Глава 27Мир, где злые метели
Все пути замели,
Мир, где нежность отпели
На могиле весны,
Где ветра не сумели
Морок лжи разогнать,
Небеса потемнели
От ненастья опять;
Где разменной монеткой
Покупают любовь,
И клеймят черной меткой
Бессловесных рабов,
Где на цепи короткой
Держат бешеных псов
Той войны, что воровкой
Унесла грезы снов;
Этот мир, где забыл я
Направленье дорог,
Где не смог затворить я
Двери смертных тревог,
Мир, где часто ходил я
У беды на краю,
Этот мир полюбил я
За улыбку твою! (с) siriniti
* * * * *
«Спи, мое солнце, а я буду оберегать твой покой и сон, буду смотреть на дрожание твоих ресниц и умирать от мысли о том, что я чуть не потерял тебя сегодня. И не один раз, а дважды»
Драко осторожно сдувает с лица спящей девушки мешающую темную прядку. Гермиона спит, с дорожками высохших слез на бледных щеках, в плотном кольце его рук, прижавшись как можно ближе, в неудобной позе и для себя, и для него. Завтра руки онемеют, и тело будет словно чужим. Но сегодня он ни за что не разожмет объятий.
В окно дома вливается тихий, едва слышимый голос моря, который напевает успокаивающую колыбельную, дарит отраженный в своих глубинах звездный свет, рассеивая ночную темноту. Резкий порыв свежего морского ветра гасит одинокую свечу и приносит августовскую прохладу. Шуршат листьями по подоконнику старые деревья. Гермиона чуть заметно вздрагивает и прижимается еще теснее. Драко наколдовывает большой теплый плед и аккуратно закутывает ее и себя, прикоснувшись в невесомо-нежном нетревожащем поцелуе виска с крохотной родинкой.
* * *
- Почему она меня так ненавидит? – тревожно спросила Гермиона, зябко передергивая плечами, - большинство смотрит косо, скрипит зубами, но понемногу притирается, привыкает, видя меня рядом с тобой, но почему она? Ты заметил? Ее глаза словно два кинжала, куда бы я не пошла, всюду чувствую их в своей спине. Если бы она могла сжигать взглядом, я бы давно стала кучкой пепла.
Драко усмехнулся, поворачивая ее так, чтобы заслонить собственной спиной от всех людей, находящихся в этой огромной зале.
- На это у меня один ответ – Блейз Забини.
- Причем тут он?
- Притом, что Бьюла Амбридж давно и безнадежно влюблена в Забини, а Забини слишком много внимания уделяет некоей мисс Грэйнджер, безуспешно пытаясь отбить ее у наглого, беспринципного и аморального мерзавца Малфоя. Это ему не удается, надеюсь, он терзается муками неполноценности день и ночь, - Драко самодовольно ухмыльнулся и притянул к себе за талию Гермиону, обжигая дыханием и легонько касаясь губами самого чувствительного места на шее, там, где под тонкой кожей испуганно бьется синяя жилка, - когда закончится этот прием, и мы отправимся домой, в теплую постельку, а? Жду не дождусь.
- Драко, прекрати! – залилась краской девушка, - все смотрят!
- Ну и что? Плевать я на них хотел.
- Драко! Я все-таки о Бьюле… Хочешь сказать, она ревнует?
- Угу, кстати и я тоже.
- И глупо! И с твоей, и с ее стороны! Мы с Блейзом всего лишь друзья. Ничего больше.
Драко фыркнул. Лишь слепой, наверное, не заметит, как Забини из кожи лезет, чтобы привлечь внимание Гермионы, стать для нее не только «Другом», а кем-то большим, занять его, Драко, место. Почему та, которой это непосредственно касается, не видит? Или не хочет видеть?
Тягомотный дурацкий прием Паркинсонов все никак не подходил к концу. Все последние новости и сплетни пересказаны, Господин выслушал все доклады, благосклонно кивнул на захлебывающееся от восторга приглашение мистера Паркинсона считать его дом своим. Что еще? Ах, да, полчаса назад была объявлена весть, что миссис Памела Боул, в девичестве Паркинсон, произвела на свет дочку. Счастливый отец Лукас Боул вместо того, чтобы спешить к жене, с кислым лицом принимал поздравления и теперь тупо напивался со своими дружками за барной стойкой, устроенной в углу зала. Родители Памелы тоже не торопились к дочери. Кажется, только Пэнси искренне беспокоилась за сестру и со вчерашнего дня была рядом с ней.
Драко отыскал взглядом Бьюлу Амбридж. И что Гермиона так к ней прицепилась? Ничем не примечательная малолетка, тусклые глаза, тусклые волосы, тусклое лицо и тусклый характер. Никогда и рта не раскрывает, сидит, сжавшись, в углу, как маленький испуганный зверек. Действительно, втрескалась по уши в Забини и молча страдает, потому что предмет обожания о ее существовании даже не подозревает. Блейза никогда не интересовали тихие скромницы. Зачем, когда вокруг полно красавиц, которые сами к нему на шею вешаются? Исключение – Гермиона, но это ИСКЛЮЧЕНИЕ, которое лишь подтверждает правило.
И… он не раз замечал полный ненависти темный взгляд Бьюлы, преследовавший Гермиону.
- Тогда почему она не ненавидит Одиссу? Эйвери ведь была с ним помолвлена, да? Почему я удостоилась такой сомнительной чести? – Гермиона настойчиво требовала ответа, чуть откинувшись назад и уперевшись ладонями в его грудь.
Он чувствовал тепло ее тела, силу маленьких пальчиков, и мысли мешались и пьяно путались, хотя он почти не пил.
- Ну откуда я знаю, Гермиона? Может, потому что она даже в мыслях не может тягаться с Эйвери? Она же ничтожнее комка грязи на ее туфлях, Одисса даже не заметит, как растопчет ее. А ты ворвалась в общество неведомо откуда, тебе благоволит Лорд, и обожаемый ею Забини прилип к тебе, как лист златоцвета. Возможно, она задалась вопросом – почему ты, а не она? И не найдя ответа, яростно возненавидела. Может так, а может быть иначе. Не обращай внимания на эту блаженную, она всегда была странноватой.
Гермиона задумалась и притихла, прижавшись щекой к его щеке. Они стояли в алькове у большого окна, почти скрытые ото всех тяжелым занавесом, и он прикрыл глаза, наслаждаясь чувством прикосновения шелковистой кожи, завитком выбившегося локона, который щекотал шею, свежим ароматом, тонким и едва ощутимым. Он вырисовывал пальцами узоры по нежной коже в вырезе платья на спине, шептал глупости, имеющие смысл только для них двоих, и чувствовал, как Гермиона улыбается, постепенно забывая о Бьюле Амбридж, непонятно почему возненавидевшей ее.
Их тихое уединение разбилось на куски от холодного голоса:
- Прошу прощения за вторжение, господа. Мой мальчик, не будешь ли ты столь любезен, позволив украсть у тебя твою прелестную даму? Мы с Фетидой обсуждали особенности приготовления некоторых зелий и слегка разошлись во мнениях. И я вспомнил, что мисс Грэйнджер не так давно согласилась рассказать о своих экспериментах. Не могли бы вы, Гермиона, кое-что продемонстрировать?
Темный Лорд всегда абсолютно вежлив и до неприятности, морозом продирающей по коже, учтив.
Гермиона растерянно развела руками:
- Прямо сейчас? Здесь?
- Да. Надеюсь, Луиза, вы позволите нам воспользоваться вашей лабораторией?
- О, конечно, мой Господин! – незамедлительно откликнулась хозяйка дома, появившаяся как по заказу, - прошу вас, пожалуйста! Джез не так давно обновил котлы и закупил весьма редкие ингредиенты.
Гермиона едва слышно вздохнула и пошла за Фетидой Забини и Луизой Паркинсон. Драко успел спросить глазами:
«Все в порядке? Я не нужен?»
«Нет. Думаю, я с этим справлюсь. А ты пока выбирай, красный шелк или черное кружево!»
Девушка озорно подмигнула и скрылась в дверях.
Спустя час Драко томился от скуки, прислонившись к колонне. Великий Салазар, какая тоска! Гости понемногу расходятся, родители ушли уже давно, сославшись на головную боль матери. Впрочем, у Нарциссы в присутствии Паркинсонов всегда разыгрывается мигрень, которая чудесным образом проходит, едва они оказываются от нее на расстоянии не менее, чем несколько миль. Лукас Боул напился в стельку и освободил, наконец, домовика в баре, уже потерявшего счет выпитому им. Сам Драко успел обменяться обычными язвительными подколками с Забини, выпить с Элфридом за их с Пэнси свадьбу, которая состоится через месяц, отбиться от какой-то дуры в облегающем, как вторая кожа, платье, призывно приглашавшей прогуляться в саду, и где, черт побери, Гермиона?!
- Скучаешь? – Грег возник за спиной неслышно.
Удивительно, как он это проделывает при таких габаритах?
Драко пожал плечами.
- Как обычно. Всегда считал, что это глупо – толкаться в душном зале, выслушивать дебильные россказни, распространять их дальше и искренне считать, что отлично провел время.
- Все язвишь, - Грег взял с подноса домовика стакан с огневиски и залпом опрокинул, даже не поморщившись.
- А что остается делать? – Драко взмахом подозвал Крэбба и усмехнулся, наблюдая, как тот пытается обойти отличающуюся немалой пышностью форм миссис Онорину Эйвери. Наконец Винс почти галантно разминулся с препятствием и, отдуваясь, подошел к друзьям.
- Драко, дружище! – Винсент, похоже, был искренне рад, - в последнее время тебя совсем не видать. Как дела? Что поделываешь?
Драко неопределенно хмыкнул.
- А вы что делали? Все то же?
В свою очередь Винсент пробормотал что-то невразумительное.
- Ничего не слышно новенького?
Крэбб и Гойл обменялись одинаково-скептическими взглядами и почти синхронно развели руками.
- А ты как думаешь? Нам дают только задания и ничего не объясняют. Если уж ты ничего не знаешь, то что можем знать мы, всего лишь убогие исполнители Его воли?
