Глава 3. Прозрение- И куда вы намылились?
- И это вместо: «Доброе утро, Ви! Как спалось? Тебе не снились кошмары? А мне - да».
- Мне не снились кошмары, - спокойно проговорил я, не обращая внимания на язвительный тон. – Так куда вы намылились?
- Вы теперь взяли на себя ответственность контролировать каждый мой шаг? Спасибо, благодарна, но не стоит, - покачав головой, посоветовала Виолетта. – Я самостоятельная девочка.
- Я вообще-то всего лишь хотел поблагодарить за перевязку, - уже чуть резче заметил я.
- Хм, да, а в качестве благодарности вы, конечно, сейчас предложите мне ужин в ресторане со всеми вытекающими из него последствиями. Скажу вам по секрету: ужин можете пропустить и переходить к последствиям.
- Виолетта…
- Что, не согласны пропускать ужин? Да, согласна, для желудка это не очень хорошо, - насмешливо продолжала она. – Вы, наверное, спортсмен.
- Спортсмен? Я не.… При чем тут это! – взорвался я. – Я всего лишь хотел сказать «спасибо»!
- «Спасибо» не булькает, и в карман его не положишь, - фыркнула Виолетта. – При этом, если оно булькает, то и его не положишь в карман, а если его можно положить в карман, тот оно, как правило, не булькает. Мы все еще говорим про «спасибо»?
- Идите к черту, - сквозь зубы проговорил я, захлопывая дверь своей комнаты и обессилено падая на кровать.
Да, вот это настоящий Хаус. Другого слова и не подберешь. Все, что я видел в ней вчера – мягкую жалость, злобу, раздражение, насмешку – не шло ни в какое сравнение с тем, что я видел в ней сегодня: язвительность, ехидство и сарказм. В нее словно черт вселился.
Или Грегори Хаус, мысленно добавил я.
- Да, доктор Чейз! – донеслось из-за двери. Я вышел, отметив еще одну особенность: «доктор Чейз» не «Роберт», как давеча ночью.
- С вами хотел поговорить…
- Скажите, Виолетта, - прервал ее я. – То, что я видел вчера – это были вы?
- Нет. Это было мое тридцать третье по счету «я». Хотя, нет, стоп. Тридцать третье обычно через каждые два слова матерится. Значит, тридцать восьмое. Ох, нет, и не это тоже, потому что тридцать восьмое подвержено вспышкам депрессии… Может сорок пятое? Ох уж мне эти личности! Никак не могу удержать их под контролем! – саркастично проговорила она. Я мысленно выругался и понял, что ничего не добьюсь.
- Ладно, проехали. Кто хотел со мной поговорить? – быстро спросил я, приготовившись к новому потоку ехидства.
- Главврач больницы. Он все-таки ваш непосредственный наниматель.
- Он?
- Ну, разумеется, это не я. Вы мне не по карману, потому что стоите, как оказалось, гораздо дороже, чем мальчики по вызову. Вот и пришлось за ваш наем платить Уилсону.
- Кому? – я чуть не упал.
- Все больше убеждаюсь, что слух у вас не в порядке. Конечно, отоларинголог13 у нас тут хреновый, но и то сойдет…. Вы бы проверились… - усмехнулась Виолетта. – Я сказала – Джеймс Уилсон, главврач больницы. Правда, не советую вам проверять слух у него, ибо он, кажется, онколог по специальности…
Я ворвался в кабинет Уилсона без стука, нагло пройдя мимо пустующего секретарского места, с порога спросив:
- Она знает? Скажи мне только: она знает?
- Что я – лучший и, возможно, единственный друг ее отца?
За столом, вопреки всем моим надеждам, сидел именно Джеймс Уилсон собственной персоной. Почти не изменился за те три месяца, что я его не видел – с тех пор, как он ушел из Принстон-Плейнсборо – тот же белый халат, ровно уложенные на пробор волосы и доброжелательное выражение рожи.
- Нет, не знает, - спокойно продолжил Уилсон, отрывая меня от разглядывания. – Я не решился говорить ей, видя, как недоброжелательно она относится к собственному отцу.
- Она его даже не знает, - буркнул я, проходя вперед и занимая посетительское кресло. Желание стереть эту добренькую улыбочку с лица онколога была таким, что на минуту даже захотелось ради этого закинуть ноги на стол и посмотреть на его реакцию.
- Да. И тебе тоже привет, Чейз.
- Привет, Уилсон, - я пожал протянутую руку.
Все традиции были соблюдены, и в кабинете установилась более-менее спокойная обстановка. Уилсон встал и достал откуда-то с полки одного из шкафов бутылку с виски.
- Будешь? – я кивнул. Он достал оттуда же стаканы и принялся разливать, попутно рассказывая:
- Я уволился из Принстон-Плейнсборо именно потому, что мне предложили место здесь. Бывший главврач здешней больницы переквалифицировался в раздел хирурга по собственному желанию, и место освободилось.
