Глава 3Ученик алхимика
Янош услышал, как на нижнем этаже раздались шаги, и, кинув дневник на стол, быстро выбежал из комнаты. Он забрался в свою комнату и улегся в постель, не утруждая себя надеванием пижамы.
В гостиной кричал Вальтер. Он кричал что-то на латинском, переходя иногда на французский, а затем на русский. Его раскатистый басистый голос раздавался глухим эхом на втором этаже. Снизу ему отвечал Жак.
- Я не позволю тебе кого-либо убивать! Из Таллина мы сбежали только потому, что тебе заблагорассудилось притащить ко мне того бездомного мальчишку!
- Я беру только необходимое! Я никогда не превышал необходимого! Да я мог бы придушить целый город!
- Тебя поймают! И меня поймают! Нас сожгут, как всех волшебников до нас! Вспомни, сколько раз тебя пытались убить, неужели ты думаешь, что однажды им это не удастся? Я не хочу, чтобы нас нашли, пойми же!
- Если я мешаю твоему покою, я уйду от тебя! Я уйду от тебя, только дай мне девушку!
- Ты даже не знаешь где она живет!
- Я знаю!
Голоса внизу затихли, и как не прислушивался Янош, разобрать ничего он не мог. Он уже задремал, а на первом этаже все слышался быстрый говор Вальтера.
Когда Янош проснулся, было уже темно – он проспал целый день. Неопрятной белой тарелкой светила Луна. Ее серебристый яркий луч упал на лицо спящего, и тот сонно заморгал. Он повернулся на другой бок, но упрямый лунный луч опять коснулся своей серебристой плотью лица молодого человека, и тот уже окончательно проснулся. Открыл глаза, потянулся и резким движением сел на кровати.
Ради того чтобы убить время он решил пройтись по дому и первым делом спустился вниз. На всю гостиную раздавалось мерное постукивание часов да непонятный скрип, какой обычно появляется у старых ботинок, когда в них ступает нога их обладателя. Из маленькой комнаты, которая примыкала к гостиной и библиотеке, выглядывал желтоватый луч электрического света. Оттуда же раздавался и скрип.
Янош осторожно, чтобы его никто не услышал, приблизился к комнате и заглянул в нее. В комнате горела маленькая настольная лампа, а за столом сидел Вальтер. Он что-то очень старательно выводил гусиным пером на желтоватой бумаге. Алхимик на секунду отвлекся от письма, и, взяв в руку дымящуюся трубку, посмотрел на показавшегося в дверях юношу. Маг затянулся трубкой и блаженно закрыл глаза.
- Зачем тебе трубка? – спросил Янош, заходя в комнату, – Я думал, что ты не нуждаешься ни в чем человеческом – ни в еде, ни в воде, ни в табаке. Разве оживший мертвец может курить?
- Разумеется, может, - улыбнувшись, ответил Вальтер, – Ты прав, я не нуждаюсь ни в еде, ни в воде – ведь моя сила укрепляется только бессмертием. Однако кто может запретить мне чувствовать их вкус?
- Ты чувствуешь вкус?
- И запах тоже. Я вдыхаю дым табака, как и все люди, только вот это занятие никак не скажется на моих легких, ведь мои легкие давно уже невосприимчивы ни к чему, как, впрочем, и я сам.
- Хотел бы и я быть ни к чему не восприимчив, - задумчиво пробормотал юноша, глядя в лицо алхимика.
- Станешь когда-нибудь, - пробормотал Вальтер, еще раз затянувшись. Он указал на трубку, – Это моя любимая трубка. Я вырезал ее сам много лет назад. Она из вишни, которая росла в саду, с которым у меня связано много хороших воспоминаний. И когда я вдыхаю аромат табака, который смешивается с запахом вишневого дерева, передо мной вновь встает из памяти тот дивный сад в цвету.
- Расскажи мне свою жизнь, - попросил собеседник, – Как ты стал волшебником?
