Глава 4 «Путешествие в прошлое»Снегг вернулся к себе вскоре после того, как Гарри покинул его кабинет. Разнос, устроенный Филчу на предмет того, что тот пускает в школу всяких бомжей, не вернул ему хорошего… да ладно, хорошего! - хотя бы сносного настроения. Едва ли теперь это было вообще возможно. Его до сих пор трясло после встречи с матерью. На душе было мерзко, как никогда. Неожиданное появление женщины, с которой его связывали лишь формальные родственные узы, как-то сразу выбило его из колеи.
Он злился на потревожившую его покой Горгонту, досадовал на свою несдержанность и одновременно пытался оправдаться в собственных глазах. Откуда же ему было знать, что мать до сих пор жива! Он ничего не слышал о ней много лет.
Впрочем, сам по себе факт её дожития до сего дня был малопримечателен. И жила бы себе на здоровье… подальше от него. За каким бесом её принесло в Хогвартс? Этого он так и не узнал да, признаться, и не горел желанием узнать.
Гораздо хуже было другое.
Вспоминая подробности их встречи, Снегг был вынужден честно признать наедине с самим собой, что, в сущности, между ним и Горгонтой не такая уж большая разница. Да любой идиот, даже самый тупой студент в Хогвартсе, увидев их рядом, сразу понял бы, что они родственники. Причём, ближайшие. Как вела себя дражайшая матушка? Нет, он, конечно, не был настолько наивен, чтобы ждать от неё слов раскаяния или, упаси бог, любви, но рассчитывать хотя бы на элементарную вежливость имел полное право!.. И что же? Эта грязная, опустившаяся старуха, на которую нельзя было смотреть без отвращения, и не подумала высказать ему хотя бы подобие уважения! Она вообще, несмотря на затрапезный вид, держалась так, будто оказала ему величайшую честь своим визитом. Что, во имя всех тёмных сил, происходит в этом мире, если в нём водятся такие, с позволения сказать, матери? Она ведь пришла к нему с каким-то предложением. Но как она себя вела при этом!.. Хитрила, оскорбляла, была высокомерно-презрительна в отдельные моменты разговора и даже попыталась напасть! И при этом, несмотря на то, что явно бедствовала, оказалась настолько гордой, что даже не намекнула на свои стеснённые обстоятельства. Чёрт возьми, он же не настолько скотина, чтобы отказать родной матери, даже такой гарпии! Он бы дал ей денег… да всё, что угодно, дал бы, лишь бы никогда её больше не видеть!..
Снегг нервно расхаживал по кабинету, пытаясь осмыслить и переварить всё, что ему наговорила мать. Добро бы она ограничилась одними оскорбительными высказываниями в его адрес. Так нет же! Ей непременно нужно было потрясти семейными скелетами, один отвратительнее другого. Как будто мало того, что он уже хлебнул в жизни! Да перед её рассказом меркнут даже злодеяния Тёмного Лорда!.. Старая карга не постеснялась сказать, что никогда его не любила, без зазрения совести призналась в убийстве собственного мужа, да ещё осчастливила потрясающей новостью, что он ведёт своё происхождение от упырей! А прибавить к этому её слова о проклятии, преследующем всех вампиров и их потомков, да негодяя-дядю, который, видите ли, по доброй воле решил стать кровососом, и выходит, что за недолгое время, проведённое ими в стенах этого кабинета, она умудрилась испоганить ему жизнь гораздо сильнее, чем за все три десятка лет своего отсутствия. Насколько лучше было бы, если бы он всего этого так и не узнал!
И главное – зачем она всё-таки приходила? Ведь не помирать же она собралась в самом-то деле! А хотя бы и так – что за причуда увидеть нелюбимого и ненужного ей сына? Совесть, что ли, замучила? Ну, это вряд ли...
Снегг резко остановился. Внезапно ему пришло в голову, что он не знает возраста собственной матери. Сколько ей? Шестьдесят? Шестьдесят три? Пятьдесят восемь? А выглядит на все сто двадцать! Так отвратительно… Почему, спрашивается? Болезни, лишения, нечистая совесть? А, может, чёрная магия? Хорошо, что он догадался применить Заклятье Памяти Сердца! Кто знает, какой силой обладала старуха, ведь ей почти удалось подчинить его волю. Он еле отбился от неё… Но зачем, зачем?!..
«Ни одного слова! - яростно думал он, стремительно шагая из одного угла кабинета в другой. - Ни полслова о том, что ей было нужно на самом деле! И что она забыла в Египте?»
Это беспокоило его больше всего. Несмотря на весь свой выдающийся ум и, как ему мнилось, отменное знание человеческой природы, Снегг так и не смог, даже приблизительно, понять, что было у старухи на уме. А она и не подумала хоть немного облегчить ему задачу. Чего она хотела? Прощения? Помощи? Услуг чёрного мага? Его крови? И главное, в обмен на что?
Нет, не то, не то… Это всё чушь… Египет… Да нет же! Не может быть, чтобы она знала!..
Он ничего не мог прочесть в утонувших в безобразных морщинах маленьких, но по-прежнему зорких глазах, таких же холодных, как его собственные. Он словно смотрелся в зеркало, видя в этой омерзительной пародии на женщину ту же непреклонность и железную волю, которыми обладал сам. Горгонта не желала ничего говорить, пока он не согласится на её условие… условие, которое связало бы его по рукам и ногам и отдало бы в её полную власть. Она непременно хотела стать хозяйкой положения, добивалась, чтобы последнее слово осталось за ней. Подход, следует признать, верный. Да… эта старая ведьма, несомненно, была его уродливым отражением. Печально, но факт. Или… наоборот?
Снегг не любил мать. Он полагал, что имеет для этого все основания - ведь она его бросила. Да и раньше... Сколько он себя помнил, она никогда о нём особенно не заботилась, не интересовалась, чем он занимался, часто ругала и отвешивала затрещины и вообще, как выяснилось, не питала к нему материнских чувств. Во всяком случае, он не помнил никаких проявлений ласки с её стороны... может, в раннем детстве… но ничего из того времени, естественно, не удержалось в памяти.
«Не хватило духу сделать аборт, - ожесточённо думал он, - потом-то она жалела об этом! - так она избавилась от меня, спихнув в Хогвартс... и ни разу с тех пор не проявила ко мне ни малейшего интереса! За все годы - ни весточки, ни письма, ни одной паршивой открытки! Ни разу! Только на отца похоронка пришла, да и то… от чужих людей. А теперь она вдруг выскакивает, как чёрт из табакерки, и имеет наглость чего-то требовать! Старая сука!..»
Он уже перестал метаться по кабинету. Ему было тошно от чёрных мыслей и, не в силах больше вести эти внутренние монологи, он решил, что самое лучшее сейчас - отправиться спать. В конце концов, после такой нервотрёпки ни на одно мало-мальски серьёзное дело он уже не годился. Разве что глоток «Гросс-Егерсдорфа» не помешал бы... а, к чёрту! После свидания с мамашей и пить-то не хотелось.
Снегг потушил свечи, покинул кабинет, привычным движением наложив на дверь Запечатывающее заклятье, и направился к себе. Его комната находилась не очень далеко от класса, где проходили занятия по Защите от Тёмных Искусств: всего-то и нужно было пройти пару минут по начинавшемуся за углом наклонному коридору, который вёл вниз, к подвалам, ещё глубже основных подземелий Слизерина. По его настоятельной просьбе, с тех пор, как он получил вожделённую должность, занятия проходили в одном из помещений его родного факультета.
- Это серьёзный предмет, - мотивировал он своё требование, - особенно, по нынешним временам. У студентов должен быть соответствующий настрой, поэтому занятия в башне мне представляются неприемлемыми. Только подземелье.
Дамблдор, помнится, тогда пристально посмотрел на него и почти сразу кивнул:
- Если это часть вашего метода, Северус, то у меня нет возражений.
Снегг спустился на несколько футов вниз и снял Запечатывающее заклятье с двери, ведущей в небольшую, скромно обставленную комнату. Скинул мантию, разулся и, не раздеваясь, прилёг на кровать. Впрочем, назвать эту почти больничную койку «кроватью» значило бы сильно преувеличить. Сам он называл её не иначе, как «нары». Вполне подходящее название. Да и само это помещение - бывший склад, без окон, холодный, сырой и промозглый - больше походило на тюремную камеру, чем на жилую комнату. Или монашескую келью. Да всё равно, как ни назови - тюрьма для плоти, тюрьма для души... мрачное местечко, одним словом.
Но Снегг не жаловался. Он не так уж много времени проводил здесь - в основном, спал, а работать предпочитал в кабинете. Его устраивал минимум мебели и самого необходимого, а что до унылости и аскетизма его убогого жилья, то это вообще его не волновало. Какая разница, как жить, если всё равно живёшь через силу? Одному здесь вполне сносно, а, значит, спартанская обстановка как нельзя лучше соответствовала его берлоге. Ничего лишнего... и никого. Некому создать уют, некому нарушить тишину, которая обычно окружала его здесь, не с кем разделить постель... а остальное неважно.
Снегг судорожно вздохнул, глядя в низкий серый потолок. Он не стал зажигать свет, потому что прекрасно ориентировался в темноте. И видел лучше многих. Эта «кошачья» особенность почему-то никогда его не удивляла - он был таким, сколько себя помнил, а мало ли какими волшебными особенностями обладает каждый родившийся колдуном. Теперь-то он знал, в чём дело...
Мысли его снова вернулись к матери. Нет, это невыносимо! Сколько можно думать об этом отвратительном инциденте! Да ещё, как назло, в голову лезет чёрт-те что.
Перед его мысленным взором вновь предстала Горгонта, и он с омерзением подумал, что они даже внешне похожи... да чего уж там - он был материнской копией в мужском обличии. То же нездорового цвета бледное лицо, то же выражение неискоренимой злобы, притаившееся в каждой его чёрточке, те же пустые, ничего не выражающие глаза, где-то в глубине которых таилась неукротимая ненависть... Ему, иссохшему от тоски и чёрных мыслей сорокалетнему мужчине, которому по виду можно было смело накинуть ещё лет пятнадцать, осталось совсем чуть-чуть, чтобы стать таким же, как эта скверная старуха. Если бы он случайно встретил её где-нибудь в людном месте, то она не вызвала бы у него никаких эмоций, кроме разве что брезгливой уничижительной жалости. Нет, лучше умереть...
Снегг почувствовал, что его передёргивает от отвращения. Дьявол возьми эту старую грымзу! С такими мыслями скоро заснуть не удастся….
Чуть поколебавшись, он поднялся со своего убогого ложа. Зажёг свечу и сел за старый письменный стол в углу, на котором, как всегда, царил идеальный порядок. Надо поработать... отвлечься...
Но он был не в силах занять себя чем-нибудь. Его сознанием владела сейчас нелепая и совершенно неуместная мысль: раз они с матерью так похожи, может, стоило всё же быть с ней помягче? Доказать хотя бы самому себе, что он лучше, что он не такой, как она. Зачем? Ну... может, тогда на душе не было бы так погано. И, наверное, следовало всё-таки дать Горгонте немного денег и хотя бы для приличия поинтересоваться, где она живёт.
Ну, что за жалкие лицемерные потуги!.. Кого он пытается обмануть? Да ему же нет никакого дела до этой мерзкой старой горгульи! Ему сейчас
вообще ни до чего нет дела.
Он чувствовал только бесконечную усталость и глухое отчаяние. Хотя нет... как раз сейчас, в этот конкретный момент, он не чувствовал ничего. Абсолютно. В душе его царил не привычный, навеки поселившийся там мрак, а какая-то страшная пустота, и мозг, обычно деятельно работавший, отказывался воспринимать то, что следовало принять, как данность. Нравится ему или нет, но Горгонта - его мать, и с этим ничего не поделаешь...
Снегг устало прикрыл глаза и попытался стряхнуть с себя тягучее, тоскливое и совершенно неуместное ощущение вины. Какого дьявола, в самом деле! Разве он что-то должен этой старой ведьме? Да будь он проклят, если так! С какой радости? Что она дала ему? Чем он был ей обязан, кроме жизни - такой страшной и пустой, что порой его охватывало мучительное желание избавиться от неё? Земляной червь, и тот был счастливее, чем он, ибо в его жизни был хоть какой-то смысл... Сейчас он бы с радостью поменялся местами с этим, без сомненья, весьма полезным животным, ибо даже такое примитивное существование было куда лучше его унылой, беспросветной, так называемой
человеческой жизни. Жизни, где лишь однажды, ненадолго блеснул ослепительный лучик надежды…
Снегг резко встряхнул головой. Он чувствовал, что медленно сходит с ума. Нет, только не это! Не думать об этом лучике… только не сейчас…
Усилием воли он попытался взять себя в руки. Как ни странно, это ему почти удалось. Спасительная мысль удержала его от падения в бесконечный, глубокий, как ад, мрак безумия, который слишком близко подкрался сейчас к его истерзанной душе… вернее, тому, что от неё осталось. Ему удалось направить поток сознания по другому руслу.
