A posse ad esse Обложка к главе -
http://cs7011.vk.me/c620916/v620916452/13d21/nXkyvO37EgE.jpg
«Объявляется посадка на рейс 2510 «Лондон-Копенгаген».
Блисс вздрогнула, оторвавшись от компьютера.
Пройдя регистрацию, она первым делом проверила счет на карте, едва не заработав сердечный приступ в столь молодом возрасте. Неужели Кормак настолько плохо разбирался в фунтах стерлингов? Деньги, что были на карточке, вполне могли быть бюджетом какого-нибудь небольшого государства. Годовым бюджетом, не иначе.
Впрочем, Блисс прекрасно знала, что её наследство исчислялось в таких же, и даже больших, суммах. В другое время её снова начал бы донимать стыд, но не сегодня.
Сегодня, да и в последующие дни, были вещи гораздо важнее.
На стойке информации ей любезно сообщили, где на территории аэропорта можно найти компьютеры с интернетом. Оплатив два часа, Блисс тут же пустилась на поиски диаграммы Герцшпрунга-Расселла.
Блисс знала о диаграмме Герцшпрунга-Расселла, но только лишь знала. Знай она суть её законов, ей не составило бы труда выудить их из памяти, вспомнить их. Гипертимезия никогда не оставляла ей шансов забыть что-то и сейчас Блисс думала о том, что, может, в этом и дело? В её... диагнозе?
Блисс узнала о своем о гипертиместическом синдроме в девять лет, когда она не умела толком справляться со всей нахлынувшей информацией, её голова болела не переставая, а из дома и вовсе выходить было опасно - кровь носом могла идти по нескольку часов.
Всю жизнь она делала всё, чтобы не думать о гипертимезии, а потому и не знала, как это назвать. Диагноз? Болезнь? Дар? Нет, точно не дар. Даром она это не считала, но всё же задалась вопросом, а вспоминала бы она сейчас то, что вспоминает, если бы не её особенность?
Если в её состоянии замешан кто-то, а не что-то, то происходящее было весьма иронично - кто-то лишил воспоминаний человека, который не может забыть ничего.
Диаграмма Герцшпрунга-Расселла оказалась напрямую связана со звездами. Она показывала зависимость между абсолютной звёздной величиной, светимостью и температурой поверхности звезды.
Дальнейшие поиски привели Блисс к красному сгущению и теореме Росселанда, однако, из этого она поняла очень мало. Может быть, Блисс и запоминала рекордное количество информации, но уже на фразе «пусть туманность, состоящая из атомов, у которых есть только три энергетических уровня», она понимала, что ничего не может понять.
Блисс попыталась абстрагироваться от формул и вытеснить только ключевые моменты.
«В космических туманностях, ионизованных излучением, происходит эффективная переработка жесткого излучения звёзд в более мягкое».
Она нахмурилась, внимательнее вчитываясь во фразу. Что-то она определенно хотела понять, словно сорвать с кончика языка, но вот только что?
Именно в этот момент объявили посадку на рейс. Быстро закрыв вкладки, Блисс поспешила уйти.
Стандартные вещи: выслушать напутствия пилота и посмотреть на дежурные улыбки стюардесс, пристегнуть ремни безопасности, откинуть столики.
Самолёт взлетел и, только оказавшись на ошеломляющей высоте, Блисс поняла, что чувствует себя в безопасности. Это осознание заставило её горько усмехнуться. Когда же она дойдёт до той точки, когда и на земле ей станет спокойно?
- Не волнуйтесь, - добродушно сказала судящая чуть поодаль женщина. Блисс непонимающе посмотрела на неё. - Вы выглядите так, словно не в своей тарелке. Это Ваш первый полет?
- Нет, - запнувшись, ответила Блисс. - Первый раз лечу в Копенгаген.
- Тем лучше для вас! - открыто улыбнулась она. - Если и когда-то лететь в Копенгаген, то именно зимой! Вы очень удивитесь, милая. Зимний Копенгаген действительно заставляет поверить, что Рождество ещё не умерло.
- Там, наверное, много снега, - Блисс постаралась, чтобы её улыбка не выглядела слишком уж вымученной.