Драко едва не поперхнулся глотком бренди. Грегори Гойл только что изволил пошутить? Или, вернее, даже съязвить?! Это обычно простой и безыскусный, как прут от метлы, немногословный, как горный тролль, и немного туповатый (чего уж там лукавить?) Грег? Впрочем, в Грегори Гойле в последнее время открылось немало странных и даже пугающих вещей. Нет, пугающих – громко сказано. Просто необъяснимых, не укладывающихся в голове. Или, наоборот, слишком хорошо объяснимых и поэтому странных?
Винсент покачал головой и понизил голос до шепота.
- Мы ничего не знаем, Драко. Отец говорил, что Он планирует что-то грандиозное и масштабное, но что именно – неизвестно.
- Долгожданное официальное выступление и вооруженный захват Министерства? – усмехнулся Драко, но друзья остались серьезны.
- Все может быть, - уклончиво отозвался Винсент и вдруг, изменившись в лице, сделал движение, как будто хотел спрятаться за спину Драко.
- Ты чего?
- Тетя Фанни, - страдальчески сморщился парень, - нет, не смотри в ту сторону!
- Ты испугался какой-то старушенции?
- Эта старушенция переживет нас с тобой, и у нее удивительный дар отравлять жизнь своим родственникам. Извини, Драко, был рад повидаться.
- Да ладно, Винс, - Драко был почти заинтригован, - что случилось? Я чего-то не знаю?
Однако Винсент уже стремительно удалялся в сторону дверей, старательно прячась за спины и колонны, что выглядело порядком забавно при его росте и комплекции. Грег фыркнул и опустошил еще один стакан огневиски.
- Я тебе объясню. Не далее, как две с половиной недели назад, достопочтенные мистер и миссис Крэбб внезапно и неотвратимо решили, что их отпрыску пришла пора продолжить род. А тетя Фанни – профессиональный поставщик невест. Ты же знаешь, она обожает всех женить и выдавать замуж.
Драко понимающе и сочувствующе кивнул.
- Так вот, - следующий стакан тонко звякнул льдинками, - Винсент слышать о женитьбе ничего не хочет, твердит, что еще не сошел с ума, и поэтому бегает от нее, как от соплохвоста, а заодно ругается последними словами со всей родней. Мать в истерике, отец в прострации. Если хочешь знать мое мнение, рано или поздно тетя Фанни все равно поймает его и закует в брачные узы. У нее большой опыт в этих делах, а у Винса мало терпения и такта, чтобы выторговать пару лет свободы, а потом аккуратно разрулить ситуацию.
Грегори сегодня был на редкость разговорчив. Честно говоря, Драко редко видел друга таким. Что-то его гложет, не дает покоя, иначе он не хлестал бы огневиски словно воду. Грег вообще был равнодушен к спиртному, даже на вечеринках предпочитал потягивать тыквенный сок, чем немало веселил всех.
- Грег, ты сегодня был у них?
Грегори молча кивнул, снова опрокидывая в себя огненную жидкость.
- И… как?
- Плохо.
Поразительно, сколько уже стаканов оприходовал Грег? Не меньше бутылки, точно. А взгляд темных глаз был совершенно трезвым и больным.
- Плохо, Драко… Они ничего не понимают, ничего не умеют. Гиацинта плачет целыми днями, тоскует и хочет домой. А домой нельзя! – Грег сжал кулаки, - в дом чистокровных магов сквибам вход запрещен, дементор подери!
Драко неловко тронул друга за плечо, отводя его подальше от любопытных ушей.
- Гидеон держится, но из последних сил. Они говорят, что им страшно выйти на улицу, потому что там всюду маглы и их странные вещи. А я не могу быть с ними каждую минуту, хотя и стараюсь. Но самое страшное – они не понимают! Они растеряны и ошеломлены жестокостью, которая идет от самых близких людей – почему их вышвырнули из дома, как ненужных щенят? Как они могли стать позором семьи, просто появившись на свет? Я не могу объяснить эту несправедливость, я пытаюсь просто поддержать их, внушить мысль, что нужно начинать новую жизнь, найти себя в новом мире. И боюсь, что они не выдержат. Гиацинта ведь совсем как маленькая девочка, она слишком наивная и доверчивая, а магловский мир беспощаден к слабости.
Грег говорил с исступленной и бессильной злостью, и страшно было слышать слезы, самые настоящие слезы в хриплом голосе. Драко было неловко, хотелось как-то прервать это, но он молчал, давая другу выговориться, хоть немного выплеснуть отчаяние, в котором он утопал последние два месяца, со дня совершеннолетия младших брата и сестры, двойняшек-сквибов, изгнанных из магического мира по древним, изжившим себя традициям чистокровных семей.
Сейчас никто так не поступает, не бросает на произвол судьбы беззащитных детей, пусть лишенных магии, но свою родную кровь.
Бессмысленно. Жестоко. Бессердечно. Как понять отца и оправдать мать?
Драко не представлял своих родителей в такой ситуации. Неужели его мать бросила бы его? Нет, не представлялось…
Что хотели Гойлы этим сказать? Доказать Лорду свою приверженность его идеям? Выслужиться?
- Гидеон… Драко, ты бы видел Ги! Ты помнишь, он болтал без умолку, выдумывал какие-то игры, рассказывал бесконечные фантастические истории, хвастался, задирался? А сейчас его словно ударили по голове и вырвали язык, и все истории разом закончились. У него такой вид, как будто он заблудился в тумане, густом тумане с болот, и вокруг ничего не видно, неизвестно, в какой стороне твердая земля, а в какой – трясина. Что же с ними будет?
- А… а как твои, дома?
Грег сжал зубы.
- Да никак. Мать не выходит из своих комнат, отец все время с Лордом, дед надирается каждый вечер и орет, что все должно быть в тайне. А какое, на хрен, в тайне, если все знают? И Лорд тоже, только молчит и, знаешь, с такой тонкой заботой осведомляется о здоровье матери, - Грег скривился, - хотя вряд ли помнит, как ее зовут.
- Держись, все утрясется, - Драко хотелось хоть как-то подбодрить друга, - может, тебе перевезти Ги и Гиацинту из Лондона в маленький город? Там им будет легче и проще. И еще… Ты всегда можешь рассчитывать на меня.
- Спасибо, Драко, - Грегори тяжело вздохнул, - насчет переезда подумаю, дельная мысль. Только… все равно, один черт знает, что будет впереди. Ладно, еще раз спасибо, что выслушал. Пойду, надоело все тут.
Они обменялись рукопожатиями, и Грег исчез так же внезапно и неслышно, как появился. Драко только покачал головой.
Да, Грегу не позавидуешь. Плохо все получается. Надо ему помочь, ведь они друзья. И на самом деле жаль Гидеона и Гиацинту. Отсутствие магических способностей они с лихвой компенсировали живостью характеров, впечатляющей фантазией и полетом мысли, а также умением быстро сходиться с людьми. Грег все-таки слишком беспокоится за них. Когда пройдет первый шок, не такой острой станет обида, отпустит боль, они освоятся в мире без чудес. Грег не оставит сестру и брата, пойдет наперекор семье и, наверное, Темному Лорду. И тоже будет идти по краю.
И именно это приводило в замешательство Драко. В Грегори Гойле, знакомом с детства, считавшемся и являвшемся его другом, появились такие черты характера, о наличии которых никто, похоже, и не подозревал. И Драко тоже. Кто мог знать, что младшие брат и сестра разбудят в Греге такую верность и надежность, несгибаемую решимость защищать их до конца, каким бы тот ни был?
Каждый день, каждый миг мы идем наперекор кому-то и чему-то, идем по своим мечтам, наступаем на горло желаниям, стремясь достигнуть цели. В каждом, даже самом слабом, заложена эта сила – суметь отстоять свое, пусть незначительное, но свое, выстраданное. Наверное, это и есть суть человека – вечная борьба, вечное движение вперед. Пусть кажется, что ничего не меняется, ты вязнешь в песке невыполненных обещаний и захлебываешься в омуте несделанных дел, но на самом деле в незримом полете рвется к далеким горизонтам душа, и пусть бьет в лицо ветер, пусть путают крылья закоснелые догмы, но мы все-таки летим…
Его раздумья прервало появление в поле зрения Фетиды Забини. Он быстро подошел к ней.
- Фетида, Господин все еще обсуждает с Гермионой секреты приготовления зелий?
- Нет, Драко, - удивленно ответила черноволосая женщина, - мы уже давно закончили, все выяснили. Гермиона рассказала мне об одном зелье, очень сильном противоядии, о котором я и понятия не имела. Эта девочка далеко пойдет и достигнет многого.
Драко невежливо ее прервал.
- В таком случае, где она?
- Не знаю. Господин передумал оставаться здесь и удалился. Я задержалась с Луизой, а Гермиона вернулась в зал.
Фетида пожала плечами и отвернулась, а Драко огляделся, ища взглядом сиреневый всплеск платья. И странное, глухое и непонятное чувство тревоги острой шпагой укололо его в грудь, заставив сердце забиться чуть быстрее. Мигом улетучились из головы все посторонние мысли. Но откуда беспокойство? Здесь ей ничего не грозит, все знают, что Грэйнджер пользуется благосклонностью Господина, и не позавидуешь тому, кто осмелится открыто на нее напасть. Почему, в таком случае все нарастает и нарастает чувство опасности? Темной, неизвестной, нежданной и оттого тревожащей так сильно, что даже руки задрожали от напряжения?
Драко обошел зал, вышел на террасу, потом в коридор, заглянул в гостиную, просторную библиотеку, бильярдную, обнаружив в последней опять же Лукаса. Вот болван – лапать другую женщину в день рождения дочери в доме тестя
Ее нигде нет. Нет нигде…
- Забини, не видел Гермиону?
- Нет, - Блейз оторвался от какой-то блондинки с глупым кукольным личиком, которая глядела ему в рот и беспрестанно хихикала, - ха, ты что, Малфой, потерял свою девушку? Не обижайся, если найдет кто-нибудь другой.
«Мерзкая сволочь! Даже не надейся, что это будешь ты»
Тревога и опасность уже пульсировали в голове в будоражащем вихре мыслей и догадок.