Почему бы не взглянуть на сегодняшнюю неприятную встречу с другой стороны? Что, если визит матери был знаком? Он-то считал, что она давно умерла, и вот Горгонта, словно нарочно, явилась с того света, чтобы позвать его. Так стоило ли дальше откладывать то, что он давно задумал? Ведь времени, возможно, осталось не так уж и много. Он чувствовал, что та напряжённая ненависть, которая поддерживает в нём жизнь, понемногу иссякает, а, значит, и сил остаётся всё меньше. Он цеплялся за своё жалкое существование, которое ему и в голову бы не пришло назвать полноценной жизнью, с упорством разъярённого скорпиона, который, даже находясь в опасности, до конца сохраняет свои бойцовские качества. Стоит до последнего, ведь на крайний случай у него всегда есть спасительное жало… нет, он никогда им не воспользуется. Но надолго ли его хватит? У него ещё есть здесь незавершённые дела… А конец, возможно, близок… Близок, как никогда.
От этой мысли он неожиданно испытал огромное облегчение. Мысли о смерти всегда действовали на него угнетающе, но сейчас ему было так плохо, что мрачные раздумья не возымели своего обычного действия. Наоборот. Он вдруг понял, что созрел, что готов совершить тот вояж, который планировал уже давно. Он уже неоднократно собирался было в путь, но всякий раз под разными предлогами откладывал поездку, ненавидя себя за малодушие и всё же не решаясь отправиться в мрачное путешествие.
Но сейчас, выпотрошенный тяжёлым разговором с Горгонтой, он ясно осознал: пора!
Ему н е о б х о д и м о побывать там, облегчить наконец душу... И довести начатое до конца…
«Это будет как причастие, - подумал Снегг, всё более утверждаясь в своём намерении. – Да… лучше не скажешь»
Он поднялся, прошёл в ванную, дверь в которую находилась прямо за шкафом с его личными ингредиентами, свитками и рукописями, в противоположном углу комнаты. Правда, ванны, как таковой, в этом помещении не было – он прекрасно обходился душевой кабинкой. А уж если ему приходила на ум фантазия полежать в воде с книгой и бокалом хорошего портвейна, то он просто
приманивал сюда одну из свободных ванн, раскиданных по другим этажам Хогвартса. Впрочем, подобная блажь находила на него нечасто. Читать он предпочитал, сидя за столом или в кресле, а выпивать… выпивал он всегда умеренно, да и то, по особым поводам. Барство всё это…
Перед поездкой, однако, следовало, по возможности, привести себя в порядок. Нелицеприятное сравнение с Горгонтой было дополнительным стимулом.
Снегг принял душ, выпил немного Живительного Бальзама, переоделся в свежую одежду, облачившись по такому поводу в свою лучшую мантию. Скептически разглядывая свои пожелтевшие от бесконечных растворов и зелий руки, он, разумеется, прекрасно понимал, что все эти меры вряд ли сильно изменят его зловещий облик. Из шкафчика над раковиной на него смотрел измождённый, немолодой, отталкивающего вида колдун, которому он лично и руки бы не подал. Да ещё вампир…
«Паршиво, совсем паршиво - немногим лучше мертвяка двухлетней давности, - он провёл рукой по волосам, откидывая их назад, и машинально отметил, что они стали совсем жёсткими и неприятными на ощупь из-за плохого ухода и постоянного соприкосновения с различными вредными испарениями. - Но всё лучше, чем ничего»
Он ещё раз окинул придирчивым взглядом неприглядную персону в зеркале и вынес безжалостный вердикт:
- Чуть менее погано, чем обычно. Заурядный чёрный маг.
Однако он чувствовал себя отдохнувшим и посвежевшим, а чистой головой как будто даже думалось легче. Достав из ящика стола давно припасённый для этого случая подробный топографический план, он внимательно изучил его, чтобы не заплутать в незнакомой местности. После чего крепко задумался.
Как именно он туда доберётся? Все известные способы не подходили. Проще всего было трансгрессировать, но ему хотелось растянуть дорогу, чтобы морально подготовиться к предстоящему действу. Здесь, в этой сырой могиле находиться долее было невыносимо. Лететь на метле? Отпадает, однозначно. Он не любил летать, к тому же, такой способ передвижения не предполагал расслабленности и погружения в свои мысли. Воспользоваться порталом? Но ближайший портал находился в нескольких милях отсюда, а ему совсем не улыбалось тащиться ночью на опушку Запретного Леса и рыскать там в поисках старого драного пальто с оторванными рукавами. Нет уж, увольте. Да и не попадёт он через него точно в нужное место. Автобус «Ночной рыцарь»? Нет, нет и нет! Он не хотел попадаться на глаза никому, даже незнакомым волшебникам. Ему требовалось строжайшее инкогнито, и нежелательные свидетели были совершенно ни к чему.
И тут Снегг вспомнил о муэртегах. В бытность свою
настоящим Пожирателем Смерти он часто пользовался их услугами. Конечно, ни один порядочный волшебник не стал бы связываться с этими сомнительными типами, но разве это правило распространялось на него?
Муэртеги были детьми демонов от смертных женщин. Их всегда можно было узнать по особого покроя плащу с рукавами, напоминавшим целлофановый дождевик, только сделанный из кожи (самые отчаянные делали себе плащ из человеческой кожи). В остальном они, как правило, походили на людей, но имели какую-нибудь отличительную бесовскую особенность: у кого-то из-под полы плаща торчал длинный тонкий хвост, оканчивающийся кисточкой, кто-то выдыхал огонь при каждом слове, некоторые и вовсе обладали такими потусторонними лицами, что всегда носили плащи с низко надвинутыми на лицо капюшонами, и лишь их красные, как адское пламя, глаза светились в темноте – эти субъекты были потомками особо свирепых демонов. Жили потомки дьявола лет по триста – если им ничто не угрожало, конечно, - а в положенный срок просто воспламенялись, как сухая трава, и сгорали дотла. Муэртеги не могли иметь собственных детей, но в остальном их жизнь мало чем отличалась от человеческой. Разве что на свет они появлялись довольно быстро: когда какому-нибудь демону приходила охота предаться любви с земной женщиной (нередко это было обычным насилием, потому что далеко не все демоны стремились понравиться своей избраннице), то дитя такой связи вылезало из материнской утробы уже через пять месяцев. После чего, как правило, похищалось родным папашей, а если и нет, то матери сами в ужасе бросали своих уродцев. Редкая женщина могла похвастаться тем, что вырастила сына-муэртега (от демонов рождались только мальчики)…
Снегг немало повидал их во времена своей молодости. Он до сих пор помнил одного чудаковатого муэртега по прозвищу Однорогий Джек (настоящего его имени никто не знал). У него действительно в копне густых курчавых волос торчал слева одинокий короткий рожок. Всем желающим послушать муэртег охотно рассказывал, как его отец-демон, за какую-то провинность выгнанный из пекла, долгое время жил среди запорожских казаков – ещё в восемнадцатом веке. Он настолько привык к разгульной казацкой жизни, что запорожцы считали его своим. И был он-де такой гуляка, что, случалось, неделями не просыхал после доброй казацкой горилки. В конце концов он, вроде бы, получил позволение вернуться в преисподнюю, но… На радостях чёрт так надрался, что пропил один из своих рогов – позволил собутыльникам отпилить его. Сатана, уверял Джек, так рассердился за это на его беспутного папашу, что не только не принял его обратно, но и отказался восстанавливать рог. С тех пор все потомки этого горе-пьяницы, все многочисленные братья Джека рождались однорогими.
Снегг хорошо помнил эту занятную байку. Услышав её впервые от самого Джека, он поинтересовался у дьявольского отродья, сколько же всего у него братьев.
На что муэртег с искренним недоумением ответил:
- А, бис его знает! Батько гарный хлопец был и по дивчинам ходок...
В волшебном мире муэртеги имели репутацию отличных воздушных извозчиков. Они могли доставить кого угодно куда угодно и так быстро (или медленно), как пассажир пожелает. В остальном они не представляли для магического сообщества никакого интереса, поскольку какими-то иными талантами и способностями (за редкими исключениями) не обладали.
Но немногие добропорядочные волшебники отваживались воспользоваться их услугами: встретить муэртега считалось плохой приметой, потому что все они были прокляты с рождения. К тому же, извозчики-демоны имели привычку заскакивать по пути во всякие злачные места, чтобы пропустить стаканчик «Люциферской» водки или сыграть с прочей нечистью партию-другую в драгонвист – их излюбленную карточную игру, где ставкой были человеческие кости, которые муэртеги просто обожали, стараясь набить ими свои жилища под завязку. Мало кому были по душе подобные остановки – в таких притонах можно было встретить и кого пострашнее. Да и сами муэртеги были не так уж безобидны: это бесовское племя отъявленных плутов и жуликов так и норовило обсчитать своих пассажиров или выманить у них лишние деньги. А некоторые из них – в основном, красноглазые, не брезговали и открытым грабежом. Словом, решиться путешествовать с муэртегом мог только чёрный маг или совсем уж отчаянный волшебник из числа светлых.
Но Снегг остановил свой выбор именно на муэртеге. Сейчас это был наиболее предпочтительный вариант. А уж приструнить недочеловека он сумеет, если что.
Была почти полночь, когда он вышел из Хогвартса. С собой он взял небольшой кофр, в который прекрасно поместилось всё, что нужно. Прежде чем выйти за ворота, Снегг завернул в школьные теплицы – оттуда ему тоже кое-что требовалось.
Отойдя на достаточно большое расстояние от школы, Снегг достал палочку, сделал два резких взмаха крест-накрест, напоследок ткнув в пустоту над невидимыми линиями – начертил в воздухе символический знак этого племени, - и произнёс заклинание, вызывающее муэртега:
- Муэртегосс!
Пару секунд было тихо. Потом в воздухе заклубился чёрный дым, и маленький смерч ударил в землю прямо у ног мага. Спустя несколько мгновений дым рассеялся, и Снегг увидел перед собой лёгкую повозку наподобие кэба, в которую был запряжён тощий фестрал. На козлах сидел закутанный в потёртый рыжий плащ молодой муэртег в видавших виды чёрных кожаных штанах и кирзовых сапогах. На голове у него вороньим гнездом топорщились во все стороны короткие огненно-рыжие волосы, так что вид у молодца был диковатый, даже по меркам муэртегов. Глаза его были светло-серыми, почти прозрачными и периодически словно стекленевшими, но при этом весёлыми и злыми.
Снегг бросил на него быстрый взгляд и нашёл возницу вполне сносным.
Муэртег не замедлил проявить себя.
- Ба! - заорал он при виде клиента (при этом из ноздрей у него повалил дым). - Какая облезлая фигура! Что, задохлики тоже иногда на свет выползают? Уж не старина ли Глист передо мною?! Как дела, друган? Как там твоя малютка-Острица?
Снегг решил сразу поставить наглеца на место.
- Ты не слишком ли разорался, придурок? - холодно спросил он. - Какой я тебе, к дьяволу, Глист? Глаза разуй, остолоп! – подойдя к демону поближе, он немного оттянул рукав на левой руке, частично показав муэртегу Чёрную метку. - Ты впредь смотри, кто перед тобой, а уж потом пасть разевай.
И он вперил тяжёлый недобрый взгляд в бесцветные глаза муэртега.
Муэртег сразу присмирел.
- О, прошу прощенья, сэр! Обознался… Мы всегда рады оказать услугу сторонникам Тёмного Лорда, да продлит Вельзевул дни его могущества!
Заучил заранее, пройдоха…
Снегг помнил, что муэртеги, несмотря на всю свою безбашенность, всё же знают своё место, - а находились они на довольно низкой ступени социальной иерархии разумных волшебных существ, - и определённых границ не преступают. К тому же, ни один муэртег не мог выдержать взгляд настоящего колдуна.
- Так-то лучше, - сказал Снегг милостиво.
Соскочив с козел, муэртег услужливо распахнул перед ним дверцу кэба, с готовностью заулыбался и спросил с профессиональной вежливостью:
- Какую скорость желаете: сверхбыструю, обычную, среднюю или по вашему выбору?
- По выбору.
Снегг забрался внутрь и устроился поудобнее. Кофр он положил себе на колени.
- Как тебя зовут? - спросил он демона.
- Виго, - буркнул тот, снова окутывая колдуна клубами дыма, но, спохватившись, тут же растянул хитрую физиономию в улыбке в пол-лица.
Немного поразмыслив, Снегг сказал:
- Вот что, Виго, мне нужно через два часа быть в месте, которое я тебе назову. Постарайся не лихачить – мне не хочется, чтобы меня трясло в каждой воздушной яме. И не вздумай никуда сворачивать. Это всё. А уж отблагодарить я тебя сумею.
И он побренчал деньгами в кармане.
От такой музыки муэртег сразу приободрился. Он шумно втянул носом воздух, словно и вправду учуял запах денег, и глаза у него заискрились.
- По рукам! - он снова обдал Снегга дымом. - Что, костлявая, - закричал он на свою клячу, - поможем чёрному брату?
- Как проклятый проклятому, - усмехнулся Снегг.