- Уж совсем не то, что в этой Англии, - фыркнула женщина. - Я просто поражаюсь этой слякоти и дождям. В Новый год, Вы только представьте! Как хорошо, что мне выпал шанс вырываться домой.
- Вы датчанка? - удивилась Блисс. - Не американка?
- Я жила в Америке год, - ответила женщина. - Их акцент - сущий кошмар, прилип ко мне буквально за месяц. Но это ничего. Я собираюсь покончить с командировками и разъездами.
Блисс внимательно посмотрела на женщину. Лет пятидесяти на самом деле, но выглядит где-то между тридцатью пятью и вечностью. Волосы чистого, блондинистого оттенка, блестящие, без намека на желтизну, аккуратный узел на затылке. Светлый костюм, туфли на высоком каблуке, жемчужные серьги и ожерелье.
У неё были дети, ведь именно ради них она возвращалась на Родину, чтобы быть ближе к ним. С мужем давно в разводе, ведь её командировки и разъезды, без которых она не представляла жизни, в конце концов, поставили крест на их отношениях.
Дети, пусть и уже такие взрослые, будут рады матери, от которой получали так мало внимания в детстве, но сколько на самом деле она сможет жить так, на одном месте? Два месяца или год максимум? Потом, конечно, она снова придёт на свою отлично оплачиваемую работу, и снова согласится работать в полную силу. И снова разъезды, командировки, на несколько дней или месяцев, накопление авиамиль.
Эта женщина была молода душой, или ей хотелось, чтобы так оно и было. В сущности, это одно и то же.
- Никогда не была в Америке, - сказала Блисс.
- Может быть, оно и к лучшему, - отозвалась женщина. - Их английский просто выводит из себя.
- На счет английского, - быстро спросила Блисс. - Я совершенно не владею датским и немецким, но хорошо говорю на французском и английском.
- Думаю, английский Вам точно не понадобиться, - подняла брови женщина. - И не переживайте о такси, магазинах и гостиницах, английского Вам будет вполне достаточно.
Блисс поблагодарила женщину и до конца полета слушала её рассказы о двух прекрасных сыновьях, муже, с которым они, не смотря на развод, в доверительно-теплых отношениях, и её работе.
Час с лишним пролетел для Блисс практически незаметно, и вот, уже стюардессы снова просят пристегнуть ремни, а самолёт идёт на посадку.
Снова привычные вещи: перевести время на час вперед, температура воздуха за окном, аплодисменты при приземлении.
Добро пожаловать в Копенгаген.
Блисс без каких-либо инцидентов прошла контроль, и, перехватив портфель поудобнее, осмотрелась. Полупрозрачный аэропорт Копенгагена «Каструп», утопающий в свете ламп, с необычными овальным потолком, произвел на неё приятное впечатление. Блисс любила аэропорты, и этот не оказался исключением.
До рассвета оставалось около четырех часов, и она надеялась, что за это время сможет узнать как можно больше информации. Заплатив за три часа вперед, Блисс, вознеся хвалу интернету, принялась за поиски психиатрической клиники.
На третьем запросе Блисс смогла найти какой-то сайт, куда переписывались статьи из газет. Одна из статей была полностью посвящена нужной ей клинике.
«Психиатрическая Клиника имени Абелоун Инджеборг».
Оказалось, в возрасте сорока лет отец Абелоун Инджеборг повредился в уме. Он видел вещи, которые не видел никто, кроме него, мог разговаривать с человеком, а потом накинуться на того по причине того, что якобы видит этого человека впервые в жизни. В один из таких дней он сильно поранил висок своей дочери чем-то тяжелым, но ей повезло. Поняв, что сделал, отец тут же очнулся, и, оказав первую медицинскую помощь, сразу же выбежал за доктором. Им повезло - практика доктора находилась всего через несколько домов от их дома, и к тому моменту он ещё не уехал.
Когда Абелоун пришла в себя, доктор настоятельно посоветовал ей определить свихнувшегося родителя в клинику, где ему смогут хоть как-то помочь. Абелоун, больше семи лет работавшая сестрой в разных больницах, такой «помощи» своему отцу не желала.
Дальше в статье представлялось несколько вариантов того, как именно Абелоун Инджеборг открыла свою клинику.
