Шахматные партии

Партия третья

Хатидже с заметным волнением на лице положила ладонь на сильно сжатую руку Великого Визиря.

– Ибрагим, что с тобой? – тихо спросила она, чуть наклонив к мужу голову.

Тот вздрогнул от прикосновения, но выдавил из себя улыбку и потрепал второй рукой по бледной коже жены, уведомив её, что всё хорошо. Султанша вернулась к трапезе, подняв не слишком интересную тему с Шах Султан, сидящей по ту сторону стола.

Ужин в целом проходил в достаточно умиротворённой обстановке. По крайней мере, так всем казалось. Всем, кроме двух человек, сидящих друг напротив друга. Когда Ибрагим запускал в рот очередную порцию перепелов в гарнире, он не имел возможности пускать разъярённые горящие взгляды на жену падишаха, которая всеми силами показывала отсутствие интереса к его персоне. Если уж ей и приходилось поднимать на него глаза, то голубые очи так и источали пронизывающий холод безразличия, от которого Паргалы становилось, мягко сказать, не по себе. Хотя он старался уговорить себя, что она злилась на него, на самом деле понимал, что для неё тот случай пару часов назад ничего не значил. И его это неимоверно раздражало. В ней ему нравились именно эмоции: гнев, радость, обида, ненависть – но точно не безразличие. Безразличие к нему.

– Повелитель, – обратилась к султану Шах-ы Хубан, – вы ничего не едите, плохо себя чувствуете?

Ибрагим перевёл наигранно-обеспокоенный взгляд на падишаха и внутренне содрогнулся: он пристально смотрел на него. Его взгляд не выражал ровным счётом ничего, можно сказать, даже безразличия не было. Будто на стену смотришь. Сулейман так и не притронулся ни к овощному рагу, ни к бараньим рёбрышкам, просто сидел, подперев подбородок ладонью, и смотрел на своего визиря.

– Ибрагим-паша, сыграйте нам на скрипке, раз вы закончили трапезу, – улыбнулась Хатидже, легко потрепав мужа по плечу. Шах Султан и Лютфи-паша с интересом посмотрели на Паргалы. Ибрагим же скользнул взглядом по Хюррем Султан, наблюдая за её реакцией. Она провела губами по вилке, бросила на него равнодушный взгляд и вернулась к трапезе. Мужчина почувствовал, как гнев закипает в крови, но постарался не показывать это. Склонив голову перед падишахом, визирь встал из-за стола, подошёл к любимому музыкальному инструменту и, задумавшись на минуту, сказал:

– Это новая мелодия, я её недавно написал. Моя мать в детстве играла что-то, отдалённо напоминающее мотивы украинских колыбельных…

Рыжеволосая султанша резко замерла, едва не поперхнувшись, и не удержалась, подняв взгляд на Ибрагима. Тот внутренне усмехнулся. Сжал смычок в руках и закончил свою мысль:

– Я попробовал соединить мотивы греческих и украинских колыбельных, Повелитель. Мелодия ещё свежая, недоработанная.

– Играй, паша, играй, – султан неоднозначно махнул рукой, обратив внимание на побледневшее лицо жены. – Хюррем, что с тобой?

– Всё в порядке, Повелитель, – она положила руку ему на ладонь.

Паргалы заиграл свою мелодию. Звуки были грустными, натяжными, будто погружая присутствующих в мир этой самой композиции. Ибрагим добавлял то высоких и быстрых нот, то долгих и низких, заставляя тело Хюррем то лихорадочно сжиматься, то легко расслабляться. Напевы стали походить на «Ой люли, люли», что она пела Михримах. Откуда он знал их? Слышал, как она пела их?

Песня Ибрагима походила на тихую молитву, моление о прощении, по крайней мере, так казалось ей. Хюррем ощутила, как в голове всё затуманивается, а в виски отдаёт боль. Она прижала большой и указательный палец к переносице, чувствуя отдалённое приближение уныния и печали. Ненавидя подобные эмоции, она вернула строгое и равнодушное лицо, однако признаки беспокойства убрать не удалось: женщина почувствовала сильное давление на себя. Ибрагим играл на скрипке, периодически резко переводя глаза на неё. Взгляд был напряжённым, хотя тело оставалось расслабленным. Появилась мысль, что глаза жили своей жизнью, никак не связанной с разумом Великого Визиря. Рыжая даже на таком расстоянии отчётливо ощущала жар его тела.