Он уже хотел захлопнуть дверцу, когда муэртег, видимо, желая сделать ему приятное, поинтересовался, извергая дым при каждом слове:
- Ты, братан, никак на свидание собрался? - при этом он, потянув носом, выразительно покосился на кофр. – Одобряю! Ночка-то хоть куда!
Снеггу он уже порядком надоел, да и дыма он наглотался вдоволь, но он ничем не выразил своего недовольства.
Он лишь слегка отмахнулся от возницы, как от доставучей мухи, и равнодушным тоном произнёс:
- Молчание будет вознаграждено дополнительно.
- Понял, шеф! Так куда едем-то?
- В Саффолк! - отрывисто приказал Снегг, откидываясь на мягкую спинку сидения.
Муэртег проворно забрался на козлы, и спустя мгновение кэб плавно взмыл в небо.
Они заскользили над облаками, по необъятному небесному простору.
Виго своё дело знал: повозка катилась по воздуху, как по идеально ровной дороге, и Снегг почти не ощущал её движения. Ему казалось, что они не едут, а едва заметно покачиваются на месте. Но он прекрасно знал, что это ощущение обманчиво, и на самом деле они стремительно мчаться в вышине к пункту назначения.
Свежий ночной ветер приятно холодил лицо, и Снегг чувствовал волнение, которого не испытывал уже очень давно – такое обычно предшествует особо важным событиям. Он старался вызвать в себе нужные эмоции - для того, что он задумал, требовался особый душевный настрой. И лишь однажды за всю дорогу муэртег прервал, и то, ненадолго, неспешный ход его мыслей. Приблизительно через полчаса после начала пути повозка вдруг сильно дёрнулась и стремительно ринулась вниз, притормозив, когда до земли оставалось каких-то пять ярдов.
Снегг сразу понял, в чём дело.
- Даже не думай! - пригрозил он, высунувшись в окно. - Никаких остановок!
Где-то внизу шумно и весело горланил трактир, набитый нечистью - даже здесь, с высоты, было видно инфернальное бледно-голубое сияние, бьющее изо всех щелей неуклюжего каменного строения. Виго с сожалением глянул вниз и огорчённо чихнул.
- Прекрати чихать, сволочь! - прикрикнул на него Снегг. - А то я не слышу собственных мыслей. Давай, пошевеливайся!
Возница что-то недовольно забормотал себе под нос, отчего его голова вся утонула в дыму, но ослушаться не посмел. Он выровнял повозку и вернулся на прежний курс. Дальнейший остаток пути проделали без заминок.
Снегг задумчиво смотрел на проносившиеся мимо облака. Его томило неясное предчувствие. С тревогой, от которой, несмотря на все усилия, он никак не мог отделаться, он думал, получится ли у него. Малодушный страх, что всё пойдёт не так, не отпускал его на протяжении всего пути. Да, он, без ложной скромности, сильный колдун, но для магии, к которой он собирался прибегнуть, требовалось нечто иное. Он изо всех сил старался привести себя в нужное состояние, хотя это было и непросто и непривычно.
Очистить душу от скверны...
Освободить разум от чёрных мыслей...
Сконцентрироваться...
Вспомнить всё самое светлое, что было в жизни...
Непрерывно, настойчиво думать об одном...
Сильно, от всего сердца желать...
И главное - верить... верить... верить!..
Повозка плавно пошла вниз. Внизу замелькали дома и макушки деревьев. Показался Саффолк - старомодный тихий городок. Вот и городская ратуша на центральной площади – с поникшим от безветрия национальным флагом…
Повозка с лёгким стуком коснулась земли. Они прибыли.
Снегг вышел из кэба, стараясь не обращать внимания на то, как учащённо забилось сердце, едва он ступил на эту землю.
- Сколько я тебе должен? - спросил он у муэртега.
- Десять сиклей.
Снегг расплатился и, перехватив выжидательный взгляд муэртега, добавил:
- Я доволен поездкой, Виго. Но теперь забудь, что видел меня. Учти, если ты кому проболтаешься…
- Деньги гони!
Такой неучтивости и откровенной алчности Снегг терпеть не собирался.
Ответом наглецу была короткая резкая пощёчина – Снегг довольно сильно ударил его тыльной стороной ладони, так что голова муэртега дёрнулась в сторону.
- Не перебивай, кретин!.. …так вот, если ты кому проболтаешься, что привёз меня сюда, - пеняй на себя. У меня длинные руки, и я найду тебя везде, хоть за пазухой у вашего общего прародителя. И уж тогда ты пожалеешь, что вообще на свет родился. Это я тебе обещаю - как проклятый проклятому. А вот, как договорились, за молчание.
И он вложил в благодарную руку демона три галлеона.
Виго тотчас повеселел.
- Замётано, шеф! Буду нем, как могила. Побольше бы таких клиентов!
Снегг королевским жестом отпустил его и направился к ратуше.
Краем глаза он заметил, как обрадованный муэртег вскочил на козлы, довольно потирая руки. Ещё бы, с усмешкой подумал Снегг, сейчас, небось, полетит в тот трактир, куда он запретил ему заглядывать, и тут же пропьёт кровно заработанное. Какая-нибудь хорошенькая ведьмочка приласкает его, едва услышит волшебную золотую музыку… с деньгами-то любой будет хорош… Да много ли такому, как Виго, надо для счастья?
Муэртег же вместе с деньгами вновь обрёл прежнее нахальство. Стегнув фестрала, он взвился в воздух и прокричал в спину удаляющемуся магу, прежде чем исчезнуть в клубах дыма:
- Йо-хо-хо, ублюдок!
Но Снегг уже не слышал его.
Ночной Саффолк выглядел пустынным.
Снегг с замирающим сердцем вступил в мёртвый город и медленно двинулся по безлюдным улочкам. Он не слишком хорошо помнил план местности, но это его не смущало. Он больше полагался на интуицию, чем на память, и просто шёл, куда ноги несли его. Направление он знал приблизительно, но ему было вполне достаточно уверенности в том, что оно верное. Его словно бы вела неведомая сила - так спокойно, без всякой суеты он шагал по незнакомому городу, слабо представляя куда. Вот дома и особняки магглов остались позади. Вот показался городской парк, и до его слуха долетел тихий плеск пруда, раскинувшегося в нём. Он углубился в заросли по ту сторону пруда, а оттуда вышел на кладбище. Словно в сомнамбулическом сне шёл он среди могил при ярком свете луны, почти не глядя под ноги, едва разбирая дорогу, влекомый к одной-единственной цели…
Наконец показалась плита из благородного каносского мрамора, а на ней - простая надпись, при одном взгляде на которую сжалось сердце…
- Здравствуй, моя кошечка, - произнёс Снегг дрогнувшим голосом, - вот и свиделись…
Его охватило сильное волнение: сейчас… совсем скоро… случится… Внезапно он почувствовал ужасную слабость во всём теле и опустился, скорее, рухнул на колени перед могилой Пенелопы Сфинкс.
Ночная прохлада немного остудила раскалённую голову, и не прошло и минуты, как он собрался с мыслями. Открыл кофр, который по-прежнему сжимал в руке, достал оттуда чудесную алую розу, перевязанную чёрной ленточкой с серебряными инициалами «С.С. », и положил её на могилу.
- Твоя любимая, если мне не изменяет память
За время путешествия цветок слегка помялся и уже начал вянуть. Снегг достал волшебную палочку, легонько коснулся ею нежной головки и тихо произнёс:
- Белльфлорус!
И роза ожила, снова став свежей, будто только что срезанной. Её жизнь была теперь продлена во много раз.
Снегг спрятал палочку и снова застыл в скорбной позе.
- Я знаю, - заговорил он, обращаясь к невидимой слушательнице, - что слишком долго собирался. Прости, но я не мог прийти сюда. Просто не мог… Да и тебе вряд ли приятно видеть меня таким. Я ведь знаю, Пен, что ты сейчас думаешь. Это пугало - всё, что осталось от человека, которого ты когда-то любила… Да я и не человек… как выяснилось. Я труп, который просто ходит и говорит. Глупо… так глупо, что я до сих пор жив. Нет в жизни справедливости, правда? Жить должна была ты… пусть даже без меня. Ты была полна света, красоты… Скажи, зачем ты ушла так рано? Чёрт возьми, ну, что я сделал, чтобы заслужить это?!
Он осёкся, поняв, что почти кричит – его голос жутко прозвучал в ночной кладбищенской тиши.
Как бессмысленны были его слова, эти нелепые упрёки и неуместные жалобы, которые слышал только могильный камень… Этот камень словно придавил его душу, навалился на сердце и вытеснил оттуда все чувства, кроме смертельной тоски.
- Я бы умер прямо здесь - сейчас, сию минуту. Меня похоронят с тобой рядом – так сказано в моём завещании. По правде говоря, Пен, это единственное, что меня ещё волнует - хоть в смерти быть рядом с тобой. Но смерть всё не приходит и не приходит…
Он умолк, чувствуя себя скверно, как никогда.
Я повернулся к Господу спиной
Лежит греха дорога предо мной
Дорогу зла прошёл я до конца
Я шёл, не видя божьего лица –
Но душу потерял в конце пути…
Я грешник жалкий… Господи, прости!.. 1
Нашёл, что вспомнить… И почему ему лезет в голову всякая стихотворная чушь?.. Неуместно, ненужно, нелепо…
Он что же, думает, если мозги будут заняты чужими словами, то он сможет отрешиться от всего этого ужаса?
Нет, всё напрасно… Он так и знал, что ничего из этой затеи не выйдет. Да какие, к инферналам, тут могут быть мысли! Ночь, кладбище и могила, где похоронено его сердце.
Его личный ад… В нём нет даже проблеска надежды… И сейчас он чувствует это острее, чем когда-либо.
Сколько лет… великий Мерлин!.. …
сколько лет он пытался избавиться от воспоминаний о ней! Один раз чуть было не сделал это с помощью чёрной магии, да хорошо, в последний момент одумался. Сколько сил потратил, чтобы приучить себя жить без неё, сколько бессонных ночей провёл над котлами и книгами, пытаясь придать своему существованию хоть какое-то подобие смысла, а, на самом деле, только для того, чтобы отвлечься, не думать… В его непомерной гордыне ему мнилось, что он справился. Научился владеть собой ещё лучше, чем раньше. Снова стал прежним – угрюмым, замкнутым и холодным типом. Во всяком случае, он снова привык к одиночеству, к пустой холодной постели, к отчуждению окружающих и, как ему казалось, успокоился. В школе было много забот, да и ученики - спасибо им! - постоянно отвлекали своими проблемами. Он думал, что смог... нет, не забыть, но смириться, свыкнуться с чудовищной потерей. Самонадеянный идиот! Да никогда, никогда он не мог с этим смириться! Тут даже думать нечего – достаточно взглянуть на смехотворный итог всех его титанических усилий. Стоило прийти на кладбище, как скорбь, ярость, обида на судьбу захлестнули его и чёрным потоком выплеснулись наружу. Плохой способ привлечь внимание ангела…
Какая, к чертям собачьим, светлая грусть, какое ещё умиротворение могло посетить его здесь? Он что же – всерьёз надеялся, что к такому, как он, кто-то спустится с небес? Да ведь у него не то что нет…
не бывает того, что зовётся положительными эмоциями. Он забыл, что в жизни есть радости, даже такая невинные, как солнечный день или отлично приготовленная еда. Для него их больше не существовало. Он жил по инерции, принуждал себя разговаривать с людьми, как заведённый, без конца работал… но давно уже не испытывал никакой радости или удовольствия от чего бы то ни было. Он забыл, что это такое. Он всё оставил здесь, в этой могиле, много лет назад. Всё, что делало его человеком… сносным человеком, если подумать.
С ней это хотя бы имело смысл. Но её больше нет…
Так как он мог даже на секунду допустить мысль о том, что ему удастся прийти в нужное для этой экзотической магии состояние? Он ведь просто не умеет. Как можно чувствовать то, что тебе чувствовать не дано?
Из самых глубин его души тёмными волнами поднималось отчаяние. Он чувствовал, что вот-вот захлебнётся в его мутных волнах. Какой смысл было приходить сюда и на что-то надеяться, если даже самые чистые и прекрасные воспоминания омрачала неумолимая мысль о том, что Пенелопа потеряна для него навсегда? Ведь он не был уверен, что даже на том свете воссоединиться с ней… Просто не верил. Он давно утратил веру в Бога. И всё, что ему остаётся – кормить червей рядом с милым прахом… уже скоро, наверное. Так о чём он вообще думал, идя сюда?
Он по-прежнему стоял перед могилой на коленях и чувствовал, что медленно умирает. Это была пытка, которая всё длилась и длилась, ибо умом он прекрасно понимал, что умереть ему всё равно не удастся. Бывают, правда, разрывы сердца, инфаркты, удары, но не в его случае. Что может случиться с этим куском камня, по какому-то недоразумению всё ещё трепыхавшимся в его груди?
Он не знал, сколько длилось его немое отчаяние. Он потерял счёт времени, дав волю своему горю. Луна ярко освещала одинокую скорбную фигуру. Было так тихо, что ни одна травинка не колыхалась.