- А Хаус знает? – с интересом спросил я, забирая из его рук протянутый стакан.
- Что я здесь? Конечно, знает.
- А про дочь?
Уилсон покачал головой.
- Понимаешь, это их дело, Чейз. Я бы никогда не рискнул вмешиваться в семейные распри двух Хаусов, хотя бы потому, что она этого не хочет.
- Но она неправа! – горячо воскликнул я. – Понимаешь, она составила мнение о своем отце со слов других людей и удовлетворилась этим. Это же неправильно!
- Переупрямь ее, - фыркнул Уилсон. – Давай, Чейз, смелее, у меня не получилось, но, может, у тебя получится. Ну, за встречу, старательно организованную мной, - он поднял стакан и чокнулся со мной.
Выпитое виски приятным теплом растеклось по венам, и говорить стало гораздо удобнее.
- У нее чересчур хаусовский характер, - покачал я головой. – Этого не изменишь.
- Ну… я бы не сказал, что они так уж похожи, - возразил Уилсон. – Конечно, на первый взгляд… ну, и на второй тоже.… Хотя она более равнодушна, у нее более «холодное сердце». Но они очень разные.
- Я заметил.
- Да ни черта ты не заметил! – хмыкнул Уилсон. – Ты судишь не так… вот смотри: как ты охарактеризуешь Хауса?
- Какого из них?
- Я говорю про Грега.
- Ммм… вчера от нее я услышал достаточно точное определение: равнодушная язвительная скотина.
- Вот! – торжествующе поднял палец Уилсон. – А он – не такой!
- Неужели?
- Ты знаешь его три года, а я – двенадцать лет. Поверь, я понимаю чуть больше. Нет, Грег… жалок, но он борется. Как царь Леонид.
- Какой еще царь Леонид? – слегка ошарашенный таким определением, изумился я.
- Ну, тот, что защищал проход через горы, отделяющие одну часть Греции от другой… «Триста спартанцев»14, ну же, Чейз, соображай быстрее! – нетерпеливо заговорил Уилсон. – Он знает, что проиграет эту битву, но все равно борется. Понимаешь?
- Ну, ладно, предположим, - сдался я. – И что дальше?
- А то, что она – другая и такая же.
- Это как?
- Как ты охарактеризуешь Летти?
- Ммм… даже не знаю, - признался я. Уилсон, видимо уже не раз думавший над этой проблемой, махнул рукой:
- Объясню. Ее главная черта в том, что она боится эмоций и не хочет этого признавать. Поэтому она так равнодушна и язвительна одновременно.
- Предположим.
- Так вот, ее можно вставить в рамки того же царя Леонида. Он боялся своих врагов? Конечно, боялся, он же не сумасшедший и понимал, на что идет, с чем и против кого, как бы там его ни воспевали в балладах. Но он никогда бы не согласился признать этого. Виолетта – это царь Леонид, а ее эмоции – это персидские захватчики. Понял?
- Смутно, - признался я, наливая себе еще виски. – Это какой-то немного странный пример.
Уилсон тяжело вздохнул и указал мне на свой стакан, прося тоже налить.
- Ладно, можно и другой пример. Какой-то человек на улице по своей вине попал в опасность… нет, опасность не подходит, они же оба врачи… ну пусть просто в дурацкую ситуацию. Ему хреново, стыдно, но не больно и не опасно. Рядом проходит Грег. Что он сделает?
- Как-нибудь язвительно откомментирует действия этого человека, упомянув его глупость? – предположил я. Уилсон кивнул:
- Правильно. А почему он так сделает?
- Потому что он – язвительная скотина? – сделал я попытку, понимая, что мягкий Уилсон отвергнет ее.
- Неа. Потому что он жалеет этого человека и пытается по-своему посочувствовать ему. Как может, конечно, - пожал плечами онколог. – Потому что Хаус по-другому не умеет. Так, ладно. Что, в той же ситуации на его месте сделает Летти?
- Ммм… пройдет мимо, ничего не сказав?
- В точку! – торжествовал Уилсон. – Аналогичный вопрос: а почему она так поступит?
- Потому что ей наплевать на всех, и на этого человека в частности, - усмехнулся я.
- Нет, Чейз. Здесь-то и вся загвоздка: она сделает так, потому что тоже жалеет этого человека. И понимает, что если остановится, то обязательно скажет какую-нибудь пакость, потому и проходит мимо, чтобы он не чувствовал себя совсем уж униженным. Видишь, в чем разница между ними? Мотивы – одни и те же – жалость. А подходы иные.
- Понял, но смутно, - покачал головой я. – И все-таки, почему ты отказываешься принять, что она похожа на него?
