Письма не о любви
18 июня (зачёркнуто)
1(зачёркнуто)
6(зачёркнуто)
9(зачёркнуто)
11(зачёркнуто)
12(зачёркнуто)
13 июля 1996 года
Милая Нимфадора (зачёркнуто)
Дора (зачёркнуто)
Тонкс.
Я знаю, я поступил отвратительно. И знаю, что буду винить себя за это всю свою жизнь, хоть, скорее всего, и недолгую, но самая горькая правда в том, что и сейчас я бы не уступил и сказал бы то же. И поэтому я снова прошу прощения. Прощения за то, что не оправдал твоих надежд, что ранил тебя – не желая этого. Больше всего на свете не желая. Поверь, я был бы счастлив избежать этого вовсе – всех объяснений. Я могу лишь просить тебя: забудь. Забудь о нашем разговоре, не оглядывайся. Я знаю, поначалу будет больно, но ты сильная, ты юна, ты слишком прекрасна и юна, чтобы горевать долго. Тем более, из-за меня. Не надо, Тонкс. Я понимаю, что твоя романтическая самоотверженная натура тянется к таким, как я. «Обиженным жизнью». Поверь – жалость мне ни к чему, а игра не стоит свеч. Не для тебя. Я не герой романа, что уж. И даже не жалуюсь.
Ох, Дора, милая моя, что же я наделал? Как я, старый нищий идиот, позволил тебе хоть на секунду помыслить о такой глупости, хоть на мгновение увидеть во мне нечто большее? Как я не прекратил нашего сближения, Тонкс? Прости меня. Прости, Дора. Боюсь, что я эгоистично тянулся к твоему теплу, которым ты, щедрая, безудержно благородная, делилась со всеми. Я привык к твоим улыбкам, слишком привык, к твоему смеху, лёгкости, с которой ты отмахиваешься от проблем. Но, пожалуйста, хоть раз послушай старого дурака, ладно?
Р. Дж. Люпин
25 октября 1996 года
Тонкс (зачёркнуто)
Как хорошо, что я не могу тебе писать. Как хорошо, что я заперт здесь – надёжнее, чем в тюремной клетке, и нет ни единого шанса, что мы встретимся, и даже не единого шанса, что ты получишь письмо. Потому что я слишком устал сейчас, чтобы говорить правильно и поступать, как надо.
Какая ирония, что именно сейчас мне пришлось уйти к стае. «Чужой среди своих»? Или всё-таки наоборот? Когда-то я, знаешь, ненавидел тех оборотней, которые дают волю инстинктам. Грейбека в особенности. Потом решил, что ненавидеть – это всё равно что позволять инстинктам брать верх, научился сочувствовать. В конце концов, мне повезло фантастически, невероятно – меня любили в семье, меня приняли в Хогвартс, у меня были удивительнейшие друзья – у многих здесь нет даже семей, лишь стая.
А теперь я с горечью сознаю, что не чувствую вообще ничего. Нам...мне было бы проще вообще не жить, наверное. Но кто-то говорит, что у каждого есть какое-то предназначение. Я никогда не был фаталистом, но подчас думаю, что это действительно предопределённость. Моя предопределённость в том, чтобы учиться жить среди «своих».
Милая моя девочка, я как наяву вижу, как яростно ты возразишь мне. Накинешься на меня, восклицая, что я не чудовище, я человек, что тебе всё равно. Если бы ты знала, как хочется мне поверить, как хочется забыть... Но нельзя просто забыть о собственной сущности.
В их глазах тьма, звериная, опустошённая, в глазах детей – смертельная обида и обречённость, в глазах тех, что пытались жить по-человечески – усталость и смирение. И глядя на них, я не могу предположить, сколько ещё протяну я сам – я уже слишком давно не верю в правильность решения Шляпы. И как я могу обречь на подобное тебя? Давно я не чувствовал такого снедающего страха. Пусть в твоих глазах будет гореть ненависть, пусть – лишь бы не обречённость. Ты слишком полна жизни и в тебе ещё много любви.
А мне остаётся Стая, где я могу принести пользу. И это не так-то мало после стольких лет бездействия, как думаешь?
PS: Прости.
PPS: И, пожалуйста, не надо больше об этом.
PPPS: Ради себя.
PPPPS: Хотя бы ради меня.
Вечно твой (зачёркнуто),
Р.
20 декабря 1996 года
Дорогая Тонкс,
Скоро Рождество. Если повезёт, я даже получу краткую передышку. Слишком краткую, чтобы отдохнуть, и, честно говоря, не могу сказать, хорошо это или плохо. Быть может, мне было бы проще вообще без этого праздничного «отпуска».