«Дикость…» – раздражённо подумала она, нервно прикасаясь к вилке.

Лицо Ибрагима напоминало бесстрастную маску, но глаза выдавали тот огонь, что, должно быть, остался со времён их последней партии трёхчасовой давности. Хюррем это совсем не нравилось. И она даже не могла объяснить причину. Её злейший враг, что был ей всегда так близок, в одну секунду так ясно оказался тем, кого она боялась, кем восхищалась и кого даже по-своему любила все эти годы. По-своему. От этой мысли женщина испугалась самой себя, но, вспомнив, что ей уже не восемнадцать, а он скоро покинет эту жизнь, она успокоилась, и всё встало на свои места. Всё пройдёт, всё забудется...

Мир в один момент сузился до непримиримых соперников, став их тюрьмой. Они попали в плен друг друга. Вот так просто.

Хюррем и не заметила, как мелодия подошла к концу, и Сулейман спокойно похвалил друга:
– Великолепно, Ибрагим, присаживайся на место.

Следующие минут двадцать трапеза прошла в ещё более спокойной обстановке. Хюррем даже на пару минут включилась в политическую беседу между пашами, чем вызвала довольство на лице падишаха. Ибрагиму же это немного даже потрепало нервы – по его мнению, женщина не должна была вмешиваться в подобные дела. Впрочем, Хюррем не была обычной женщиной, это было ясно.

А всё же ему в какой-то момент не понравилось её вмешательство. Как рассудил он, тем самым она принижала и его, и Лютфи-пашу – дескать, мужчины всю жизнь посвящают войнам и политике, а женщина, живущая в гареме и занимающаяся воспитанием детей, так спокойно и мудро рассуждает о возможных завоеваниях.

– Повелитель, – подала голос пребывающая в прекрасном настроении Хатидже. – Не желаете оказать нам честь и остаться на ночь во дворце? Время уже очень позднее, а ваши комнаты уже заранее приготовлены. Шах-ы Хубан, – тут улыбка султанши чуть погасла, – присоединишься?

– Я бы с превеликим удовольствием, дорогая, – гордая черноволосая Шах приосанилась и слегка наклонила голову, растягивая дежурную улыбку.

– Я рада. Повелитель, а вы?

Каждый из присутствующих ожидал отказа. Пусть Хюррем и сердцем чуяла, что ответа «Нет» не последует, но всё равно желала его больше, чем остальные. Ибо опасно горящие глаза Ибрагима, прожигающие её насквозь, не дали ей даже спокойно поесть.

Султан одарил старшую из сестёр добродушной улыбкой.
– Пожалуй, мы останемся. Завтра с утра позавтракаем вместе, после и уедем.

– Как пожелаете, Повелитель, – Хатидже жестом приказала служанкам распорядиться насчёт комнат.

Ибрагим поймал злой взгляд Хюррем и усмехнулся. Рыжая в ответ лишь отвела глаза и сцепила зубы. Ей очень не понравилась реакция Великого Визиря, он походил на хищника, который готов добраться до своей жертвы.

Сотрапезничав, все присутствующие обменялись любезностями и вышли из главного зала, направившись на верхние этажи. Хюррем пошла самой первой за служанкой, лишь бы лишний раз кого не увидеть. Приняв помощь от наложниц, переодевшись в шёлковую сорочку и надев такого же цвета нежный халат, она распустила волосы, села в кресло и задумалась. Сулеймана всё не было.

– Повелитель ушёл в хаммам?

– Он уже вернулся, госпожа.

– И где он?

– Повелитель возжелал остаться ночью один, в других покоях, они этажом выше.

Хюррем не стала возражать, так как хорошо понимала причину такого поведения своего мужа. Видеть лучшего друга, смотреть ему в глаза и скрывать свои намерения, должно быть, было очень тяжким испытанием для султана. Рыжая посмотрела сначала на зеркало, потом на кровать, которая сулила быть очень холодной этой ночью.

