Глава 36- Мама как-то сказала мне: «Хочешь спрятать лист дерева – спрячь его в лесу. А человека – в большом городе» - продолжил Билл свою историю, - Прятаться мне особой нужды не было, но всё же… наверное, мне просто хотелось увидеть столицу. Ведь до этого я безвылазно жил в своей деревушке, зная лишь её ближайшие окрестности.
И вот я оказался в Лондоне. Чтобы описать все приключения, выпавшие на мою долю в этом огромном городе, не хватит и ста ночей… в начале, я пытался найти своих соплеменников, то есть магов и ведьм. Мама говорила мне о многих тысячах колдовского народа, живущего в главном городе Британии. Но, увы – жилища волшебников были надёжно скрыты от посторонних глаз. С приходом на Остров христианства весь наш род прошёл суровую школу выживания – все беспечные, недостаточно бдительные, небрежные погибли страшной мученической смертью. Так, как моя семья…
Пару раз мне, правда, удавалось уловить следы волшбы тем звериным чутьём, которое у меня так развилось. Я пускался за этим следом, за этим ароматом колдовства, надеясь встретить хоть одного понимающего меня человека… всё тщетно. Гораздо позднее я узнал, что волшебная община Лондона засекла меня практически сразу же по прибытию в город. Но никто не захотел мне помочь. Никто не пожелал признать маленького дикаря - грязнокровку. Мне говорили, что на меня даже делали ставки: сколько я протяну? Месяц? Два? Полгода? В общем, для магов я был чем-то вроде любопытной экзотической зверюшки – а когда я им надоел – они попросту забыли о моём существовании.
А я учился… да, я потихоньку учился. Вслепую нащупывал законы волшебства, набивая шишки, набираясь опыта, подчас весьма горького, на своих собственных ошибках. У меня была Сила, у меня был талант – но не было знаний, чтобы направить их на верный Путь, не было Учителя. Приходилось выкручиваться самому. Первой моей «палочкой» стала та самая дубинка, на которой я вырезал знаки трофейным кривым ножом [спустя годы, к моему удивлению обнаружилось, что эти фигурки весьма похожи на руны, о которых я тогда и не подозревал – просто чертил, что на душу пришлось]. Единственное, в чём я более-менее нормально разбирался – это лекарское дело, мама успела многому меня научить. А по пути в столицу я насобирал целую коллекцию целебных растений. Но когда я попытался торговать снадобьями, меня до полусмерти избили подмастерья из гильдии аптекарей – так они поступали со всеми портачами(1). Это мне ещё повезло – могли привязаться и церковники, а занятие знахарством без диплома фармацевта или медикуса – верный путь на костёр. Так что с честным заработком не вышло – и я стал воровать. По началу, только чтобы не сдохнуть с голодухи: съестное с уличных лотков, фрукты на фермерском рынке, горячие лепёшки у пекарей… Полагался только на ловкость рук и быстроту ног. Это позднее я в совершенстве овладел искусством отвода глаз, когда безо всякой невидимости маг остаётся незаметным для окружающих. Потом этот трюк неоднократно меня выручал. А тогда, в начале своей карьеры, если можно так выразиться, я здорово рисковал. И однажды попался. За мной погнались, зажали в угол – в какой-то момент я подумал, что это конец, всё, отбегался. Но тут, словно из-под земли, рядом со мной появился некий маленький оборванец и потянул за руку в какую-то незаметную щель между домами, потом мы петляли, ещё и ещё, запутывали следы, как зайцы, постепенно шум погони утих, и мы остановились в тёмной вонючей подворотне, чтобы немного перевести дух. Так я познакомился со своим первым подельником, Питером. Он был таким же бездомным воришкой, как и я. Правда, ему в жизни повезло гораздо меньше, чем мне: родителей он вообще не знал, с младых ногтей побираясь на улицах и площадях столицы в компании таких же беспризорников. Однажды, когда подавали особенно мало и неохотно, а голодное брюхо всё чаще напоминало о себе недовольным бурчанием, он решился облегчить карманы прихожан одной церкви на окраине без ведома их владельцев. Его схватили на горячем, и не оказалось рядом никого, кто бы спас его, так как сам Питер выручил меня. Добрые христиане повалили мальчика на землю и топтали ногами. Удар кованного сапога пришёлся ему в голову – и левый глаз вытек. Но Питер выжил. Он отлежался в лачуге одного старьёвщика – и на нём всё зажило, как на собаке. Правда вот глаз… но и одним правым Питер прекрасно замечал, где и что плохо лежит. Я называл его Циклопом – Питеру до жути нравилось это «иностранное словцо», как он сам говорил.