В одном из них говорилось, что Абелоун была хороша собой, и за ней очень долго ухаживал знатный и баснословно богатый человек. Абелоун, которая была младше его на несколько десятков лет, в итоге приняла его предложение, и на деньги мужа открыла клинику.
В другом говорилось, что испокон веков в семье Инджеборг была реликвия, которая стоила сумму столь же огромную, что и деньги того человека, который ухаживал за Абелоун.
Было ещё несколько вариантов, но Блисс не стала их читать. Гораздо больше её привлекло другое: в конце статьи стояла приписка – «реконструкция».
При чем здесь реконструкция, Блисс пока понять не могла. Поиски Ретта Шварцшильда тоже успехами не увенчались. Скорее всего, он был просто одним из докторов. Но откуда, откуда, черт возьми, она его знает? Знает человека, который жил в 1849 году?
«Успокойся, - приказала себе Блисс. - Может быть, ты его не знаешь, а просто слышала о нём, или кто-то рассказал тебе».
Блисс невесело хмыкнула, вставая из-за стола. Воистину, вера в лучшее была в ней неистребима.
В аэропорте она обменяла фунты на датские кроны, купила две коробки с хорошим шоколадом и поспешила к выходу. Часы показывали половину седьмого утра, а значит, к тому моменту, когда она доедет до клиники, та уже должна быть открыта.
Рядом с входом в аэропорт Блисс не составило труда найти такси. Она назвала адрес больницы, чем заработала непонимающий взгляд таксиста:
- Это где-то в центре города?
- Нет. Это больница, находится рядом с замком Розенборг.
Весь первый час, что они ехали, Блисс разглядывала архитектуру Копенгагена. Здесь, в отличие от Хогвартса, шёл настоящий снег, люди вовсю расчищали дорожки, а новогодние украшения выглядели уместно и действительно по-праздничному.
Они проехали ещё немного и Блисс увидела две машины, очень сильно поврежденные. Видимо, кто-то не справился с управлением. Полиция уже оградила место столкновения, а какая-то женщина в белом свитере с вышивкой из снежинок спорила со своим напарником. Единственное, что в нём бросалось в глаза, это оттопыренные уши и полыхающая сигарета.
- Зимние столкновения, такое раз в неделю, да случится, - сказал таксист, проследив за взглядом Блисс. - Не переживайте, в таких маленьких улочках серьёзно пострадать невозможно.
Блисс заправила волосы за уши, коротко взглянув на таксиста. Она и суток не провела в Копенгагене, а уже увидела полицию и подъезжающую скорую. Полиция. Слово отдало тупой болью и воспоминаниями. Как там сказал Малфой? Откуда у неё столько везения? Она и сама не знала.
- Приехали, мисс, - сказал таксист, остановившись рядом с большими железными воротами.
Блисс огляделась по сторонам. Видимо, они выехали очень далеко за город.
Расплатившись с таксистом, и взяв с него обещание, что до вечера он будет полностью в её распоряжении, она вышла из машины.
Она посмотрела на железные узорчатые ворота и почувствовала сильную дрожь. Те самые ворота из её видений, та самая огромная территория и ели, даже сугробы как будто были теми же. Собравшись с духом, Блисс отворила двери и вошла.
Найти главный корпус ей не составило труда. Большое пятиэтажное здание из камня, светло-бежевое, возвышающееся над всем остальным. Рядом с дверью обнаружился и герб с елью, внизу которого была выгравирована дата. 1849 год. Под датой было ещё одно слово, практически неразличимое, написанное на датском. Блисс не знала, что значит это слово, но чувствовала, что обязана узнать.
После бежево-снежных цветов, внутри оказалось особенно неуютно. Темно-серые каменные полы, такие же стены, несколько диванчиков цвета красного вина и эхо, гуляющее по огромному помещению. Было чувство, что если она скажет хотя бы слово, оно не сможет найти выхода, будет отталкиваться от стен, и так до бесконечности.
И снова странные мысли, которые наталкивают на что-то. А это «что-то» скрывает стены похлеще тех, из которых сделано здание. Блисс больше не желала оставаться в неведении.
Особенно, если был реальный шанс узнать хоть немного.
- Мисс? - к ней подошла небольшая женщина, во взгляде которой читалось явное подозрение. - Что вы здесь делаете? Сегодня не день посещений.
