Глава 38- Ну?
- Всё чисто, - затараторил Циклоп, - Стражников вокруг нет, народ расходится по домам.
Мы стояли в тени высокого каменного забора через дорогу от часовни. Она действительно была круглой и смахивала на громадное серое яйцо. Над портиком возвышалась конная статуя, а по карнизу крыши змеилось тело дракона. Уже стемнело, и последние прохожие торопились к своим жилищам, чтобы, укрывшись за дверьми с крепкими запорами, поужинать и отойти ко сну. Люди окидывали нас подозрительными взглядами и прибавляли шаг – хотя мы и старались держаться незаметно – но шила в мешке не утаишь, мы весьма походили на тех, кем на самом деле и являлись: шпану, которая замыслила что-то недоброе. Ну и пусть… главное, чтобы не появилась стража.
- Второй выход из часовни есть?
- Нет, Чёрный, только этот, под лошадью. Окошки махонькие, сквозь них и кошка не пролезет.
- Лады… много их там быть не может. Ротонда не велика. Но разведать надо. Лучше девчонка, меньше подозрений. Так… Киска? Нет, не богомольная у тебе наружность. [Та лишь насмешливо усмехнулась и провела язычком по губам] Стрекоза, пойдёшь ты. Долго не рассусоливать. Заходишь, ставишь свечку, а сама смотришь: сколько их? Что делают? А главное – где чашка эта, золотая? Поняла? Ступай.
Стрекоза кивнула, но помедлила, с опаской оглянувшись на часовню – видно было, что ей неохота идти туда в одиночку. Я ободряюще улыбнулся девочке:
- Не бойся. Если чуть замешкаешь – мы туда всей кодлой нагрянем. Лети, Стрекоза, к Дракону(1)!
Повеселев, она шустро подбежала к двери, остановилась перед входом, оправила передник и волосы под чепцом – и шагнула внутрь.
Долго она там не пробыла, уже через пару минут Стрекоза выскочила наружу и подбежала к нам. Отдышавшись, она рассказала:
- Четверо их там: два монаха возле алтаря, поют чего-то не по-нашему, на меня и не посмотрели. А возле входа – ещё двое. Но эти серьёзные, большие такие, сердитые! Меня в часовню не пустили, сказали приходить завтра, к заутрени. А сейчас, говорят, нельзя. А ещё… Мечи у них, Чёрный! И кольчуги под рясами блестят, я заметила!
- Молодец, глазастая! – улыбнулся я ей, - Так, значит монахи-рыцари, из ордена. Сильные рубаки, опасные. А что чашка, углядела?
- Да! На алтаре стоит, здоровущая! А уж блестит…
- Ага, блестит, значит, нас дожидается… Так, ребятушки, сделать всё надо быстро и чисто. Большая удача, что чаша под такой малой охраной, сама в руки плывёт. Но монахи-рыцари – воины справные. Могут всех нас покрошить, если замешкаем. Поэтому делать будем так: я первый вхожу и караульщиков этих заморачиваю, долго таких бугаёв держать у меня не получится, так что закидывайтесь в часовню всем скопом, валите их на пол и кончайте по быстрому, пока не прочухались. Дверь сразу на засов, а ты, Циклоп, остаёшься на стрёме снаружи, если что – сразу свисти. Всё вроде? Ну, поехали!
Я расправил плечи и, насвистывая, поднялся по ступеням портика. Из часовни слышалось монотонное латинское пение, волнами доносился тяжёлый, одуряющий запах ладана. В последний раз глянув по сторонам, я перешагнул порог.
- Эй, ты! – в грудь мне упёрлась рука одного из стражников. Да, точно, это опытные солдаты – жестокие, выдубленные ветром и солнцем лица, «украшенные» боевыми шрамами, кольчуги под рясами и мечи на поясах, - Служба божья будет завтра, а сейчас не мешай достойным братьям провести обряды нашего ордена. Убирайся отсюда, смерд!
За спинами воинов тонула в полумраке часовня. Лишь алтарь озарялся горящими свечами. В воздухе слоями плавал дым от благовоний, заставляя слезиться глаза, но я всё равно разглядел две тёмные высокие фигуры у алтаря, провозглашавшие речитативом латинские славословия. А между ними на каменном возвышении тускло светилась чаша.
