сидит и сидит…
- Вот и ты тоже умер, - говорит он после долгой-долгой паузы всё так же хрипло и тихо. Наклоняется к его лицу, гладит ледяной лоб, медленно проводит пальцами по виску и щеке и прижимает к ней свою ладонь – замёрзшую, но всё равно ощущающую неестественный, неживой холод пока ещё мягкой кожи. – Как все они… Как Сохатый и рыжая умница Эванс, как Реджи… упрямый глупец… вы умерли все – а я снова выжил… хотя заслуживаю этого меньше всех вас… Это неправильно… так не должно быть, - шепчет он, глядя на бесстрастное лицо Ойгена с мольбой и отчаянием. – Потому что все вы любили жизнь – а я… я совсем не так сильно… Я же знаю, что ты не хотел умирать… а я… я… был бы даже не против… Но вас больше нет – никого… и все, кто рядом со мной, умирают… а я всё время остаюсь… почему… зачем…
- Сириус…
Это… кто-то из них – Гарри и Ремус стоят рядом с ним, Ремус подходит ближе, и Блэк, наконец, обессиленно к нему прислоняется.
- Я сейчас, - говорит он. – Я сейчас к вам спущусь.
- Мне очень жаль, - тихо говорит Ремус. – Очень.
- Я верю, - кивает Блэк. – Только это неважно уже. Неважно.
- Кто он? – спрашивает Гарри. Сириус неожиданно улыбается:
- Он… он был… нашим старым школьным врагом. А потом моим пленником. А потом… вот. Мы… не договорили…
Он вновь начинает плакать, стирая слёзы тыльной стороной левой руки.
- Палочка… ты принёс его палочку? – спохватывается он вдруг. – Ты же поднял её, Рем? Она упала, я слышал…
- Конечно, - Люпин стоит рядом и сжимает его плечо в попытке хоть как-то утешить. – Давай вложим её к нему в руки…
- Нет, - быстро говорит Сириус. – В руки – это потом… в гробу. А сейчас просто положим рядом… дай, пожалуйста, мне.
Он забирает её и кладёт осторожно, слово та может сломаться от неловкого прикосновения, вдоль правого плеча Ойгена.
- Пойдём, пожалуйста, - просит его Ремус. – Пойдём вниз. Оставь его.
- Погоди…
Сириус встаёт, берёт с края кровати плед, сдвигая конфеты в сторону – и укрывает им Ойгена, оставляя открытым только лицо.
- Я не хочу, чтобы он мёрз, - говорит Сириус. – Ему всё время было здесь холодно… а я всё время забывал про камины… Я не хочу, чтобы и сейчас…
- Хочешь, растопим камин? – мягко спрашивает Ремус.
- Я сам, - говорит Блэк, подходит к камину и очень методично и аккуратно складывает туда дрова, лежащие небольшой стопкой рядом, потом одним взмахом палочки разжигает огонь – на мгновенье в его языках ярко вспыхивает серебро…
- Пойдём, - повторяет Люпин. – Ему больше не холодно. Идём, Сириус.
- Я не выдал бы его министерству, - вдруг говорит, глядя прямо на него, Сириус. – Мы не закончили разговор… И я не успел сказать. Я бы не выдал его.
- Он думал, что ты, - недоверчиво и потрясённо начинает Ремус, но Блэк его обрывает:
- Потом. После нашей победы. Он говорил, что ему так и так умирать, - горько говорит Сириус. – Кто бы ни победил. Что ни те, ни другие его не простят. А я не успел сказать ему, что я бы его не выдал. Он бы уехал в какую-нибудь Австралию… да и мало ли тропических островов… я бы помог, - он судорожно сглатывает и замолкает.
- Он знал, - говорит Ремус очень уверенно и убеждённо. – Конечно, он знал, Сириус.
- Нет, не знал, - отрезает Блэк. – Я сам не знал. Это неправильно, - шепчет Сириус уже совсем другим тоном, обнимая вдруг Ремуса за шею. – Рем, это неправильно… Так не должно было быть… Не должно, - повторяет он.
- Я знаю, - тихо говорит тот, обнимая его и медленно ведя к двери – до той всего-то несколько шагов. – Знаю…
- Почему мне так больно, Рем? – прерывисто говорит Блэк, тяжело и быстро дыша. – Мы ведь… не друзья даже… не друзья…
- Вы прожили в одном доме три месяца, - беспомощно говорит Ремус, гладя его по голове. – Конечно, тебе больно сейчас…
- И мы похоронили её, - говорит, задыхаясь от боли, Сириус. – Вдвоём…
- Кого? – почти испуганно спрашивает Ремус – они переглядываются с Гарри, быстро и очень встревоженно, но Блэк этого, к счастью, не видит.
- Мать… мою матушку, Рем, - Сириус усмехается, отчаянно и неуместно. – Я сам просто не смог… она так и лежала там, в склепе… а вдвоём получилось… так вдруг… красиво и правильно…
Его начинает трясти – он умолкает и останавливается, продолжая всё так же обнимать Люпина за шею, и, кажется, хочет заплакать – но у него не выходит…
- И Снейп же ещё, - говорит он вдруг, резко вскидывая голову и глядя на Ремуса кажущимися чёрными от расширенных зрачков глазами.
