Глава 3. Исчадие светаПервым побуждением Эомера было вскочить, но ребра тут же отозвались такой болью, что перехватило дыхание, а на лбу выступил холодный пот. Роханец сдавленно захрипел и рухнул обратно на шкуры. Орк нахмурился:
- Ты чего чудесишь, бестолковый? У тебя ребра сейчас в самый раз на гуляш. Так что лежи смирно, а то, не ровен час, чего внутри повредишь, так и не заштопаем.
Эомер плохо слышал страшного спутника. Боль захлестывала душной волной, зубы стучали, маршал выгибался на шкурах, а орк вдруг гортанно что-то крикнул и повозка остановилась. Спрыгнув с козел, возница вскочил на заскрипевшую под его тяжестью телегу. Эомер смутно видел, как орк опускается на колени и роется где-то под шкурами.
- Сейчас, обожди минуту, приятель. Эвон как маешься… Да где ж она, душу ее…
Под это бормотание, орк вынул из недр телеги нечто, блеснувшее в свете луны, и Эомер увидел, как мощные когтистые пальцы отворачивают пробку с объемистой фляги. Медное горлышко коснулось губ маршала, и в пересохший рот пролился ледяной напиток, крепостью не уступавший самогону, что варила в Медусельде искусница-кухарка, но источавший упоительный аромат неизвестных Эомеру трав. Роханец закашлялся - алкоголь обжег горло, засаднили разбитые губы. Но тут же боль начала отступать, превращаясь, где в жжение, а где в онемение. Откинувшись на дно телеги, Эомер перевел дух, а орк удовлетворенно оскалился:
- То-то же. Сурур дряни не варит. Спи пока, бедолага, к рассвету прибудем.
И Эомер действительно заснул. Он спал крепко и глубоко, едва выныривая иногда на поверхность реальности. Он смутно ощутил, как остановилась телега, как его непочтительно взвалили на плечо, отчего снова заныло все тело. Сон накрыл Эомера плотным одеялом, боль отступила совсем и… и тут на роханца обрушился каскад ледяной воды, безжалостно и грубо вырывая его из тишины и покоя. Роханец, еще не опомнившись, хватал ртом воздух, силясь восстановить дыхание и бессмысленно глядя в никуда, а рядом гневно грохотал уже знакомый хрипловатый голос:
- Ты чего, изверг, чудишь? Парень плох совсем, постыдился б, супостат!
Ему отвечал другой голос, низкий и холодный:
- Видал я этаких «плохих». Сегодня хоть в домовину клади, завтра уже шныряет, нос по ветру, а послезавтра, глядишь, и нет его, болезного. Да ты на меня глазами-то не сверкай! Сейчас очухается, да расскажет нам, что за сеньор его послал. Ишь как расстарались! Рожу раскровенили, порты изгваздали, ну чисто страдалец горемычный!
Эомер с трудом повернул голову, все еще ощущая отвратительное щекотание холодной воды, пробиравшейся за ворот, и жжение в ссадинах. Над жестким топчаном, где лежал роханец, возвышались две фигуры. Один был уже знаком Эомеру – здоровенный орк, так вовремя избавивший его от варга. Его уродливое лицо было встревоженно, а в глазах читался неприкрытый укор. Переведя глаза на второго, Эомер едва не ухмыльнулся. Эдакого причудливого бреда у него не случалось даже в зеленые семнадцать лет, когда в бою его ранили в голову, и гноящаяся рана две недели топила его в самых нелепых снах и видениях. Рядом с орком стоял эльф. Эомер не видел прежде этих удивительных существ, но слышал множество баек об их веселом, беспечном нраве, мудрости, добросердечии и возвышенной красоте. Что за болваны выдумывали этот вздор? Нависавший сейчас над маршалом эльф был наделен квадратным подбородком прирожденного упрямца, горбинкой на тонком, породистом носу, суровой линией губ, и взирал на Эомера полными мрачной неприязни золотисто-карими глазами. В руках его все еще покачивалась колодезная бадейка.
- Итак, пришлый, - эльф отставил бадью и слегка наклонился над топчаном, - благоволи назвать свое имя, звание, и имя твоего сюзерена. Выкладывай без утайки, как ты проведал о нашем поселении, да от жажды каких знаний пожаловал.
Орк хлопнул себя по бедрам, закатывая глаза:
- Я ж тебе уж два раза сказывал, где да как его подобрал! Вот тоска колючая! Али за пустобреха меня почитаешь?
Эльф обернулся к орку:
- Сурур, не встревай. Варгу ясно, что лазутчик не подойдет к нашей двери с рекомендательной грамотой в руке. Куда верней подбросить умирающего к самому порогу, чтоб ты, или другая добрая душа привез его на место, избавив его сеньора от трудных и опасных поисков. – Эта отповедь прозвучала с осторожной непререкаемостью, и Эомер невольно подумал, что даже этот крутой нравом остроухий побаивается лаяться с жутковатым Суруром.