- Дяденьки, - плаксиво забормотал я, - Да я только свечечку поставить за здравие хотел… - моя рука нырнула за пазуху, охранники напряглись – но ничего не успели сделать, я выхватил свою неказистую «волшебную дубинку» и заговорил с ними уже совсем иным тоном, - Смотреть! Смотреть сюда, ну!
Завороженные, стражники уставились на палку так, словно я держал императорский скипетр. Меня всего перекосило – удерживать в подчинении двух взрослых мужчин – это нелёгкая задача. Но тут в ротонду ворвалась вся шайка, монахи-хранители рухнули на каменные плиты под тяжестью навалившихся тел – и им тут же перерезали горло, даже не пикнули. Киска уже закладывала дверь тяжёлым брусом. Жестом приказав подельникам оставаться у входа, я подошёл к алтарю. Два монаха, полностью поглощённые ритуалом, ничего не заметили, продолжая твердить молитвы и бить поклоны. Голоса… два голоса, сплетающихся воедино… мерно падающие латинские слова… словно огромное морское чудовище зашевелилось на дне Океана и устремилось к поверхности – так возвращалась ко мне память, когтистой лапой стиснув моё сердце. Нет! Этого не может быть! Неужели… не колеблясь более ни секунды, я шагнул вперёд и бесцеремонно опустил ладонь на плечо одного из черноризцев. Тот сбился, удивлённо оглянулся, нахмурился при виде меня и сбросил руку с плеча. Второй монах тоже прервал молитвы, обернулся и недоумённо поднял брови.
- Дерзкий мальчишка! Как ты посмел? Брат Иоахим, зачем ты пропустил этого… - он осёкся при виде двух тел, распростёртых на полу часовни, запертой двери и ватаги подростков, нагло ухмылявшихся ему в лицо.
- Спёкся твой брат Иоахим, - ответил за всех Огонёк, щуплый верзила с изуродованными ожогами лицом и руками. Когда-то этот парень прислуживал в трактире. До того дня, когда пьяная солдатня решила, что будет очень остроумно толкнуть маленького подавальщика в пылающий очаг и послушать, как он кричит. Так Огонёк получил своё прозвище. Он выжил, и в этом была моя заслуга – но красавцем ему уже никогда не быть. С нашей помощью он потом нашёл этих солдат – и пошутил над ними. После ожогов огонь одновременно дико пугал и непреодолимо притягивал его. Когда те «весельчаки» вопили и катались по полу, пытаясь сбить с одежды пламя, Огонёк смотрел, не отрываясь, и по его жуткому лицу пробегали судороги, - И второй брат тоже. Был – да весь вышел. Такие дела, попик.
Второй монах был отнюдь не так храбр, как его товарищ. Он упал на колени и задрожал, словно осиновый лист, пытаясь что-то сказать – но челюсть плясала ходуном, и слова превратились в какое-то невразумительное мычание. Но его «коллега» оказался не робкого десятка. Он направил на нас десницу в обвиняющем жесте и пророкотал хорошо поставленным голосом:
- Вы! Злодеи, в греховном безумии своём посягнувшие на святую апостольскую церковь! Святотатцы! Вы все уже мертвы! Вы познаете вечные муки…
Тут мне надоело слушать эту поповскую трескотню, и я со всего маху залепил ему дубинкой по черепу. Никакой магии. Просто от души. Монах рухнул на колени, обхватив руками седую голову с выбритой тонзурой, меж его пальцев побежала кровь.
- Вот так, - я заткнул палку за пояс, - Ребятки, вздёрните-ка на ноги этого мозгляка! – я указал на второго монаха, подвывающего от страха, - Он, кажись, уже себе всю рясу обгадил.
Черноризник пустым мешком обвис на руках моих парней, его губы тряслись, а расширенные глаза метались от одного лица к другому.
- Ну так что, «братец», - я подошёл к алтарю и снял с него чашу. Ого, тяжёленькая! Клов(2) весу, не меньше! По верхнему ободку в золото были вставлены крупные, искусно огранённые рубины. Вот она, «кровь земная»(3)! Не ошибся Юнга. За такое сокровище Шломо – Оценщик отвалит нам много, очень много звонких дукатов. И не обманет, потому как прекрасно знает: вздумает жулить – подвешу его к потолку за пейсы, - Откуда такое богатство? А?