«Куда же она пошла? Вернулась в Малфой-Менор? Не могла, не предупредив меня….»
Вдруг пробегавший мимо домовик остановился и робко протянул… волшебную палочку!
- Господин, я найти это. Это палочка, кажется, ваша госпожа?
Какого дьявола?! Палочка Гермионы! Маленькая, вишневого дерева, с изящной рукояткой слоновой кости, которую он подарил ей сам! Что происходит?!
Глаза застлала багровая пелена страха и все той же тяжелой давящей тревоги.
- Где ты это нашел?!
Домовик выпучил глаза и затрясся.
- Там, дальше, рядом с бальная зал…
Драко, не помня себя, помчался по коридору к бальному залу, а в ушах колокольным набатом гремело:
«Что-то не так. Что-то не так! Быстрей, только не опоздать! С ней что-то случилось?».
И всплыло в памяти:
«Почему она меня так ненавидит?... Ее глаза словно два кинжала, куда бы я не пошла, всюду чувствую их в своей спине»
«Бьюла Амбридж давно и безнадежно влюблена в Забини, а Забини…»
Бьюлы Амбридж не было в зале.
Дурацкие мысли. Что она сделает Гермионе? Да ничего. Не зря же Грэйнджер была лучшей ученицей на нашем курсе. Ничего страшного, все нормально, ну разговаривают девушки, может, Гермиона просто вправляет этой дуре мозги. Что в этом особенного? Конечно, ничего.
«Чтобы черти тебя задрали, Забини, если не дай Мерлин, с головы моей Гермионы упадет хоть один волосок! Хотя нет, ты этому еще завидовать будешь»
И словно услышав, голос Забини вдогонку:
- Малфой, твою девушку уже нашел кто-то более достойный?
«Иди ты на…!»
Он влетел в темный зал, в первый момент даже не поняв, есть здесь кто-нибудь или нет. Во второй – мгновенно похолодев от ужаса, потому что прямо посреди огромной комнаты в потоке лунного света – Гермиона. И даже в полутьме видно, как расширились ее глаза на побледневшем лице. А в ее горло была направлена волшебная палочка Бьюлы Амбридж.
Сердце подскочило, а потом провалилось куда-то в живот. Она что, с ума сошла?!!!
«Сошла!» – стукнуло в голове, едва Драко расслышал ее слова, обращенные к Гермионе.
- Ну что, Грэйнджер, дрожишь, да? Страшно? Пусть тебе будет страшно! – девушка злобно оскалилась, продолжая крепко сжимать палочку и, кажется, даже не обратив внимания на шумно появившегося Драко, - откуда ты взялась, такая вся из себя особенная и неповторимая, а? Грэйнджер то, Грэйнджер се, тьфу, тошнит! Ведь ты в школе ходила скромница скромницей, на уме только Поттер и Уизли, зубрила и подлиза! Какого хрена ты у нас появилась? И все вокруг тебя плясать должны!
«Что она несет?! Точно свихнулась…»
- Малфоя прибрала к рукам и черт с тобой, хотя многие девчонки тебе за это готовы глаза выцарапать. Он же кроме твоей грязнокровной задницы больше никого не видит. Ну а Блейз тебе зачем?! – Бьюла сотрясалась всем телом и брызгала слюной прямо в лицо Гермионе, - зачем, ответь мне?! Что он в тебе нашел? Почему наши чистокровные парни с ума сходят по какой-то вшивой грязнокровке? Но не-е-ет! Такого быть не должно. И знаешь, я все исправлю. Я тебя убью! Да-да, просто раз и не будет тебя. Все девушки мне спасибо скажут, а Блейз… Блейз наконец будет моим! Мы предназначены друг для друга, у нас даже имена почти одинаковые. Только он пока еще не понял, но я подожду, я терпеливая. Я просто буду ждать и не допущу, чтобы на моем пути путались какие-то дуры. Ты думаешь, что случилось с его помолвкой? Это ведь я. Это я тихо шепнула кое-кому, что Эйвери выходит за него только из-за денег, и что она – шлюшка, переспавшая со всеми, кроме него. И мне даже почти не пришлось придумывать, потому что это была правда. Эта Эйвери много из себя строила, но я-то знаю, с кем она спала, тварь! Она недостойна Блейза, и ты тоже! Но ты еще хуже, еще гаже – потому что грязнокровка.
Гермиона молчала, застыв в неловкой позе с высоко поднятым подбородком. Драко боялся что-то сделать – вдруг рука у этой сумасшедшей дрогнет, и она сорвется? Голова лихорадочно работала – броситься вперед, вырвать ее палочку, наслать на нее какое-нибудь заклятье…
Но тут Бьюла вкрадчиво кинула, даже не оборачиваясь:
- И не надейся, Драко. Одно движение – и она будет мертва. Знаешь ли, у меня очень хорошо получаются невербальные заклятья.
- Что ты хочешь? – голос драл горло, - отпусти Гермиону, я тебе ничего не сделаю, обещаю.
- Конечно, не сделаешь. Ха-ха-ха, вот смешно – она-то все равно умрет, а пока не умерла, ты, Драко, будешь смотреть! Ха-ха-ха! И не сможешь ничего предпринять. Но на всякий случай – палочку на пол, живо!
Драко медленно положил палочку у своих ног. Мерлин, нереальная ситуация – в этом же доме, всего лишь в каком-то десятке ярдов отсюда – гости, хозяева, домовики, совсем недавно удалился Лорд, а здесь замер даже лунный луч, боясь двинуться и дрожа от испуга – вдруг эта странная девушка с безумным блеском в глазах прервет жизнь другой?!
- Она умрет! За то, что осмелилась посягнуть на моего Блейза!
И тут Гермиона слабо воскликнула:
- Поверь, ты ошибаешься! Я не посягала, господи, даже не думала о Блейзе, мы с ним друзья!
- Врешь! – палочка еще сильнее впилась в горло, - я же вижу, как он на тебя смотрит! Он ни на кого так не смотрел! Ни на Эйвери, ни на этих шлюх, что крутятся вокруг него. Вот в этом-то и опасность, я ее почувствовала, как только ты появилась на той вечеринке.
- Пожалуйста, Бьюла, выслушай меня…
- Заткнись, Драко! Я ее все равно убью!
Заклятье удушения,
Драко, бросившийся вперед,
Блейз, ворвавшийся в двери,
– все одновременно.
Отлетела палочка, выбитая из руки Бьюлы, яростно ругнулся ошеломленный Блейз, Драко рявкнул:
- Забини, держи ее!
Бьюла визжала, извивалась, вырывалась с такой силой, что Драко едва удерживал ее распластанной на полу, накрыв всем телом. Забини пришел на помощь, опутывая лодыжки, а потом руки девушки наколдованными веревками. Бьюла, видимо, окончательно спятила, потому что уже не узнавала и Блейза, кусая его руки.
Драко, едва убедившись, что она больше не опасна, нашарил свою палочку и наклонился над Гермионой, задыхаясь и шепча:
- Finite Incatatem, Мерлин, подожди, пожалуйста, не умирай, Finite Incatatem, Finite Incatatem!
Очень медленно на лице девушки появлялись краски, оживали глаза, она глубоко и жадно задышала, держась за грудь. Драко отчаянно целовал ее, гладил по волосам, по лицу, облегченно и бессвязно шептал:
- Гермиона, Гермиона…жива…
- Я в порядке, – хрипло прошептала она в ответ, уткнувшись ему в грудь, - в порядке…
Бьюла внезапно закричала, долго и страшно, так, что в высоком пустом зале ей откликнулось эхо. Блейз зажал ей рот:
- Заткнись!
- Твою мать, Забини! Еще немного, и я мог опоздать! Эта твоя влюбленная дура спятила из-за тебя, несла тут полный бред!
- Она не моя дура! Охренел, Малфой? Ей еще семнадцати нет. Я вообще только сейчас от тебя узнаю, что она в меня влюблена.
- Мне плевать, сколько ей, мне плевать, что там у вас было, но она сегодня чуть не убила Гермиону! И причиной был именно ты!
- Это я виноват в том, что у нее мозги набекрень?
- Драко, Блейз, прекратите! – Гермиона освободилась из объятий Драко, - она же слышит все.
Она подошла к лежащей на полу и по-прежнему извивающейся Бьюле, попыталась ослабить узлы на веревках:
- Бедная…
«Бедная» плюнула ей в лицо и едва не попала, а потом почти нормальным голосом, даже доверительно сообщила:
- А я тебя все равно убью.
Гермиона вздрогнула и отвернулась. Драко снова обнял ее, ощущая болезненную потребность чувствовать ее, держать в руках.
- Надо позвать кого-нибудь. Ее, наверное, в больницу?
Забини молча кивнул и исчез, а через пару минут привел целую толпу. Мистер и миссис Паркинсон, мать Бьюлы – миссис Люсинда Амбридж, Фетида Забини.
Люсинда кинулась к Бьюле:
- Доченька! Мерлин, что с тобой сделали? Что вы с ней сотворили? Почему она связана?
- Миссис Амбридж, ваша дочь напала на мисс Грэйнджер и применила к ней Удушающее заклятье.
- Что? Этого не может быть! Как вы можете так говорить? Как можете так нагло лгать?! Зачем моей девочке понадобилось нападать на эту грязнокровку?
Драко со вспыхнувшей яростью холодно и тихо процедил:
- Я отвечаю за свои слова, миссис Амбридж. Ваша дочь серьезно больна, ей требуется лечение. И если вы еще раз хоть полсловом оскорбите Гермиону, клянусь, будете иметь дело со мной.
Блейз мрачно ухмыльнулся:
- В кои-то веки я абсолютно согласен с Малфоем. Она действительно напала на мисс Грэйнджер, первой и без каких-либо видимых причин. Я готов подтвердить это перед лицом Лорда.
Люсинда сникла, понимая, что спорить с этими отпрысками богатых и влиятельных семейств опасно и бесполезно. Они растопчут и ее, и ее бедную девочку, а Лорд Волдеморт поверит им или этой грязнокровной паршивке, которой почему-то позволено слишком многое.