Эльф снова обратился к роханцу.
- Вот что, приятель. Не кобенься. Я верю, что досталось тебе крепко. Но здесь тебя не найдут вовек, хоть сами Майар легионом степь прочешут. Да и не станет твой венценосец ради тебя землю рыть, пойманный лазутчик никому не потребен. Говори начистоту, и может статься, мы даже подсобить тебе сможем, промеж нас зазря лютовать не принято.
Эомер молча смотрел в прищуренные глаза. В них не было ни злобы, ни торжества, лишь холодная решимость. Разомкнув губы, он попытался ответить, но из горла вырвался сухой хрип. Эльф невозмутимо протянул роханцу кружку и помог приподняться. Чувствуя спиной сильную руку, Эомер ощутил странный укол удивления, словно какая-то мелочь, не выбиваясь из общей картины происходящего, делала эту нелепую картину завершенной и реальной. И вдруг он понял. Совсем недавно этот клыкастый монстр точно так же приподнимал его, чтоб напоить. Но бугрящаяся мускулами орочья лапа источала заботу, а в раскосых глазах жило истинное сострадание. Эльф же пекся об Эомере, как пекутся о преступнике, которому жаль просто позволить умереть, ведь тогда его уже не удастся казнить. Что за странное место… Что за странные существа… В Эомере крепло чувство некого зазеркалья, словно мир в одночасье вывернулся наизнанку, смешав краски, лица и стороны света.
Напившись, роханец неловко провел по губам ладонью и взглянул эльфу в глаза: этот остроухий не сумеет его запугать.
- Несправный ты хозяин. Что сам имени не назовешь, прежде чем мне грозить?
Эльф усмехнулся, криво и саркастично:
- Имя… Что ж, изволь. Риноссом меня кличут. – Эомер не понимал, отчего простой этот вопрос разъярил эльфа еще сильней.
- Добро познакомиться, Риносс. Я Эомер, сын Эомунда, бывший третий маршал Рохана, обвиненный по злому навету в измене королю и изгнанный им из страны.
Что-то дрогнуло в суровом лице Риносса. Сурур же грубовато ткнул эльфа в плечо пудовым кулаком.
- Будет тебе яриться, репейная душа! Дай парню отдохнуть, а не загадки ему гадай.
- Да я потехи ли ради здесь бисер мечу! – взорвался Риносс, - Вы меня комендантом поставили за-ради чего? Этикеты разводить с каждым встречным-поперечным? Да если маршал этот… ах Морготову душу!!!! – взревел вдруг эльф, рывком оборачиваясь назад и хватаясь за левый бок.
- Ты глотку-то не рви, вояка, - раздался в ответ строгий голос,- авось не сахарный, не развалишься.
И тут из-за спины Риносса вышла крохотная женщина в необъятном домотканом переднике и с большой дымящейся глиняной миской в руках. Никогда прежде Эомеру не доводилось встречать столь малорослых созданий. Верно, что по рассказам старых воинов и путешественников до Рохана доходили славные истории о жителях горных недр, о гордом народе искусных ремесленников и яростных воинов – гномах, но об их женщинах ходили едва ли не мифические слухи, ставившие под сомнение само их существование. И хотя Эомер не привык доверяться сомнительным россказням за кружкой пива, всё же он не сразу догадался, что маленькая сердитая женщина перед ним – гномка. Теперь же его занимало другое: какие горести или дела могли свести орка, эльфа и гнома при столь странных обстоятельствах? И как могло случиться, что его судьба теперь целиком зависит от их воли? Голова была точно чугунная, глаза всё ещё застилала туманная пелена, и соображать было трудно. Кто же мог зачинить поселение в неприветливых, суровых краях, если не кочующие племена или разбойники? Едва ли его случайные спасители оказались здесь по доброй воле, иначе было не объяснить столь сомнительный выбор убежища в Бурых равнинах и разномастную публику, сумевшую найти общий язык.
По правде говоря, всё это мало походило на правду, и роханец в который раз готов был согласиться, что это лишь сон, однако адская боль, пульсирующая в искорёженных рёбрах и шипящая в ссадинах и ушибах, была слишком реальной.
Тем временем хозяйка поставила миску на невысокий табурет, уперла руки в бока и, задрав голову, испепеляюще посмотрела на эльфа.
- Ну что, кудесник, али выговорился? – громко вопросила женщина, боевито приосанившись. - Вскружился, вишь, над парнем, точно коршун над лебёдкой! – она топнула ногой, угрожающе сверкая глазами на Риносса. - Ишь чего удумал – водой окатить! Вот посидишь на каше пресной, так и поглядим, каков твой нрав сделается, дебошир разэтакий.