Внезапно она подумала об Ибрагиме. Ни с того, ни с сего. А что он чувствовал в этот момент, когда Сулейман так двулично с ним обращался? Ощутил ли лживость и тщательно скрытый лёд в голосе, взгляде? То, что собирался сделать падишах, было с его стороны возможно неправильным… она и сама не понимала, кого защищать. Вряд ли такой человек, как Ибрагим, струсил и сбежал, если бы Сулейман объявил о своём решении ему в лицо…

Отозвав служанок за дверь, она начала размышлять об этом тщательнее, чем надо бы. Мысли её смешались и запутались. Ей показалось несколько бесчеловечным такое отношение мужа к казни лучшего друга. Лучшего друга! Спустя три минуты крепких размышлений об этом, её даже возмутило подобное. Она схватилась за голову и оперлась локтями о колени, забравшись в кресло с ногами. Сколько всего сделал Ибрагим ради своего падишаха? Разве он заслужил подобной казни? – быстрой, тайной, гадкой.

Долго верёвочке не виться – Хюррем почему-то только сейчас поняла, что Паргалы не причинил бы её детям вреда. Отослал бы и спрятал, но не отдал бы Махидевран и её сыночку. Должно быть, из верности султанской крови. Она чётко осознала в одну минуту, что её некая неприязнь к этому хитрому орлёнку уже так давно смешалась с пониманием и восторгом, а ревность к мужу разбавилась ещё и второй стороной этой самой ревности. Ей не нравилось, что Ибрагим так много времени проводил с султаном. Во всех смыслах этой фразы.

Внезапно промелькнувшая мысль охватила её с головой. Быстро подойдя к столу, она взяла маленький кусочек пергамента, обмакнула перо в чернильнице и написала всего лишь одно предложение. Подозвав самую близкую и верную служанку, которая умела держать язык за зубами, она вручила ей записку и потребовала отнести в кабинет Ибрагиму прямо сейчас, пока он был с Хатидже Султан. Хюррем казалось, что вряд ли после сегодняшнего вечера Паргалы возжелает оставаться ночью в спальне – нервы не позволили бы.

* * *

Ибрагим громко хлопнул дверью кабинета и с разъярённым лицом впился ладонями в края дубового стола. Кафтан стал в момент главным врагом, и визирь одним движением избавился от него. Больше всего на свете, после неудач и промахов, он ненавидел семейные разборки. Ревность Хатидже, их общее непонимание и её недоверие порой были просто неприязненны Великому Визирю. Сегодня она так и не оставила без внимания его странное поведение на ужине, хотя он и сослался на плохое самочувствие и неуверенность при игре в первой раз новой мелодии при султане. Хатидже ещё очень смутили «его заинтересованные взгляды в сторону Хюррем», но, к счастью, она подумала лишь о том, что Ибрагим задумал что-то коварное для этой «рыжей нахалки». Паргалы неоднозначно кивнул, сдерживая эмоции, и осторожно подтвердил надежды жены, лишь бы закрыть подобную тему. Затем сослался на огромную кучу работы и, можно сказать, сбежал в свой кабинет.

Хюррем. За сегодняшний день произошло слишком много всего, голова будто разрывалась на части. Она не была ему врагом, нет. Враг – это когда кто-то просто часто переходит тебе дорогу. Это как соперник в чём-то. Соперницей она ему была, когда они оба боролись за расположение и внимание падишаха, но медленно и верно это противостояние переросло в борьбу за внимание друг друга, возможно даже старание переиграть своего противника. Никогда он ещё не чувствовал себя так в отношении какой-то женщины – женщины, что стала законной женой Повелителя. Иногда он был готов себя на костре сжечь, лишь бы не думать об этой волевой и по-настоящему желанной рыжеволосой колдунье. Хюррем олицетворяла всё, что ему нравилось в женщинах, чего он боялся, чем восхищался и чего желал.

Это превратилось во что-то большее, чем одержимость.

Однажды Матракчи даже сказал ему, что быть одержимым кем-то – это совершенно нормально и естественно, пусть и даже жутко. Потому что от одержимости трудно избавиться, в отличие от той же любви, которая приходит и уходит, если не забивать ей себе голову и отречься от неё. По его словам, одержимость – это хуже и страшнее смерти, трепетнее и ядовитее любви, опаснее и сильнее верности.

В раздумьях Ибрагим не заметил, как в шёлковой ночной рубашке и таких же тёмно-серых штанах оказался лежащим на диване. На нём был лёгкий халат, который по мыслям Ибрагима оказался виновным в том, что ему было так жарко и душно, несмотря на то, что в комнате была настежь открыта балконная дверь.