- Не слишком, - отрицательно помотал головой Уилсон. – Она мягче, спокойнее, равнодушнее, менее язвительна, более безразлична. И дело тут даже не в самом характере, а в причинах его формирования. Грег – пятидесятилетний несимпатичный мужик, хромой инвалид с покореженной судьбой и душой. Летти – двадцатилетняя привлекательная девушка, здоровая, живая и, в целом, еще не потрепанная жизнью настолько, чтобы возненавидеть всех и вся, а больше всего – себя. Да, они оба самоуверенные, наглые, эксцентричные, почти всегда правые, отличные врачи, трудоголики и увлекающиеся люди. Но в ней – только половина его хромосом15. Не забывай, что у Летти еще и мать была. Правда… - Уилсон вздохнул. – Не абы кто….
- Кто? – растерянно переспросил я.
- Ну… ты же знаешь характер Грега, так что ее мать была… короче говоря, она была проституткой. Поэтому и сдала ребенка в детдом.
- Серьезно? – я удивленно уставился на Уилсона. Тот раздраженно отмахнулся:
- Ну, возможно, она была хорошим человеком. Мы же не знаем, - в его глазах явно отражалось сомнение в собственных словах. Да, я понимал ход мыслей Уилсона: вряд ли человек, сдавший свое дитя в детский приют, мог быть хорошим. Правда, что мы имеем в виду под «хорошим человеком»? Да и есть ли такие в мире?
- Могу я… войти?
- Привет, Робби, - она помахала мне рукой. – Заходи, не стесняйся, мы тут с моим другом.
Обращение «Робби» появилось примерно дня три назад, когда мы с Виолеттой сидели в лаборатории над очередным вирусом, выясняя тип мутации. Я заметил, что, возможно, нам стоило бы перейти на «ты», потому что работать нам ещё долго. В ответ на что Виолетта сказала: «Может быть, когда-нибудь…», а следующей её фразой было: «Ну что, Робби, что там со штаммом № 72?». В ответ я начал называть её «Летти», логично предположив, что раз она позволяла Джулии и Уилсону так себя именовать, значит, обращение её устраивает.
Робби – это было что-то новенькое. Во времена школьной молодости я побывал «Робертом» и «Бобби», в аспирантуре за мной прочно закрепилось прозвище «Боб», ну а после, разумеется – «доктор Чейз». Однако, Робби – так меня ещё никто не называл. Имя звучало удивительно по-домашнему тепло.
Летти сидела на полу возле кровати, лениво перебирая струны черной лакированной гитары. Видимо, это и имелось в виду под «другом».
- Ммм… познакомьтесь, - кивнула она. – Доктор Робби Чейз – мой друг Палмер16.
- Палмер? Я думал, твоего друга зовут Джонни Уокер17, - пошутил я, падая на кровать.
- Ну, тебя, Чейз, - отмахнулась она. – Я, конечно, испорченная девочка, но не до такой же степени. Джонни заходит ко мне только иногда и исключительно в самые тяжелые моменты.
- Он тебя морально поддерживает, - фыркнул я.
- В точку, Робби.
На некоторое время я замолчал, глядя, как она лениво перебирает струны. Надо же… до чего естественно выглядит гитара в её руках, несмотря на то, что я не признаю девушек с этим инструментом. «Гены, Робби, - напомнил я себе. – Всего лишь гены». Ведь Хаус-старший, кажется, тоже…
- Давно играешь? – прервал я молчание.
- С девяти лет, - неохотно отозвалась Летти, беря несколько нот. Инструмент издал низкий, глубокий звук, приятный слуху. – Но не профессионально, а так… как любитель.
- Спой что-нибудь, - попросил я.
- Я не пою.
- Врешь ты все. Я слышал как вчера ты пела, - неуверенно солгал я.
- Вчера у меня было дежурство в клинике, - спокойно ответила Летти. – И я не пела.
- Но вообще-то ты поешь!
- С чего ты взял?
Я замолчал, не зная, как точнее объяснить, что я чувствую это. Может быть, наконец-то заговорила доселе молчавшая интуиция, но я точно знал: она умеет петь.
Летти тяжело вздохнула.
- Черт с тобой, Робби.… Хочешь петь – будем петь, только ты ведь ничего не поймешь…
Её рука скользнула на середину грифа и зажала несколько струн. А потом гитара неожиданно пронзительно заиграла-запела, полились резкие и мягкие ноты, складывающиеся в полузнакомую мелодию. А Летти негромко запела что-то на незнакомом языке:
En realidad yo dudo tanto de ti,
Por mas que intento no me dejp llevar
Pruebo tu amor
Y me siento fatal,
Pero yo te quiero
Bien o mal…
Habla el corazon
Qua no sabe mentir
Habla el corazon
A todas horas de ti.