Риносс не обронил ни слова, казалось, он с трудом мог разжать стиснутые зубы. Лицо его окаменело, но в глазах отразилась непередаваемая смесь негодования и смущения, подавить которые ему удавалось с видимым трудом. Заметив конфуз взбешенного эльфа, роханец почувствовал странное удовлетворение. Та житейская непосредственность, с которой маленькая женщина осадила крутонравного коменданта, в доли минуты обратила судилище в нелепую и по-своему забавную сцену. А значит и вся пламенная тирада, которой эльф надеялся если не устрашить, то, во всяком случае, уверить роханца в своей бдительности и твёрдости, была напрасна. Очевидно, это и довело Риносса до белого каления, хотя выплеснуть свой гнев на бойкую хозяйку он не спешил. И Эомеру не составило труда догадаться, что причиной тому было отнюдь не соблюдение манер. Пожалуй, это больше походило на признание, которое и сам маршал испытал, стоило этой женщине появиться в комнате. От неё исходила невероятная энергия, тёплая и честная, с которой не могли бы соперничать ни жёсткие приказы, ни командный голос, ни спесь, ни авторитеты. И это немое уважение говорило больше любых слов. И, хотя гномка едва доставала орку до локтя, а рядом с высокорослым по природе своей эльфом и вовсе казалась до нелепости маленькой, сердитое выражение круглого румяного лица в обрамлении буйных рыжих кудрей и воинственно поджатые губы уверили маршала: такой женщине лучше под руку не попадаться.
От размышлений маршала отвлёк резкий голос Сурура:
- Вот и я тебе говорю: полно свирепствовать, пора бы уже и честь знать, - орк многозначительно кивнул черноволосой головой.
- То-то же, Сурур. Этого упрямца в ступе не утолчёшь. Хоть лоб расшиби - не послушает, - досадливо откликнулась хозяйка, окидывая эльфа недовольным взглядом с ног до головы. - Лучше б с ротозеями своими строже был, иначе из-за столов волоком не вытащишь – таверна моя полна. Глядишь, и толку б больше было.
- Да тут и дивиться нечему: от твоих пирогов черничных, да похлебки мясной за уши не оттащишь, - хрипло хохотнул Сурур, обнажив острые клыки в столько же добродушной, сколько жутковатой улыбке. Теперь его грубо вытесанное, страшное лицо имело лукавое выражение.
- А ты, хитрец, не подмазывайся, я тебя и так уж избаловала. Того и гляди, кирасу подгонять придётся, - прежде грозное выражение светлых глаз хозяйки смягчилось, и теперь они светились плутовским блеском, словно перед ней стоял не устрашающего вида плечистый орк, а старый добрый приятель. Эомер никак не мог взять в толк, отчего гномке любезничать с орком, а тому спасать от верной гибели человека. Их народы враждовали с самого начала времён и по сей день, так как же могли в одночасье исчезнуть прошлые обиды и ненависть? Если бы ещё вчера кто-то сказал, что он, маршал Рохана, лично изрубивший десятки орков, будет обязан жизнью Суруру, он едва бы поверил. Эта мысль и теперь никак не укладывалась у него в голове.
Внезапно маршал почувствовал на себе обеспокоенный взгляд хозяйки:
- Святая воля Валар, сильно тебе досталось, голубчик, - подобрав полы длинной пышной юбки, гномка шустро протиснулась между своими странными собеседниками и в мгновение ока оказалась подле роханца.
На удивление крепко сжав его подбородок, женщина внимательно осмотрела его глаза и рот, коснулась лба, а затем ловко задрала его нательную рубаху, тщательно осматривая ушибы и кровоподтёки вопреки его хриплым протестам.
- Живого места на теле не сыскать, - хозяйка сочувственно качнула кудрявой головой, - свезло тебе, что Сурур вовремя подоспел, иначе нашли бы тебя бедолагу лишь с рассветом, - обернувшись, она снова обратилась к Риноссу, но в этот раз уже куда мягче. - А ты чего волком смотришь? Поди, и крошки-то во рту ещё не было.
-Негоже трапезничать, когда у нас работы невпроворот, - хмуро отозвался эльф, скрестив крепкие руки на груди, - да к тому же шатается по нашим краям невесть кто, - прибавив это, он смерил Эомера ледяным взглядом. - В такие времена и собственной тени стоит поостеречься, а за чужаками и вовсе приглядывать нужно.
- Нечего тут смотреть!- твёрдо заявила гномка, потрясая в воздухе кулаком. - Можешь и дальше себе яриться, да только чтоб носа сюда не казали, пока я парня на ноги не поставлю! А как оклемается, можете и лясы точить, хоть до следующей луны, - с этими словами она зашикала на мужчин и махнула руками, торопя их удалиться.
Уже стоя на пороге, Риносс холодно усмехнулся:
- Свезло же тебе с защитниками, маршал – без дозволения близко не подпустят, - в голосе его звенела сталь, и роханец невольно напрягся, - не знаю, чем ты заслужил благословление Валар, да только знай, что пока ты здесь, не вздохнуть тебе без моего ведома. А что до правды …так она от меня не укроется, уж поверь моему слову.