Выйдя на несколько минут подышать свежим ночным воздухом на террасу, он отметил, что скоро начнётся дождь, однако решил не закрывать дверь. Вернувшись и почувствовав себя совершенно разбитым, он раздумал оставаться в кабинете и открыл дверь, чтобы отправиться в покои султанши, но внезапно его глаза зацепились за рабочий стол. На идеально чистой и ровной поверхности лежал маленький клочок пергамента. Он не мог не распознать почерк и сразу узнал в отправителе Хюррем Султан.

– С чего бы ей писать мне? – спросил сам себя вслух Ибрагим, внутренне сгорая от нетерпения увидеть написанное.

«Чёрный Король обратится против своего Ферзя на ифтаре, что станет для него предсмертным, спустя четыре дня после криводушного ужина…»

Ибрагим не был похож на тех глупых людей, который около месяца ходили бы и размышляли о смысле той или иной фразы. Ему не нужны были книги, объяснения и вечера дум. Он всё прекрасно понял.

Чёрным Королём был Повелитель, Чёрным Ферзём был он, Ибрагим. Падишах действительно намеревался устроить ифтар с ним через три дня, если сегодняшний день не считать…

Откуда Хюррем всё это знала? Почему сказала ему? Что имела в виду? С чего бы ифтару стать для него предсмертным?..

Все эти вопросы быстро нашли своё объяснение. Паргалы, что отличался своей проницательностью и отличной разборчивостью в людях, сегодня отчётливо ощутил не только фальшь, но и тщательно скрытый холод в голосе и глазах султана. К тому же, его слова в его адрес за последнюю пару недель в действительности так и кричали о том, что у султана более нет былого уважения, доверия и расположения к своему Великому Визирю, как раньше. Если не хуже.

Почему-то Ибрагим не ощутил ровным счётом ничего. Он давно был готов к смерти. Хотя от своих спокойствия и смиренности после узнанного ему где-то в душе стало жутко. Смерть? По воле падишаха? Он знал, что рано или поздно это случится. Пусть уговаривал себя, поддавался на успокаивающие уговоры Хатидже, но всё равно знал – правда, так или иначе, пожирала его изнутри своим ядом суровой истины.

Раз Хюррем это тоже знала, то в момент стало понятным, почему же она вела себя так странно. Оказалось, не потому, что, как и он, ощутила перемены в своих противоречивых чувствах к нему, а лишь оттого, что он проиграл. Повелитель в один момент перечеркнул их вражду лишь одной своей волей. Ссылка была бы унизительней, чем казнь. И принесла бы всем больше проблем. В особенности ей, которая наверняка бы не успокоилась, пока он не отравился там, куда его сослали.

Она действительно ненавидела его всей душой, теперь у него сомнений не было. Сказав ему об этом, а у него всё-таки не было оснований не верить ей, несмотря на всё, она ввергла его в пучину мук от осознания приближающейся смерти. От этой мысли можно было задохнуться. Ибрагим почувствовал, как к горлу подступил комок, сердце застучало как сумасшедшее, а пальцы похолодели. Он умрёт. Через три дня. Быстро, но мучительно – через удушение. Эта грубая верёвка станет пальцами падишаха, которые покарают его за верность и искреннюю привязанность.

А его смерть станет её победой.

«Посмотрим, чья кровь прольётся по этому мрамору…» – вот так он ей сказал. Прольётся именно его кровь, теперь он это знал. Она победила, выиграла, съела его Короля. Шах и мат, Паргалы Ибрагим.

Он глубоко вздохнул. В один момент Повелитель ушёл из его мыслей, осознание смерти стало чем-то нормальным и естественным, породив не отчаяние, а что-то более жестокое в его душе, в его сердце, в его разуме. Никакого желания мести не было, ему просто в какой-то момент захотелось выбросить из затаённых частей своей души все скрытые желания, все недосказанные слова.

Всё, решено. К дьяволу все предрассудки. Страхи улетучились в один момент.
Чего бы ему это ни стоило, но он добьётся того, чтобы они доиграли прошлую партию.

* * *

Хюррем возвращалась из хаммама ещё более уставшая и измученная, чем была. Волосы были ещё мокрыми, а тело влажным: шёлковая ткань ночной одежды крепко пристала к коже, выгодно подчеркивая фигуру жены Повелителя. Рядом с ней шла Назлы, остальных служанок султанша отослала на покой, потребовав присутствия самой верной из них – той, что и отнесла Ибрагиму-паше письмо, пока тот вышел на балкон.