- Ох, нет, я... я не посетитель, - торопливо начала Блисс, растерявшись вмиг. - Я здесь только... я хотела кое-что узнать.
- Неужели опять? Может быть, уже скажите своему журналу, чтобы оставили нас в покое? - гневно сказала женщина. - Сколько вам можно говорить, что у нас обычная клиника, коих полно по всему миру! Нет здесь никаких тайн, людей мы не пытаем, более того, когда они начинают чувствовать себя лучше, то имеют полное право уйти, куда глаза глядят!
- Журналу? - растерянно переспросила Блисс. - Но я не журналистка.
Женщина немного успокоилась, но через несколько секунд посмотрела на Блисс с подозрением ещё большим.
- Вы турист, ведь так? Хотели доехать до замка, а потом увидели это место, и решили зайти? Ну так знайте...
- Успокойтесь, пожалуйста! - повысила голос Блисс. - Нет, я не журналистка, не турист, не ЦРУ, или кем Вы еще меня посчитаете. Я здесь только ради себя, и если Вы сейчас подумаете, что я пришла, как пациент, то нет, это тоже не соответствует действительности.
Теперь уже растерялась женщина, и Блисс, воспользовавшись молчанием, достала из портфеля коробку шоколада, протянув его этой излишне нервной особе.
- Послушайте, - Блисс зацепилась взглядом за бейдж. Улрике Сёренсен. - мисс Сёренсен...
- Фрейлейн, - с достоинством поправила её Сёренсен. Впрочем, она явно понимала, сколько стоит такой шоколад, а потому голос её стал заметно спокойнее. - Не забывайте, мисс, Вы в Дании, а не в своей Америке.
- Фрейлейн Сёренсен, - покладисто продолжила Блисс. - Я повторюсь, что нахожусь здесь только ради себя. И всё, чего я хочу, это узнать о... о моей семье.
- Вашей семье?!
- Да, - вдохновленно продолжила лгать Блисс. - Видите ли, у меня есть все основания полагать, что один из докторов этой больницы является прямым потомком моей семьи. Я думаю, что он работал здесь долгое время, а значит, какие-то сведения наверняка должны были сохраниться.
Сёренсен посмотрела на шоколад, потом снова на Блисс, и так несколько раз. Наконец, её внимание целиком и полностью заняла Блисс.
- Как звали доктора, о котором вы говорите?
- Ретт Шварцшильд.
Дальнейшее действие фрейлейн Сёренсен заставило Блисс отскочить. Она едва ли не кинула ей в лицо коробку конфет, и Блисс только чудом удалось её поймать.
- Вы с ума сошли? - Блисс спросила спокойно и даже как-то заинтересованно, но в душе у неё полыхал огонь. Она в очередной раз подумала, что теперь понимает поведение Малфоя. Спокойствие, пусть даже мнимое, не дает разозлиться, не даёт гневу полностью вытеснить рациональное мышление.
- Ретт Шварцшильд, значит? - на этот раз Сёренсен действительно была разгневана. - А говорили, что не журналистка? Видимо, Вы новенькая, раз попались на такой простой вещи! Все журналисты знают, что имена этого года произносить нельзя! Так вот, идите в свой журнал, и вбейте, наконец, им в голову, что это дела давние! Давние, можете Вы это понять?! Чего вы хотите от тех времен, где почти шестьсот правила святая инквизиция? И уж Вам должно быть понятно, что столько времени прошло, что мы...
- Да подождите, подождите! - Блисс едва не замахала руками, пытаясь разобраться в этом потоке слов. - При чем здесь вообще инквизиция? С ней было покончено ещё в тысяча восемьсот тридцать четвертом году. Когда строилась эта больница, прошло порядком пятнадцати лет с момента окончания инквизиции.
Сёренсен ехидно посмотрела на неё:
- Вот только не надо притворяться, что Вы не знаете.
- Не знаю о чем?
- Ох, прекратите, - махнула рукой Сёренсен. - Даже на нашем гербе есть упоминание.
- Да, я видела упоминание, - едва не скрипя зубами, сказала Блисс. - На датском языке. Датском, понимаете? Давайте я дам почитать Вам французский роман, а потом спрошу, почему главный герой уехал на Майорку, когда рожала его жена?