Я трус, Дора, если говорить откровенно. Я боюсь столкнуться с тобой – в той же «Норе», и боюсь, что мне не хватит сил уйти, не заговорив. Учитывая же тактичность товарищей по Ордену, готов побиться об заклад, что они устроят нам «очную ставку».
А я ещё слишком хорошо помню твой взгляд после нашей последней встречи. Непонимающий, отчаянно сопротивляющийся. Небо! Я заслужил это, заслужил, несомненно, но я, а не ты.
И твои яростные увещевания – как страшно и в то же время как упоительно сладко было слышать твои слова. Грешно радоваться подобному – но, кажется, в глубине души я был постыдно рад тому, что тебе, милому моему другу, небезразлична моя судьба. Пусть мне и придётся отказаться от такого пути – слишком соблазнительного, слишком беспечного, но в тот краткий момент осознание, что я нужен тебе, было оглушающим.
Спасибо тебе. Это – больше, чем я заслуживаю, но тем не менее – куда меньше, чем заслуживаешь ты. И если я всё-таки встречу тебя на Рождество и, не выдержав, брошусь к тебе просить прощения... Не прощай меня, Дора. Ни за что не прощай.
Пожалуйста.
Увы, не твой, (зачёркнуто)
Твой искренний друг навеки,
Р.
21 февраля 1997 года
Дорогая Тонкс (зачёркнуто)
Дора,
Неделю назад, когда мне пришлось на час забежать на Гриммо, я видел тебя. Издалека: я уже уходил и, надеюсь, ты меня не заметила, увлечённая спором с Кингсли. Слава всем богам, что так получилось, пусть мой поспешный уход и напоминал позорное бегство.
А ведь я именно что сбежал – в отчаянии зарывшись в своё проклятое дело, и, к счастью, в последние дни я выматываюсь настолько, что к ночи едва не засыпаю стоя. На меня косятся, подозревают даже больше, чем раньше, как мне думается, и, честно сказать, я никогда даже не могу быть уверенным, что ночью меня не загрызут соседи, но быть раскрытым и разодранным – не страшно. Не так страшно, как видеть тебя на Гриммо – измождённой и бледной. Милая моя Дора, что же ты с собой делаешь, что же я с тобой сделал?..
Неужели всё это – из-за меня? Дорогая моя, безрассудная девочка, разве я, старый, угрюмый оборотень, стою таких мучений? Зачем это всё, Дора? Зачем ты мучаешь себя этой странной романтической привязанностью – я ведь, как ты видишь, совсем не рыцарь.
Дора. Я знаю, что тебе сейчас – плевать. Что разверзнутся небеса и земли – тебе будет всё равно, что тебе по плечу любые трудности. Но милая моя, ведь романтический угар проходит. Пожалуйста, попробуй хотя бы ради себя прислушаться к голосу разума – не хорони собственную молодость, в конце концов, я слишком хорошо знаю, чего может стоит эта ошибка.
Прости меня. Ещё раз. Я знаю, что тебе непросто, да и, чёрт побери, сердце моё разрывается от воспоминаний, но я не могу, не имею никакого права поступать так бесчестно по отношению к тебе.
Будь счастлива, Дора, пожалуйста.
Твой преданный друг,
Р. Люпин
10 марта 1997 года
С наступившей весной тебя, Дора.
Хотелось бы мне верить, что всё в порядке, но до сюда редко доходят вести – и почему-то с наступлением тёплых дней от этого вдвойне тяжко.
Хотелось бы верить, что тебе эта весна приносит облегчение – хоть как-нибудь. Ты ведь всегда любила весну. И, кажется, следом за тобой её полюбил и я. А теперь вот, как видишь, встречаю свою тридцать восьмую весну, как загнанный беспомощный зверь, мечтающий лишь о том, чтобы зарыться поглубже в затопленную нору. Впрочем, почему «как»?
Смешно признаваться в этом сейчас, но мне очень не хватает твоих писем. Я никогда не был достаточно прилежным адресатом, но ты – ты писала мне всегда, начиная с того момента, как поступила в Хогвартс. И почти всё это время ты была практически единственным моим корреспондентом.
И, признаюсь, сейчас я, трус, эгоистично боюсь, что потерял не только твоё прощение, но и твою дружбу. Хотя, кажется, именно этого и добивался, да? Чтобы не искушать и без того треклятую судьбу...
Не искушать. Не надеяться. И... да поможет тебе Небо, чтобы никогда в твоей жизни не стояло этого выбора.
Что-то происходит. Что-то...зловещее сгущается в воздухе.
Прошу тебя, дорогой аврор, будь осторожна. Будь живой и здоровой. Ладно?
Твой, (зачёркнуто)
Ремус