- Я лучше расскажу, как сделал эту трубку. Тогда я только недавно превратился, и мне было страшно, я хотел убивать. Это произошло в Китае, где я встретил дочь переселенца из Европы. У них был маленький домик с вишневым садом. В пору цветения вишен, девушка выходила в сад, и гуляла, пока не выйдет луна на небосклон. Не могу передать тебе те дивные черные волосы, обрамляющие бледное лицо с огромными глазами. Это ее лицо напомнило мне другое лицо, и я захотел поцеловать ее. Я пришел к ней, сияя красотой и бессмертным величием, и она полюбила меня. Это был первый момент во всей моей бессмертной жизни, когда женщина влекла меня к себе по-настоящему. Было до этого один раз, но тогда я любовался женской красотою как художник. Я убил случайно ту девушку из вишневого сада, даже сам не понимаю, как так случилось. Просто хватило неосторожного нажатия по полупрозрачной коже, как она сломалась, словно хрупкий цветок. Она осталась лежать там, под лепестками умирающих вишневых цветов, овеянная запахом вишневой коры, озаренная лунным сиянием. Я хотел оставить память об этой девушке, и вырезал из вишни, росшей в ее саду, трубку.
- У меня так странно на душе, - тихо сказал Янош, – Я не могу понять, как моя жизнь так странно перевернулась. Я ведь не помню, сколько прожил уже у вас. Я не понимаю, как для меня течет время – я словно не замечаю его хода.
- Это нормально – ты в компании бессмертных, для которых время уже не так важно. Мы привыкли не считать дни, скорее даже наоборот – мы желали бы вообще забыть время, да и все остальное тоже. Ты прожил у нас два месяца.
- Мне казалось, что несколько дней, - пробормотал Янош, и наступила тишина. Вальтер раскуривал трубку, а художник уставился в угол, мыслями находясь далеко от маленькой комнаты с алхимиком.
- Нарисуй меня! – неожиданно воскликнул Вальтер.
- Что? – не понял юноша.
- Бери бумагу, карандаш, и рисуй меня. Я сяду в кресло, возьму трубку, а ты рисуй меня!
Вальтер пересел в кресло, стоявшее перед единственным в комнате окном. Он взял трубку, и удобно уселся. Янош молча взял со стола бумагу и карандаш. Он нарисовал незатейливую позу Вальтера, обрисовал контуры лица и рук, стараясь сделать их как можно выразительнее. Вот на бумаге появилась улыбка мага. В этой улыбке странно совместилось нахальство, некая бравада и отчаяние. Глаза смотрели торжественно, даже несколько жестко, но в глубине черных зрачков скользила печаль. Янош никогда не видел таких глаз: в них не было замечательной мудрости, которая должна была бы накопиться в Вальтере за многие годы, но было в тех глазах что-то большее – некое знание самой жизни, не мудрое и философское, но горькое. Это была скука. Вальтер скучал, а потому был несчастен, потому пребывал в отчаянии. Янош хорошо изобразил это на рисунке.
Он срисовал новую, несколько старомодную одежду алхимика. Срисовал его простую позу, сделанную с таким изяществом, на которое неспособен современный человек.
Закончив, юноша молча отдал рисунок бессмертному. Тот посмотрел на свой портрет с улыбкой. Он погладил нарисованное лицо. Затем алхимик вытащил из внутреннего кармана жилета листок пожелтевшей бумаги, развернул и сравнивающее посмотрел то на него, то на рисунок Яноша. Вальтер внимательно вглядывался в оба клочка бумаги несколько минут, а потом вдруг весело рассмеялся.
- Что с тобой? – изумился юноша.
- Смотри! – воскликнул маг и протянул оба листка Яношу. Тем старым клочком бумаги оказался рисунок, выполненный карандашом. Это был портрет Вальтера, который сидел в точно такой же позе и с таким же выражением лица, как и на рисунке Яноша.
- Быть не может! – вскричал Янош. На старом рисунке он прочитал дату: рисунок был сделан 12 мая 1834 года, - Это рисунок Жака! Это тот самый день, когда он впервые познакомился с тобой!
- Откуда ты знаешь? – посуровел Вальтер.
- Я читал его дневник, - ответил Янош.