- Так, с меня хватит! - зло выдохнула Сёренсен. - Я немедленно зову охрану.
Но ей не стоило этого говорить - к тому моменту терпение Блисс достигло своего предела. То, что она сделала в следующий момент, не поддавалось объяснениям, - она просто схватила женщину чуть пониже локтя, и, сильно сжав её руку, повернула к себе и посмотрела ей в лицо.
- Вы, черт возьми, немедленно предоставите мне всю информацию, которую знаете о Ретте Шварцшильде, - её буквально трясло и в какой-то момент ей показалось, что воздух вокруг неё вибрирует. - Я не могу спать, я погрязла в обмане и лжи, и я устала бояться за свою жизнь, за жизни своих близких! Повторяю ещё раз - мне нужна информация. Информация о Шварце.
По их рукам словно прошел ток и шокированная Блисс тут же отпустила руку женщины. А когда посмотрела ей в глаза - едва не потеряла сознание.
Она не знала, как это произошло, не знала, каким образом у неё это получилось, и не знала, поддается ли это какому-то объяснению даже в мире волшебников. Но факты были на лицо - каким-то образом, она загипнотизировала Улрике Сёренсен.
- Нам нужно пройти на четвертый этаж, - голос её звучал всё с теми же истерическими нотками, которые, наверняка, всегда присутствовали в её голосе, но сейчас в нем было что-то покладистое. Что-то механическое. - Вся информация о врачах и пациентах пятнадцатого века находится там.
- Стойте, - опешила Блисс, стараясь не замечать, как Сёренсен остановилась сразу же, как только ей приказали. - Причем здесь пятнадцатый век? Больница построена гораздо позже.
- Нет, - ответила Сёренсен, продолжая идти. - Абелоун Инджеборг лишь выкупила эту больницу. Сама же клиника существует вот уже пятьсот лет.
Голова кружилась, и внезапно Блисс захотелось убежать, спрятаться за чем-то более реальным, чем сарказм и напускная бравада.
Только вот она знала, что если уйдёт, то будет ещё хуже. Потом - обязательно будет. А за её ошибки уже очень дорого поплатились.
Сёренсен провела её в небольшую комнату в конце коридора. За то время, что они шли, Блисс, успевшая представить тесное темное помещение, облегченно вздохнула. Комната действительно была небольшой, но стены в ней были уже знакомого светло-бежевого цвета, а в окне открывался изумительный пейзаж, много снежной белизны и светлого неба.
Почему темно-зеленый ковер окончательно успокоил Блисс. В отличие от темных, каменных коридоров и лестничных пролетов, комнаты здесь были вполне нормальные.
- Вот, - Сёренсен достала четыре картонных коробки, заполненных документами. - Все документы переведены на английский. Сноски и алфавитный порядок должны помочь упростить поиски.
- Отлично, - отрешенно кивнула Блисс, снова отдавая Сёренсен конфеты. - Вот. Идите и попейте с кем-нибудь чай. И, если Вас не затруднит, придите за мной через два часа.
Сёренсен отрешенно кивнула и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Блисс посмотрела на картонные коробки и почувствовала, как по спине поползли мурашки.
Взгляд её зацепился за чайник, воды в котором было больше, чем наполовину. Пока кипятился чайник, в одном из ящиков стола Блисс нашла зеленый чай. Когда он достаточно заварился, и Блисс поняла, что больше откладывать у неё не получится, она, внимательно осмотрев буквы, смогла найти папку с информацией о Ретте Шварцшильде.
Открывая папку, Блисс была уверена, что фотографии Шварцшильда там не будет. Фотографии и правда не было. Был портрет, и именно он заставил желудок Блисс скрутиться в узел.
Его нарисовали в очках, которые он снимал крайне редко. Блисс знала об этом. Это было невероятно - но она знала.
У него были близко посаженные глаза, цепкий, хитрый взгляд, крупный нос, необычный изгиб губ и четкая линия скул. Было такое чувство, будто он никогда не причесывался.
Блисс отложила бумаги на несколько секунд и отпила чай. А после продолжила изучать документы.
С каждым новой фразой, с каждым разом, когда она понимала что-то для себя, Блисс становилось всё тревожнее.