К Назлы из ниоткуда подошла одна из служанок Хатидже Султан и что-то проговорила на ухо.

– Султанша, – осторожно подала голос хатун.

– Да?

– Позвольте мне откланяться к шехзаде Джихангиру, он проснулся и хочет есть.

– Хорошо, иди. Я позже подойду к своему львёнку.

Пока женщина медленно шла по коридору третьего этажа к своим покоям, она ощущала некое волнение внутри, как будто кто-то сейчас появится, как бес из геенны. Она так увлеклась своими мыслями об этой самой тревоге, что не заметила в коридоре чужого присутствия. Этот кто-то неожиданно перехватил её руки, крепко прижав тело к себе, и силком потащил в противоположную сторону, зажимая ей рот рукой. Какого дьявола она отпустила Назлы! Кто это?!

Злодей заговорил, чуть ослабив хватку и развернув её лицом к себе, заставив уткнуться носом в грудь.
– Не вздумай кричать, Хюррем. Это я, – довольно мягко и в то же время властно проговорил он ей на ухо. – Не спится, моя султанша?

Паргалы Ибрагим. Как она и боялась. Только выскочил не бесёнок из геенны, а настоящий сатана из преисподней.

– Что тебе нужно, дьявол?! – агрессивно вопросила она, сделав попытку вырваться из его хватки, но безуспешно. Пусть он и убрал руку от её рта, но тело он зажал в крепких объятиях и не думал отпускать. Она упёрлась ладонями в шёлк на его груди и вздрогнула: правая рука мгновенно вспотела от жара его тела и дикого сердцебиения паши.

– Мне нужна ты.

Его губы рухнули на её шею, а руки крепко-накрепко вжались в запястья, оставляя на них светло-лиловые кровоподтеки. Он развёл её руки так, чтобы их напряжённые руки были опущены вниз. Колени Хюррем подогнулись от неожиданности и нахлынувшего бессилия, но когда между его губ сверкнули белоснежные острые зубы, которые с тленным трепетом вонзились ей в кожу, к ней внезапно вернулись силы.

Султанша со всей силы дёрнулась, заставив Ибрагима отпустить её – он не успел сориентироваться и разжал руки. Хюррем с растрёпанными, влажными волосами убежала на другой конец кабинета, будто желая убежать от него. Тут уже визирь быстро нашёлся и парой точных движений запер свой кабинет, тем самым отрезая султанше спасительный путь.

– Уйди, смрад! Уйди! Уйди! – в истерике выдавливала она охрипшим, низким голосом, дрожащим от нахлынувших слёз и тяжёлого, сбивчивого дыхания. Он впервые видел её такой испуганной, растерянной и разъярённой после того случая с «похищением» Мехмета.

Но как она была красива в этот момент.

Ибрагим невольно задался вопросом, почему он привёл её сюда. Это не один из его немногочисленных, но ярких снов с её участием, а жизнь. Сейчас это – реальность, она рядом, дороги назад нет. Если хоть кто-то узнает, что с ней сейчас сделал Ибрагим, или даже просто, что ночью они вместе в одной комнате, то его и её непременно казнят.

Но ему терять нечего, а она…
Сейчас узнаем.

Когда он сделал к ней медленный, но уверенный шаг, её сердце судорожно забилось от страха, а некое мимолётное, женское, естественное удовольствие от прикосновения мягких мужских губ на шее быстро ушло восвояси. Воротник её шёлкового халата сбился и свисал на левое плечо, обнажая нежную бледную кожу плеча, шеи и ключиц.

Зачем она так дышит? Дразнит его? Шайтанка.

– Это ведь ты написала эту записку? – визирь достал аккуратно сложенный листок пергамента и развернул его перед ней, сохраняя дистанцию в пару метров.

Она глубоко вздохнула, надеясь сохранить образ великой и беспристрастной султанши, пусть это и плохо получилось.

– Да, я.

– Зачем?

– Сложный вопрос.

– Зачем? – с большим нажимом процедил он, щуря чёрные глаза.

– Это раздавило тебя, – она попыталась сделать ухмыляющееся и самодовольное лицо. – Моя задумка увенчалась успехом. Ты умрёшь, теперь знаешь об этом. И каждый день будешь гореть в своём огне.

– А ты? – он сделал ещё шаг, но он был такой маленький, что она не придала ему должного внимания.