Она запричитала над Бьюлой, ломая руки и заливаясь слезами. Мистер и миссис Паркинсон осторожно помогли ей увести дочь, которая затихла и лишь время от времени разражалась абсолютно сумасшедшим смехом.
Фетида оперлась на руку сына.
- Думаю, нам пора, сынок.
Гермиона и Драко остались одни. И ее запоздало заколотила дрожь.
- Уведи меня отсюда, Драко, пожалуйста…
- На заднем дворе есть беседка, пойдем. Ты немного отойдешь, и мы отправимся домой.
В увитой плющом беседке Гермиона спрятала лицо в ладони.
- Ох, я так растерялась… и вела себя как дурочка. Знаешь, единственной связной мыслью было, что какая-то недоучившаяся девчонка так легко смогла взять надо мной верх. А я ведь все-таки училась в Аврориате и была не последней среди молодых Авроров…
Драко нежно отнял ее ладони от лица, поцеловал пальцы и обнял как можно бережнее.
- А я испугался.
Гермиона долгим и испытующим взглядом посмотрела ему в глаза.
- Как ты нас нашел?
- Начал тебя искать, а потом домовик принес твою палочку. Гермиона… что же ты со мной делаешь, если только от одной мысли, что больше тебя никогда не увижу, у меня едва не остановилось сердце?
На губах девушки скользнула тихая улыбка.
- Я люблю тебя, Драко. И я знаю, что ты любишь меня. И мы с тобой связаны крепкой нитью.
Драко одним гибким грациозным движением внезапно опустился на колено перед Гермионой, взял ее за руку и звенящим от напряжения голосом произнес:
- Я, Драко Люциус Абраксас Астерус Рейверт Малфой, прошу твоей руки, Гермиона, прошу войти хозяйкой в мой дом. Клянусь оберегать тебя и любить. Клянусь, что мое сердце будет принадлежать только тебе, как и моя жизнь.
Гермиона потрясенно прошептала:
- Драко…
- Это традиция рода Малфой, - тихо сказал светловолосый парень, глядя прямо в карие глаза Гермионы, - вверять свою жизнь в руки той, которую просят стать женой. И моя жизнь зависит от тебя…
- Да! О, господи, да…
Над ними яростно и торжествующе полыхали звезды, но глаза Гермионы были все-таки их ярче.
* * * * *
«Спи, мое сердце. Забудь, что было сегодня, и пусть не тревожат сны о тех, кого тебе надо забыть».
* * * * *
Когда они чуть позже шли по аллее, направляясь к своему экипажу, Драко казалось, что он не идет, а летит над землей. Он глупо и счастливо улыбался и крепко сжимал руку Гермионы в своей. Наверное, делал ей больно, но она не отнимала, а наоборот, сжимала в ответ. И вдруг словно споткнулась, и Драко ощутил, какой безвольной стала ее рука, как мгновенно утратила тепло, бесплотной тенью выскользнув из ладони.
К ним шел Уизли, а за ним бежал Поттер. Уизли и Поттер. Поттер и Уизли. Словно из-под земли вылезли. В саду Паркинсонов были Поттер и Уизли! Два самых ненавидимых им когда-то человека. Из трех. Третий, вернее, третья теперь шла рядом с ним, и ей он только что предложил стать его женой.
Потом он не мог припомнить, что им говорил. Наверняка, что-то оскорбительное и обидное, потому что лицо Уизли было каким-то кривым, а Поттер сжимал зубы и молчал, как рыба, не отрывая бешеного взгляда от Гермионы. А он нес какую-то ерунду, и все для него отодвинулось на второй план, время закрутилось в воронку, хлестнуло по лицу холодным крылом и насмешливо отступило в сторону. Секунды падали тяжело и медленно, просачивались в песок под их ногами. Он забыл обо всем на свете, осталась только эта реальность, здесь и сейчас, с этими людьми.
Он кожей ощущал, как леденеет между ними пространство, как отдаляется от него Гермиона, чувствовал, как она не делает и шага, но становится все дальше и дальше. Словно во сне, в дурном бреду, с неестественной ясностью видел ту стену, которая раньше возвышалась между ними, которую они разрушили до основания, раздробили до последнего камня, все перемолов в песок, а песок развеяв по ветру. Но она вот снова воздвигалась, стремительно и неотвратимо. Если разрушалась она медленно и нехотя, через боль и непонимание, то теперь росла так быстро, что Драко почти почувствовал твердый шершавый камень, злобно щерившийся, царапавший ему руки и все уходивший и уходивший ввысь. И все, что было между ними, вдруг оказалось раздавленным этой стеной. Что он предлагал ей? Свою любовь? Брак? Бред и глупость. Зачем Гермионе Грэйнджер любовь Драко Малфоя? Зачем он нужен ей в качестве мужа? Чтобы она носила его фамилию, фамилию, которую ее друзья, наверняка, прокляли тысячу раз? Ну и что, что она говорила, что любит его, что станет его женой? Тогда она не видела ИХ, не столкнулась с НИМИ вот так, лицом к лицу, не слышала мольбы, явственно звучащей в голосе Уизли, и любви в его глазах. Черт подери, Уизли любил Гермиону! Почему-то Драко стало понятно это только сейчас, ударило, как молнией («Туго соображаешь, Малфой» - издевательски усмехнулся бы Забини). Это любовь кричала в нем, захлебываясь от дикой радости, с ума сходя от внезапно вспыхнувшей надежды, от нестерпимого желания обнять ЕЕ, почувствовать, что ОНА – настоящая, живая, вот она! А потом… растоптанная, (им, Драко) оскорбляла и проклинала. Не верила, не желала верить, но Драко ее пинал, глумился, тыкал в очевидное. И любовь Уизли умерла в саду Паркинсонов.
Он все понимал. Они ее друзья, она была с ними всю свою сознательную жизнь. Они были глубоко внутри нее, неотделимы, эти Поттер и Уизли. Когда она всего лишь мимолетно упоминала их, ее лицо сразу теплело, и на нем появлялось такое нежное, такое счастливое выражение, что он начинал их ненавидеть с удесятеренной силой. Какое-то время ему казалось, что ненависть к Поттеру сменилась равнодушием. О, нет, ни в коей мере! Никуда она не делась, расцветя пышным цветом. Только теперь он их ненавидел за то, что в сердце Гермионы они занимают слишком много места, за то, что не он, Драко, а они рождали на ее лице улыбку, за то, что она тревожилась за них, а они, как идиоты, всегда перли на рожон, в самые опасные места. Чем там думает Грюм, отпуская бесценную надежду магического мира на такие опасные задания?!
И еще он боялся, так боялся, что любовь Уизли откликнется в сердце Гермионы. Он же не знал, что там было у них. Столетия назад, в Хогвартсе, они были подростками, они глупо дразнились, все опошляли, стараясь казаться опытными и взрослыми, но на самом-то деле были так юны и наивны. И он помнил, даже слишком хорошо помнил, что между Уизли и Грэйнджер все было как-то по-другому, не так, как между Поттером и Грэйнджер. Они ревновали, да-да, они ревновали друг друга, иногда очень даже заметно. Но…что там было? И было ли?!
Время издевательски отсчитывало долгие секунды, выжидая, как зверь в засаде. А он стремительно, словно кровь из смертельной раны, терял надежду.
В отчаянной попытке он обнял Гермиону за талию (как-то отстраненно удивившись, что твердой стены между ними на самом деле нет, она в его воображении), притянул к себе, с ужасом ожидая, что вот сейчас, сию минуту, она сбросит его руку, опалит ненавидящим взглядом и шагнет навстречу им, потянется к Уизли, и тот ее уведет. А она даже не оглянется.
Тогда мир вокруг него рухнет, и сердце, сейчас болезненно замершее в груди, оборвется. И ничего больше уже никогда не будет. И самое главное – это ему будет безразлично. Возможно, он будет жить дальше. Существовать. Без сердца.
И случилось чудо. На зов Уизли она почти незаметно покачала головой и сделала крохотный шажочек назад. К нему. Снова сделав выбор. Может быть, еще более тяжелый, чем тот, когда она пришла к Грюму и сказала, что не вернется. Это, наверное, было безмерно труднее и жестче. Драко не мог знать наверняка, но предполагал. И жалел так, что сердце, едва не остановившееся, теперь просто захлебывалось от сострадания к ней. И от яростной злобы на этих двоих, неведомо как очутившихся здесь и сейчас. Будь его воля, он бы разорвал их, втоптал в землю, растер в прах, чтобы они не нарушали ее покой, не бередили раны, не отравляли ее нежную чистую душу. Он бы это смог на самом деле.
И когда они ушли, она зарыдала. Сегодня случилось слишком многое, и она просто не выдержала. Да и кто бы сумел все это вынести с такой стойкостью, как держалась она?
Она не могла остановиться, повторяя жестокие несправедливые слова Уизли. Слезы все лились и лились, она не слушала его уговоров и утешений, забившись в угол экипажа. И лишь сдавленно прошептала между всхлипами:
- Пожалуйста, поедем в наш дом.
Он не возражал. Их маленький дом, официально подаренный Нарциссой ему, а неофициально – Гермионе. Между двумя его женщинами явно царило полное взаимопонимание. Мама говорила, что его построил ее двоюродный прадед для молодой жены. Только Леда Блэк не прожила в нем и года, умерев от слишком ранних родов. Погиб и неродившийся ребенок. Финеас замкнулся в себе, а спустя несколько лет шокировал всех родных, поступив профессором зельеварения в Хогвартс.
Дом был на берегу моря, на юге Англии. Хотя прошло уже много лет, как в нем жили люди, но домовики Блэков поддерживали безукоризненный порядок и чистоту. Гермиона влюбилась в него с первого взгляда. Смеялась, бегала босиком по зеленой лужайке с мягкой травой, шутливо обещала, что в кухне будет готовить только сама, и пусть он попробует хоть что-нибудь сказать против. Он знал, что и не попытается, будет есть все, что она ни приготовит, даже если это окажется совсем несъедобным. Она тщательно и любовно обустраивала дом, яростно, до хрипоты спорила с каким-то дизайнером, потом отказалась от его услуг и все хотела делать сама. Конечно, ей помогали домовики, и сам Драко старался быть полезным. Но она хотела, чтобы он пока не видел, будет сюрприз.