Ретт Шварцшильд проработал в клинике всего год. За ним числилась лишь одна пациентка, и после её смерти он тут же покинул клинику. Точнее, просто исчез.
О нём самом и в принципе было известно очень мало. Ретт Шварцшильд, семьи и родственников нет. Откуда он? Этого тоже известно не было. Может быть, он был датчанином с самого рождения, но кто-то, кто вёл записи, склонялся к тому, что Шварцшильд был немцем. Внешность и имя содействовали этому. Возраст тоже был неясен. Предположительно тридцать - тридцать пять лет.
Единственная пациентка... Блисс с удвоенным усилием начала перебирать документы, искренне не понимая, о каком алфавитном порядке говорила Сёренсен.
Из кипы документов Блисс выудила папку, тонкую, всего на два листа. Блисс бегло прочитала информацию на титульном листе. Оказалось, Ретт Шварцшильд должен был записывать разговоры со своей пациенткой, но, видимо, относился он к этому весьма халатно.
Прочитав первый диалог, Блисс схватилась за живот. Страх в очередной раз тугим узлом скрутил её желудок, и всё, чего ей хотелось, это убежать из этого места и больше никогда не возвращаться.
«- Вам не кажется, что в нашей дружбе есть какая-то ирония?
- От чего же? Вы увлечены собой, драматургией и психопатами. У нас много общего».
Блисс читала эти слова снова и снова. Хорошая новость - она не сошла с ума, и всё, что происходило с ней, было реально.
Плохая новость - это действительно было реально. Лучше бы она сошла с ума.
« - Вы идёте на поправку, Мара, и совсем скоро сможете вернуться домой.
- Оставьте, Шварц. И Вы, и я, и все остальные в этом заведении понимают, что дороги назад нет. Все, кто попал сюда - навсегда прерывают свою жизнь».
Внизу, едва различимым подчерком, было выведено следующее: полное осознание происходящего. Такого не должно было случиться. В этот раз ошибок быть не должно.
Блисс растерянно смотрела на записи. А должен ли был вообще кто-то увидеть их? Складывалось впечатление, что Шварц писал их исключительно для себя.
Остальные диалоги были полностью бессмысленны. Непонятно, чем руководствовался Шварц, когда писал их. Но Мара... Блисс схватила папку, которую с самого начала отложила на самый край стола. Словно хотела огородить себя от какого-то потрясения.
А от какого потрясения? Блисс уже понимала многое. И когда увидела рисунок Шварца, также всё поняла. Всё ещё не хотела признаваться самой себе, но это было так очевидно. Эти четкие линии, эта плавность в некоторых деталях. Свои рисунки Блисс могла опознать безошибочно.
Выдохнув, Блисс открыла папку, на обложке которой значилось «М. Меффлер».
Инициалы – М.М. (Мара Меффлер)
Пол – женский
Возраст – 15 лет
Место жительства – Копенгаген
Дата поступления – июль, 1425
Дата смерти - апрель, 1426
Блисс невесело усмехнулась. Мара знала, о чем говорила. Здесь не было даты рождения, лишь дата смерти. Те, кто оказывался здесь, действительно прерывал свою жизнь.
Мара. Так странно было думать об этой девушке и знать настоящее положение вещей. Блисс встряхнула головой. Нет, пока что она не готова признаться себе в этом.
Вместо этого она продолжила читать.
«Мара Меффлер росла и развивалась в соответствии с возрастом. Поначалу была активной, общительной и упрямой, но к десяти годам общительность полностью исчезла. Осталось лишь активность и упрямство, а так же отсутствие каких-либо друзей, а вскоре замкнутость и нежелание общаться с кем-либо».
- Ну конечно, - устало вздохнула Блисс. - Тихая девочка, не желающая принимать участие в шумных мероприятиях. Невообразимое психологическое отклонение!
«В тринадцать лет родителям был подан первый знак, что в тело дитя вселился Дьявол».
- Что? - опешила Блисс. - При чем здесь дьявол? Это же психиатрическая клиника, и я уверена, что в любом веке существовали люди, которые не верили в существование недоказанного, а всецело полагались на науку! Что за чушь вы вообще несёте?