И всё-таки… Всё-таки, в глубине души он ещё помнил, зачем пришёл сюда, и эта подспудная мысль сверлила его мозг, как червь-древоточец, не давая окончательно впасть в уныние.
Он
должен сделать то, за чем пришёл. Пусть даже это будет последнее, что ему удастся в жизни.
Постепенно Снегг успокоился.
Он вполне овладел собой и предпринял попытку взглянуть на своё прошлое отстранённо. Сконцентрировавшись на этой непростой цели, он, в конце концов, сумел отрешиться от этого места, этой ночи и холодного куска мрамора перед глазами. Ему представилось, что он уже умер, и просто наблюдает за прошедшими событиями из глубин мироздания.
Эта мысль, какой бы нелепой и надуманной она не была, принесла ему некоторое облегчение. Он решил, что стоит не зацикливаться на нынешнем своём жалком состоянии, а постараться вспомнить в мельчайших подробностях разные моменты его жизни с любимой женщиной. И чем въедливее его память будет цепляться за всякие мелочи, тем больше шансов, что мрак отчаяния в конце концов отступит.
Он принялся вспоминать Пенелопу: как она выглядела, как говорила, какие книги любила, какую одежду предпочитала, какие цветы ей нравились... Вспоминал себя, когда ещё был для неё просто преподавателем, и заново переживал изумление, в которое она повергала его своими познаниями. Алхимия, минералогия, травология, астрономия, религиозные учения, культура магглов, нумерология, демонология, египтология... - казалось, не было такой науки, в которой она не имела бы обширных и часто довольно глубоких знаний. Вспоминал, как она готовила сложнейшие зелья, восхищая его точностью глазомера и твёрдостью руки, как ловко у неё получались заклинания из разряда высшей магии, которым он обучал её в свободные часы, как слушался её сокол, которого она использовала для отправки почты - сунься к этой грозной птице кто другой, она бы выклевала наглецу глаза. Словом, вся исключительность Пенелопы, все её невероятные способности, часто граничившие с гениальностью, снова поражали его воображение.
Сам он тоже присутствовал в этих воспоминаниях, но как некое дополнение, как персонаж второго плана, всё время находящийся в тени. Он думал о себе самом мимоходом, как сторонний наблюдатель, размышляя, как выглядел со стороны, находясь рядом с такой девушкой. Вспомнил, как пригласил её танцевать на том памятном рождественском балу - сделал он это, главным образом, потому, что невыносимо было видеть её с другими парнями. Остальные пары потеснились, вся школа глазела только на них, недоумевая и перешёптываясь. А он не видел и не слышал ничего: рядом с ним была самая прекрасная девушка на свете, она улыбалась ему одному, и в тот момент он верил, что это навсегда. Всё остальное не имело ни малейшего значения, так он был счастлив и горд от сознания того, что это его женщина. Кажется, это был единственный случай, когда он рискнул открыто продемонстрировать свои чувства к Пенелопе. Впрочем, риск был минимальным – он сильно сомневался, что кто-то сделает правильные выводы, и даже в том маловероятном случае, если кто-нибудь всё же догадался бы об истинных отношениях, связывающих его с лучшей ученицей Хогвартса, то такому умнику, вздумай он поделиться своим открытием с окружающими, всё равно никто бы не поверил. Время показало, что он был прав.
Бал сменило озеро, у которого они любили гулять вдвоём, потом он вспомнил своё подземелье – не этот склеп, где обитал сейчас, а куда более приличное жильё, в котором Пенелопа, ко всему прочему, навела такой уют, что он впервые за много лет по-настоящему почувствовал себя дома. А потом в памяти всплыла сцена, которая до сих пор его поражала - Пенелопа сидит в кресле и чинит что-то из его одежды. Он был так удивлён, увидев иголку в её руках, а главное, тем, как ловко она с нею управлялась, что даже не сразу нашёл, что сказать. Разве в доме её бабушки не домовики занимались подобными мелочами, поинтересовался он тогда. А Пен улыбнулась и сказала, что, конечно, можно поручить эту работу эльфам, но ей гораздо приятнее самой позаботиться о вещах своего любимого, тем более, - тут она лукаво улыбнулась, - что у неё уже был подобный опыт. Когда ей было четырнадцать, она в качестве ассистентки сопровождала известного специалиста по магическим существам Карла Марвина во время экспедиции последнего по реке Оранжевой. Они жили в условиях дикой природы и сами добывали себе еду. В том походе она многому научилась. И отчасти из благодарности, отчасти, чтобы быть полезной – ведь она прекрасно понимала, что была учёному мужу больше обузой, чем помощницей, - она взяла на себя труд следить за его одеждой, и постоянно штопала его любимую мантию, которая только благодаря её усилиям не превратилась к концу экспедиции в жалкую тряпку. Пенелопа очень гордилась, что может что-то делать руками, а не только волшебством.
Все эти случаи, подробности, фразы и разговоры понемногу отвлекали его от тяжких мыслей. У него почти получилось думать о Пенелопе, как о постороннем человеке, не имеющим к нему никакого отношения. Всё-таки не зря он столько времени провёл в умственных тренировках, приучая себя концентрировать мысли на каком-то одном предмете. Такой подход принёс свои плоды - он успокоился и как будто справился со своей болью. Но... не до конца.
Пытаясь думать о Пенелопе, как о некоем высшем существе (хотя она, без сомнения, таковой и была), представляя, будто рассказывает кому-то о том, каким она была человеком, лишь пунктирно обозначая своё присутствие рядом с ней - вроде как он и ни при чём, просто мимо проходил, - он то и дело сбивался со своего отвлечённого тона и вспоминал её не просто как человека, которого когда-то знал, но и как женщину, которую безумно любил. Услужливая память всё время подсовывала ему подробности, которые, вздумай он действительно кому-нибудь рассказать о Пенелопе, совершенно не предназначались для посторонних ушей. Да и мыслимо ли было думать о ней как о некой абстракции, когда её пленительный облик так живо стоял перед глазами? Сейчас даже отчётливее, чем много лет назад, когда она была жива. Разве можно было забыть эти глаза газели, ласковые, как южное солнце, эту чарующую улыбку, эту изумительную кожу, эти шелковистые волосы – какое наслаждение было прикасаться к ним, пропускать их сквозь пальцы, упиваясь их живительной силой! - эти нежные руки с тонкими гибкими пальцами, божественный аромат её тела?..
- У тебя было такое красивое тело, Пен, - произнёс он, забывшись, - и ты была моей...
И словно какой бес вселился в него - в памяти вдруг всплыл отвратительный эпизод, который случился в его жизни уже после смерти Пенелопы. Это воспоминание было настолько омерзительным, вызывало в нём такую ненависть и презрение к самому себе, что он предпочёл бы провести остаток жизни в Азкабане, лишь бы этого ужаса никогда с ним не случалось. Но, увы, он сделал эту чудовищную гнусность, которая тяжким грузом лежала теперь на его совести, и остаток дней ему предстояло доживать с ощущением вины, стыда, непоправимости и низости содеянного. Этот безумный поступок, считал он, был совершён им не иначе как в состоянии временного помрачения рассудка, что, впрочем, не служило в его глазах достаточным оправданием. Ничто не могло оправдать подобное безрассудство.
Это случилось примерно через год после того, как он потерял Пенелопу. Никогда у него не было такого ужасного периода в жизни. Несмотря на все попытки отвлечься от страшной трагедии, он не мог не думать о погибшей возлюбленный. Всё в Хогвартсе напоминало ему о Пенелопе. Он старался как можно больше загрузить мозги и занять руки, но тяжесть утраты давила на него, постепенно сводя с ума. Он не знал покоя ни днём, ни ночью. Как он теперь ненавидел ночи! Он доводил себя всевозможной работой, как физической, так и умственной, до полного изнеможения, засыпал почти сразу, как ложился в постель, но очень часто просыпался по ночам в холодном поту и уже не мог сомкнуть глаз до утра. Его мучили кошмары, в которых он снова и снова искал средство спасти Пенелопу, но, когда ему казалось, что чудодейственный эликсир вот-вот получится, что-то непременно случалось, и всё опять шло прахом. Он терял её снова и снова, ночь за ночью, и конца этому ужасу не предвиделось. Всё это начинало походить на манию, от которой он тщетно пытался избавиться. Он пробовал принимать зелье Сна-без-Сновидений, но взбунтовавшийся организм, изнурённый непомерными нагрузками, отказывался поддаваться волшебному дурману. Его здоровье, и так-то не очень хорошее, резко ухудшилось, а нервы вообще стали ни к чёрту. Он стал чрезмерно раздражительным, постоянно срывался на учениках, огрызался на коллег, и очень скоро заслужил всеобщую ненависть. Его склочность перешла все границы и «прославила» его настолько, что остальные преподаватели, возмущённые его многочисленными безобразными выходками, написали коллективную петицию Дамблдору, прося избавить школу от «этого истеричного психопата». Только Макгоногалл не поставила свою подпись, за что он всегда её уважал. Дамблдор, к слову, тоже проявил себя с самой лучшей стороны - он отказался увольнять его, сославшись на отсутствие необходимых для столь серьёзного шага оснований: он не может, был его ответ, пожертвовать таким высококлассным специалистом, которому Хогвартс, кроме всего прочего, давно заменил родной дом. А что до тяжёлого характера профессора Зельеварения, заявил директор, то это его личное дело. В конце концов, никто не совершенен. Словом, всё обошлось, но он и сам уже начал беспокоиться за свой рассудок. Он совсем извёлся и решил во что бы то ни стало положить конец мучениям. Вот тогда-то он и отважился на крайнее средство, о чём теперь не мог вспоминать без мучительного стыда и раскаяния. У него сохранилась прядь волос Пенелопы, и он принялся варить Оборотное Зелье. Во время пасхальных каникул, когда отвар был готов, он отправился в Шеффилд - печально известный город, где ошивалось отребье со всего волшебного мира. Там он явился прямиком в «Весёлый замок» - злачный притон, где обитали самые доступные ведьмы во всей Англии. Хозяйка заведения, Флорибунда Курвено, даже вспомнила его - в юности он регулярно наведывался сюда в компании с другими Пожирателями Смерти, - и обрадовалась как старому знакомому. Она сама взялась представить его тамошним девицам. Он выбрал одну, которая показалась ему не такой наглой и бесстыжей, как остальные. Когда же он остался с ней наедине, и ведьма, по его настоянию, приняла Оборотное Зелье... О том, что произошло дальше, он не мог вспоминать без содрогания. Он отвернулся, чтобы не видеть самого процесса превращения, а когда снова взглянул на девицу, его словно парализовало. Это было чудовищное, невыносимое зрелище! Перед ним была точная копия Пенелопы, но как разительно эта женщина отличалась от той, кого он любил! В лице не было и следа нежной привязанности, к которой он так привык, взгляд был оценивающе-куражливым, каким он может быть только у прожжённой проститутки, а на губах змеилась циничная усмешка. Это была грубая, омерзительная подделка, и он, несчастный безумец, посмел так опрометчиво поддаться нелепому порыву, внушённому, видимо, самим дьяволом, посмел оскорбить память Пенелопы, осквернить её чистый благородный образ! Никогда ещё он ни в чём так не раскаивался. Полный отвращения, он застыл посреди комнаты и не мог заставить себя подойти к ней, не то, что прикоснуться. Он не смел даже просто взглянуть ей в лицо!
- Так и будешь торчать там, как пень? - насмешливо спросила ведьма. - Подойди же, я не кусаюсь… А твоя подружка ничего была, - прибавила она, разглядывая себя в зеркало.
Это было уже слишком. Она ещё посмела заговорить её голосом! Не помня себя от ярости, он выхватил палочку, оглушил ведьму и тут же наложил на неё Заклятье Забвения, а сам в ужасе бежал из этого дьявольского места, утешаясь жалкой мыслью, что, когда истечёт положенный час, и за девицей придут, действие зелья кончится, и никто не увидит того кошмара, что он натворил … Как будто это что-то меняло!
Потрясение от увиденного было так сильно, что он сделал то, чего никогда не позволял себе раньше - зашёл в первый попавшийся кабак, да так и застрял там… надолго. При этом ему было абсолютно всё равно, что он в себя вливает: в основном это была «Люциферская» водка, однако он не брезговал и местным самогоном, которым из-под полы торговал какой-то сомнительный тип, смахивавший на лешего. Его не привыкший к таким дозам алкоголя организм доставлял ему много хлопот, но, едва проблевавшись, он требовал новую порцию, и через какое-то время всё повторялось. Так он и пьянствовал беспробудно все каникулы, периодически ненадолго приходя в себя и тут же снова напиваясь, лишь бы забыть обо всём. В последний день, собрав волю в кулак, он всё же заставил себя оторваться от трактирного стула, ставшего таким родным за эти дни, и кое-как взгромоздившись на метлу - казалось, он совершенно разучился летать - отбыл восвояси.