Oigo cosas bonitas
Y presto atencion
Habla el corazon
Y yo escucho su voz…18
- Что это? – тихо спросил я, вслушиваясь в затихающие аккорды. Голос у неё был приятный, немного низкий, практически всегда попадающий в ноты.
- «Слушай свое сердце», - так же негромко ответила Летти. – Ты ведь не знаешь испанского?
- Нет, - я покачал головой. – А ты?
- Я – да, - последовал короткий ответ.
- Можно спросить, откуда?
- Можно. Но не факт, что за этим вопросом последует ответ, - коротко отрубила она. Мне почему-то показалось, что испанский – это запретная тема. За последнее время, у нас вообще накопилось несколько таких тем, в том числе: Хаус-старший, жизнь Летти, то, что происходит в операционной (ну, разве что это было возможно исключительно в медицинских целях) и – её чувства. Теперь добавился испанский.
Я все чаще думал о том разговоре с Уилсоном и мысленно продолжал сравнивать Летти с её отцом, находя все больше отличий, как в «Игре двоих»19. Она была совершенно иной. Уилсон не соврал: Летти бывала резка только тогда, когда это было необходимо, чтобы оттолкнуть человека, посмевшего приблизиться к ней чересчур сильно (как в то утро, после операции со мной) или когда вспоминала об этом. Сарказм проявлялся в ней не как «я саркастична, потому что я такая», а как «я саркастична, потому что хочу, чтобы все так думали и оставили меня в покое».
В сущности, кто такой Грег Хаус? Обожженный жизнью старик, который будет издеваться над тем, кто захочет приблизиться к нему. Потому что он слишком боится сильных чувств, боится обжечься, боится раскрыться и получить удар.
Кто такая Летти Хаус? Она не получала от жизни таких сильных ударов, чтобы разочароваться во всем человечестве. Вероятно, все вышеуказанные боязни Хауса-старшего передались ей с его хромосомами. Так что все эти выпады, сарказм, насмешки – не ненависть к человеку, а всего лишь… защитная реакция. Это как с нервной системой: воспринимая раздражение (например, когда мы дотрагиваемся до чего-то горячего), рецепторы кожи посылают импульс в мозг, а мозг, интерпретируя сигнал, активирует защитную реакцию – и мы отдергиваем руку. То же самое у Летти, только её раздражение – это проявление каких-либо позитивных чувств по отношению к ней, и её защитная реакция – это язвительность и ехидство.
А ещё иногда она бывают сволочью, чтобы никто не забывал, что она сволочь.
- Знаешь, Робби, иногда лучше не знать, - вдруг сказала Летти. – Просто унять свое любопытство и забыть.
- Да, я знаю, - пробормотал я. – Чем меньше знаешь, крепче спишь.
Это было, разумеется, лицемерие с моей стороны, потому что любая нераскрытая тайна теребила мое сознания, заставляя докапываться до правды.
- Ну, вот и молодец, - она улыбнулась и, проведя рукой по струнам, заиграла, запев что-то про «шестнадцатилетнюю королеву красоты, которая будет любима» и «парня, который не против проводить целые дни под проливным дождем, чтобы увидеть девушку с грустной улыбкой и попросить её остаться ещё на чуть-чуть»20.
Я никогда не думал о причинах, которые заставляли Хауса быть сволочью. Возможно, и он не так плох, как мне казалось.
____________________________
13. Отоларинголог – врач по специальности «ухо-горло-нос», он же лор.
14. «Триста спартанцев» - исторический фильм, повествующий о спартанском царе Леониде, который вместе с отрядом в триста человек оборонял Фермопильский проход, отделявший Среднюю Грецию от Южной Греции, против многотысячной армии персидского царя Ксеркса примерно в 480 году до н.э. По преданию все до единого воины полегли на поле брани. Ныне на этом месте стоит исторический памятник, на который могут полюбоваться все туристы и обитатели Греции.
15. Хромосома – частичка внутри ядра клетки, хранящая гены – наследственную информацию. В каждой клетке – 46 хромосом. В половых клетках (яйцеклетках и сперматозоидах) по 23 хромосомы, поэтому при слиянии они образуют полноценную новую клетку (зиготу), из которой и развивается будущий ребенок, таким образом получающий наследственную информацию от обоих родителей.
16. Palmer – марка гитары.
17. Johnnie Walker - известная марка виски.
18. Чейз, конечно, не знает испанского языка, но не узнать мелодию он просто не может. Песня называется “Habla el Corazon” небезызвестной группы Roxette, однако большинству людей эта же песня известна как «Listen to your heart». В числе проектов вышеупомянутой группы был альбом “Ballads in Espanol” (Баллады на испанском), в который вошли некоторые их песни, переведенные на испанский язык.
19. «Игра двоих» - игра, больше известная российской аудитории, как «Найди отличия одной картинки от другой».
20. Песня группы Maroon 5 «She will be loved».