Этот комендант со столь неблагозвучным для эльфа именем вопреки бурям и ветрам не оставит его в покое, можно было не сомневаться. Мрачное, смурое лицо коменданта, насквозь пронизывающий взгляд, который будет впиваться в спину, стоит лишь оступиться, раздосадовали и немало встревожили Эомера. И всё же недоверие распалённого эльфа – не самое страшное, что могло случиться в этих чудных местах. К тому же, пока жутковатый Сурур держится его, рохиррима, стороны, можно было, по крайней мере, не опасаться за свою жизнь.
- Идём, пусть теперь Брайд им займётся, - гаркнул Сурур, хлопая эльфа по плечу и увлекая того за собой, прочь из душной комнаты.
Когда за мужчинами закрылась дверь, гномка уже вовсю хлопотала над роханцем: кожа у пострадавших ребер вздулась и посинела, многочисленные царапины и синяки избороздили тело Эомера так, что картина представлялась довольно жуткой. Но хозяйка и бровью не повела, будто ей не впервой было иметь дело с подобными ранами. Она ловко и сноровисто зачерпывала из маленького глиняного горшка странного вида бурую жижу, от которой по комнате разливался насыщенный запах трав, и осторожно наносила её на ушибы. Каждое прикосновение отзывалось мучительной болью, однако Эомер, как истинный воин, не издал ни звука - лишь кривился да морщился.
- Ишь как беснуется, стервец, - с улыбкой проговорила Брайд. Теперь лицо её было спокойным, взгляд мягким и лишь неукротимые кудри, перехваченные тонкими косами, напоминали о буйном нраве. Эомер мало смыслил в столь своеобразной женской красоте, но он точно уловил неуёмную жизненную силу и сердечное тепло, исходящее от гномки. Роханец не имел понятия, где находится место, куда его так бесцеремонно закинула Судьба, однако теперь оно уже не казалось ему таким неприветливым.
- Не этакого приема я ожидал от светлого создания, чьи добродетели с начала времён в песнях славили, - криво усмехнулся Эомер, силясь разговором отвлечься от боли. Он чувствовал себя разбитым, однако не мог позволить себе вновь провалиться в уютную темноту.
- Этот эльф глянет – лес увянет, - засмеялась Брайд, - да только ты не сердись на него больно. Он хоть и неприветлив, да мужик хороший. Трудно ему приходится: наверху неспокойно, и в Пропасти дел не счесть – кругом одни заботы, - она вздохнула.
Её слова вызвали очередную волну недоумения. Рохирриму казалось, что стоит с горем пополам свыкнуться с одной ошеломляющей мыслью, как появляется другая, ещё более нелепая.
- Обожди, хозяйка, о какой пропасти ты толкуешь?
Уловив настороженность в голосе Эомера, гномка ответила мягко, но уклончиво:
- Не гони лошадей, маршал, скоро сам во всём разберёшься. А пока полежи смирно: вот закончу с ранами да провожу тебя до таверны - тогда и поглядишь.
***
Прошло не меньше получаса, прежде чем Эомер, сытый и отдохнувший, попытался подняться с кровати, но даже это простое движение далось ему тяжело. Благодаря чудодейственным свойствам подозрительного вида мази, которой Брайд с тщательным бдением обработала каждый сантиметр его груди, боль притупилась, и всё же двигался роханец с большим трудом. Он неуклюже встал на ноги и едва снова не повалился на топчан, но вовремя ухватился за край низкого деревянного стола, тут же задребезжавшего стоящей на нём посудой.
- Куда торопишься? Али беда какая? Ишь взвился, как жеребец, а у самого рёбра-то едва слажены, – пожурила его Брайд, ловко собирая грязную посуду на поднос. - Ты мне тут не геройствуй, а гляди себе под ноги, да ступай не торопясь.
Маршал чуть улыбнулся: что за женщина! Этакую за пояс не заткнёшь, да не ослушаешься – дело говорит. Он стиснул руками столешницу и осторожно выпрямился, чувствуя, как грудь вновь полоснуло тупой болью.
По правде говоря, с того момента, как Эомер очнулся, у него не было возможности как следует оглядеться. Признаться, эта душная комната с невероятно низким потолком была последним местом, где роханец ожидал оказаться. Более того, ничего подобного ему не приходилось видеть в жизни. Маршал с удивлением рассматривал диковинные механизмы из дерева и металла, чертежи на пожелтевшем пергаменте, пузырьки и склянки причудливой формы, лежащие то тут, то там инструменты и разрозненные детали странных конструкций, назначение которых маршал не мог себе и представить. Судя по всему, это подобие мастерской. И пусть Эомер не был сведущ в ремёслах такого толка, догадаться не составило труда: ни один из его новых знакомых явно не подходил на роль хозяина чудного жилища.