Впрочем, это постыдное происшествие имело положительные последствия. Шок от увиденного в борделе и жуткий запой сделали своё дело - ему как будто прочистило мозги, и он впервые с ужасающей ясностью осознал, что Пенелопа действительно умерла, и ничто уже не вернёт её, даже самая сильная магия. Его больше не мучили навязчивые кошмары по ночам - после пережитого в Шеффилде всё как отрубило. Похоже было, что его демон смилостивился над ним и решил на время оставить его в покое. Он присмирел, стал сдержаннее в общении с другими магами и как будто пришёл в себя. Все вокруг, да и он сам, вздохнули с облегчением. Мучительное, раздирающее душу чувство вины со временем притупилось, хотя он и не мог вспоминать о происшедшем на каникулах без жгучего стыда и беспощадного гнева в свой адрес. Но с этого момента процесс омертвения его души стал необратимым.
Не забыл он и дорогу в Шеффилд. Изредка он посещал «Весёлый замок», пользуясь услугами распутных девиц, когда воспоминания о Пенелопе становились совсем невыносимыми. Но, разумеется, если он и имел с ними дело, то только в их подлинном естестве. И, по правде говоря, эти рейды не доставляли ему никакой радости. Продажные женщины лишь на короткое время утоляли страсть, снедавшую его, но, покидая их, он чувствовал себя ещё хуже. Его переполняла горечь и гадливость, он презирал себя за слабость и отвергал возможные оправдания, которыми пытался успокоить свою совесть. И часто после этих визитов ощущал себя ещё более неудовлетворённым, чем раньше. В этом не было ничего удивительного: по природе своей он был однолюбом, и шлюхи вызывали в нём сильнейшее отвращение. К тому же, всё их искусство было бессильно: с ними он даже отдалённо не чувствовал того, что испытывал, лаская Пенелопу. В конце концов, он бросил это дело, посчитав, что с него хватит угрызений совести. Решив подойти к проблеме научно, он принялся пить разные отвары, которые усмиряли плоть и отбивали чувственность. И постепенно добился, чего хотел: его перестали мучить неосуществимые желания и страстные фантазии. Теперь он чувствовал себя куда спокойнее и находил, что монашеская жизнь имеет свою прелесть. Во всяком случае, для него это был наилучший вариант...
Все эти неуместные воспоминания промчались у него в мозгу, словно ватага чертей, и Снегг почувствовал ужасную злость и раздражение. Всё так старательно вызываемое им успокоение как рукой сняло.
Будь всё проклято!.. Какого дьявола он это вспомнил? Нашёл время!..
- Я что-нибудь прочту тебе, - поспешно сказал он, ни на секунду не задумываясь об идиотизме подобной идеи. - Ты ведь знаешь, радость, Владышек в своё время вбил мне в голову много маггловских стихов. Толку от них, правда, никакого, но тебе так нравилось их слушать...
Его память имела одну особенность – она была, что называется, фотографической. Ему достаточно было один раз взглянуть на текст, и он запоминал его навсегда. Порой не вникая в смысл. Впрочем, он и не читал ничего, что не казалось ему полезным. Стихи, конечно, были исключением. Но, признаться, поэзия иногда спасала его. Особенно, когда он впадал в меланхоличное настроение и не мог заниматься ничем серьёзным.
Его память представлялась ему огромным шкафом, набитым свитками с текстами. Дабы отогнать постыдные воспоминания, он лихорадочно зарылся в глубины этого шкафа и, выдернув первый попавшийся стихотворный свиток, начал медленно читать вслух:
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
Называлася Аннабель-Ли,
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим мы жить и могли.
По мере того, как память подсказывала ему нужные строки, он всё больше расстраивался.
Нет, ну что за идиот! Мазохист недобитый! Опять он растравляет себе душу почём зря! Неужели нельзя было вспомнить какое-нибудь другое стихотворение? «Ворона», например…
Но он всё равно продолжал говорить:
И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви,—
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли,—
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли,—
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли),—
Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель-Ли.
Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли,—
Тех, что мудростью нас превзошли,—
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
Каждое слово стоило ему неимоверных усилий, потому что эти строки, так созвучные тому, что творилось сейчас у него в душе, навевали на него смертельную тоску. Как будто он попал в окружение сотни дементоров…
Всё же он нашёл в себе мужество закончить… совсем уж замогильным голосом:
И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной — с невестой — с любовью моей —
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли. 2
- Владышек был славный старик, - заговорил он, переведя дух. – Иногда я жалею, что выкинул его портрет. Впрочем, он сам виноват… Как он посмел заговорить со мной о тебе! Да ещё такой вздор! Да разве хоть одна могла бы сравниться с тобой, моя кошечка? Ведь ты была не просто красавицей, ты во всём была лучшей...
Он тяжело вздохнул, остро ощущая абсурдность происходящего.
Что вообще происходит? Он стоит здесь уже ни один час и изъясняется в любви могильной плите. Да и говорит-то всякий вздор… А на душе так погано, что хоть взвой…
Какой-то идиотизм… Что, спрашивается, он должен чувствовать в соответствии с этим таинством, будь оно трижды проклято! Просветление? Возвышенную грусть? Благодарность судьбе за то, что в его жизни когда-то
была любовь?
Холодная ярость опять захлестнула душу всё сметающим ледяным потоком.
Благодарность?! Чёрта с два! У него нет ни малейшего желания благодарить судьбу. За что благодарить?! За свою разбитую жизнь?
Всё же он предпринял ещё одну попытку. Уже ни на что не надеясь.
- Не было дня, нежность моя, когда бы я ни сожалел о тебе. Я и сейчас по тебе тоскую, хотя уже стар, истерзан и ни на что не годен. У меня осталась только память… Немного, да… Но ты была так щедра в своей любви, что этого с лихвой хватит… до конца моих дней. А, если ты думаешь, что я что-то забыл… напрасно…
И, словно, его собственные слова были недостаточно выразительны (хотя, разумеется, так оно и было) из шкафа его памяти вылетел ещё один свиток. Развернулся перед его мысленным взором, и он проговорил… подумал… да, неважно:
Но, как в любой другой мечте,
Роса засохла от тепла.
В своей текучей красоте
Моя любимая ушла.
Минута, час иль день — вдвойне
Испепеляли разум мне 3
Воображение сыграло с ним злую шутку: он вдруг так ясно увидел её, во всём великолепии её юности, красоты… так отчётливо вспомнил прекрасные, незабываемые моменты их близости… с таким пугающим реализмом ощутил её присутствие рядом, ибо совершено неожиданно для себя почувствовал в своём измученном усталом теле давно забытое томление, которое раньше испытывал при одной мысли о ней, что…
На какую-то секунду ему показалось, что у него получилось. Он как-то сразу понял… почувствовал, что находится здесь не один…
…но спустя мгновение наваждение исчезло, и он, как никогда остро, ощутил своё одиночество.
Вечное, неизбывное, страшное…
Снегг вдруг почувствовал, что устал. Просто физически устал. Ноги онемели от непривычной позы, голова раскалывалась, и он ощущал себя совершенно разбитым. И в довершение всего он сейчас ясно осознал, что не смог.
У него не получилось. Следует признать это и убраться восвояси. Всё равно он больше ничего не добьётся. Да и рассветёт скоро...
Но вместо того, чтобы так и сделать, он снял мантию, расстелил её на земле и растянулся на ней, устремив взгляд в далёкое, ещё тёмное, небо.
Был конец марта, и лежать на холодной земле было, по меньшей мере, неразумно. Но ему было наплевать. Всё равно он почти не ощущал холода…
Снегг чувствовал усталость, разочарование, но в тоже время и облегчение.
Он попытался – и проиграл. Что ж, не впервой. Он вообще редко выигрывал в этой жизни. Был один ценный приз, да и тот… Дали подержать на время, а потом забрали навсегда. Ничего не поделаешь, такова жизнь…
Он больше не пытался думать о Пенелопе, перестал жалеть себя и терзаться воспоминаниями. Даже дурацкие стихи не лезли в голову – шкаф его памяти был захлопнут наглухо.
Способность холодно, логически рассуждать вернулась к нему. Как и следовало ожидать.
Ведь, если у него что и осталось, так это сила воли и рассудок.
А вся эта нелепая затея с древним таинством была обречена с самого начала. На что он надеялся, бедный ублюдок? Эта магия оказалась ему не по зубам…
И, пожалуй, хватит об этом.
Глядя в предутреннее небо, Снегг думал. Думал о своей жизни и о том, как она была жестока к нему с самого раннего детства. Пен была для него наградой за все неудачи и неприятности. Прекрасной и совершенно им не заслуженной. Он был так ошеломлён свалившимся прямо в руки счастьем, что не смог удержать его. Ему некого винить, кроме самого себя.
Он был на удивление спокоен сейчас. Наверное, это было… умиротворение. Или он просто так чудовищно устал, что не мог даже волноваться.
Мысли его сейчас занимало другое.
Если он до сих пор жив, то в этом должен же быть какой-то смысл. Должно быть что-то, из-за чего он мог бы хотя бы отчасти примириться с этой жизнью. Ведь не просто так он вообще на свет появился.
Вся его жизнь изначально была одной сплошной борьбой. Борьбой за существование, за место под солнцем, против
него… Только его кошечка досталась ему без особых усилий, и это было воистину удивительно… Но ведь не только любовь Пенелопы оправдывала его жизнь и даже нынешнее жалкое существование. Было что-то ещё… нечто, придающее всему смысл. Не может быть, чтобы всё было зря: её смерть, его нынешняя никчёмная жизнь… Но что же? Что?!.. Это ускользало от его понимания...
И вдруг он понял…
Как странно - раньше эта мысль никогда не приходила ему в голову. Наверное, он был слишком беспечен, а впоследствии - несчастен, чтобы задумываться об этом.
Он вспомнил, вспомнил совершенно отчётливо одну из их первых ночей.
…Пенелопа, утомлённая, расслабленная, счастливая отдыхала, вытянувшись на постели во весь рост, а он любовался её стройным телом, слегка разгорячённым и чуть мерцающим в неверном свете свечи. Он до сих пор помнил, какими были на ощупь её волосы – прикасаться к ним было не менее приятно, чем к её нежной коже...
Но вот она взяла его руку и отвела в сторону, пристально вглядываясь в неё.
- Что это? Не похоже на обычную татуировку.
Он замер при этих словах. Конечно, она должна была увидеть... Но как он страшился этого момента!
- Это Чёрная метка, - ответил он, как можно спокойнее.
- Знак Волан-де-Морта?
Он хорошо помнил своё удивление в тот миг. Никто не осмеливался произносить имя Тёмного Лорда вслух. Но Пенелопа была совершенно спокойна.
- Да.
Она выпустила его руку и, повернувшись, пристально посмотрела на него.
- Значит, это правда, что о тебе говорят… Скажи мне, это был сознательный шаг?
Он не посмел ей лгать.
- Конечно. Я был в числе его сторонников… раньше.
- А сейчас?
- Сейчас нет. Это была… ошибка.
Девушка нахмурилась, и он почувствовал себя совсем скверно.
- Это очень плохо, Северус. Ты даже не представляешь, насколько.
Сердце у него упало.
- И что теперь? – он был не в силах скрыть дрожь в голосе. - Ты оставишь меня?
- Не говори глупостей! – Пенелопа ласково улыбнулась и неуловимым движением переместилась к нему поближе, гибкая, как кошка. – Это ничего не меняет, – у него сразу отлегло от сердца при успокаивающих звуках её уверенного голоса. – Но этот знак… Он связывает тебя с бывшим хозяином на всю жизнь. Отметив тебя, он взял часть твоей души, и ты никогда не сможешь полностью избавиться от его власти. Вот что меня беспокоит.
- Я знаю, Пен. Но что я могу сделать?
- Ничего, мой хороший, в том-то вся и беда.
Она помолчала, задумчиво глядя на него. Потом снова взяла его руку и, повернув, посмотрела на Чёрную метку.
- Но, может быть,
я смогу что-то сделать.
С тех пор она больше ни разу не обратила на неё внимания, ни словом, ни взглядом не упрекнула его за прошлое, словно его не существовало. Никогда он не встречал более великодушного сердца.
И самое главное - она действительно думала, чем может помочь. И не просто думала, а действовала.
О, эта сцена и сейчас живо стояла у него перед глазами! Разве можно было забыть такое?
Однажды – это было незадолго до их расставания - Пенелопа слегка вспылила. Кажется, он опять доставал её своей ревностью. Каким же он был идиотом - тратил на этот вздор то немногое драгоценное время, что было им отпущено, вместо того, чтобы наслаждаться каждой минутой её общества. Если бы он только знал...
- Значит, тебе нужны доказательства? Ладно! Ты получишь их! Прямо сейчас!
Они были одни в кабинете Зельеварения. Пенелопа достала палочку и направила её на стену.
- Симплегадос! – воскликнула она, и стены разъехались.
Она прошла внутрь соседней комнаты, и закрыла стену так быстро, что он едва успел просочиться следом.
С удивлением он наблюдал, как она рывком скинула мантию, потом жилетку и теперь быстро расстёгивала пуговки на блузке.