- Мы… мы… - монах, поняв, что его не собираются немедленно убивать, немного воспрянул духом, - Мы были в Африке… язычники… наши войска разбили их племя. Храм Луны… там золотая маска их богини, жрецы не хотели отдавать, но мы их всех… маска… освятить… изгнать скверну. Брат Магистр велел переплавить и посвятить потир(4) Георгу Победоносному.
- Угу, понятно, - я провёл пальцами по гладкому золоту, - Слышали, братва? А нас ещё грабителями и душегубами называют… Племя-то, небось, в рабство? – задушевно обратился к монаху, наклонившись поближе. Его глаза забегали ещё быстрее, он попытался от меня отстраниться, - В рабство, по зенкам твоим лживым вижу. В цепи – и на плантации, тростник для концессий рубить, ага? Нагрела церковь руки, нет, не сама, конечно, - я с шутовским смирением молитвенно сложил руки, - Через посредников. Сами «рабы божьи» и весь мир в колодки загнать хотите?! – меня вдруг обуяла дикая злоба, и я схватил монаха за горло, - Отвечай, гнида!
Монах заскулил.
- Людей вы тоже сжигаете не сами! «Отдаём! Нераскаявшихся грешников! В руки! Светской власти! Дабы святая церковь! Не обагрила! Руки кровью!» - каждое слово цитаты я подкреплял оплеухой, от чего голова монаха моталась из стороны в сторону, - А я ведь вас узнал, «братья», - продолжил я, внезапно успокоившись, - Шесть лет назад вы служили инквизиции.
Трусливый монах замер, боясь лишний раз пошевелиться. Зато второй поднял на меня тяжёлый, полный ненависти, взгляд. По его лицу стекала кровь, но глаза не отрывались от моего лица.
- Да, - глухо промолвил монах, поднимаясь с колен, - Да! Я истреблял в королевстве скверну ереси и дьявольской волшбы! Я калёным железом уничтожал эту заразу! И если бы Магистр не решил иначе – мы занимались бы этим до сих пор!
- Маленькое рыбацкое село, - прошептал я, но голос мой разносился по всей часовне, - Вы убили кузнеца, его жену и трёх девочек… но был ещё и сын.
- Аааа! – старый монах рванулся ко мне с неожиданной прытью, но Огонёк ловко подставил ему ногу, и черноризник растянулся на полу, - Отродье сатаны! – если бы взгляд человека мог убивать – я бы тут же распрощался с жизнью, - Я знал! Я чувствовал! А всё этот недоумок, - он плюнул в сторону своего малодушного собрата, - «Кости прогорели… невозможно определить, три детских скелета – или четыре». Дьявольские ростки нужно уничтожать с корнем! Я всегда так говорил! Нельзя щадить и детей! Потому что из них вырастают такие порождения ехидны, как ты!
Я ударил лежащего сапогом в лицо, и фонтан красноречия вновь иссяк.
- Моя мама, - мне с трудом удавалось удержать свой голос от дрожи, - Была доброй женщиной. Всё, что она делала – это лечила людей. Может быть, она простила бы даже тебя. Но я не прощу. Боги любят меня. Они привели вас ко мне.
- Мерзкий язычник, - изо рта его текла кровь, но старый палач не собирался сдаваться, - Твои лживые боги не спасут тебя!
- Может быть, - кивнул я, изо всех сил копнув его ногою в живот – меня уже стала утомлять эта демагогия, - Но они предали вас в мои руки.
Тут второй монах, про которого все уже успели забыть, кинулся ко мне в ноги и, обхватив руками мои колени, завыл: «Пощади!» «Пощади!» - вот и всё, что он кричал, снова и снова, словно забыв все остальные слова. Я с отвращением хотел отстраниться, но он вцепился в меня, как клещ, ухватившись за полу моей одежды, как утопающий за соломинку.
- Пощадить, - тихо повторил я, - Пощадить, - я перекатывал это слово на языке, как леденец, - Пощадить…
Кровь прилила мне в глаза, одев всё вокруг алым туманом. Я вновь переживал ту страшную ночь… я видел искажённые страхом лица моих сестёр, я слышал крики ужаса моей мамы…
- Пощадить?! – проревел я так, что свод ротонды едва не рухнул нам на головы, - Пощадить?! Так же, как вы пощадили мою семью!!!