- Ну, теперь идём, - бодро поторопила его хозяйка, - обопрись на меня, - она подставила Эомеру своё плечо, и прежде, чем тот успел ей возразить, добавила, - не забывай, что мы, гномы, выносливы и крепки: с нами и иному людскому богатырю не сравниться, так что не гнушайся.
Рохиррим нехотя подчинился и с помощью Брайд неуклюже побрёл к выходу. Когда хозяйка отворила дверь, роханец вдохнул влажную прохладу, которой обычно отдаёт в подвалах и погребах. И, по правде сказать, широкий пещерный проход, словно вытесанный в глубине огромной скалы, мало от них отличался. Тоннель был освещён светом редких масляных фонарей, там и сям покачивавшихся на торчащих из стен крюках, и имел несколько ответвлений.
Не успели они выйти на крыльцо, как откуда ни возьмись навстречу им бросился белобородый старик и обеспокоенно затараторил на резком, непонятном уху рохиррима языке, судя по всему, кхуздуле. В благоговейном страхе он схватил хозяйку за рукав и продолжал тревожно дребезжать, вытаращив на неё влажные глаза.
- Тревожиться не о чем, - мягко осадила старца Брайд, - всё невредимо до последней стекляшки.
Старичок часто заморгал, словно осмысливая сказанное, а затем вдруг расхохотался заразительным кряхтящим смехом и продолжил уже на всеобщем наречии:
-Ох, а я уж, было, грешным делом подумал: неужто драку затеяли? Командир-то наш так шумел, что и представить страшно, какой спор приключился.
Эомер усмехнулся собственным мыслям: похоже, что Сурур и Риносс не шибко заботились о хрупком душевном состоянии старца, когда затаскивали израненного чужака в первое встретившееся на пути жилище. Напугали почтенного гнома до полусмерти, он так и обмер в опасении за свои склянки да свитки. Что за чудной народ!
- Эх, да куда уж ему до этикетов да манер, - покачала головой Брайд, - ну да, хвала Эру, целы твои инструменты.
- Вот радость-то! - старик снова рассмеялся, ласково похлопав хозяйку по плечу жилистой рукой.
Маленький и на вид крепкий, он был невероятно стар даже для гнома и скорее походил на доброго волшебника. Крупный нос его был по-птичьи острым, влажные глаза теперь добродушно светились необыкновенной синевой. Он носил великолепные белоснежные усы и бороду, замысловато убранную мелкими косами и достающую ему до самого пояса. Старый гном был облачён в мантию, когда-то дорогую, но теперь изрядно поношенную, а на голове красовался синий куаф. Весь его облик вызывал необъяснимое доверие и симпатию, и Эомер, не противясь, поддался этому чувству.
Тут старец чудаковато всплеснул руками и засуетился у порога:
- Пойду пожалуй. Работы теперь накопилось тьма-тьмущая, - закряхтел он. – А ты, юноша, будь здоров!
И, бесхитростно улыбнувшись незваным гостям, почтенный гном скрылся за дверью, а Брайд и Эомер двинулись вглубь тоннеля. В редком свете настенных фонарей удавалось разглядеть лишь однообразный рельеф каменистых стен - ни засечек, ни указателей маршал, как ни старался, разглядеть не мог. Он не сомневался, что где-то неподалёку от гномьей мастерской есть выход наружу, однако в теперешнем его состоянии о побеге не стоило и думать. Даже будь он здоров, едва ли ему улыбнулась бы удача выбраться из бесконечной паутины пещерных переходов.
- Как же старик справляется совсем один вдали от поселения? – подал голос роханец, неуклюже ковыляя подле гномки.
- Он учёный муж и любит бывать один, - отозвалась Брайд, уверенно шагая в полумраке, - бывает, торчит там по нескольку дней, корпит над своими чертежами, света белого не видит. Но в город всегда возвращается.
Некоторое время они шли молча, слушая, как со сводов пещеры капает вода, глотая тяжкий от влаги воздух и практически вслепую двигаясь вперёд: фонари больше не встречались на пути.
- Вы, люди, совершенно беспомощны во тьме, среди камней и горных пород, - беззлобно заметила гномка, увлекая рохиррима по очередному переходу. Эомер не удивился тому, что она, в свою очередь, чувствует себя во мраке пещер, как рыба в воде. - Но тебе придётся привыкнуть.
Вдруг в глаза роханцу ударил дневной свет, нестерпимый после беспросветной темени тоннеля. Сквозь выступившие слёзы, Эомер всматривался в раскинувшуюся перед ним панораму города, подобного которому он никогда не встречал.
- Добро пожаловать в Лайнгарт, город свободных, - возвестила Брайд, подставляя лицо ветру.