- Пен, что ты делаешь?
- Раздеваюсь, как видишь! Тебе этого делать не нужно.
Не прошло и минуты, как она оказалась полностью обнаженной.
- Закатай рукав, - потребовала она. – Да не этот!
Он повиновался, слишком озадаченный, чтобы спорить, слабо представляя, что сейчас произойдёт.
Пенелопа подошла к нему, взяла его руку и повернула ладонью вверх.
- Чем ближе к ней, тем лучше, - пояснила она, взглянув на Чёрную метку.
- Что ты задумала?
Она забрала у него палочку и, зажав её в кулаке, резко выкинула руку в направлении письменного стола.
- Акцио кинжал!
Маленький серебряный кинжальчик, которым он обычно пользовался для вскрытия корреспонденции, тотчас оказался у неё в руке.
- Пен…
- Молчи и слушай! – оборвала она. – Я давно уже собиралась сделать это. Сейчас как раз подходящий момент. Слушай внимательно: ты должен смотреть мне в глаза, до тех пор, пока я не отпущу тебя. И не пытайся помешать мне!
Он был сбит с толку – и её поведением, и этим повелительным тоном.
- Я не понимаю…
Но Пенелопа и не подумала что-то объяснить.
- Делай, что я тебе говорю! – прикрикнула она так властно, что он не посмел ослушаться.- Это для твоего же блага…
Взяв его руку, она сделала небольшой надрез на запястье. И не успел он вымолвить хоть слово, нанесла себе лёгкую рану прямо в области сердца.
- Это древний египетский обряд, - пояснила девушка, не обращая внимания ни на его обеспокоенный взгляд, ни на кровь, которая проступила у неё на груди. – Его практиковали жрицы богини Баст. Я вычитала о нём в одном из древних манускриптов, который нашла в семейной библиотеке. Его могут проводить только жрицы…
- Но ты ведь не жрица, Пен!..
- …или представительницы королевской крови.
Она взяла его руку и приложила к кровоточащей груди, так что ранки соприкоснулись.
- Это не опасно, - успокаивающе добавила она, - ведь я последняя из рода Птолемеев. Бабушка часто называет меня египетской царевной. Так что мне можно.
Она подняла на него огромные блестящие глаза и что-то зашептала на незнакомом языке.
В тот же миг рука его словно омертвела. Он больше не чувствовал её. Леденящий холод сковал всё его тело, и на какое-то ужасное мгновение ему показалось, что он умирает. Но, едва он так подумал, как ощущения резко изменились. Холод отступил, по телу разлилось приятное тепло, словно огромное невидимое существо опалило его, согрело своим дыханием… И вновь ледяной холод пробрал его до костей. Но на сей раз это длилось чуть меньше, а потом его снова окатила волна блаженной теплоты. Так продолжалось несколько раз. Холод и тепло волнами сменяли друг друга, и с каждым разом стылая окоченелость длилась всё меньше, пока, наконец, не исчезла совсем. И всё это время он смотрел, не отрываясь, в глаза любимой, которые сейчас горели незнакомым мистическим пламенем…
Наконец он снова ощутил свою руку, и тёплая волна в последний раз окатила его с головы до ног. Всё его существо захлестнула приятная, доселе неведомая истома. Ему показалось, что в него заново вдохнули жизнь, и на душе стало так светло и радостно, как никогда прежде. Он бы дорого дал, чтобы вновь пережить эти удивительные ощущения!
Но если он чувствовал себя как будто заново рождённым, то Пенелопа, казалось, совсем обессилела. Она выпустила его руку и слабо улыбнулась.
- Всё… - прошептала она.
Силы покинули её, она покачнулась и упала бы, если б он не подхватил её. Он бережно отнёс её на кровать, про себя в который раз удивляясь, как легко её тело. И, кажется, это был единственный случай, когда её красота не оказала на него своего обычного воздействия – он был слишком напуган её состоянием.
- Пен, что ты с собой сделала?!
- Я… отдала тебе… своё сердце, - ответила она, задыхаясь. – Всю мою любовь…
Кровь продолжала тоненькой струйкой вытекать у неё из груди. Проклиная себя за нерасторопность, он искал подходящее снадобье, чтобы помочь ей. Но, как назло, нужного отвара под рукой не оказалось.
- Приложи пока это, - сказал он наконец, давая ей свежие листья подорожника, которые были отложены совсем для других целей, - а я пойду за помощью. Я быстро, милая.
Не медля ни секунды, он отправился в больничное крыло, и вскоре мадам Помфри уже сопровождала его в обратный путь, едва поспевая за его стремительным шагом.
- Что за безответственность, Северус! - возмущённо выговорила целительница на ходу. – Вы должны были сразу доставить её ко мне! Любовная магия – это вам не шутки!
- Нет, Поппи, это не тот случай. Вам придётся сделать всё на месте.
Он уже всё продумал. Подойдя к своей комнате, он распахнул дверь, пропуская целительницу вперёд.
- Я, конечно, всё сделаю, но я настаиваю…
Она осеклась, увидев Пенелопу.
- Что это значит? – изумление в её голосе было неподдельным. – Почему она лежит здесь нагая?
Он не удержался и сострил:
- Я даю ей дополнительные уроки.
И тут же, воспользовавшись замешательством мадам Помфри, наложил на целительницу Одурманивающие чары.
После этого всё пошло как по маслу. Мадам Помфри, ничему больше не удивляясь, оказала Пенелопе необходимую помощь: сделала укол, заставила выпить настойку женьшеня и дала ему кое-какие полезные указания.
- К вечеру будет как новенькая. Только никаких волнений... вы меня поняли, Северус?
- Да-да, Поппи, конечно. Спасибо вам.
Он поспешил выпроводить её, зная, что действие чар скоро кончится.
Пенелопа была бледна, но чувствовала себя получше.
- Зачем ты это сделала, Пен? – спросил он её с нежным упрёком. – Это так безрассудно!..
- Любовь всегда безрассудна, - возразила девушка. – Кому об этом знать, как ни нам?
К вечеру она действительно полностью оправилась. На все его упрёки и сетования по поводу ненужного риска она только улыбалась, а потом сказала, как ни в чём не бывало:
- Знаешь, я ведь отдала тебе не только свою любовь, но и часть материнской.
- Что?!
- Бабушка рассказывала, что мама наделила меня перед смертью своей любовью, которая должна была оберегать меня. А я отдала её тебе… Наша кровь смешалась, и теперь мы связаны на всю жизнь. Отныне ты надёжно защищён от злых чар… Волан-де-Морт не сможет добраться до твоей души…
Эти слова привели его в сильное волнение.
- Пенелопа, что ты наделала! Как ты могла отдать материнскую защиту?!
- Не всю, не волнуйся… Часть я оставила себе. Конечно, я бы отдала тебе всё, если б могла… но это возможно только в момент смерти…
- Но зачем?! Ты же ослабила себя!
Она пожала плечами.
- Да что со мной может случиться? У меня ведь нет Чёрной метки. Тебе она нужнее.
Она ласково улыбнулась, заметив, как он хмурится.
- Ну, что ты так нервничаешь?
- Я боюсь за тебя, моя кошечка. Боюсь, ты сделала только хуже. Да и как я смогу отблагодарить тебя за такой дар?
- Мне достаточно, чтобы ты любил меня… всегда.
Зачем он позволил ей? Почему проявил нерасторопность? Почему не остановил? Если бы она не отдала материнскую защиту, самую сильную из всех возможных... кто знает? Может, древнее проклятье не сгубило бы её.
А ведь у него даже не хватило ума по достоинству оценить её поступок. До сих пор он не осознавал, какую великую жертву она принесла на алтарь любви - добровольно и с чётким пониманием того, что делает. Как она вообще могла решиться на этот обряд? Когда она умирала здесь, в Саффолке, и он вместе с Дамблдором и Альтотасом пытался найти средство спасти её, в попытке победить зло он читал и о древних таинствах египетских жрецов - всё, что обнаружил в библиотеке Цирцеи. Он нашёл то, к которому прибегла Пенелопа. Защита возлюбленного от злых чар... Осуществить такое, как оказалось, было совсем непросто. Мало было иметь статус жрицы или голубую кровь египетских фараонов. Нужна была готовность умереть... И она знала об этом! Но всё равно пошла на риск - сознательно. Тогда, измученный, обессилевший в неравной борьбе с неумолимой судьбой, он не задумывался о цене, которую она заплатила. Из всего того ужаса в памяти отложилось одно: умирая, она выполнила то, о чём говорила раньше – обнимая её в последний раз, он снова ощутил то приятное тепло, что согревало его во время проведения обряда богини Баст. Значит, она действительно отдала ему остатки материнской защиты, сделав его гораздо сильнее, чем он был изначально.
Снегг был поражён этим внезапным открытием. До сих пор он избегал воспоминаний о последних днях Пенелопы - и без того его жизнь была одним затянувшимся кошмаром. Но сейчас...
Зачем она сделала это? Она ведь
знала - не могла не знать! - что подвергает себя опасности. А ведь она уже была беременна на тот момент! И всё-таки решилась... Что за неоправданный риск? Это было так непохоже на Пен... Она слишком серьёзно относилась и к жизни, и к магии, и к любви... Значит, у неё были основания... да, нет, уверенность, что с ней ничего не случится и максимум, что ей грозит – это обморок. Откуда у неё взялась эта уверенность? Объяснение могло быть только одно: у неё
действительно были исключительные магические способности. И мощная защита, к тому же...
Когда ей пришло в голову, что она может передать ему часть своей силы? Невзирая на возможные последствия? И главное, почему она настолько укрепилась в этой мысли, что всё- таки сделала это? Неужели уже тогда, несмотря на радужные планы, в которых Цирцея была досадной, но отнюдь не серьёзной помехой, она знала... предчувствовала, что скоро умрёт? И потому торопилась одарить его?
Теперь он мог только догадываться о её мотивах. Она никогда не говорила о своих сомнениях и страхах... если они у неё были, конечно. Она была мудра не по годам: знала, что его неприятности ещё только начинаются, что ему придётся побороться за неё с предрассудками общества и её ближайшей родни. Всё понимала и не докучала ему жалобами. Напротив, убеждала, что всё будет хорошо, несмотря ни на что. И сама верила в это - искренне, по-настоящему, в этом он не сомневался.
Что это было - самоуверенность, юношеский максимализм, наивность? Нет, конечно. Величие души...
То, чего он ни до, ни после никогда не встречал в других.
Она не собиралась умирать. У неё были такие грандиозные планы... Она всё время говорила о своём любимом Египте... Так хотела, чтобы ребёнок родился там, на земле её предков…
Как жестока проклятая жизнь! Египет, в который она так стремилась, её и убил. До чего нелепо...
Снегг поднялся и сел. Встряхнул головой, отгоняя тяжёлые воспоминания.
Нет, он не будет сейчас горевать. Не время.
Главное, что он наконец осознал... долго же до него доходило! Пенелопа, неважно, знала она свою судьбу или нет, дала ему очень много. Не только любовь и счастье, пусть и недолгое. Она и после смерти оберегала его. Была его персональным ангелом-хранителем. В скольких передрягах он побывал с тех пор - и всегда выходил сухим из воды. Да и общение с Тёмным Лордом... Окклюменция окклюменцией, но смотреть в эти жуткие змеиные глаза и спокойно лгать... Одного мужества и выдержки было для этого мало. Нужен был мощный заслон, чтобы не дать ему проникнуть к себе в душу. Один бы он не справился...
Этот дар его любимой, как он осознал сейчас со всей ясностью, не раз помогал ему в жизни. Да что далеко ходить: вряд ли во время поединка с Горгонтой он бы так легко отделался, если бы не мощная аура, через которую старуха, несмотря на то, что была весьма сильна в чёрной магии, не смогла пробиться. И уж точно он бы не выдержал Заклятье Памяти Сердца без
её защиты...
Что ж, тем лучше. То, что ему предстоит, потребует многого: и сил, и мужества, и хитрости... Его относительная неуязвимость и устойчивость к злым чарам будут как нельзя кстати. Он сумеет довести свою миссию до конца.
Она поможет ему. Она умерла ненапрасно. В его жизни всё было плохо, несправедливо, но, по крайней мере, не зря...
Словно камень свалился с души, когда он осознал, наконец, эту простую истину.
Снегг встал, поднял мантию, отряхнул её и накинул на плечи.
Пора было возвращаться. Долг есть долг. К тому же, у него есть ещё одно дело, которое надо успеть завершить... Вот только проститься с ней...
Он заговорил: медленно, отчётливо и совершенно спокойно. Ещё никогда голова его не была такой ясной.
- Я пойду, милая. Жаль, что ничего не вышло... ну, да что поделаешь. По крайней мере, ты меня слышала. Я постараюсь с толком использовать твой бесценный дар - думаю, он ещё не раз пригодится. Знаешь, Пен, в чём-то мой жребий даже завиден, раз и после смерти частица тебя всё равно осталась со мной. Пожалуй, ради этого стоило жить… и стоит умереть.