«Мара Меффлер ушла рано утром, вернувшись лишь за полночь. Дитя порвала свою одежду, её лицо было в грязи и чем-то, как двумя годами позже припомнил отец, поразительно похожим на кровь. Мара Меффлер улыбнулась родителям, а позже случилось то, что неоспоримо подтверждает, что Дьявол вселился в невинную душу. Вокруг неё завертелись вихри из золотой пыли, и каждый вихрь стал принимать очертание пса. И пусть золотой цвет никого не обманет, ведь ангелы - это слуги Господни, а псы - гончие адские. Псы кружились вокруг дитя, и исчезали постепенно, а после дитя разразилось смехом поистине адским, и сказала слова следующие: Я вспоминаю. Он скоро придёт за мной.
Наутро дитя не помнила ничего совершенно, и родители вскоре успокоились, полагая, что Дьявол покинул невинную душу. Но Дьявол хитёр, он лишь притаился.
Последующие события произошли через два года, после коего отец Мары сразу принял решение обезопасить жену и дитя. Святая инквизиция была бы предпочтительнее, но...»
- Да вы с ума сошли! - воскликнула Блисс. Возмущение полностью затопило страх. - Адский смех, благодарю покорно! Конечно же, уже и посмеяться нельзя - сразу на костер!
Блисс буквально трясло, и каждое слово воспринималось едва ли не с отвращением. И в тоже время это помогало справиться с животным ужасом. Золотые псы. Золотые псы, источники всех её бед, фигурировали и здесь. Но, какая ирония, и здесь она считала их друзьями. И что именно вспоминала Мара, вспоминала она? Кто должен был прийти за ней?
«...но родители верили, что дитя ещё можно было спасти. Но может ли быть спасение после такого? Семья спокойно ужинала, ничего не предвещало беды, но Дьявол знает, когда его не ждут: он завладел телом и голосом невинной души, и словом лишь одним заставил посуду разлететься на мелкие осколки, и дом едва не раскололся надвое, трещиной дьявольской помеченный.
Ночью отец доставил дитя в нашу больницу. Дьявол внутри упирался, кричал и неистовствовал, но ледяная вода смогла приструнить лукавого. Завтра мой первый день с пациенткой, и я буду делать всё, что вернуть ей душу».
Когда Блисс прочитала следующие слова, то едва не разрыдалась от облегчения:
«К утру вся ответственность за пациентку снимается с В. Эйвери и возлагается на Р. Шварцшильда».
Выходит, единственное, что смог с ней сделать фанатик Эйвери, это окатить ледяным душем. Ретт Шварцшильд, кем бы он ни был, спас её.
Внезапно Блисс поняла одну вещь. Год. Мара умерла всего через год после того, как оказалась в больнице. Блисс тут же открыла последнюю страницу истории болезни.
«Предположительно Мара Меффлер покончила с собой, больше не желая служить жилищем для псов адских. Мой коллега, Ретт Шварцшильд, не желал признавать, что тело дитя захвачено и больше не будет свободно. Как оказалось, Мара Меффлер понимала всё прекрасно, а потому поздним утром, в апреле, она, поднявшись на самый высокий этаж, освободила себя от служения Дьяволу.
Не смотря на то, что многие видели это, тело вскоре исчезло.
Надеюсь, Мара Меффлер найдёт свой покой, где бы он ни был».
- О, не сомневайся, я-то найду, - фыркнула Блисс, допивая чай. - Чокнутый.
- Прошу прощения? - Сёренсен, стоявшая в дверях, смотрела на Блисс.
- Ох, это я не Вам, - устало махнула рукой Блисс. - Так, веду сама с собой беседу. Помогает отвлечься.
- Два часа уже прошло, - напомнила она.
- А я как раз закончила, - задумчиво сказала Блисс. - Всё, что здесь могло мне помочь, действительно помогло. Спасибо вам. Но я хотела бы спросить, о портретах и фотографиях. Возможно ли найти ещё что-нибудь, кроме того, что есть здесь?
- Да, думаю, такое возможно. В королевской библиотеке Копенгагена есть архив, куда Абелоун Инджеборг свезла множество документов на хранение. Среди них было много вырезок из газет, портретов и пара фотографий. Директор, который управляет больницей сейчас, иногда подвозит туда некоторые документы.