Она хотела отправиться туда завтра, проследить, чтобы домовики расставили мебель в гостиной, посадить куст каких-то редких роз, которые ей подарила Фетида Забини. Она радовалась так непосредственно, как умела только она. Вернется ли эта радость?
И в их доме, куда он внес ее на руках, потому что у нее совсем не было сил, она тоже плакала, тихо, совсем беззвучно, прижимаясь к нему, словно стараясь спрятаться, укрыться от всего мира. И он обнимал ее, сцеловывал слезы и шептал, хрипел, говорил, кричал, что любит ее. Что еще он мог сделать? Что еще мог предложить любимой, которую обвинили в предательстве лучшие друзья? А потом она дрожащими губами попросила:
«Не отдавай меня никому!»
* * * * *
«Спи, моя жизнь. Я не отдам тебя никому, да и как? Ты – часть меня, лучшая, правильная, безукоризненно чистая часть. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, лишь бы ты была счастлива. И смету все на своем пути, лишь бы ничто и никто больше не смог причинить тебе боль, которую ты не заслужила!».
* * * * *
- Я не допущу этой свадьбы! – Люциус выкрикивает эти слова в лицо сына, потеряв свою обычную невозмутимость. Какая к чертям невозмутимость, когда надвигается такое!
- Папа, прошу тебя, выслушай.
- Я не желаю слушать, не желаю принимать даже мысль об этом! Хватит того, что она пользуется моим гостеприимством. Подобное стало возможным только благодаря Господину. И я не позволю пойти дальше этого, не дам согласия на этот безумный брак!
Драко бледнеет, изо всех сил стараясь сдержаться. Он предполагал, что разговор примет такой оборот, прекрасно зная характер и убеждения своего отца. Но все-таки надеялся, что будет иначе.
- Папа, я не прошу твоего согласия, я просто ставлю тебя в известность.
- Ставишь меня в известность? Мой сын всего лишь ставит меня в известность о том, что собирается жениться на грязнокровке, тем самым опозорив наш род? – лицо Люциуса дергается, а глаза превращаются почти в щели, неприятно напомнив о Темном Лорде.
Драко сглатывает комок в горле, с горечью осознавая, что делает отцу больно, расшатывает все его мировоззрение, почти плюет на его мнение. Но он сумеет, не потеряет, не упустит из рук свое счастье.
- Чем я опозорю свой род? Сделав своей женой любимую женщину? Папа, я люблю Гермиону и никому не позволю встать между нами.
- Даже мне?
В огромной комнате воздух сгущается так, что становится трудно дышать.
- Даже тебе.
Люциус не верит своим ушам. Когда его сын, его Драко, всегда считавший его достойным подражания, послушно выполнявший даже невысказанные просьбы, воспитанный в строгом подчинении неписаным законам чистокровного аристократического общества, разделявший все взгляды отца, делившийся всеми своими мыслями и идеями, гордившийся своей фамилией, когда он стал так далек от него? Когда он успел из мальчишки стать незнакомым мужчиной? Что он, Люциус, упустил? И что делать теперь?
- Если ты не разрешишь наш брак, я уйду из дома.
Люциус почти чувствует, как безжалостные слова сына рвут грудь, вгрызаются острыми зубами в сердце.
- Уйдешь? Что ты сказал – уйдешь?
«Это угроза?»
- Да.
Люциус впивается взглядом в сына. Тот встречает гнев и ярость, бушующие в серых глазах отца, прямо и открыто.
«Мы так похожи…», - вдруг мелькает в голове Люциуса, - «с возрастом он все больше становится похож на меня, хотя в детстве, кажется, был копией Нарциссы».
И эта их внешняя похожесть еще больнее ранит его. Потому что на самом деле они, оказывается, совсем разные.
Глаза в глаза, перекрестье взглядов.
Противостояние сыновнего почтения и отцовской воли.
Боли и чести.
Любви и долга.
Надежды и разочарования.
Молодой жизни и древних традиций.
Уйдет из дома. В какой-то мере это пустая формальность. Драко уже сейчас не часто бывает в Малфой-Менор, живет в доме, который Нарцисса ему подарила, вместе с этой грязнокровкой.
Но для них это не просто слова, не пустое сотрясание воздуха. Уйду из дома – уйду из семьи, отказываюсь от всего, что она мне дала, отрекаюсь от людей, давших мне жизнь.
И в какой-то момент Люциус вздрагивает. Драко не понимает, когда именно, но лед в глазах отца словно плавится под неведомым огнем, на миг появляются и тут же исчезают растерянность и слабое понимание, и уж совсем мимолетный, скользнувший словно по недоразумению всплеск отчаяния.
Словно отец внезапно что-то вспомнил и ужаснулся тому, что будет, если…
- Папа?
- Ты можешь жениться на ней, - Люциус с трудом выталкивает из себя слова, потерянно отводя взгляд, - я не буду… препятствовать…
- Папа… - в таких же серых, как у него, глазах сына вспыхивает жгучая радость, слепит Люциусу взор, а Драко порывисто шагает навстречу. Через миг Люциус чувствует тепло его объятья и сам не в состоянии объяснить, почему ему кажется, что он поступил верно.
Хлопает дверь, и Люциус остается один. Вернее, не один, а в окружении многочисленных представителей рода Малфой, которые взирают на него со стен. Он с запоздалым раскаянием спохватывается, что этот разговор был здесь крайне неуместен. Но он нашел сына в портретной галерее и слово за слово – они перешли на тему его женитьбы. Сделанного не воротишь, и Люциус внутренне готовится к потокам обвинений, гневных упреков, проклятий и жалоб об измельчании рода, нападкам на него, показавшего слабость, не сумевшего даже подчинить себе сына и женить его на достойной девушке.
А ведь он и в самом деле не сумел…
Не сумел стать тем человеком, которым всегда себя считал – решительным и сильным, надежным и верным в первую очередь себе, своим принципам и идеалам, раз позволил Темному Лорду увлечь и повести себя за ним, допустил, чтобы его семья жила в непрестанной тревоге, чтобы сын в семнадцать лет вошел в круг тех, кого проклинают маги, чтобы на прекрасном лице жены появились ранние морщинки, почти незаметные, около глаз, но все-таки морщинки, следы волнений и тревог. А ведь удивительная красота вейл, унаследованная Нарциссой, не утрачивается до самой смерти. Что же она испытывает, когда они с Драко уходят в неизвестность, шлейфом тянущуюся за Лордом, если вянет прежде времени ее молодость?
И в этом повинен только он, Люциус, который не смог уберечь от тьмы самых дорогих ему людей!
Люциус стоит посреди комнаты, изо всех сил сжимая голову, чтобы она не раскололась от мыслей, которые мечутся вспугнутыми птицами, под шум голосов, водопадом обрушившихся на него. Именно то, чего он ожидал – проклятья, упреки, возмущение. Но неожиданно всех перекрывает один:
- А ну молчать!
Знакомый голос, рокочущий, низкий. Отец, папа…
Абраксас Малфой почему-то всегда пользовался уважением среди других портретов, хотя люди, изображенные на них, были намного его старше.
- Ты правильно поступил, сын. Я горжусь тобой.
Люциус подходит поближе, всматриваясь в родные черты. Отец кивает, мама ласково улыбается.
По традиции было заведено, что в галерее висели портреты супружеских пар. После свадьбы в замок приглашались самые известные и талантливые художники своего времени, чтобы запечатлеть на холсте очередных мистера и миссис Малфой. Лица на портретах были совсем молодыми, некоторым и вовсе было не больше тринадцати-четырнадцати, так как ранние браки издавна были приняты в кругу аристократов. Наверное, самым старым здесь был сам Люциус, которому в год его свадьбы исполнилось двадцать пять. Он хорошо помнил художника, рисовавшего их с Нарциссой портрет и не отрывавшего восхищенный затуманенный взгляд от юной миссис Малфой. Тогда он был совсем не знаменит, и откуда мама догадалась, что спустя годы его работы будут высоко цениться лучшими знатоками магического искусства, а гонорары взлетят до небес?
Лица, лица, лица… Его предки. Поколения Малфоев, прадеды, деды, отцы, сыновья, матери, бабушки… Разделенные многими веками и годами, навсегда запечатленные юными, полными сил и жизни. На портретах можно зримо представить себе историю древнего рода.
«Как же все-таки сильна наша кровь!» - мелькает мысль, когда он разглядывает своих предков.
Все женщины разные. Черный шелк, лунное серебро, медовая медь, теплый каштан, рыжее золото. Серые, черные, карие, зеленые, голубые, синие и даже редкие сиреневые глаза. Бьющая в глаза красота и скромное очарование, нежная прелесть и ослепительное великолепие. Тихие улыбки и капризные изогнутые губы, гордо вскинутые головки и простодушное личико, лучащееся добротой. Но у всех мужчин из поколения в поколение передаются светлые почти до белизны волосы, глаза чистого серого цвета, и на всех лицах неуловимо видна печать родства. В нем течет кровь всех этих людей, он связан с ними крепчайшими узами.
Люциус снова смотрит на отца, который кивает головой, как ему кажется, одобрительно и понимающе.
- Что мне было делать, папа? Мой маленький сын вырос, и не сегодня-завтра сам станет отцом. Я не сумел воспитать его так, как ты воспитал меня.
Абраксас усмехается.
- О, но дело совсем не в этом, сынок, не так ли? Ты узнал в нем себя? Такого, каким был двадцать лет назад…
Люциус задумывается, молчаливо соглашаясь.
Да, к своему изумлению, едва осознав, какие они разные, в следующий же миг он понял, что сын сейчас поступает так же, как и он сам, когда стоял перед отцом и с упрямой решительностью повторял, что его женой станет только Нарцисса Блэк, и никто не сможет встать на его пути. И слова отца были точь в точь те же, что и его – гневные, оскорбленные, вразумляющие. И бесполезные.
История имеет дурную привычку повторяться. В те томительные мгновения Люциус пробовал было сопротивляться:
«Это абсолютно другое. Нарцисса не происходила из презренной магловской семьи, и препятствием нашему браку была лишь вражда родителей»
Но голос совести предательски шептал, что это отнюдь не другое. Сын любил эту девушку так же, как он сам любил свою Нарциссу, решившись на тайное венчание. А могла ли остановить и остановила ли Люциуса тогда угроза проклятья отца?