Он чувствовал небывалую лёгкость в душе - словно освободился наконец от груза сомнений, который давил его всю жизнь.
Опустившись на одно колено перед могилой, он раскрыл кофр и достал оттуда маленький кожаный мешочек.
- Мне нужно кое-что взять отсюда, Пен. Ты ведь не против?
Но не успел он протянуть руку к могиле, как вдруг подул лёгкий, тёплый, совсем не мартовский ветерок, ласково овеявший лицо. Из-за могильной плиты бесшумно вышла серебристо-серая кошка и уселась рядом с надгробием.
Это было необычное создание. Она вся была какая-то удлинённая: длинная грациозная шея, слишком длинные и тонкие лапы, силуэт, словно устремлённый ввысь… Она очень напоминала кошачьи статуэтки, какие делали в Древнем Египте. И была у неё ещё одна особенность: странные, совсем не кошачьи глаза. Они таинственно поблёскивали на аккуратной мордочке: почти чёрные из-за расширенных до предела зрачков, глубокие, как два омута, выразительные... Именно выразительные. С таким знакомым, ласковым выражением... Этот взгляд было невозможно спутать ни с каким другим!
Кошка, не отрываясь, смотрела в лицо Северусу Снеггу.
Он готов был поклясться, что она улыбается ему... странно, нелепо… но именно такое у него было ощущение...
- Иди сюда, - он протянул к ней руки, и кошка, задорно мяукнув, подошла к нему и, слегка присев на задние лапки, поставила передние ему на колено.
Снегг взял её на руки и прижал к груди. Она была на удивление лёгкой, но при этом живой и тёплой. Он тихонько погладить бархатистую шкурку. Кошка довольна заурчала.
- Всё-таки пришла... как я мог сомневаться? У тебя ведь всегда получалось всё, за что бы ты ни бралась, Пен...
Кошка нежно мурлыкала и тёрлась прелестной головкой о его лицо. И странное дело - звуки, которые она издавала, были как-то особенно музыкальны, словно пение ангелов, а щекой он чувствовал не кошачью шкурку, а нежную человеческую кожу.
На него снизошло умиротворение. Сжимая в руках трепетное тёплое тельце, он ощущал себя почти счастливым, будто и впрямь обнимал любимую. Удивительное чувство... Короткие мгновения давно ушедшей любви...
Кошка продолжала мурлыкать и ласкаться, и ему хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
Но вот она умолкла, подняла головку и посмотрела на него таким пристальным взглядом, что он всё понял.
- Пора? Ладно... но я рад, что увидел тебя, моя кошечка.
Он чуть сильнее прижал к себе прелестное создание, погладил нежную бархатистую шкурку, поцеловал её головку между ушками, вдохнув напоследок её запах - такой знакомый, родной, по-прежнему опьяняющий... Потом, подавив вздох, медленно разжал руки, отпуская её. Кошка, лизнув его лицо шершавым язычком, плавно соскользнула вниз, прошлась по могиле и снова уселась у надгробия.
- Скажи, Пен, - спросил он, поддавшись интуитивному порыву, - у меня получится?
Нет, он не сошёл с ума - просто она ответила ему.
Он совершенно отчётливо услышал её нежный и одновременно уверенный голос, прозвучавший прямо в его сердце:
«Даже не сомневайся»
На прощанье она одарила его долгим ласковым взглядом. Снегг заворожённо смотрел на неё и чувствовал: ещё немного - и он утонет в этих бездонных глазах своей возлюбленной, глазах самой любви... Как было бы прекрасно раствориться в них ... навсегда, без остатка...
Но вот кошка встала, в последний раз нежно мяукнула и исчезла за могильным камнем.
В безрассудной надежде Снегг ещё некоторое время смотрел на надгробие, потом, очнувшись, взял лежащий рядом кожаный мешочек, отколупал немного земли с могилы Пенелопы Сфинкс и сложил её в это временное вместилище. Затянул тесёмки, чтобы ничего не просыпалось, и спрятал в кофр. Потом поднялся, немного постоял в раздумьях и уже собрался уходить, когда в голову ему пришла одна мысль.
Он достал палочку и направил её на могильную плиту.
- Это тебе, - сказал он с улыбкой, - должна же быть хоть какая-то польза от всего этого поэтического хлама.
Он заговорил и, по мере того, как слова вырывались из его уст, они один за другим ложились серебристыми буквами на благородную мраморную поверхность:
Была моею жизнью ты.
Весь мир: моря и небеса,
Его пустыня и цветы,
Его улыбка и слеза,
Его восторг, его недуг
И снов бесцветных немота,
И жизни немота вокруг
(И свет, и тьма - одна тщета!)
Туман разняв на два крыла:
На имя и на облик твой,
Я знал, что ты была, была
Вдали - и всё-таки со мной! 4
Когда он закончил и спрятал палочку, ему почудилось... да нет, он готов был поклясться, что и вправду почувствовал, будто нежная ручка ласково погладила его по лицу.
- Прощай, - сказал он, поклонившись могиле.
После чего развернулся и, не оглядываясь, пошёл прочь с кладбища.
Занимался рассвет, когда Снегг покинул кладбище.
Его снова ждали Хогвартс, студенты, Дамблдор, серые тоскливые будни.
Но прежде чем вернуться, маг собирался осуществить ещё одно дело. Если поначалу у него и были какие сомнения, то теперь они уступили место непоколебимой решимости.
У него получится. После встречи с Пенелопой он чувствовал в себе силы и для куда более сложных дел.
Но сначала необходимо было раздобыть нужный материал.
Сосредоточившись, Снегг трансгрессировал в небольшую деревушку Ворнинг, затерянную в Южном Уэллсе. Появившись на главной улице, ещё безлюдной в это время суток, он немного прошёлся, потом, сориентировавшись, уверенно направился к дому, стоявшему на отшибе, рядом с которым находилось довольно большое деревянное строение.
Несмотря на ранний час, во дворе дома на грубо сколоченной скамейке сидел человек и, покуривая трубку, возился с длинной кривой деревяшкой.
Снегг вздохнул с облегчением, увидев его.
- Марс, - негромко позвал он.
Человек поднял голову. На лице его нарисовалось удивление.
- Север! – воскликнул он, вынимая трубку изо рта. – Разрази меня гром! Какими судьбами?
Это был Марс МакНейл - старый знакомый Северуса Снегга. Он учился с ним в Хогвартсе двумя курсами младше, и был одним из очень немногих людей, с кем у Снегга сохранились хорошие отношения.
Поднявшись со скамейки, он вышел навстречу гостю.
Снегг отметил про себя, что Марс мало изменился с момента их последней встречи... когда же это было? - пять лет назад, кажется.
Марс был рослым шотландцем с широким обветренным лицом. Внешность у него была грубоватая, но по-своему симпатичная. Мощные мускулистые руки, плотное туловище, крепкие ноги - вся его фигура говорила о недюжинной физической силе. Крупные черты лица придавали ему простодушно-доверчивый вид, совершенно не вязавшийся с хитрыми глазами и лукавой улыбкой. Одет он был весьма причудливо (Снегг не преминул отметить про себя - в который уж раз! - что очень мало кто из волшебников, даже живя среди магглов, может одеваться адекватно, и Марс не был исключением): старые джинсы, потёртые и основательно заношенные (судя по той их части, что можно было увидеть), были покрыты сверху странными широкими штанинами из мягкой кожи, привязанными тесёмками каждая к своей ноге; далее следовала мягкая футболка с длинными рукавами, белая в синюю поперечную полоску, а поверх неё был надет грубый тулуп, подбитый овчиной; завершала же облик лихо повязанная красная бандана и серьга в ухе в форме большого кольца. Снегг неплохо разбирался в магглах и их культуре и решил, что Марс представляет собой довольно нелепую смесь пирата и ковбоя, да ещё этот совершенно неуместный тулуп, словно позаимствованный с плеча деревенского пастуха... Однако свои замечания он оставил при себе.
Марс, казалось, был искренне рад его видеть.
- Паршиво выглядишь, старина! – заявил он, радостно осклабившись.
Такое приветствие было вполне в его духе.
- На себя посмотри, - усмехнулся Снегг, ничуть не обижаясь.
Они дружески обнялись. Марс тут же пригласил бывшего школьного товарища в дом и, достав бутылку доброго шотландского виски, радушно предложил её гостю. Снегг не стал отказываться.
Сидя за столом на большой светлой веранде Марсова дома, он коротко отвечал на расспросы хозяина о том, что делается в волшебном мире.
После третьей порции виски Марс впал в сентиментальное настроение.
- Как там поживает в Хогвартсе моя землячка? – спросил он мечтательно.
Снегг пожал плечами.
- Минерва? Откуда мне знать, - хмуро ответил он. – Нормально вроде. Так… ходит, говорит. Здороваемся при встрече. А если ты воображаешь, что мы с ней распиваем кофе, сидя вечерами у камина, - таки нет. К тому же, я предпочитаю грог.
- Да уж, Север, такие, как ты, всегда пьют в одиночку.
Снегг пропустил мимо ушей это нелепое замечание.
- Да на кой она тебе сдалась? - продолжал он насмешливо. - Это в дни нашей молодости она была ещё ничего, а сейчас... Может, ты геронтофил, Марс?
- Выбирай выражения, - проворчал Марс с угрозой.
- Уже забыл, как просил меня приворожить её? Мне тогда показалось, что ты не только ради СОВ напрягался...
- Много ты понимаешь!
- Минерва по-прежнему одна, дружище. У тебя ещё есть шанс.
Впрочем, эта плоская шутка не возымела успеха. Марс вздохнул и вылил в свой стакан остатки виски.
- Она куда лучше многих молодых баб, что я видел в жизни.
Снегг знал, что Марс всегда искренне восхищался Минервой МакГоногалл. Сам он относился к ней куда более ровно. Без сомнения, достойная женщина, и положиться на неё можно... во всём, пожалуй. Но его всегда удивляло, что МакГоногалл так и осталась старой девой. Сколько он её знал, у неё всегда была снежно-белая репутация. Без единого пятнышка. Он думал - когда позволял себе вольность задуматься об этом, - что, вероятнее всего, дело в характере. Слишком она всегда была строгая... во всём. Так и не решилась доверить себя ни одному мужчине.
- А про Марибель Васкес ничего не слыхал? Ну, помнишь, училась в Когтевране, на год младше меня? Интересно знать, куда она делась после школы?
Снегг с трудом припомнил эту вертлявую красотку.
- А, эта... Да... понятия не имею. И, честно говоря, мне плевать. Слушай, может хватит о бабах?
Марс ухмыльнулся.
- Не заводись, Север. Без женщин плохо. Скучно, знаешь ли... Впрочем, тебе этого не понять...
Если бы Марс не был уже слегка захмелевшим, он бы заметил, как потемнело лицо его гостя.
В глазах у Снегга вспыхнул злой огонёк. Он был раздражён тем, что разговор уклонялся совсем не в ту сторону.
- Не припомню, - продолжал разглагольствовать Марс, - чтобы ты имел дело с кем-то, кроме шеффилдских шлюх. Нет, я, конечно, всё понимаю...
- А не заткнёшься ли ты, раз ты такой понимающий?
Этот хлёсткий ответ привёл шотландца в чувство. Он с удивлением и некоторым любопытством посмотрел на Снегга, который так резко оборвал его.
Но Снегг уже успел придать лицу непроницаемое выражение.
Что-то он много срывается в последнее время... Нельзя так распускать себя.
- Скажи, Марс, ты по-прежнему занимаешься лошадьми? – сменил он тему.
Лошади были главной страстью Марса МакНейла. Женщины занимали куда меньшее место в его жизни, хотя он и силился убедить Снегга в обратном. А по некоторому запустению, царившему в его доме, последний безошибочно заключил, что хозяйки у него нет.
При упоминании о лошадях Марс сразу пришёл в хорошее настроение.
- Конечно, Север, ведь они - вся моя жизнь. Лошади куда лучше людей, уж поверь мне. А поскольку я какой-никакой колдун, то могу и один управляться со своей конюшней. Знаешь, я всё хочу вывести новую породу – породу МакНейла... звучит, а? Хочу, чтобы это были такие лошади... сильные, быстрые и чтоб могли ходить по дну моря… Всегда мечтал почувствовать себя Нептуном.
- Тогда тебе нужно поить их кровью драконов, - серьёзно сказал Снегг. – Желательно морских корролапов.
- Что ещё за корролары? – оживился Марс. – Никогда о них не слышал.
- Корролапы, - поправил Снегг. – Их совсем недавно открыли. Они небольшие и не все маги-анимологи считают их драконами. Но это настоящие драконы, поверь мне. Опасные твари.
- Надо же, как я отстал от жизни, - сокрушался шотландец. – Спасибо за информацию, Север. Обязательно попробую. Корролапы... надо запомнить.
- Да не стоит, дружище.
Марс насторожился:
- Почему это? Если их яйца дорого стоят, пусть даже сто галлеонов...
- Дело не в деньгах, - остудил его пыл Снегг. – Вряд ли ты сможешь достать легально хоть одного корролапа. Они пока мало изучены, и их ловля запрещена. А стоят они недёшево – по 500 галлеонов за штуку на чёрном рынке.