- Присаживайся, - уже спокойно сказал маг, и ученик его сел на стул, – Я встретил Жака в Париже, куда поехал дабы развеять скуку. Я попал в кружок молодых поэтов и художников, между ними было мало разного. Одни рисовали во имя глупых юношеских мыслей, другие сочиняли несуразицу, и тоже ради этого непостоянного юношеского максимализма. Я всегда удивлялся и, может, немного сожалел, что в моей душе этого чувства никогда не было. Я всегда оставался хладнокровен и жил головой. Все они были реалисты да приверженцы романтизма – ничего веселого. Я снял квартиру и пригласил их всех в свой дом. Мы пили вино и разговаривали об искусстве. Некоторые принесли папки со своими набросками и стишками. Большинство из тех художников и поэтов были бездарностями, и я не сомневаюсь, что они окончили свою жизнь, прозябая в дешевых гостиницах на окраине Парижа. Было много красивых женщин – они твои спутницы, пока у тебя есть деньги и вино. Мне было все равно. Когда разговор о живописи застопорился, мы принялись говорить о литературе. Некоторые из них что-то говорили о Томасе Море, о французских философах, которые будто бы строят современную жизнь. Мне это было глубоко безразлично, и, прочитав несколько стихотворений на греческом, я замолк, предоставляя право говорить этим болванам. Среди них был один юноша. Он принес великолепные наброски женских лиц и тел. Но, хотя эти наброски были выполнены великолепно, я заявил, что в них нет жизни. Юноша со мной согласился. Я вызвал из толпы женщин самую хорошенькую – голубоглазую девушку, которая в свои двадцать лет выглядела на шестнадцать. У нее было необыкновенно чистое лицо и верхняя короткая губа, и когда девушка строила кокетливые рожицы, эта губа премило приподнималась, обнажая ровные зубы. Ее, насколько я помню, звали Мари. Я попросил ее раздеться, и позировать юноше. Девушка без промедления разделась, легла на кушетку, укрывшись бархатным одеялом, и состроила свою прелестную рожицу.
Юноша немедленно сделал набросок контуров ее тела и лица. На этот раз в рисунке была сама жизнь – все было абсолютно правильно и точно: он невероятно хорошо изобразил ее покатые белые плечи и приподнятую кудрявую головку. Потом я попросил его нарисовать меня, и он чудесно исполнил мой портрет, который ты сейчас видишь. Мне понравился тот юноша, и я решил даровать ему вечную жизнь, а уж затем сделать своим спутником и другом. Ты знаешь, я всегда страдал от скуки.
- Но у него была больная мать и он был влюблен в ту девушку, Мари, - осуждающе сказал Янош, – Как ты мог избавить его от них? Ведь он мог с ними обрести счастье!
- Я убил его мать, – спокойно ответил Вальтер, – Я заплатил той девушке, чтобы она оставила его – я не хотел убивать красоту. Он понимал, что все это сделал я, но простил мне все, так как я сделал для него больше – дал надежду.
- Ты показал ему лицо Анны.
- Да, у меня есть зеркало, которое показывает то, что ожидает человека, если он последует определенному пути. Это зеркало – подарок моего учителя. Жак в глубине души желал любви своего идеала – идеальной, с его точки зрения, женщины. Под его идеал попадала Анна, я знал, что она тогда еще не родилась, и предложил Жаку договор: он предоставляет мне свое общество, развлекает меня, а я отдаю ему девушку.
- Но он не был твоим другом, он стал твоим рабом!
- Нет, я всегда давал ему то, чего он хотел, - ответил Вальтер. – Оставим этот разговор! Я не желаю говорить об этом.
- Меня ты тоже сделаешь своим рабом?
- Постараюсь не сделать.
Янош кивнул, и, оставив мага наедине с его трубкой, вышел в гостиную. Он заметил, что за окном мелькнула быстрая тень – Жак направлялся на прогулку. Художник подождал, пока темный силуэт несколько отдалится от дома, а затем сам вышел наружу.
Все еще светила полная луна, которая теперь сияла в собственном зените. Неяркие звезды обволокли синий небесный купол, и озеро поблескивало загадочным серебристым сиянием. Воздух был жарким. Лунный свет великолепно освещал все вокруг, и Янош без особого труда разбирал дорогу.