Перед взором Эомера открылось зрелище, невероятное по своей величине и размаху: город, крепко вросший в древние горные пласты глубокого ущелья, на дне которого пенилась и шумела бурная горная река. Земля здесь была рассечена бездонным каньоном, то ли по прихоти Ауле, то ли вследствие какого-то страшного природного буйства стихии. Русло каньона было достаточно узким, пропасть была стиснута с обеих сторон неровными нагромождениями горных пород. Неровные ступени и причудливые арки, прихотливые очертания провалов и выступов, там красноватых, здесь бурых, песчано-желтых и почти лиловых. Валуны и глыбы, выступающие из сглаженных стен, покрытые наростами и налётом утёсы, причудливые пики скал, растущие из буйных тёмных вод, образовывали затейливые переходы, пещеры, подобия башен, мостов и арочных проходов, словно рука невиданного зодчего вытесывала необыкновенные каменные творения внутри твёрдых горных пород. И Эомеру с трудом верилось, что подобная яркая и величественная красота могла быть воздвигнута водой и ветрами из безжизненного, неподатливого камня. И, словно непререкаемое торжество живого над неживым, прямо со дна ущелья, из ревущей, недосягаемой тьмы вверх вздымались исполинские стройные сосны, простирающие узловатые, могучие ветви вширь, будто укрывая своей надежной тенью кипящую в глубинах пропасти жизнь. Жизнь… Она была здесь повсюду. Дикая, сюрреалистическая красота этого удивительного каньона несла множество следов разумной человеческой руки. Рельефные края ущелья были мастерски соединены многочисленными верёвочными лестницами и устойчивыми переправами, могучий монолит стен был изрыт углублениями, то хаотичными, словно муравейник, то радующими глаз симметрией линий, словно фасад небывалого дворца.
Это был город-крепость Лайнгарт, «Цитадель Свободных», как пояснила Эомеру гномка. Среди замысловатых хитросплетений где-то гладких, где-то бугристых откосов и порогов каньона очертания домов и зданий различить было непросто. Однако, приглядевшись, маршал увидел просторные нефы и террасы, узкие и широкие коридоры, пещерообразные помещения. На плоских вершинах скал, выступавших из глубины каньона, располагались широкие площадки напоминавшие роханцу плацы, там виднелись ровные ряды теплиц, тут вздымались блоки и зубчатые колеса каких-то не сразу узнаваемых Эомером сооружений. На обширной террасе, выдававшейся из монументального укоса скалы, шумела самая обыкновенная рыночная площадь, какие есть в любом селении Средиземья.
Город имел несколько ярусов, и по обеим сторонам ущелья уходил глубоко вниз. Эомер и Брайд стояли на нешироком уступе верхнего яруса, по краю обнесённом крепкой деревянной изгородью. Самый же низкий жилой порог едва не доставал до беспокойных речных вод.
- Пропасть…лучшего названия не придумать,– ошеломлённо выговорил маршал, не веря собственным глазам. - Как всё это возможно?
- Жизнь здесь на сказку не похожа, трудностей хватает, - невесело улыбнулась Брайд и указала коротким пальцем на что-то за его спиной. Эомер осторожно перегнулся через бортик и пригляделся: южная часть каньона представляла собой хаотичную осыпь валунов, среди которых виднелись остатки полуразрушенных жилищ. Судя по характерному шуму и суете, там велись восстановительные работы. – Год назад там произошёл обвал, большая часть строений разрушена подчистую, обломки унесены рекой. Мы многих тогда потеряли, - женщина замолчала, задумчиво вглядываясь в холодную темноту пропасти, - но это наш дом, и мы отстоим его, не сомневайся.
В её словах сквозила естественная, как воздух и сама жизнь, привязанность к этому месту, и Эомер невольно почувствовал болезненный укол воспоминаний, захлебнулся волной тоски по родному дому. Кто знает, как далеко он теперь от дорогих сердцу вольных степей, бескрайнего неба, знакомых холмов и любимых с детства кривых улиц. В свете последних событий Эомер отвлёкся от своих печалей, но они не покинули его, лишь на время дав отдых душе.
Брайд провела его по одному из шатких верёвочных мостов, служившему переправой на противоположную сторону ущелья. От безумной глубины пропасти, дна которой невозможно было различить, захватывало дух, и рохиррим, не знавший доселе страха высоты, старался не смотреть под ноги.
Восточное крыло, как называли жители один из краев каньона, было застроено жилыми домами, и в утренние часы здесь было шумно: все спешили переправиться через ущелье к своим ремесленным, мастерским и лавкам, которые располагались на западной стороне. Шумный, красочный, разношерстный поток местных жителей ошеломлял разнообразием рас, наций и культур. Многих из них Эомер встречал впервые, некоторых узнавал по рассказам боевых товарищей. Большая часть принадлежала людскому племени: истерлинги, высушенные жарким солнцем, высокорослые дунаданы, ярко одетые умбарцы. Однако были здесь и гномы, и даже эльфы. Эомер мог лишь догадываться, каково им живётся бок о бок друг с другом.