Блисс рассеяно кивнула, и, взяв Сёренсен за предплечье, четко произнесла:
- Сейчас Вы доедите конфеты, посплетничаете с подругами, а потом уснете на час. Когда вы проснетесь, то всё забудете.
Сёренсен кивнула, и вышла из кабинета. Блисс схватилась за стену, пытаясь выронить дыхание. Лишь бы это сработало.
Поднимаясь на пятый этаж, она думала о том, что происходящее с ней - какой-то порочный круг. Стоило ей узнать о себе хоть что-то, как тут же появлялась новая загадка. А был ли конец у этого?
Стоя в длинном, темном коридоре, Блисс смотрела на окно. Она знала, что это то самое окно, в каком-то смысле, даже помнила.
Подходить она к нему не желала. Но она вообще не желала многого из того, что происходило в её жизни. Некоторые вещи делать было необходимо.
На окнах не было решёток, но так было только сейчас, или, возможно, приказ убрать их отдала Абелоун Инджеборг. Тогда, в пятнадцатом веке, решетки точно были. Черные, плотно прилагаемые друг к другу, сквозь них невозможно было увидеть практически ничего. Не то, что сейчас. Сейчас солнце подсвечивало пыль рядом с окном, сейчас можно было увидеть своё расплывчатое отражение.
Блисс подняла руку и дотронулась до окна.
Она не знала, сколько летела вниз, она знала, что не хотела падать. Нечто незримое протащило её через весь коридор, а после впечатало в стекло. Она падала вместе с летящими вниз осколками, и их блеск был единственным, что она видела. Никакой жизни перед глазами, никаких лиц. Ничего.
Всё это вспомнилось лишь после того, как она упала на расчищенную от снега твердую землю. Воспоминания и адская боль - такая, что нет, не надо воспоминаний. Лучше просто умереть.
В смерти была вся ирония её жизни.
Она не знала, сколько пролежала вот так, но ей казалось, что шел снег. Снег, наверное, правда шел - он падал на лицо, западал в глаза, в открытые ранки на лице. Было уже холодно, было уже поздно. Она поняла это, когда над ней склонился Шварц, и его лицо она увидела особенно четко.
Обычно спокойное, порой жесткое лицо Шварца было пепельно-серым, испуганным, но таким решительным. Она сразу всё поняла, поняла, что именно он хочет сделать. Она, наверное, тоже хотела. Но видеть эту муку, это страдание на лице, она не могла. Слишком часто она видела такое.
- Шварц, послушай меня, - так странно, что голос не срывался, не было хрипов. Она лишь говорила очень тихо.
- Молчи, Мара, прошу тебя, - голос Шварца был преисполнен такого ужаса, а она ничем не могла помочь. - Всё будет хорошо, слышишь? Сейчас я подниму тебя, и...
- Эх ты, мечтатель! Оставь это, оставь. Мне уже всё равно на себя, Шварц, но я так устала от твоих мук. От вечных мук других.
- Не говори, ничего не говори. Мы справимся с этим.
На его голову и плечи падали снежинки и в какой-то момент она подумала, что их не помешало бы стряхнуть.
Блисс отшатнулась от окна, едва не упав на спину. Всё, что с ней произошло, было так реально. Падение, ошеломляющая боль, прикосновения и снежинки на плечах Шварца, слова - она пережила это. Только что Блисс Бромлей стала Марой Меффлер, сумев прожить с ней последние минуты. Прожить второй раз.
- Отвезите меня в королевскую библиотеку Копенгагена, - сказала Блисс, садясь в машину.
Она выглядела спокойной, собранной и сосредоточенной.
Блисс была в голове Мары Меффлер всего несколько минут, но отголоски её мыслей всё ещё витали где-то в сознании.
Что она имела в виду, когда говорила, что устала от вечных мук других? Кто были те, другие, помимо Ретта Шварцшильда? Фауст, Барбара, Десмонд Льюис, Смит? Был кто-то ещё? Почему Мара была уверена, что она причина бед всех этих людей?
И, наконец, был последний вопрос. Блисс Бромлей была уверена, что Мара Меффлер не верила в существование вещей недоказанных.
Тогда почему, в самую последнюю секунду своей жизни, она вспомнила лишь одно слово?
Нефилим.
____________________________
*A posse ad esse (лат.) - от того, что возможно, к тому, что (действительно) существует.