В паре стало намного легче «работать». Я оттачивал своё мастерство и постепенно хорошо научился отводить глаза, накидывая вуаль незаметности не только на себя, но и на Циклопа. Да и выжить в трущобах Нижнего Лондона вдвоём легче. Когда слипаются от усталости глаза, ты знаешь, что тебя кто-то караулит, и твои соседи по ночлежке не перережут тебе во сне глотку, покусившись на добытый за день хабар(2). Теперь мы уже не разменивались на мелочи. Снимали кошельки с поясов богатых купчин, забирались по ночам в склады мануфактур, взламывали двери лавок колониальных товаров, чтобы «позаимствовать» выручку и поживиться заморскими лакомствами. Питер безоговорочно признал моё старшинство в нашей маленькой команде. После того, как я на его глазах применил пару магических трюков, он прямо спросил меня: «Ты волшебник?» И получив утвердительный ответ, зауважал меня ещё больше. Дети вообще боятся неизвестного гораздо меньше, чем взрослые. В их душах ещё живёт ожидание чуда.
Я вылечил несколько его застарелых хворей, пользуясь травами и наговорами. Только вот глаз я ему вернуть не мог… Мало-помалу, в воровском Лондоне о нас прошла слава, и к нашему дуэту стали присоединяться другие малолетки. Двое, трое… полдюжины, десяток… в итоге, за какой-то год я сколотил приличную шайку. И хотя никто из нас ещё не перешагнул порог совершеннолетия – мы представляли собой грозную силу. Это очень быстро поняли другие обитатели бандитских притонов. Когда нас ещё не воспринимали всерьёз, банда Джо Попрыгунчика решила покончить с «зарвавшимися сопляками», а заодно и отобрать у нас деньги, полученные с ростовщической лавки, которую мы удачно «ломанули» накануне. В итоге, это мы покончили с ними, хотя ватага Джо состояла из семи здоровенных головорезов, включая самого Попрыгунчика – бывшего каторжника с отрезанным носом и выжженной на лбу буковой «Т»(3). Мы брали числом, как собаки медведя – даже самый опытный боец ничего не поделает против кучи подростков, которые бросаются на него со всех сторон с ножами и кастетами. После этого мы стали вровень с шайками взрослых бандитов. Нас боялись и обходили стороной. Мои подопечные, скажем так, слушались меня беспрекословно. Лихой главарь, да ещё и настоящий колдун – они относились ко мне со смесью суеверной боязливости и детского любопытства. Да, детского. О боги, мы все ещё были детьми… детьми, обиженными на весь мир. И пытались скрыть это напускным бахвальством и «воровским куражом». Дети очень часто бывают жестокими, Летиция, - Билл умолк, сморщившись, словно от боли. Возле его рта залегла горькая складка, - И мы были такими. Свою жизнь ставили в медный грош, а чужую – и того меньше. Убить могли ни за понюшку табаку. Маленькие озлобленные волчата… сбившиеся в стаю, что делало нас в стократ опаснее. Они верили мне – а я верил им. За людей мы считали только друг друга – членов нашей ватаги, Семьи, как мы сами её называли. Другой семьи ни у кого из нас не было. Внутри шайки были строгие законы. Внутри была дружба и любовь – те крохи её, что мы сохранили в зловонной клоаке, которую называют Нижним Лондоном. Все остальные были чужаками. Врагами, которых можно и нужно было грабить, запугивать… и убивать.