– А что я? Я победила, Ибрагим. Я тебе это сказала ещё тогда, помнишь? Когда Хатидже Султан только узнала о твоей измене. Но нет, ты предпочёл сражаться со мной. Я предупреждала тебя. О, сколько раз я предупреждала тебя…

– Хватит нести чушь. – Сквозь зубы выплюнул он и резко, в один большой шаг подошёл к ней вплотную. Только сейчас в долю секунды она сумела рассмотреть его тело, в повседневной жизни укутанное в величественные, тяжёлые одежды и массивные кафтаны. Мужчина был подтянут, широкоплеч, а его шея выгодно подчёркивалась выступающими широкими ключицами.

Резко схватив её за запястья, он поднял их кверху и вжал в стену на уровне её головы. Он наклонился к ней, тяжело и опасно дыша прямо в лицо, отчего она с гневным лицом отвернулась.

– Зачем ты рассказала мне?

– Я же сказала…

– Меня не волнует, что ты сейчас сказала, – он стремительно повышал голос. – Я уже говорил: научись лгать мне.

– Отпусти!

– Нет.

– Сулейман узнает обо всём…

– И казнит меня на пару дней раньше. Меня более это не страшит. Ты попалась, Хюррем. Попалась.

Их носы соприкоснулись, а глаза так и пылали огненной яростью, смешанной с чем-то ещё, чем-то, что являлось признаком одержимости. Той самой одержимости, которая охватила их так давно, а вспыхнула только сейчас, показывая, как они ничтожны перед ней.

– Я буду кричать… – вызывающе зашипела она.

Ибрагим гневно выдохнул, дёрнул её за запястья на себя, одной рукой вжавшись в её плечо, и потащил за собой на балкон. Тучи быстро начали сближаться, отливая тёмно-серым, почти чёрным оттенком. Надвигался не просто дождь, а настоящий ливень.

– Отпусти! – она усиленно, отчаянно вырывалась, но хватка закалённого воина была непоколебимой. Он внезапно грубо развернул её к себе и прижал к стене, ногой закрыв нелёгкие дубовые двери на террасу. Она затравленно краем глаза увидела, что теперь пути назад точно нет.

Ибрагим коснулся своим лбом её лба и начал прожигать затуманенными глазами её лицо. Освободив одну её руку и с неким удивлением не почувствовав сопротивления, он коснулся горячей ладонью её виска и провёл пальцами вниз, по щеке, по уголку губ, по подбородку, по напряжённой жилке на шее и остановился на ключице – самом её чувствительном месте. Положив свою, очевидно, единовластную ладонь на её кожу, он почувствовал неистовое сердцебиение. Зрачки султанши были расширены, дыхание сбивчиво, губы приоткрыты – она определённо не просто нервничала. Она была взволнована, взбудоражена.

– Я вижу тебя перед собой каждую минуту. Твой гнев, твои пропитанные им глаза. Я люблю твою ненависть ко мне, она обжигает меня, как пламя. Ты действительно как дракон. И кажется, я одержим тобой.

Подобные откровения прошли насквозь неё, пропитали каждую клеточку тела, отчего дыхание стало быстрым и напружиненным. Она прикрыла глаза, затуманенным взглядом разглядывая его чарующее лицо на фоне громового неба.

– Хватит… Хватит, Хюррем. Нам не по восемнадцать лет.

Сверкнула молния.

Он резко и неожиданно прильнул к её губам, ощущая их на вкус, пробуя, изучая. Но это «изучение» не было лёгким и невинным, словно бы они были юношей и девушкой двадцати лет отроду.

Они целовались так исступленно, словно в последний раз. Мягкие губы двух самых близких людей в этом мире – тех, что знали не только ход мыслей друг друга, но и души – полностью, без остатка, каждый уголок.

Они целовались так яростно, будто знали друг друга ещё до появления на свет. Он изгибал пальцы в её волосах так, что они едва не хрустели, подёргивал пряди волос, накручивал их, отпускал и снова запускал пальцы в них. Её ладонь полноправно сжала ткань его рубашки на груди, а вторая была во власти его жаркой левой ладони.

Загремел гром.

Они целовались так жадно, словно что-то доказывая друг другу. Те шахматы, что стояли уже не в кабинете, а на свежем воздухе, на террасе, сиротливо и с пониманием поглядывали на своих игроков – искусных манипуляторов, политических философов, стратегических гениев.