- Люди, гномы и орки живут по соседству – разве это возможно? Я охотнее поверю, что земля и небо поменялись местами, - усмехнулся рохиррим, хромая по извилистой улице, а про себя добавил, - хотя в этом ущелье Моргот разберёт, что происходит.
- В Средиземье идёт война, и одна из причин - борьба всех этих народов друг с другом, - продолжал Эомер, хотя и чувствовал, что его расспросы приходятся Брайд не по душе, - так отчего здесь они сумели забыть о своей древней вражде?
Гномка остановилась и подняла круглые светлые глаза на маршала, но к его удивлению, в её взгляде не было ни осуждения, ни злобы – лишь вера и знание, которые пока ещё были ему недоступны.
- Эту крепость построили в далекие времена воины Харада, отказавшиеся от кровопролитных и жестоких обычаев своего народа. И теперь все мы обрели здесь надёжный кров и убежище, - она говорила негромко, но для Эомера её слова были точно гром среди ясного неба, - подумай об этом, маршал. Нас мало, но мы сколочены крепче, чем доски в воротах твоего родного города. А потому мы счастливы здесь, в этом неприветливом с виду месте. Только поэтому. И коли ты решишь остаться здесь, будь готов многое изведать. А уж удивляться всему в Лайнгарте и вовсе устанешь.
Сказав это, она помогла ему подняться по каменистым ступеням очередного перехода.
Наконец, они остановились у широкого, влекущего глаз светлыми окнами трехэтажного фасада, вырубленного в глубине скалы. На потемневшей от дождей вывеске, висевшей над дверями, значилось: «Тёплый очаг».
- Ну, маршал, будь моим гостем, - добродушно улыбнулась Брайд, приглашая рохиррима внутрь.
Первый этаж был полностью заставлен крепкими дубовыми столами и широкими лавками, которые по вечерам наверняка полнились весёлыми гостями. Но сейчас трапеза была уже давно закончена, и огромная трапезная была тиха, в очаге лежал толстый пласт пепла, а откуда-то доносился звон посуды и голоса. Поднявшись вверх по лоснящейся от множества ног деревянной лестнице, хозяйка проводила Эомера до его комнаты и, взяв с него честное слово обратиться к ней в случае чего, удалилась. Комната была небольшая, но чистая, широкое окно выходило на внутренний двор. Еле волоча ноги, Эомер добрёл до широкой, ладной кровати. Лишь коснувшись головой подушки, маршал провалился в глубокий спокойный сон, так и не удосужившись снять сапоги.
***
Солнца не было весь день, и вечер уже заволакивал серое небо плотной беззвездной тьмой. Риносс шагал по мосту, покачивающемуся от резких порывов ветра. Он любил это знакомое, плавное покачивание, терпкий дух сосен, несомый ветром, отблески факела, теплыми волнами пробегающие по красноватому камню стен и уступов в бездонной глубине ущелья. В Лайнгарте работали истово, но лишь с рассвета и дотемна. Сейчас же, при свете свечей и нефтяных ламп, жители диковинного города собирались у домашних очагов или за гостеприимными столами трактира.
Комендант не любил проводить вечера в своем по-спартански непритязательном, одиноком жилище. У Брайд сейчас дым коромыслом, пахнет пирогами и тушеным мясом, и в иной день непременно заглянул бы Риносс на огонек. Но сегодня его ждали в другом доме.
Эльф пересек мост, спустился по грубо высеченным в скале ступеням и нырнул под причудливую арку, выеденную в камне неугомонными степными ветрами. В углублении скальной породы виднелась добротно сколоченная, массивная дверь. Заслоняя лицо от потрескивающих искр факела, Риносс постучал. Дверь распахнулась:
- Ну, наконец-то, Рин, дорогой! Заждались, поди и ужин простыл! – В низком, грудном голосе женщины звучала неподдельная радость. Она отступила назад, впуская гостя в низкую полутемную переднюю, откинула за спину жесткую черную косу, стыдливо сводя края блио на пышной груди.
- Спасибо, Бесси. Не серчай, замешкался. – Риносс вставил факел в подфакельник на стене и расстегнул кожаную перевязь. Лайнгартцы по неписанному закону никогда не входили в дом при оружии. Женщина в ответ мягко улыбнулась, в полутьме блеснули клыки.
- На тебя ли серчать! Проходи к огню, продрог небось! Сурур! Риносс пожаловал!
Эльф последовал за хозяйкой в тепло натопленную горницу. Там хлопотливо потрескивал грубо сложенный камин, на массивном столе стояла глиняная посуда, стены были вперемежку увешаны отполированными топорами самого устрашающего вида, арбалетами, вычищенными ремнями для упряжи и пестрыми шерстяными ковриками. Это варварское, и в то же время уютное убранство придавало комнате равно воинственный и забавный колорит.