Теперь шайка развернулась во всю ширь. Мы выбирали только самые лакомые куски, действовали нагло, весело, нахрапом, нападая на тех, кого взрослые бандиты не решались зацепить, плюя на все законы, и королевские, и воровские. У нас был лишь один закон – мы сами. Мы облюбовали для своей резиденции огромный полуразрушенный особняк в пригороде, устраивая оттуда наскоки на большой город. Туда же стаскивалось всё добытое за день. Скупщики краденого поначалу пытались обжуливать нас, не давая настоящую цену за барахло. После того, как одного барыгу нашли с выколотыми глазами и распоротым брюхом, куда был запихнут кошель с медными монетами, обманывать нас уже никто не рисковал.
Я лечил своих подельников от всяких болячек и ран, полученных в драках… решал споры между ними и говорил, на какое дело идти, а на какое – нет. Способность к ясновидению, угадыванию мыслей на близком расстоянии, отводу глаз погоне и другим магическим штучкам позволяло мне блестяще проводить с моими ребятами дерзкие налёты. Мы добывали для себя лучшую еду, набивали животы до отказа, чтобы заглушить воспоминания о голодных временах. Мы одевались только в бархат и парчу, мастеря себе фантастические наряды из украденной со складов материи. Девчонки и ребята обвешивались золотыми побрякушками, выделываясь под бандитский форс, - Билл грустно улыбнулся и пожал плечами, - Грязные, вшивые, невежественные – зато разодетые, как павлины, и с ножичками в карманах.
Летиция лишь кивнула головой – ей не понаслышке были знакомы такие подростковые банды. В трущобах Амстердама и было не меньше, чем в низах Лондона. Детская жестокость была похлеще, чем у взрослых варнаков, и многим из них задолго до совершеннолетия довелось повстречаться с Пеньковой Невестой(4). Ей удалось вытащить из подобной кампании Ганса, и теперь она с изумлением узнавала, что этот мудрый колдун, спасший вчера её брата, сам когда-то был малолетним головорезом.
- У нас у всех были клички, - продолжал между тем Билл, - А имён у большинства просто не было. Меня же они звали Чёрный, - тут маг смущённо улыбнулся, - Я уже тогда приобрёл склонность к простой чёрной одежде, - он показал рукой на свой костюм, - Коей остаюсь верен до сих пор. Шайка Чёрного, как нас прозвали, гремела на весь Лондон. На нас неоднократно устраивались облавы, меня пытались убрать с дороги конкуренты, недовольные тем, что какой-то мальчишка принимает львиную долю хабара – но, благодаря нашей ловкости, наглости и моей магии, конечно, нам, до поры, удавалось избегать всех превратностей судьбы.
И всё, казалось, шло удачно. Мои ребятки были довольны и превозносили своего хитрого и фартового главаря до небес. А на меня всё чаще и чаще накатывали приступы глухой тоски. Я метался, не находил себе места, то часами сидя в углу, вперив взгляд в стенку и ни с кем не разговаривая, то впадая в приступы ярости, ввязываясь в драки и проливая кровь, когда это совсем не было нужно для дела. Я не видел смысла в своей жизни. Я не знал своей судьбы. Словно сорвавшийся с горы камень, я катился вперёд, убивая всё на своём пути. Бесцельно.
Однажды, я решил осуществить то, о чём уже давно задумывался – вернуться в родные края и наказать тех, кто был причастен к смерти моей семьи. Я взял с собой десяток ребят, приказав остальным залечь на дно и не предпринимать ничего в моё отсутствие, и отправился в путь. Мы, не торгуясь, купили лошадей на ворованное золото (не хватало ещё, чтобы стража искала по дорогам конокрадов), ехали по ночам, пережидая светлое время в лесах и оврагах – излишнее внимание нам было ни к чему. Я знал, кого хочу найти: судью, бейлифа(5) и тех монахов, которые командовали отрядом карателей. Прибыв в столицу графства, ребята рассыпались по людным местам: харчевням, постоялым домам, рынкам, вынюхивая нужные мне сведения. Очень быстро выяснились довольно неутешительные подробности: доминиканцев, оказывается, ещё два года тому назад направили куда-то в языческие страны, нести туземцам «свет истиной веры» - и лишь мысленно посочувствовал несчастным туземцам, зная методы «святых отцов». Пристав умер от удара прошлым летом, перебрав в трактире крепкого пива. Но вот судья! Судья жил и здравствовал, исправно посылая на виселицу и плаху попавших в руки закона жителей прибрежного графства. За прошедшие годы по его приговору сожгли и немало подозреваемых в ереси и колдовстве. Большего мне не требовалось. Расторопный Циклоп разузнал какой улицей господин судья возвращается домой после присутствия. И в тот же вечер мы ждали его там.
