Глава 38.
На свете есть столько способов бунтовать, что порой у тебя разбегаются глаза.
Ты надеваешь ярко-желтый галстук вместо форменного слизеринского и затягиваешь узел слабее ровно настолько, чтобы это было заметно невооруженным взглядом.
Ты целуешься с полукровками на глазах у всего Хогвартса, подавая дурной пример младшим школьникам.
Ты ненавидишь зельеварение и старофранцузкий.
Ты во всеуслышание заявляешь, что не помнишь имени своей прабабки по материнской линии.
Ты делаешь все возможное, чтобы тебя сочли отщепенцем, но семья сводит все твои старания на нет дипломатичными замечаниями.
- Мальчик эксцентричен, но в молодости это простительно, - снисходительно заявляет Орион.
- К сожалению, французская кровь иногда сказывается, - смиренно вздыхает Сигнус.
У обоих рубашки тщательно накрахмалены, и при малейшем движении головой воротник издает неприятный хруст, от которого у тебя ломит зубы.
Вальбурга презрительно морщит нос и смотрит чуть свысока:
- Знаете, эти подростки… Матушка считает, что курсу к седьмому он образумится.
Ты хмыкаешь, окидываешь сестру оценивающим взглядом и возражаешь, что если у тебя когда-нибудь и прибавится ума, то у нее прибыли по части красоты не предвидится.
Цедрелла просто мягко улыбается и уверяет подруг, что странности вполне приличны аристократу из столь древнего рода.
Когда, наконец-то выйдя из себя и решительно отказавшись изучать зелья вопреки многовековой традиции, ты уже празднуешь победу, то вдруг слышишь в двух шагах от Большого Зала:
- Блэки, безусловно, разумно консервативны, но нарушать правила, которые не соответствуют нашим интересам – это вполне в духе рода… Альфард всего лишь последователен в своих действиях, а это – качество истинного Блэка!
И в этот момент ты ненавидишь кузину Кассандру, произносящую эти слова, и Блэк-мэнор с его зеленоватыми портьерами, и чертов гобелен с именами троюродных прадедушек, и себя самого.
Потому что ты – Альфард Блэк, и от блэковской крови тебе не избавиться, даже назовись ты Греем или Биддлтоном. Не стоит и пытаться.
9.
Он всегда был слишком умен для Уизли, и знал об этом.
Это читалось в пристальном взоре Септимы Вектор, которая, конечно, никогда не позволила бы себе произнести вслух что-нибудь настолько бестактное. Об этом напоминали ему восхищенные взгляды Пенни, и похвалы профессора Флитвика, и даже удовлетворенный скрип двери от гостиной Равенкло, ни разу не сумевшей надолго его озадачить.
На самом деле, даже насмешки близнецов и снисходительное уважение Билла и Чарли только утверждали Перси во мнении, что он уникален. В конце концов, кто кроме него мог бы слышать комплименты вместо обидных прозвищ – а «умник» и «заучка» для него и впрямь звучали чуть ли не комплиментами.
Какое-то время его еще беспокоила Джинни, в детстве проявлявшая недюжинные способности, но, как часто бывает, несчастная влюбленность (к счастью, весьма рано случившаяся) навсегда отвлекла ее от учебы.
Теперь он был гарантированно лучшим среди своих, но проклятие семейки тяготело над ним как никогда: по милости отца, Фреда и Джорджа его и без того никогда не воспринимали всерьез, а появление на горизонте Великого Гарри Поттера окончательно придавило могильным мрамором все его надежды на факультетское лидерство.
Кажется, он был бы счастлив, если бы кто-то признал его способности вслух, пусть даже походя и едва окинув его взглядом.
- Для Уизли вы слишком умны, молодой человек, - министр приостанавливается возле стола Перси и вдруг, чуть прищурившись, предлагает:
- Я бы посоветовал вам сменить фамилию… Это семейство сейчас не в фаворе.
И Перси, нервно сглотнув, обещает подумать, хотя страх за своих вдруг холодными пальцами обхватывает сердце.
10.
«Вот дом
Который построил Джек…»
Голос у миссис Коул монотонный, как засахарившийся джем, и скользкий, как змея. Если бы Тому не было так лень, он, может быть, подпустил бы к ней в комнату ночью настоящего удава, - но сейчас ему не хочется ничего, разве что выпить чаю, которого, впрочем, уже не дадут до завтрашнего обеда. А потом уснуть, завернувшись в тонкое колючее одеяло и, если повезет, увидеть во сне ту женщину… Лишь бы она не плакала: слезы Том ненавидит даже больше, чем джем, холод и очки миссис Коул.
«А это пшеница,
Которая в темном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек…»
У Аннабель Стил синие глаза, такие чистые, что тянет засыпать их песком, и этими синими глазами она смотрит на Тома то прямо, то исподтишка, улыбаясь лукаво и весело. Все боятся его, но Аннабель – нет. Не боится, даже когда он поджигает черновики взглядом и взглядом же выбрасывает огрызки карандашей в корзину.
С сегодняшнего дня это будет его целью: напугать Аннабель Стил, заставить ее закрыть глаза. Мелковато для цели, но Тому пока хватит и этого.
«А это веселая птица-синица,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в темном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек…»
Имя Джек дурацкое – думает Том, - но его собственное – второе по степени идиотизма.
Быть Джеком или Томом – это как быть камнем на дороге или мелом для школьной доски. Быть Джеком или Томом значит ничего не весить. Но быть Томом с зубодробительной фамилией Реддл – что может быть ужаснее?
Миссис Коул утвержает, что имя дала ему мать, но что стоило приюту изменить его на что-нибудь повнушительнее? В конце концов, он не так многим обязан матери и отцу, чтобы хоть сколько-то уважать их желания.
Аннабель Стил улыбается и слушает миссис Коул с интересом – и как ей только удается? Может быть, если тебя зовут Аннабель, тебе легче улыбаться и иметь синие глаза, непохожие ни на чьи другие? Может быть, если бы его звали Герхардом или Джеральдом… Лучше, впрочем, лордом Герхардом. Или лордом Джеральдом – когда ты лорд, имя не так уж и важно…
Может быть, зовись он лордом Джеральдом, Аннабель боялась бы его, а миссис Коул говорила бы с ним голосом нежным и приятным, как со своими канарейками в металлической клетке.
Но пока что он только Том, которому хочется спать и чаю с лимоном.
Стать лордом ему пока не по плечу.