Напротив входа виднелась вторая дверь, несуразно широкая, и из нее уже выходил, пятясь, Сурур, несущий два огромных жбана.
- Явился, не заплутал! – Добродушно загрохотал он, устраивая свою ношу посреди стола и хлопая эльфа по плечу, отчего тот пошатнулся. – Садись скорее, пиво поспело – сущий нектар, как раз выстыло!
Бесс уже хлопотала у очага, где булькал над огнем здоровенный котел. Первые полчаса разговор не клеился, понеже Риносс, оголодавший за день, воздавал должное жаркому и действительно превосходному пиву. Сурур, тоже времени не терявший, то подливал другу пива, то хмурился в свою кружку, словно ища на дне не идущие на ум слова. Бесс, сама всегда евшая мало, сноровисто подкладывала мужчинам то мяса, то овощей, а ее внимательные черные глаза задумчиво вглядывались то в омраченные заботой черты мужа, то в суровое эльфийское лицо.
Наконец, когда первый голод был утолен, Риносс откинулся на спинку скамьи:
- Благодарствуй, Бесси, ужин – объедение.
Женщина польщенно улыбнулась, и шутливо погрозила эльфу когтистым пальцем:
- Не лукавь, по части жаркого мне до умений Брайд все одно далеко. Ты погоди, сейчас варенье принесу да свежие лепешки – вот тут оценишь старушку-Бесс.
Риносс расхохотался. Он всегда отогревался душой в этом простом и полном семейного счастья месте. Но Сурур, дождавшись, пока жена скроется за дверью, вдруг опустил на стол кружку, словно стуком этим ставил точку в беспечной застольной беседе.
- Риносс, дружище, - орк нахмурился, и ровные ряды коротких шипов, расходящихся от бровей к углам высокого лба, отбросили на гротескные тени на помрачневшее лицо. – Ты мне толком скажи, не виляй. Чем тебе пришлый эдак не горазд? Чай не одного, да не двоих ты в наш добрый Лайнгарт принимал… - Сурур вскинул встревоженные глаза. – Али знаешь о нем что, чего мне не сказываешь? Погоди… Я что ль, простак, и правда лазутчика на родной порог притащил?
Эльф тоже отставил кружку и сжал могучее плечо друга:
- Ну, чего всполошился. Ничего я дурного о чужаке не знаю, да и надеюсь, что всуе окаянствую. А что привез ты раненного – добро. Ты, Сурур, таков, и другим быть не должен. Милосердие – нечастое блюдо в нынешних трапезных, увы. Вот и береги его в себе, пуще глаза береги. А интриги везде искать, в каждом гниль вынюхивать – то мое дело, мне его и оставь.
Сурур в сердцах грохнул ладонью о столешницу, отчего задребезжала посуда:
- Да для того ли ты в нашей Пропасти поселился, чтоб покою не знать! Где, как не здесь, роздых душе дать надобно! Охолонул бы, Риносс! Среди друзей живешь, не в волчьей стае, а все одно зверь лютый!..
- Будет! – в голосе коменданта громыхнул гнев, и Сурур устало уронил руки на стол. – Не в сказке живем, брат, - Риносс смягчился, видя обиду в ускользающем взгляде раскосых глаз. – Чист и покоен Лайнгарт, покуда не ведают о нас в остальных землях, и надобно уединение наше блюсти, как девица честь. Оттаял ты душой здесь, Сурур, а Средиземье-то не изменилось. Вспомни, что сделали с Бесс там, на большой земле. Здесь мы настоящие, и знаем друг друга по именам и нравам. Здесь твоя жена – любимая всеми Бесси, здесь все пьют твое пиво и заслушиваются твоими песнями. Кто вы там, наверху? Ненавидимые всеми и каждым орки, Мелькорово племя. А Годже? Здесь она бесшабашная девица со светлой головой и острым языком. А там – там ее ждет плаха, Сурур. Что пережила Брайд – о том не мне тебе сказывать…
Несколько секунд Риносс молчал, словно все сказанное всколыхнуло в нем улегшуюся было и уснувшую боль. Потом медленно отпил из кружки, отводя за спину буйную гриву светло-каштановых волос. Поднял на орка глаза и спокойно, непререкаемо добавил:
- Я груб и жесток, брат, я знаю. Но я люблю Лайнгарт. Мне дорог здесь каждый выступ и камень. Мне дорог здесь каждый гном, орк или человек. И если для того, чтоб защитить вас всех, я должен быть подозрительным и злобным мерзавцем – я буду им.
Они сидели в сгустившейся, тяжкой тишине, только потрескивал камин. И в этот момент открылась внутренняя дверь, и вошла Бесс с подносом, заставленным еще какой-то снедью.
- Добро вам яриться, ну будто мальчишки! – В низком голосе женщины позванивал смех. – Еще и половины не съели, а пива-то вылакали – Эру помилуй!
И Риносс снова почувствовал, как потеплело в выстывшей, было, комнате…