Я стоял посреди тёмной грязной улочки, перекатывая в ладони маленькую монетку – ту самую милостыню, которую судья когда-то бросил жалкому маленькому нищему, ковылявшему с костылём по обочине сельской дороги. Этот медяк жёг мне пальцы. Я не потратил его даже в самое тяжёлое для меня время, хотя на него можно было купить пол-лепёшки. Нет… я собирался вернуть его владельцу.
За прошедшие годы судья ещё больше пополнел, и теперь шёл на меня переваливаясь, важный, как селезень, в своей расшитой мантии, с тяжёлой золотой цепью, указывающей на его чин. За ним поспешали двое крепких слуг, вооружённых окованными железом дубинками. Я спокойно заступил вельможе дорогу. Судья подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть меня в полумраке. «Эй, кто там?» - крикнул он хриплым голосом, в котором чувствовалась привычка повелевать, - «Чего молчишь, орясина? Что, не видишь, что идёт джентльмен?! Убирайся с дороги, грязная скотина, пока я не приказал выписать тебе дюжину плетей!» Его телохранители обступили меня с обеих сторон, угрожающе подняв дубьё. Тут я прищёлкнул пальцами и двух «топтунов» в одно мгновение «свинтили» мои ребятки, сидевшие до поры - до времени в кустах тихо, как мышки. Чиновник застыл, как изваяние. Он был неглупым человеком, и сразу всё понял. «Кто… Что?» - сумел пробулькать он, - «Я… я коронный судья! Что вы себе думаете! Не сметь!»
Я подошёл ближе, и блеск Луны осветил моё лицо. Наверное, он увидел в моих глазах свою смерть, а потому сразу же сменил тон: «Нет, зачем… мы договоримся… у меня золото, вот, полный кошель… возьмите… оно ваше»
Тогда я поднял руку и показал судье монетку. В лунном сиянии она сверкала, словно маленький осколок ночного светила, отполированная бесчисленными прикосновениями моих пальцев. И я напомнил судье о том дне, когда он бросил грош мальчишке, у которого сжёг маму, отца и трёх сестёр. Он закричал, рванулся в сторону – но мои мальчики шустро подхватили его под руки. «Ни одно доброе дело не останется безнаказанным, господин судья» - сказал я ему. Он разомкнул губы, чтобы молить о пощаде – но тут мои пальцы швырнули блестящий кругляш металла прямо ему в рот, а моё заклятье заставило монетку войти в самое дыхательное горло – и там встать плашмя, надёжно перекрывая доступ воздуха.
Пока он катался по земле и разрывал себе ногтями шею, я стоял и наблюдал. Мои ребятки, оставив трупы телохранителей, скромно отошли в сторонку, деликатно покинув своего главаря наедине с его местью. Я долго вглядывался в почерневшее лицо, пытаясь нащупать в себе какие-нибудь изменения, надеясь, что теперь мне станет легче. Но внутри была всё та же гулкая пустота. Плюнув с досады, я повернулся к ребятам:
- Ну, что рты раскрыли? Дохлого коронного судью никогда не видели, что ли? На коней, братцы! В Лондон, в нашу берлогу! И обмоем это дельце, как следует!
* * *
1. В средневековье это слово обозначало мастера, не входящего в официальное цеховое братство. В славянских языках, конечно, но в английском, думаю, был свой аналог. Отсюда «напортачить» - сделать что-либо плохо, кое как. По тогдашним обычаям, портачам запрещалось торговать своими изделиями в стенах города.
2. Украденное добро.
3. Отрезание носа и клеймение лба буквой «Т» (от английского “thief” – «вор») применялось к закоренелым рецидивистам.
4. Т.е. быть повешенным. При казнях использовалась пеньковая верёвка.
5. Судебный пристав.