В руках моих была чаша, и я обрушил её на голову монаха. Я кричал, не помня себя, и бил, снова и снова. Драгоценные камни разлетались во все стороны, смешиваясь с брызгами крови, а я всё молотил – и не мог остановиться. Наконец, я выдохся. В моей руке был уже не потир, а некий бесформенный комок металла. Голова монаха превратилась в кровавую кашу. Старый черноризник корчился на полу, ухватившись за живот, а члены шайки стояли, прижавшись к стенам, испугано смотрели на меня. Лишь Киска ползала по каменным плитам, собирая рубины. «Вот!» - она протянула ко мне перепачканные кровью ладони, на которых красные камни были почти не видны, - «Возьми!» Киска заискивающе улыбнулась, но в её глазах был страх. Она так и не поднялась с колен и протягивала мне рубины, словно жертву какому-то идолу. А мне вдруг опять стало скучно. Ярость ушла – и гулкая пустота приняла меня в свои объятья.
- Оставь себе, - буркнул я, бросая смятую чашу наземь, - А это золото мы отдадим перекупщикам. Подбери. Что до тебя, - я обратился к оставшемуся в живых монаху, - То не надейся на такую лёгкую смерть. «Мерою вашей вам и отмерится» - так, кажется, говорите вы, христиане? Вот и получай, ублюдок. Эй, Огонёк! Тут должно быть лампадное масло. Поищи.
Лампадное масло действительно было. Целый бочонок. Мы привязали монаха к алтарю. Куда только девалась его выдержка… он выл и пытался вырваться – но ребята держали его крепко. Наверно, «святой отец» видел слишком много костров, на которые он сам посылал людей, и хорошо представлял, что его ждёт. Мы облили не только его, но и всё, что могло гореть. Я уже хотел было отдать команду – но тут за мой рукав кто-то робко потянул.
- Стрекоза? – девочка застенчиво улыбнулась, прижимая что-то к груди.
- Чёрный, можно я её себе оставлю? – в её руках была раскрашенная деревянная статуэтка какой-то святой. Наверное, вытащила из ниши в стене. Фигурка женщины была искусно вырезана и украшена позолотой. Кукла. А кукол у Стрекозы не было. Вообще. Никогда. Её собственные родители продали девочку в дом терпимости, едва ей исполнилось одиннадцать лет, и у неё появились первые крови. Несколько серебряных монет давали шанс другим детям не умереть зимой от голода. «Заведение», в которое попала Стрекоза, было особого рода. Туда приходили только самые богатые, пресыщенные джентльмены из Сити, любители «молоденького мясца». Спустя неделю какой-то лорд сделал с ней что-то вовсе непотребное, и малышка расцарапала ему лицо. Её избили батогами и выбросили на улицу – умирать. Я залечил гноящиеся шрамы у неё на спине. Я исцелил дурную болезнь, которую она успела подхватить от одного из «клиентов». Но я не мог прогнать из её глаз взрослую тоску. Поэтому вот такая её редкая, совсем детская улыбка была настоящим сокровищем. А не золото и камешки. Она так напоминала мне моих сестричек…
- Да, конечно, - я проглотил тугой комок в горле и попытался улыбнуться в ответ, - Бери, Стрекоза.
Мы собрались у дверей и сняли засов.
- Давай, Огонёк.
Он бросил на пол свечу – и всё вокруг вспыхнуло. Мы вышли на улицу, преследуемые по пятам рёвом монаха, в котором уже не осталось ничего человеческого.
- Чего так долго? – сквозь зубы пробормотал продрогший Циклоп, - Сматываемся! Скоро будет стража!
- Скоро здесь будет много людей, - сказал я, и мы пошли прочь.
На углу я оглянулся. Распахнутые двери часовни были словно огнедышащая пасть дракона. А из узких окон золотой короной вырывались в ночное небо длинные языки пламени.
* * *
1. Английское слово «стрекоза» - “dragonfly” дословно переводится, как «драконья муха».
2. Староанглийская мера (clove) – восемь фунтов или 3,175 метрических килограммов. “Clove” – так же и «гвоздика». На эту меру часто взвешивали пряности.
3. На Востоке рубины часто назывались «кровью Земли». Позднее, это название распространилось среди средневековых ювелиров.
4. Ритуальная чаша.