И еще… Его ударило под дых другое воспоминание – грозовая летняя ночь появления Драко на свет. Он метался тогда по замку в страшном волнении и страхе за жену, потому что все шло неправильно, слишком быстро и неожиданно. Нарцисса должна была родить в конце июля, а сейчас было только начало июня. Вызванные целители не успевали. Суетились домовихи, бегали с чистыми полотенцами, горячей водой, целебными зельями и утешали (его утешали домовики!):
«Хозяин, все будет хорошо! Госпожа молодая и сильная, она справиться, с ней ничего не случиться!»
Он поверил в это, лишь когда его слабым утомленным голосом позвала сама Нарцисса, и он, войдя в темную спальню, увидел при свете свечей любимое лицо с блестящими бисеринками пота, усталое, но счастливое. Серебристые волосы, разметавшиеся по шелковым подушкам, светились, а в руках у нее – кружевной сверток. Она улыбалась радостно и виновато, словно просила прощения за причиненное волнение. Он осторожно принял сверток и заглянул, впервые увидев крохотное сморщенное личико сына.
- Маленький… - растерянно протянул он.
- Маленький! – тихонько засмеялась Нарцисса, - но он вырастет и будет похож на тебя. Смотри, у него тоже светлые волосы.
Пушок на голове младенца действительно серебрился. Он вдруг открыл глазенки и широко зевнул, сжав кулачки. И Люциуса едва не затопило от нахлынувших чувств. Это был его СЫН! Плоть от плоти его, и кровь от крови, новый человечек, появившийся на свет благодаря его любви, вспыхнувшей мгновенно и навсегда от одного взгляда молчаливой среброкосой девочки. В этот момент он, наверное, готов был свернуть горы, дойти до края земли, сорвать букет утренних звезд и подарить его своей любимой в благодарность за счастье, которое она ему щедро и бескорыстно даровала. Он крепко прижал сына к груди и поцеловал Нарциссу, шепнув со сжимающей горло нежностью:
- Спи, родная, отдохни. Я за ним присмотрю.
- Я совсем не устала, - пыталась она протестовать, но уже спала. Малыш, словно по-прежнему связанный с ней одной нитью, тоже уснул.
Никогда в жизни Люциус не был так счастлив, как в ту ночь, вернее, уже занимавшееся утро, сидя в ногах кровати, неловко покачивая на руках новорожденного сына и слушая тихое мерное дыхание жены.
Он вспомнил то счастье, смешанное с огромной любовью, с желанием уберечь, защитить от зла и жестокости. Вспомнил годы, когда сын рос, превращаясь из забавного малыша в веселого проказливого мальчика, упрямого подростка, всегда отстаивавшего право на собственное мнение, часто самоуверенного и пытающегося повзрослеть раньше времени. Но если этому мальчику было плохо и больно, он всегда прибегал к отцу и матери. И в этом он тоже был похож на Люциуса.
Он вспомнил свою клятву, мысленно данную в июньскую ночь. И дрогнул. Потому что несдержанная клятва превратилась в ворох ненужных слов и сгорела в огне несбывшихся надежд.
- Я не знаю, что делать, как поступить… Подскажи, папа. Или ты обзовешь меня бесхребетным слабаком?
- Нет, нет! – вступает мама, - нет слабости в том, чтобы обратиться за помощью к тем, кто старше и мудрее тебя.
Абраксас задумчиво трет подбородок.
- Послушай, сын. Не думай, что все мы здесь закоснелые ревнители традиций или выжившие из ума маразматики. Мы портреты, в нас время остановило свой бег, но на протяжении жизни тех, с кого нас писали, мы не утрачивали с ними связи. Они росли, становились умнее, учились на своих и чужих ошибках, падали и снова вставали, потому что истинный Малфой никогда не должен сдаваться. Они, и вместе с ними мы, гордились чистотой и древностью своего рода, но это не значит, что мы были закрыты для нового. На гербе нашего рода – волк, но на мой взгляд, правильнее было бы изобразить водный поток. Я бы уподобил душу настоящего Малфоя именно воде, вечной и неизменной. Она мягче ладоней женщины, но способна раздробить камни, стереть с лица земли города и горы. Она лед и снег, иней и туман. Она пробьет себе дорогу на земле и под землей, качает мотылька и топит корабли, и принимает в себя все сущее. Будь подобен воде, сынок. Вспомни о ее силе и текучести ее струй.
- Отец, какое это имеет отношение к Драко?
- Это важно и для Драко, и для тебя. Я был осведомлен о твоей принадлежности к близким сподвижникам человека, называющего себя Темным Лордом, но не успел спросить: зачем? Зачем ты позволил втянуть себя в глупую и опасную авантюру? За эти годы ты не появлялся здесь у нас надолго. Ты боялся?
Люциус садится на вовремя подвернувшееся кресло и сцепляет руки в замок, старательно избегая взгляда отца. Да, он никогда не задерживался в этой комнате с того черного дня, когда умерли родители, сгоревшие от редкой неизлечимой болезни в одну неделю. Не помогли самые лучшие целители и редкие лекарства, деньги не смогли спасти их. Невыносимо было знать, что их больше нет, и в то же время видеть на портрете
почти живыми. Разъедающая душу боль, слепое отчаяние… Неужели другие чувствовали себя так же? Их не стало за семь месяцев до рождения Драко, они даже не успели узнать, что у них будет внук… Тогда была пустота, жадно сосущая из него силы. Эту пустоту смогла победить Нарцисса, ее легкие руки и любящие поцелуи, неизменная поддержка и незримое присутствие за плечом.
А сейчас он словно в детстве, когда за шалости папа выговаривал ему таким же строгим жестким тоном. Как ему объяснить все, когда он и сам запутался? Двадцать лет назад все казалось ясным и правильным, идеи Темного Лорда выглядели привлекательными и справедливыми. Ему казалось, что став рядом с Лордом, он завоюет мир, заставит трепетать ничтожных грязнокровок, прославит свой род. Но с тех пор многое изменилось. И сам он стал старше на двадцать лет и, надеялся, мудрее. И легли на плечи отцовство, ответственность за сына. И прежние ценности потеряли свое значение. Зачем ему весь огромный мир и какие-то грязнокровки, когда в твоем замке тебя ждет любимая женщина, и маленький сын кидается на шею с радостным криком, теребит, говоря, что соскучился? Он был им нужен, их жизнь была тесно переплетена с его жизнью. И только это имело значение.
И Люциус виновато шепчет, совсем как нашкодивший мальчишка:
- Я не знаю, папа… Так получилось…
Абраксас порывается что-то гневно сказать, но Маргарет успокаивающе кладет руку ему на плечо и мягко направляет разговор в другое русло:
- Отец сказал, что ты поступил верно, согласившись на брак нашего внука с этой девочкой, и я с ним согласна.
- Но она грязнокровка. Это недопустимо с их точки зрения, – Люциус обводит рукой галерею, в глубине души почти облегченно вздыхая, - да и с моей тоже…
- О, для Малфоев чистота крови всегда имела слишком большое значение, затмевая другие достоинства, но иногда было и по-другому! - вступает в разговор новый звонкий голос.
Люциус оборачивается. Юная девушка ослепительно улыбается ему с портрета, щуря фиалковые глаза, и откидывает с лица золотую прядь. Пруденс, его пра-пра-пра-прабабка, знаменитая красавица своего времени, разбившая немало сердец. Говорили, что после ее замужества не один и не два неудачливых жениха сгинули в далеких странах, пытаясь залечить сердечные раны. Она загадочно взглядывает на мужа и продолжает:
- Я не знаю своей семьи, меня сразу после рождения подбросили к порогу Малфой-Менор.
- Что?
- Да, мой мальчик. Тогда на замок еще не было наложено заклятье Ненаходимости, и любой мог войти в него. О, то есть, конечно, не любой, существовали меры предосторожности, но тогда Малфои, я бы сказала, были намного ближе к народу. А моей матерью в равной степени могла быть и знатная леди, и простая крестьянка, и волшебница, и магла.
У Люциуса вырывается пораженный возглас. Пруденс снова усмехается.
- Меня воспитали Найджелус и Урсула, я росла вместе с Драко, а когда нам исполнилось семнадцать, мы обвенчались. А ведь ты назвал своего сына в честь моего Драко, правда?
Ее муж обнимает ее, а пара с другого портрета одобрительно кивает. Люциус всматривается в лицо своего пра-пра-пра-прадеда. Это тоже была старинная традиция их семьи – давать сыновьям имена из генеалогических таблиц. Если честно, имя «Драко» ему понравилось своей затаенной силой, красотой драконьего полета и опасной грозной мощью, и он вовсе не думал о том, кто первым носил его, об этом семнадцатилетнем пареньке со смущенной улыбкой, выглядевшем рядом со своей красавицей-женой блеклой серой тенью. Этот Драко почти не похож на его Драко, но что-то в них есть определенно общее, сближающее и роднящее.
- Поразительно! – негромко восклицает Люциус, - я и не знал.
Абраксас хмыкает.
- Ты многого не знаешь и о многом не спрашиваешь, сынок. Например, о том, почему у твоей мамы всю жизнь был легкий акцент.
- Не было! – спорит Маргарет.
- Нет, был, и не пытайся переубедить меня, дорогая. Я знаю лучше.
- О, Эйб!
- Позволь представить тебе, сын, Маргарет Малфой, урожденная Дагмар Торвальдсен.
Люциус потрясенно переводит взгляд с отца на мать.
- Как Дагмар Торвальдсен? Почему Маргарет?
Мама склоняется в старинном книксене.
- Я датчанка. Имя Дагмар было слишком необычным и странным для англичан, и меня стали называть вторым именем, переделав Маргрету в Маргарет.
- Как же вы с папой познакомились?
- О, это было так романтично! Он увидел меня, путешествуя по Дании, буквально выкрал из родительского дома и привез в Дравендейл. Смею тебя заверить, вначале Элджернон и Сесилия были не очень благожелательны к невестке-иностранке, которая по-английски почти не говорила.