Они целовались так страстно, что воздух между ними накалился почти до жара солнца в летний июльский день, пусть сейчас было холодное начало весны. Хюррем невольно забыла, что только вернулась из хаммама, волосы не высохли – она могла подхватить лихорадку. Хотя нет, не могла – жар паши не просто согревал, а пожирал её. О какой простуде может идти речь?

В один момент, когда им начало не хватать воздуха, а руки чуть ли не откровенно блуждали по телу злейшего врага, в голове у обоих начали с дикой скоростью проноситься воспоминания – вплоть с того самого дня, когда они впервые встретились на балконе, как потенциальные соперники.

«– Какие у тебя проблемы, хатун?

– Моя проблема – это ты.

– Знай своё место. Ты рабыня султана, а я его лучший друг, брат и товарищ. Не сравнивай нас…»

Когда он предложил ей мир.

«– Я готов забыть всё, что было между нами, если ты согласна.

– А если не забуду, что ты мне сделаешь?..»

Когда она предложила ему сдаться.

«– Сегодня ты пойдёшь к Повелителю, сдашь свою печать и откажешься от всех своих должностей. Затем уедешь из столицы и никогда больше сюда не вернёшься.

– Хорошо, допустим. Но что я получу взамен?

– Свою жизнь, Ибрагим. Я помилую тебя. Решать тебе.

– Это твоё последнее слово?

И кивок в ответ...»

Что это было? Ребячество? Игры? Почему они так себя вели? Почему хотели убить друг друга? Если каждое их соприкосновение так сладостно и одновременно болезненно отдавалось внутри, то не это ли та одержимость, что они ошибочно приняли за вражду?

Он перешёл к более решительным действиям. Прижался к ней всем телом, напрягся и опустил руку ей на талию, второй гуляя по обнажённому плечу и шее. О Аллах! Что происходит?

Была ли хоть одна причина остановиться в этот, возможно, последний момент их близости?..
Нет, не было. Ни одной.

Мощный напор дождя упал на них, как снег на голову, мгновенно намочив и одежду, и кожу, и волосы, придавая особой страстности их поцелуям и прикосновениям. Он умрёт. Скоро. Оставит её одну. Лишит её той одержимости, тех колких фраз, тех сделок и проделок, той мнимой вражды, что поддерживала их жизнь, их дыхание.

– Умрём вместе?.. – сквозь поцелуй прошептал он, мгновенно заставив её похолодеть.

Она дрожала, но не от страха. Это был гнев? Гнев на него за эти смелые слова? Умереть вместе. Они отправятся одной общей дорогой, прямиком в пылающий ад. Хотя, с их-то характерами – они его перевернут с ног на голову. Они станут его владыками, его хозяевами, будут вершить его вместе.

Ведь они – две стороны, два лица преисподней. Похожие, как близнецы, различные лишь в поле и цвете.

Он чуть отстранился от неё, хотя со стороны казалось обратное. Он взял её за руку и медленно повёл, не поворачиваясь к ней спиной, к шахматному столику, что стоял под прямым потоком воды. Шахматные фигуры стояли на тех же местах, что и несколько часов назад – настолько аккуратно он перенёс столик, который находился в паре шагов от ограждения.

Ибрагим сделал одно движение и выдвинул вперёд своего Короля. Они даже не сели за стулья, просто смотрели стоя на возобновившуюся войну. Хюррем поразилась сложившейся ситуации: Чёрный Король стоял прямо перед Белым Королём, тем самым ставя самого себя в шах и мат – так они закончили в последний раз. Одним словом, этим движением он предложил ей выиграть. Если она в следующий раз пойдёт своим Белым Королём, то съест противника и будет безоговорочная победа.

Что за шутки? Он делал ей поблажки? Решил проиграть?

– Я даю тебе выбор. Соглашаешься на ничью – и всё забудется, как страшный сон. Решаешь победить – ты моя.

От последних слов она вздрогнула, как от удара в сердце, что тотчас рухнуло вниз. Её будто окатили холодной водой. Что за выбор? Он издевается над ней?

В доказательство её сомнений об издевательстве, он положил ладонь ей на шею и показал то самое лицо, которое появляется в моменты длительных пауз в их колючих беседах. То самое одержимое лицо.

Она закрыла глаза. Холодные, дрожащие пальцы обхватили Белого Короля.
Выбор сделан…