Дом находился в глуши – так, чтобы никто из города не нашел его. Дом располагался в близком соседстве с лесом, а с другой стороны опоясывался горами. Жак направился в горы. Смертный побежал настолько быстро, насколько был способен. Жак тем временем все быстрее удалялся из вида, и юноша побежал еще быстрее. Ноги его уже тянуло, а суставы мучительно стягивало от усталости, а он все бежал и бежал. Они миновали несколько водопадов, пробежав по узкой тропке. Под ногами скрипели мелкие камни и песок.
Жак остановился, а Янош притаился за ближайшим камнем. Помощник алхимика взобрался на каменистый утес, обращенный к луне, и застыл.
Магически-завораживающе светила луна, и единственным ее спутником был одинокий силуэт на каменистом утесе. Совсем рядом прошелестел ветер, растрепав волосы Жака, и они развились кудрями. Горный воздух был значительно холоднее, чем внизу, в долине, и Янош поежился. Где-то вдалеке закричала птица, и ее крик разнесся по ущелью многократным эхом. Ночь была упоительной – тишина пронизывала до костей, заставляя мысли быть более спокойными и безмятежными. Накануне прошел дождь, который уже не оставил и следа в долине, но еще чувствовался в горах. Огромные серые камни словно светились в лунных лучах, и вся поверхность ущелья, куда падали лунные лучи, казалось, состоит из тягучей переливающейся серебряной ткани. А там, куда лунный свет не падал, царила кромешная тьма, которая пугала, так как вокруг все было очень светлым и ясным, и сложно было поверить, что где-то еще может присутствовать тьма.
Звезды почти не были видны – лунное сияние совсем помрачило их скромное сверкание. За горами угадывались темные очертания леса. Рядом с Яношем что-то быстро проскользнуло, и тут же исчезло за камнями. Это была змея.
Жак встал, и юноша заметил, что лицо Жака скрывает белый платок, хотя волосы оставались неприкрытыми. Жак медленно одернул платок, и его лицо, разумеется, замаскированное, предстало лунному свету. Лицо выглядело нормальным, почти человеческим, даже красивым. От кожи исходило легкое серебристое сияние, так схожее с сиянием луны. Ветер дыхнул ему в лицо, и Жак повернулся к нему всем телом, словно старался впитать свежее порывистое дыхание. Ветер хлынул Жаку в шею и волосы, а затем пронесся в сторону Яноша, и, ударившись о скалы, притих. Ветер отнес от Жака к художнику такой сильный запах полыни, что последний едва не задохнулся.
Жак одним сильным прыжком достиг другого утеса, затем еще одного, и двигался так, пока не попал на самую вершину самой высокой горы. Он крикнул что-то, и опять эхо его голоса разнеслось по ущелью.
- Жить! Жить! – кричало эхо.
Янош тоже стал вглядываться в луну, одурманенный серебряными лучами, льющимися непрерывным потоком. Луна успокаивала мятежное сознание, опять хотелось спать. Мысли уводили его далеко от этого ущелья, неизвестно куда.
- Что ты делаешь здесь?! – воскликнул рядом голос Жака.
- Я смотрю на луну, - спокойно ответил Янош, всматриваясь в серебряный диск на небосклоне, – И я знаю твою историю. Я знаю, где ты жил, когда был человеком.
- Откуда ты знаешь? – спросил Жак, перенимая спокойный тон собеседника. Ему вдруг тоже стало все безразлично.
- Мне рассказал Вальтер, - ответил Янош, решив ничего не говорить о дневнике.
- Рассказал, - повторил Жак и сел рядом с художником. Они оба смотрели на луну, и забыли уже об недавней вражде, убаюканные лунными чарами.
- Мне интересно кое-что, - сказал Янош, – Что ты чувствовал когда…
- Умирал? – закончил за него Жак.
- Да.
- Мне показалось, что это сон, только засыпать было гораздо приятнее и быстрее. Будто на голову накинули темный мешок, и вокруг стало темно. А потом вдруг сознание прояснилось, и я будто поплыл.
- Ты больше не злишься на меня?