- А…
- Со временем как-то забылось, что Маргарет когда-то звали Дагмар, она стала настоящей англичанкой и гордилась этим.
Люциус вначале молчит, а потом взрывается горьким саркастичным смехом:
- Мерлин, это что, новая традиция Малфоев? Женитьба против родительской воли?
- Возможно, - пожимает плечами отец, - как бы то ни было, мне кажется, есть все тенденции к тому, чтобы мой внук продолжил эту традицию.
- Люциус! Люциус, ты где? – доносится голос Нарциссы.
Люциус словно выныривает из прошлого. Он проводит ладонью по лицу, откликаясь на зов жены:
- Иду, милая.
«Мог ли Драко унаследовать от меня, от деда бунтарство? Способность пойти наперекор традициям и мнению общества? Но у меня оно не пошло дальше женитьбы, а куда оно приведет Драко?»
Уже выходя, Люциус оглядывается, внезапно поняв, что роднит его сына и семнадцатилетнего паренька, давшего ему свое имя. Не черты лица, не цвет глаз, а свет любви, который сделал их чище и яснее.
* * * * *
Лучше жить и не знать, что на этой земле
Умирает цветенье весеннего сада,
Умирает зима, лишь узнав о тепле,
И осеннюю грусть заметет листопадом.
Проще жить и не знать, что на небе ночном
Каждый миг умирают беспечные звезды,
Умирают мечты в стонах в сердце моем,
И просить о любви слишком больно и поздно.
Я целую ладони твои, но во сне!
Я кричу, что люблю, но мой голос бесплотен!
В миллионах зеркал на разбитой стене
Отражаются маски из рваных полотен.
Из кошмаров ночных и вечерних теней,
Из угрюмых глубин бились к воле надежды,
И на крыльях стремительных яростных дней
Унеслись они. Больше не будет, как прежде.
Кто, скажи, приказал, что ты будешь ЕГО?
Что ЕМУ, а не МНЕ должна сердце дарить?
Не ответит безвестный уже ничего,
Оборвав хрупкой веры некрепкую нить... (с) siriniti
* * * * *
Ее заслоняют чужие спины, плечи, головы, веера. Блейз Забини лавирует между колонн и людей, пытаясь пройти. Роскошный зал, так называемый Церемониальный, редко используемый в силу своих огромных размеров. Высокие стены, обитые золотистой парчой, с длинными окнами, белоснежными колоннами, зеркалами, богатой лепниной на куполообразном потолке, почти невидимой глазу, потому что потолок далеко вверху.
Народу не так уж много, только семьи тех, кто составляет ближайшее окружение Лорда. Но что-то мешает Блейзу продвинуться хотя бы на десяток шагов вперед. Куда бы он не ступил, сразу же, как по заказу, возникает группка людей, которым обязательно нужно что-то спросить, узнать его мнение, вовлечь в бестолковый спор. Он старается поймать ее взгляд, но и этого не может. То она стоит рядом с Лордом, то в окружении Малфоев – Нарциссы, Драко. И совсем не смотрит по сторонам, ее голова низко опущена.
Блейз чертыхается сквозь зубы. Он вернулся только сегодня, домовики сказали, что мать на большом приеме у Малфоев, и следует по приказу Лорда немедленно явиться туда же. Он успел только переодеться и поспешил в Малфой-Менор.
Фетида трогает сына за плечо и улыбается одними глазами.
- Уже здесь? Когда приехал? Как поживают Витторио, Скай и моя проказница?
- Прибыл буквально час назад, - Блейз целует мать в щеку, - поживают прекрасно, Бьянка скучает и посылает тебе тысячу поцелуев. Считает себя совершенно взрослой и уже не просит, а требует, чтобы ей купили метлу самой новейшей модели. А еще «хочет погостить у бабушки и дяди Блейза не вот столечко, а долго-долго».
Фетида качает головой, закрываясь веером, чтобы не показать блеснувшие слезы.
- Глупышка моя маленькая. Не понимает, как здесь опасно…
- Мам, - нетерпеливо перебивает Блейз, - по поводу чего такой пафос и торжественность? Я что-то пропустил?
- Не знаю, милый, может, в честь Нового Года? Я еще не говорила с Нарциссой, а Лорд, как ты знаешь, редко опускается до разъяснений. Дома все расскажешь, как там было, ладно?
Он кивает, и Фетиду тут же перехватывает какой-то важный надутый господин.
Блейз опять бросает взгляд поверх голов. Она все также стоит рядом с Лордом и рядом с Малфоем. И вокруг уже знакомо начинает звучать тихая музыка, слышная только ему одному. Осторожные переливы созвучий, выстраивающиеся в изумительную мелодию, одновременно нежную и сильную, кружатся вокруг него в стремительном вихре. Мелодия в свою очередь рождает живую поэму, имя которой Любовь – причудливая игра света и тени, напева и слов, образа и звуков. Перед ним сияет солнце, но не жгучее, яростное и пламенное, а ласковое, тихо греющее своим теплом и дарящее целительный свет. Он протягивает ладони к солнцу, и они наполняются чудесными солнечными каплями, и в каждом из них, словно в зеркале, ее улыбка.
Вдруг бросается в глаза странная вещь. Как он раньше не заметил? Ее наряд. Так резко отличается от нарядов всех остальных женщин в этом зале. Среди ярких цветов, сверкающего великолепия, обнаженных рук, плеч, спин – простое черное платье, глухое, с высоким воротом и длинными рукавами. Она в нем кажется до ужаса хрупкой и высокой. А еще на голове черная кружевная накидка. От черного ее волосы темнее, чем на самом деле, а лицо покрывает фарфоровая неживая белизна. Ни румянца, ни блеска глаз, опущенных долу.
Его не было четыре месяца и ровно семнадцать дней. Дела (будь они прокляты!) отправившие в Италию в августе и отпустившие в Англию только в конце года. Наследство Забини, которое нужно было переоформить на племянницу. Упрямый и сверхэмоциональный, как все итальянцы, дед, вознамерившийся во что бы то ни стало женить внука и ради этого хитростью удерживавший его в Италии под предлогом своего ухудшающегося здоровья и несоставленного завещания. У Блейза сводило скулы при одном воспоминании о шеренге несостоявшихся невест, с утра до вечера толпившихся в поместье Забини под Генуей. Он зря терял время, расточая фальшивые улыбки и выслушивая поразительно однообразные восхваления достоинств девиц, а здесь, в Англии, куда он стремился изо всех сил, что-то происходило. Словно сгущались темные тучи, предвестники беды…
Гермиона писала ему письма, которых он ждал с таким нетерпением, словно от этого зависела его жизнь. Озорные, умные, наполненные ее мыслями и острыми замечаниями. Тон был ровным, только в последнем она упоминала о каком-то важном событии, о чем совсем забыла сказать, и извинялась. Смешно и трогательно. Что за событие? Может ли оно иметь отношение к сегодняшнему приему?
Блейз оставляет попытки добраться до Гермионы. Он поговорит с ней после, когда удалится Лорд, половина гостей разойдется, а половина разбредется по гостиным. Не терпится поскорее очутиться с ней рядом, взглянуть в теплые карие глаза, услышать голос, веселый, звонкий, наполняющий его удивительной легкостью жизни. Но сегодня она какая-то странная, не похожа на себя. Это видно даже издалека.
«Что случилось? Малфой ее обидел?»
Блейз непроизвольно стискивает кулаки. Драко Малфой, чертов Малфой, как же он его ненавидел!
За то, что эта сволочь находился рядом с Гермионой,
за то, что мог и словно имел кем-то данное право обнимать ее, целовать,
за то, что Гермиона смотрела на Малфоя так, как никогда не смотрела на него, Блейза,
за то, что тот слишком часто отнимал у него драгоценные минуты, подаренные ей.
За все, что было так или иначе связано с Гермионой.
Иногда Блейзу казалось, что его ненависть слишком очевидно хлещет из него, и Малфой может догадаться. Он всегда был хладнокровен и умел держать себя в руках, но увидев Гермиону, словно терял голову. А еще он подозревал, что Малфой и в самом деле догадывается, но делает вид, что ничего не замечает, в душе издеваясь над неудачливым Забини. И от этого ненависть Блейза становилась еще больше, росла, как неумолимо надвигающаяся буря. И грязно улыбаясь, брала за горло жгучая зависть.
Ненависть и любовь попеременно одерживали в нем верх. Каждый раз, когда он был в Малфой-Менор и видел Гермиону и Малфоя, его душа разбивалась на сотни кусков, а потом эти куски снова собирались в целое, но всегда чего-то недоставало. Он терял с каждым новым разом частицу себя, но не мог отказаться от встреч с Гермионой. Пусть она искренне считала его своим другом и не более того.
- … две семьи… из-за этого отложили свадьбу… в трауре…
Блейза, глубоко погрузившегося в свои мысли, касается тихий шепот двух девушек. Они стоят у колонны, прямо перед ним. Одна из них Мораг МакДугал, его однокурсница, вторая – худая, невзрачная и какая-то серая. Он не может вспомнить ее имя. Мораг теребит кружевной рукав и вздыхает.
- Я ей сочувствую, такое горе. Она еще держится.
- А Он безжалостен!
- Чш-ш-ш-ш, Вивьен, с ума сошла?! – шипит со страхом и опаской Мораг, оглядываясь по сторонам.
- Но ведь я правду говорю. Он настаивает на оглашении официальной помолвки и едва ли не на свадьбе, хотя Малфои уже объявили, что и то, и другое будет в следующем году.
Услышав фамилию, Блейз с поднявшимся чувством тревоги стремительно подходит к девушкам.
- Чья помолвка и чья свадьба?
Мораг вздрагивает.
- Фу, ты напугал, Блейз! Нельзя ли вначале поздороваться?
- Так чья помолвка? – Блейз требовательно сверлит взглядом то Мораг, то вторую, Вивьен («Крауч, кажется», - всплывает в голове совершенно не к месту).
- Драко и Гермионы, конечно, - пожимает плечами Мораг, - а в чьем мы замке находимся?