- Что Снейп? – переспрашивает Люпин. – Сириус, ты не…
- Как мне в глаза ему посмотреть – теперь? – горько и жёстко спрашивает тот – и, отвернувшись, идёт к двери.
Так они и выходят – медленно… Гарри идёт за ними – не зная, что тут можно сказать, единственное, что он может сейчас - тоже обнять крёстного, и вот так, втроём, они доходят до лестницы… и сталкиваются там со Снейпом. У того за спиной стоит Дамблдор – Сириус отшатывается резко, смотрит на Снейпа и говорит глухо:
- Прости.
- Где он? – ровно спрашивает тот – на его лице вовсе нельзя ничего прочитать, оно, кажется, не имеет выражения.
- Я покажу, - быстро говорит Ремус.
- Я сам, - Блэк сжимает его предплечье так сильно, что Ремус, морщится и делает шаг назад. – Он там. В… своей...
- Я помню.
Снейп разворачивается и идёт один, открывает дверь, входит – и закрывает её за собой.
- Мне очень жаль, - с болью говорит Дамблдор, подходя к Сириусу и кладя ему на плечо руку. – Мне очень жаль, Сириус.
- Мне тоже жаль, - отвечает он, так и глядя на закрытую дверь. – Толку-то.
Он отстраняется и уходит куда-то наверх – хлопает дверь, потом вторая…
- Не нужно его трогать сейчас, - тихо говорит Дамблдор.
- Кто он? – спрашивает у него Гарри.
- Погибший?
- Да. Я так не понял, кем же он был…
- Он… мне сложно тебе объяснить это, мой мальчик, - грустно говорит старый волшебник. – Он был их школьным соперником… потом стал взрослым врагом – а кем стал потом, я не знаю. Сириус сам расскажет, если захочет, Гарри.
- Я их видел однажды… вместе. В зеркале. Кажется, пьяными… Они несли какую-то чушь и смеялись…
- Ойген был очень похож на своего дядю, - с непонятной грустью говорит Дамблдор. – И как жаль, что они никогда не были с ним знакомы.
- А Снейпу он кто?
- Профессору Снейпу, Гарри. Северусу он друг, - печально улыбается Дамблдор. – И я боюсь, что единственный… ты, я смотрю, удивлён?
Гарри очень смущается – сказать, что ему странно, что у Снейпа вообще могут быть друзья, он не может, и что отвечать – непонятно.
- У всех есть друзья, Гарри. У всех, кто на это способен… а Северус, безусловно, один из лучших друзей, кого только можно представить. Пойдём.
Они спускаются вниз… Люпин идёт с ними – и садится тихо в углу, Тонкс подходит к нему, обнимает – и, кажется, плачет… Её волосы сейчас совсем потускнели, и сама она кажется ниже ростом…
Гарри видит, как вошедшая в кухню Молли вдруг замирает перед плитой, на которой стоит сковорода с мясом, потом переставляет её на стол – и почему-то утирает глаза. Плачет? Ему странно видеть миссис Уизли такой – но она действительно плачет, потому что ей одного взгляда хватает и на мясо, небрежно нарезанное большими кусками, на оставленное прямо на ручке сковороды полотенце и на прихватку, о которой просто забыли, чтобы понять, что тот, кто сегодня готовил, сделал невольно собственный поминальный ужин… и ей больно от этого: больно вспоминать, как вытирала муку с его смеющегося лица, и как они вдвоём ходили с пирогом по всему дому, и как он потом не однажды помогал что-нибудь резать, месить или снова печь – наверное, не потому, что ему так уж нравился сам процесс, а просто чтобы занять себя и немножко с ней поболтать.
Рон подходит к Гарри и молча садится рядом – Гарри говорит ему тихо:
- Я не знаю, как теперь разговаривать с ним.
- С кем, Гарри? – спрашивает он непонимающе
- Со Снейпом.
- При чём здесь Снейп? – удивляется он, но у Гарри нет ни сил, ни желания что-нибудь объяснять.
- Я тебе расскажу. Потом, - обещает он, отворачиваясь.
…А в маленькой комнате наверху жарко горит камин, и Северус Снейп стоит на коленях у кровати, на которой словно бы спит, укрытый принесённым им же когда-то пледом («Северус, я хочу иметь хоть что-нибудь, кроме одежды, из внешнего мира! У тебя не может не быть ненужного пледа или одеяла! Ну пожалуйста, принеси мне! А то я начинаю превращаться в настоящего Блэка!») единственный человек, которого он мог бы назвать своим другом – мог бы, хотя никогда и не называл. Он плачет – некрасиво и громко, уронив голову на плечо лежащего перед ним тела, и бессмысленно гладит и гладит его чёрные волосы. Ему больно – так больно, как было только однажды, но тогда он хотя бы сам был во всём виноват, - а теперь это не так, но боль от этого отнюдь не становится меньше… и теперь больше некому эту боль утешить, уже навсегда.