- Зачем мне злиться? Сначала я посчитал тебя опасным врагом, который настроит Вальтера против меня, ведь без него я не смогу быть похожим на человека, - ответил Жак, – А потом я подумал, что мне все равно. Безразлично, есть ты, или же тебя нет. Когда я найду ту девушку, я обрету с ней покой. Я уйду от Вальтера с ней, а место его друга и собеседника займешь ты. Мы вскоре расстанемся, так зачем же мне нужен такой враг, как ты? Ты вскоре тоже станешь бессмертным.
- Зачем тебе Анна? – мучительно прошептал юноша, – Молю тебя, не убивай ее! Как ты можешь убить такую красивую, такую юную? Как ты можешь причинить ей боль? Ты же любишь ее!
- Это не просто любовь. Это судьба, - ответил Жак, – Я не собираюсь ее убивать, она сама выберет. Я думаю, что она выберет вечную жизнь рядом со мной. Мне было суждено ждать ее двести лет, отсчитывая с надеждой каждый год, а ей суждено было родиться, чтобы дать мне покой. Я не убью ее, пойми же, я дам ей другую жизнь!
- Я ненавижу тебя за это, - сказал его живой собеседник, судорожно вздыхая, – И ты не должен держать на меня обиду. Если хочешь предложить ей вечную жизнь, прежде попроси ее. Сделай так, чтобы она полюбила тебя.
- Я не спрошу тебя больше о ней, и ты не спрашивай меня об Анне, - сказал бессмертный, – Все будет так, как должно быть.
Оба они замолчали, опять вглядываясь в луну, и каждый думал о своем. Жак думал о давних словах Вальтера, предвещавших ему покой с Анной, а Янош думал как бы ему оградить девушку от Жака, и не находил способа.
- А что чувствуешь в новом теле, когда перерождаешься? – спросил юноша.
- После перерождения ты уже почти не помнишь прошлой жизни – смерть стирает большинство твоих воспоминаний. Второе рождение делает тебя необыкновенно красивым, сильным и ловким. Оно дарует тебе невероятную мудрость. Но красота длится лишь три года, а затем действие зелья начинает сходить на нет, и на коже появляются трещины, а тело сохнет. И хотя сохраняются и гибкость, и мудрость, и сила, на человека ты уже мало походишь. А потом становится скучно, и жизнь поддерживается только несколькими воспоминаниями о прежней жизни, о жизни человека.
- Разве человеческая жизнь лучше?
- Да, я предпочел бы остаться человеком. Я мог бы любить, мог бы иметь семью, я мог бы оплакивать свою мать. Но после второго рождения становится все равно. Не важно, существуешь ли ты или нет, бодрствуешь или же спишь. Вся жизнь напоминает слишком затянувшийся сон, которому нет ни края ни конца.
- Меня тоже это ожидает?
- Да.
- Что же заставляло тебя жить?!
- Мечта о покое с Анной, книги, музыка. Я наблюдал современную жизнь, как зритель наблюдает за игрой актеров. Я видел, как менялись люди, их одежда, образ мышления. Мне жаль Вальтера!
- Почему?
- Потому что современная жизнь кажется ему скучной, а само человеческое существование бессмысленным. У него нет идеи, которая поддерживала бы его в бессмертии. Он несчастнее чем я, его раб.
Оба они поднялись со своих мест и вместе пошли в сторону дома. Они шли вместе, шли молча, лишь иногда перекидываясь порой фраз.
- Читай, - сказал Жак, перед тем как они вошли в дом, – Читай, ведь это единственное что останется в твоей жизни. Вскоре ты станешь одиноким, ты и сейчас одинок. Это дружеский совет, хотя ты мне и не друг, да и не будешь им никогда.
Они вошли в дом. У обоих в душе не было ничего, кроме спокойствия и отчужденности. Ни Вальтер, ни Жак ничего не чувствовали, однако Яношу было приятнее находиться с Жаком, нежели с Вальтером. Пейзажист уже многое узнал из того, что его так интересовало, и он чувствовал, что сегодняшний день прошел не зря.
Каждый из недавних собеседников направился в свои комнаты, а скрип пера Вальтера раздавался до утра, пока солнце не позолотило крышу дома.
Поделиться…