И мир вокруг Блейза Забини внезапно взрывается и осыпается мириадами погасших солнц, оборванными струнами, на которых еще звучат последние аккорды, острыми осколками разбившихся зеркал, слепящих глаза.
Мораг продолжает, и ее приглушенный голос забивает в оголенное сознание раскаленные гвозди:
- Вообще-то Гермиона в трауре, у нее погибли родственники.
- Две семьи сразу, братьев ее отца, - внезапно вступает Вивьен Крауч.
- Да, ужасная трагедия, - продолжает Мораг, - я не знаю подробностей, это же маглы. Она вообще не показывается нигде, молчит, и ее можно понять. Драко не настаивал на оглашении помолвки, но за него это сделал Лорд Волдеморт.
Блейз раскрывает рот, но никак не может выдавить ни звука. Вивьен смотрит на него огромными серьезными голубыми глазами, и кажется, все понимает, что творится сейчас с ним.
И едва в голове успевает мелькнуть мысль, что надо во что бы то ни стало прервать этот прием, не дать состояться помолвке, как Люциус Малфой громко, раскатывающимся по всему залу голосом, объявляет о том, что его единственный сын, Драко Люциус Абраксас Астерус Рейверт Малфой, намерен сочетаться браком с мисс Гермионой Грэйнджер, и в знак помолвки обручает ее родовым перстнем.
И Блейз, сквозь густой туман, спеленавший его по рукам и ногам, неестественно отчетливо и почему-то замедленно видит
улыбку Нарциссы,
ее тонкие пальцы, с которых она снимает перстень,
блеск света на серебре,
Драко, принимающего серебряный кружочек, больно ударивший по воспаленному взгляду синей искрой,
и сразу же рука Гермионы, словно отягощенная, бессильно упавшая вниз.
И отдельно ее лицо – белый овал, на котором сквозь маску неподвижности все же пробиваются какие-то чувства. Она словно тянется навстречу Драко.
Все кончено. Так внезапно, быстро и окончательно. Она теперь принадлежит Малфоям. Драко приковал к себе ее нерасторжимой цепью, и звенья этой цепи не разорвать. Родовой перстень – это слишком серьезно. Это значит, что защита рода отныне переходит и на его нового члена. Если бы устная помолвка, как это было у него самого с Эйвери, то осталась бы надежда…
Значит, она об этом писала в письме. Забыла упомянуть о собственной помолвке? Что же это значит? Малфой силой заставил принять его предложение? Лорд шантажом принудил выйти за Малфоя?
Нет, идиотские догадки. Он ведь знает, что это не так. Забыла, она просто забыла, потому что была, наверное, слишком счастлива. Ведь бросалось в глаза – их с Малфоем счастье, одно на двоих, когда в многолюдной комнате они все равно оставались только вдвоем, тот свет, который исходил от нее, отражался на Малфое и удивительным образом становился еще ярче. Они были обособлены ото всех, жили в своем мире, и нередко Блейз чувствовал себя между ними нежеланным гостем в чужом доме. Как он не старался оттянуть на себя ее взгляд, приманить ее улыбку, обратить ее сердце к своему, но ничего не получалось, потому что все это принадлежало Малфою…
Серые тени вокруг что-то говорят, скользят, исчезая из взгляда, снова появляются. Они всего лишь призраки, а живая, настоящая – только одна Гермиона. Ему надо поговорить с ней. Немедленно. Пока он не сошел с ума от бьющего в виски пульса.
- Нет, сынок, – на плечо опускается знакомая ладонь, - оставь их. Эта девушка не для тебя.
В голове мутится.
- Я должен поговорить, попытаться!
- Ты ничего не добьешься этим, - голос матери настойчиво удерживает и наполнен понимающим грустным сочувствием, - ты все усугубишь и потеряешь друга.
- Я должен попробовать!
Он скидывает с плеча мешающую руку и стремится вперед. К Гермионе, стремительно идущей к высоким инкрустированным дверям.
- Гермиона, подожди, Гермиона!
Мимо старших Малфоев, удивленно взирающих на искаженное лицо сына Фетиды Забини, мимо Темного Лорда, в красных щелях глаз которого притаилось какое-то извращенно-садистское удовольствие, мимо всех мешающих, которых толкает, отшвыривает со своего пути.
- Гермиона!
Голос раскатывается по гулкому залу, отражается от стен и возвращается к хозяину побитым псом. Она останавливается уже у следующих дверей следующего зала. Малфой выдвигается вперед, закрывает ее.
- Здравствуй, Блейз.
Как же тускл и невыразителен ее тон...
Малфой предостерегающе и угрожающе хмурится, все также прикрывая Гермиону.
- Что тебе надо, Забини? Мы спешим.
- Мне нужно поговорить с Гермионой.
- Говори.
- Наедине.
- Нет, только при мне.
- Что ты себе позволяешь? Или она уже не имеет права голоса, если стала твоей невестой?
Блейз почти дрожит от перехлестывающей его ненависти и отчаяния, скулящего в душе. Драко прищуривается, и в потемневших серых глазах сверкают искры. Так бывает, только когда он разъярен до такой степени, что может ударить заклятьем, не раздумывая.
- Я сказал, Забини, только в моем присутствии, ясно?
- Пожалуйста, - Гермиона делает слабый жест, - Драко, Блейз, прекратите. У меня нет сил выслушивать ваши ссоры.
- Отвали, Забини, - шипит Драко, - ты не видишь, в каком она состоянии?
- И все-таки я настаиваю.
- Блейз, прости, я и вправду не могу сейчас, - девушка наконец поднимает взгляд, и Блейз видит в нем такую муку, что невольно делает движение, чтобы обнять, успокоить. Но Малфой начеку, он быстро встает между ними.
- Я слышал о твоих родственниках. Позволь принести глубочайшие соболезнования.
«Милая моя, родная, любимая! Я бы все сделал, все отдал, лишь бы защитить тебя, оградить от всех бед на свете!»
- Благодарю, - бесцветно кивает Гермиона.
- Как это произошло? Они ведь маглы?
«Что ты несешь, идиот?!»
- Маглы, - губы у нее дрожат, - они всего лишь маглы, но знаешь, моя боль от этого меньше не становится.
- Прости, я не хотел сказать…
Малфой уже готов в бешенстве разорвать его на части. Гермиона прямо взглядывает на Блейза, и в глубине ее глаз корчится в судорогах страшное горе, но сверкает ярость, словно наточенное острие меча. Блейзу даже хочется отшатнуться, так силен ее взгляд.
- Семья дяди Джона была найдена мертвой в собственном доме. Никаких следов убийства, самоубийства, отравления, ничего. Они просто умерли по неизвестной причине. Все до единого. И дедушка, и маленький Тимми, младший сын дяди Джона, которому было всего десять месяцев. А семья дяди Джеральда разбилась в авиакатастрофе. Кто-то прислал им билеты на Гавайи, они были счастливы, потому что думали, что выиграли в лотерею. Но во время полета внезапно разразилась никем не спрогнозированная гроза. Они упали с десятитысячной высоты и сгорели. Никто из самолета не выжил.
Блейз не понимает, что значит авиакатастрофа, самолет, но все это неважно. Важна лишь Гермиона.
А девушка продолжает, все тем же мертвенно ровным тоном.
- Откуда пришла эта гроза, магловские синоптики не смогли объяснить. В абсолютно чистом небе на сотни миль вокруг, внезапно, за одну минуту, появились грозовые облака. И магловские доктора не смогли ответить на вопрос, отчего умерли совершенно здоровые люди. Только я знаю. Это наказание и предупреждение. За то, что посмела пойти вопреки Его воле.
Блейз понимает, что Гермиона сейчас почти на грани истерики. Малфой прижимает ее к себе, и она утыкается ему в плечо, безвольно обмякнув. Плечи ее вздрагивают. А голос Драко становится усталым, и в глазах медленно истаивает злость.
- Забини, ты же видишь, она не может сейчас с тобой говорить. Пойми и не настаивай на своем.
- Что значит «Посмела пойти вопреки Его воле»? – леденея от догадки, тихо спрашивает Блейз.
Драко оглядывается в сторону того зала, в котором остался Лорд, и шепчет Гермионе, осторожно поглаживая ее по волосам, покрытым накидкой:
- Иди, слышишь, любимая? Я провожу тебя до церкви.
Гермиона, со стоном оторвавшись от него, неровной походкой выходит из зала. Малфой кидает жесткий взгляд на Забини и глухо цедит:
- Он настаивал на том, чтобы она оборвала все связи со своей семьей, и хотел объявить ее родственницей Дагворт-Грэйнджеров. Она воспротивилась.
- И…
- И затем последовало это. Сегодня похороны.
- Малфой, это все из-за тебя? Из-за того, что ты женишься на маглорожденной, Лорд хочет, так сказать, обелить ее?!
- Ты сдурел, Забини? Или пьян? – со вновь вспыхнувшей злобой спрашивает Малфой, - по твоему, все на свете должно происходить из-за меня? Иди, проспись, болван, и только посмей потревожить Гермиону в эти дни! Собственными руками удушу, ты понял?
Он хлопает огромными высокими дверями изо всех сил, и перед Блейзом словно наяву захлопывается та дверь, которая вела его к Гермионе. Мир становится пустым и мертвым, похожим на зеркальный лабиринт. И в каждом из зеркал ему улыбается отражение Гермионы, близкое, только руку протяни, но недостижимо-холодное. Отсюда только один выход, и он ведет в никуда.
____________________________________
Мои уважаемые и любимые читатели! Поздравляю Вас с Новым годом, Рождеством и отличными долгими каникулами! Надеюсь, что 2008 год будет для всех нас милой симпатичной мышкой, а не крыской (хотя я одинаково боюсь и тех, и других :))
И еще... не будет наглостью, если я, от всей души поблагодарив всех-всех, кто оставляет отзывы, попрошу, чтобы отзывов все-таки было побольше? Это не ради удовлетворения собственного тщеславия, поверьте, а ради того, чтобы фанфик стал еще лучше. Чтобы были какие-то замечания, предложения, может, мысли. Я стараюсь учитывать ваше мнение.
СПАСИБО!
Всегда ваша, Данира.
