Глава 4Отступление от автора: Спасибо всем, кто читает и всем, кто ждал).
Глава 4. Боль.
Я часто думал, зачем мне все это. Ради чего, ради кого сохранять в себе человечность, если никто больше не хочет, не пытается увидеть в тебе человека. Зачем вырабатывать мягкость и сдержанность, когда можно срываться на всех и вся, оправдывая это своей звериной сущностью.
Еще я думал, что отец не отвернулся бы от меня, если была бы жива мама. Тогда он не отвернулся бы от нас.
Сегодня 14 марта 1968 года. Мой день рождения. Сегодня мне исполняется 8 лет, а волку почти 2 года. Поздравляю тебя, Ремус. Пусть впереди будет лучше и легче, чем сейчас. Поздравляю, Чужой. Пусть луна хранит тебя.
- Ты даже не спросил: кто там? Какая неосторожность.
- Мне не было это нужно.
Фенрир скалится, разглядывая бледного мальчика, держащегося за ручку входной двери. Он грубо отпихивает его и грузно вваливается в дом, оставляя на полу грязные следы.
- Хоромы. И чисто так, что даже противно. Твой отец никогда не работал прислугой на пару с домовым эльфом? Тут видна рука профессионала.
Ремус молча смотрит на него, чувствуя, как внутри закипает ярость. Огонечек за огонечком маленькие пожарчики вспыхивают в душе, больно обжигая.
- Я пришел поведать тебе историю, Чужой, - оборотень со скрипом протащил стул по паркету и сел на него, не отрывая от Люпина глаз. Между ними было довольно большое расстояние, хотя в данный момент это обстоятельство не имело никакой ценности. – Или рассказать сказочку, как хочешь.
От Фенрира ужасно пахло. В воздухе чувствовался неперебиваемый запах пота, леса, земли, чужого страха и… Ремус осторожно втянул в себя воздух. И смерти.
- Я расскажу тебе, как приятна смерть. Очень скоро в том лесу, что виднеется за этим гнилым поселком, найдут труп девочки. Но это знаю я. Сейчас там не очень определишь не только пол, но и вообще принадлежность к роду человеческому. Это было незабываемо, Чужой. Она была такой маленькой, тряслась, как осиновый лист, и орала, как резаная, на весь лес: "Помогите, помогите, мама, мама!" Дура, тут не маму надо звать, а охотников с ружьями и серебряными пулями. Я дал ей возможность убежать. Сначала. Она неслась по лесу, цепляясь ногами за корни деревьев, падала, вопила, плакала. Как же чужое отчаяние греет сердце.
Ремус застыл на месте, не в силах сделать ни шага, не в силах проронить ни звука. Только ненависть к этому чудовищу могла двигаться внутри. Она билась, закручивалась в спираль и пробиралась всё ближе к сердцу.
- Когда я её догнал, она уже была вся исцарапана, избита. На кустах и низких ветках деревьев остались на память ее чудесные черные волосы. Поэтично, - Грейбэк гоготнул, прикрывая глаза и облизываясь, как кот от воспоминания о вкусном молоке. – Она прижалась к дереву, а я оскалил клыки всего лишь в нескольких сантиметрах от ее лица. Какие глаза, сколько страха, сколько отчаяния. "Не хочу умирать, не хочу умирать, помогите, помогите". А потом я вонзил когти в ее грудь. Бедняжка, как она заорала, сразу видно, что самой большой болью в ее жизни был порезанный палец. Я впился клыками в ее горло, чувствуя, как оно клокочет, хрипит от отчаянного крика. Кровь была такой вкусной. Я пил ее, я пил ее страх, пил ее смерть, все сильнее раздирая ее тело когтями. Огромные глаза, из которых уходила жизнь, уходила в меня, я наполнялся ею, я грыз ее до последнего, ожидая того момента, когда смогу сожрать ее душу. Девчонка была вся красная, липкая, хрипящая. Как же я…
- Замолчи!
Ремус тяжело дышал, стараясь сдержать в себе ярость, злость, бессильную ненависть. Он ничего не мог сделать, он не мог воскресить несчастного ребенка, он не мог наказать ее убийцу, ничего не мог. Но слушать это было выше его сил. Мальчик схватился рукой за плечо, за то место, которое два года назад испытало на себе всю злобу волчьих клыков.
- Заткнись и убирайся, чудовище!
Фенрир неожиданно хитро улыбнулся и, поднявшись со стула, пошел к выходу. Поравнявшись с Ремусом, он остановился. Люпин смотрел на него исподлобья, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не бросится на оборотня. В этот момент он понял, что безумно хочет его смерти, причем забрать у этого зверя жизнь должен он сам, схватить с кухонного стола нож, повалить Грейбэка на пол и бить, бить лезвием прямо в живот, бить сжатой в кулак рукой в лицо до тех пор, пока тот не захлебнется своей любимой кровью.
- Ты тоже чудовище, Чужой. Ты ведь хочешь убить. Меня.
Ремус замер. Хлопнула входная дверь, в глазах потемнело. Не может быть, он ведь… Он пустил в свое сердце ненависть, жестокость, злость. Он проиграл.
Я проиграл. Фенрир не зря пришел в тот день, чтобы рассказать мне "страшную сказку". Он хотел пробудить во мне зверя. Пробудить ненависть. И ему это удалось. Я хотел убить его так сильно, что почти набросился на него. Если бы это произошло, я бы тоже упивался его страданиями, его кровью. Но не его смертью. Он не дал бы себя убить. Но мое сердце жаждало бы чужой боли, жаждало выместить злобу на ком-то еще. Я полюбил бы чужой страх, чужое отчаяние. И чужую смерть.
Целый час я лежал на кровати, силясь унять, бешено колотящееся в груди сердце. В этом мире не было никого, кто мог бы помочь мне, дать совет, что делать. И я битый час спрашивал сам себя: "Что делать, что делать, что делать".
На пыльной тумбочке в маминой комнате стояла фотография в рамке из серебра. На ней нас было трое. Я, мама и папа. Это был новый год. Кажется, мы действительно любили фотографироваться втроем. В парке, дома, на улицах. Я взял рамку в руки и почувствовал, как она начинает жечь мою кожу, в руке вспыхнула и запульсировала боль, но я не бросал этот гладкий кусок серебра до тех пор, пока не захотелось плакать. Рамка упала на пол, капля крови скатилась с моей ладони, оставив на ней ровную дорожку, и красной меткой застыла на полу.
Мама, чтобы не причинять боль другим, я буду причинять её себе. 