- А ты покупал? – подозрительно спросил Марс. Глаза у него горели.
Его визави, напротив, был спокоен и хладнокровен.
- Просто слухи. У меня обширные связи: много знакомых браконьеров и охотников с отобранными лицензиями. Мне ведь для моих экспериментов, бывает, нужны твари, вернее, их части, которых так просто не достанешь. Закон о редких и исчезающих видах магических существ, всякие другие препоны... Ну, ты понимаешь.
Марс молчал, хотя, разумеется, прекрасно всё понимал. В своё время на этой почве они и сблизились.
- Есть один парень, - продолжал Снегг небрежно. - Берёт умеренно, работает чисто. Могу дать адресок. Если хочешь, конечно.
По лицу МакНейла было видно, что в его душе идёт мучительная борьба. Впрочем, её исход был известен Снеггу заранее.
- Ладно, давай, - наконец сказал Марс, не глядя на него, – пусть будет... на всякий случай... Я-то сам, конечно, давно завязал… И вообще… я - законопослушный маг… занимаюсь лошадьми… но мало ли что… хоть одним глазком… так, любопытства ради…
Под это невнятное бормотание Снегг, пряча скептическую улыбку, быстро написал имя и адрес на клочке пергамента.
Кого этот проходимец пытался обмануть? Завязал он, как же!
- Это верный человек, - успокаивающе сказал он, протягивая приятелю пергамент, – своих не продаёт.
Марс чуть поколебался, но клочок всё же взял и быстро спрятал в карман. После чего подозрительно уставился на Снегга.
- А скажи, Север, зачем ты вообще приехал? Ведь не ради же моих прекрасных глаз?
- Я рад был повидать тебя, Марс, - сказал Снегг спокойно, - но вообще-то у меня к тебе дело. Мне нужна лошадь.
- Лошадь? – переспросил Марс ещё более недоверчиво. – Тебе? Зачем это? Предупреждаю: хочешь резать лошадей для своих зелий…
- Не собираюсь я никого резать, - нетерпеливо прервал его Снегг. – Мне нужна лошадь для верховой езды, только и всего.
- Не припомню, чтобы ты когда-нибудь проявлял к этому интерес.
- А ты вообще меня плохо знаешь, приятель. Ну, так что, идём в твою чудо-конюшню?
Марса не надо было просить дважды. Он тотчас поднялся из-за стола, и Снегг последовал его примеру.
В конюшне Марса (том самом обширном деревянном строении) было около пятидесяти лошадей. Многих из них скребницы чистили сами, другим гребешки с длинными редкими зубьями без всякой посторонней помощи расчёсывали гривы. Неведомо откуда в кормушки насыпался отборный овёс, по помещению гулял лёгкий тёплый ветерок, словом, было ясно, что с помощью волшебства для лошадей здесь созданы райские условия существования.
- У меня есть волшебные лошади, а есть простые. Ну и ещё парочка для эксперимента, - с гордостью пояснил Марс. – Что именно тебя интересует?
Снегг уже и сам заметил на левой половине конюшни трёх фестралов, Огнедышащую лошадь, рядом с которой находились два маггловских огнетушителя, лошадь-хамелеона, непрестанно меняющую окраску, и ещё несколько жеребят с неизвестными ему свойствами.
- Мне нужна маггловская лошадь, Марс.
- Какой породы?
- Ну… - Снегг задумался. – Если бы я был эстетом, я бы, конечно, захотел сеглави или ахалтекинца. Но поскольку я всего лишь школьный преподаватель, мне подойдёт и кто попроще. Показывай, что у тебя.
Марс самодовольно улыбнулся и повёл его вдоль лошадиных морд.
- Вот Один - отличный орловский рысак, трёхлетка. Быстрый, выносливый, даёт хорошее потомство. А эта кобылка двух лет, Мэри – из кабардинцев. Посмотри, какие ноги! Ей бы в скачках участвовать… Старина Мерлин, может, тоже тебя заинтересует. Ему уже девять и на вид он неказист – это монгольская лошадь, но более крепкого коня у меня не было. Пройдёт, где хочешь – и в пустыне, и в горах. А здоровья такого, что нам с тобой впору обзавидоваться. А как насчёт Торнадо? – тут он указал на огромного чёрного жеребца, ретиво роющего копытом земляной пол. – Красавец, а? Племенной скакун, отличные характеристики…
- Только не вороной, - Снегг опасливо покосился на чёрного зверя, - они все с норовом. Может, у тебя есть кто... мышастой масти?
Марс покачал головой.
- Нет, нету. В яблоках - пожалуйста. Вон - Гордец, пошли, посмотрим... Но, если тебе очень нужно…
- Да нет, это я так…
- Могу достать, Север!
- Не стоит, друг. На «нет» и суда нет. У тебя и так отличный выбор...
Они дважды обошли всю конюшню, пока Снегг наконец не определился. Он выбрал смирного на вид мерина-пятилетку буланой масти («Как раз под цвет твоего лица!», - хохотнул Марс), и они повели его наружу.
- Хороший выбор, старина, - одобрительно кивал Марс по дороге. – Хлодвиг из наших, английских. Проблем с ним у меня не было. И он хорошо выезжен, если только…
Снегг не дал ему договорить.
- Сколько?
Марс напустил на себя серьёзный вид, что-то прикинул, пошевелил губами и наконец выдал:
- Сто галлеонов.
- Сколько?!
- Послушай, Север, - терпеливо заговорил шотландец, - я ведь тебе не фуфло какое продаю. Это первоклассная здоровая объезженная лошадь. Она и не должна стоить дёшево, сечёшь? Лошади МакНейла – это, знаешь ли, качественный товар. Лучшие во всей Англии, не говоря уже об Уэлльсе. И потом, тебе ведь нужна амуниция, верно? Ну, там, седло, уздечка…
- Но сто галеонов! Ты бессовестней любого браконьера!
- А то ты не знал, - ухмыльнулся Марс.
- Я дам пятьдесят, - решительно заявил Снегг. – Это красная цена для такого мошенника, как ты.
- Пятьдесят?! Не, тут и спору нет... нашёл дурака! Да за пятьдесят я жеребёнка не отдам, не то что взрослого коня!.. Вот, за девяносто, пожалуй, и уступлю по старой дружбе.
- Шестьдесят и не сиклем больше.
- Это грабёж, Север! Хотя бы восемьдесят.
- Семьдесят! И это моё последнее слово.
Снегг сердито одёрнул мантию, зло глядя на собеседника.
- А не хочешь, так иди к чёрту! Куплю обычную лошадь на ярмарке.
Марс почесал в затылке, что-то прикидывая. После чего взглянул на Снегга с хитрым выражением.
- Ладно, - сказал он, сделав такую мину, словно с трудом соглашался на столь невыгодные для себя условия. – Только потому, что ты мой старый друг, с которым меня многое связывает, я согласен уступить тебе Хлодвига по такой низкой цене. Но только саму лошадь! За амуницию заплатишь ещё пять галлеонов.
Снегг скрипнул зубами, но спорить не стал.
- По рукам, кровосос.
Он отсчитал деньги и с явным неудовольствием передал их Марсу.
- Ты не прогадал, старина, - довольно ответил тот, ссыпая золото в карман тулупа. – Это хорошая цена, поверь мне.
- Неси свою амуницию, упырь, - буркнул Снегг, со злостью глядя на ни в чём неповинного Хлодвига.
Ладно, подумал он, дело того стоило.
- А у тебя вид, как у монаха, в этой хламиде, - заметил Марс, спустя несколько минут явившись с седлом и уздечкой. - До чего дурацкая эта волшебная одежда!
- Думаешь, твоя одежда лучше?
- Ещё бы! - довольно заявил Марс, водружая седло на спину Хлодвига. – Она шикарная. Особенно эти штаны… черрепахос…
- Чапаррехос, - поправил Снегг с усмешкой.
- А, точно, чапаррехос. Сложное слово.
- Ничего в нём сложного нет.
- А ты ездить-то умеешь? – недоверчиво спросил Марс, глядя, как Снегг пытается надеть на коня уздечку.
Это у него не слишком хорошо получалось – Хлодвиг храпел, недовольно мотая головой, и Снеггу никак не удавалось дать ему трензель.
Тем не менее, он уверенно ответил:
- Ничего, справлюсь.
Впрочем, про себя он вовсе не был так уверен, как хотел показать. Наездник из него был никакой. В седле он сидел всего два раза в жизни, да и то, это было так давно... Он вообще чувствовал себя с животными довольно скованно.
Пока он возился с уздечкой, Марс успел сходить в дом и вернуться с кофром и каким-то мешком.
- Держи, - сказал он, протягивая и то и другое.
Снегг взял кофр, приторочил его к седлу успешно взнузданного Хлодвига и недоверчиво покосился на мешок.
- Что это?
- Бери, что даю, Север. Я от души.
Снегг взял мешок и, заглянув внутрь, увидел там какую-то одежду.
- Что это за барахло?
- Это не барахло, - обиделся Марс. - Это отличная маггловская одежда. В ней тебе будет гораздо удобней ездить верхом. Да и выглядит получше. А то в этом ты похож на педика в трауре.
Снегг лишь брезгливо скривился в ответ, хотя по лицу Марса было видно, что тот считает себя знатным остроумцем.
Ладно, чёрт с ним. Похоже, МакНейл и впрямь от души расщедрился.
- Так и быть, возьму, - смилостивился он. - Может, на что сгодится.
Он прицепил мешок к седлу с другой стороны и взял Хлодвига под уздцы.
- Проводишь меня до того лужка?
Марс кивнул и они вышли со двора.
Шотландец ещё что-то говорил ему, пока они шли к лугу, начинавшемуся сразу за конюшней, давал какие-то ценные советы, но Снегг слушал его вполуха. Ему не терпелось поскорее распрощаться с Марсом.
- Подсади меня, - потребовал он, когда они ступили на луг.
Марс помог ему взобраться на коня, и, немного покрутившись на месте, Снегг всё же сумел справиться с животным.
МакНейл критически наблюдал за его усилиями.
- Побольше уверенности, Север, - посоветовал он. – Лошади сразу чувствуют неумелого ездока. Но ты, кажется, не так плох, как я думал. Ещё чуть потренируешься – и будешь ездить, как заправский ковбоец.
- Ковбой, - поправил Снегг.
- А?
- Надо говорить «ковбой». Никак не можешь выучить маггловские слова, лошадник хренов!
Марс посмотрел на него с уважением.
- Ты столько всего знаешь о магглах, Север. Откуда? Ты ведь потомственный колдун.
- У меня была хорошая учительница, - глухо ответил Снегг.
Он окинул взглядом открывающуюся перед ним равнину. Вдалеке темнел небольшой лесок - то что надо.
- Прощай, Марс. Спасибо за лошадь.
- Удачи, друг. Заезжай, если что.
Снегг дёрнул поводья, и конь мелкой рысью затрусил в направлении леса. Марс постоял немного, провожая его взглядом, потом развернулся и пошёл домой.
Снегг пересёк луг за четверть часа. Подъезжая к лесу, он заметил полянку, почти со всех сторон окружённую деревьями. В это-то укромное местечко он и направил своего только что обретённого буцефала.
Хлодвиг оказался спокойным, но слишком тряским средством передвижения – ощущения от поездки были малоприятными, и Снегг, тяжело спешившись на поляне, подумал, что, пожалуй, староват для того, чтобы всерьёз осваивать верховую езду. Да и стоит ли?
Хлодвиг спокойно стоял, не делая попыток бежать. Снегг погладил его по морде, потрепал по шее и расстегнул кофр.
Кажется, он не ошибся с выбором... дай-то бог!
Он достал из кофра плотно закупоренную склянку объёмом примерно в пол-литра и, бережно поставив её на землю, аккуратно открыл. После чего всыпал туда землю, взятую с могилы Пенелопы.
Зелье буро-кирпичного цвета зашипело, а через некоторое время мутная взвесь стала полностью прозрачной. Земля растворилась в жидкости без остатка. Снегг чуть плеснул драгоценного зелья себе на ладонь и смочил им губы лошади.
- Тебе придётся выпить это, Хлодвиг.
Тут же перед ним возникла проблема, как напоить животное. Не будет же он из склянки пить, в самом деле!
Поразмыслив, Снегг решил, что лучше всего заставить коня лечь на землю и влить ему зелье насильно.
Легко сказать... Если б он хотя бы приблизительно представлял, как управляться с этими чёртовыми животными...
Хлодвиг не желал ложиться, как Снегг не пытался принудить его к этому. Он фыркал, мотал головой и недовольно ржал.
Снегг предпринял несколько попыток подчинить строптивца - безрезультатно.
В конце концов, он решил прибегнуть к магии.
- Знаешь ли ты, глупая скотина, - в сердцах проговорил он, обращаясь к коню, - сколько денег я за тебя отвалил? Да ни одна шлюха из меня столько не вытянула!
Он достал волшебную палочку и направил её на коня.
- Не хочешь – заставлю.
Стьюпефай!
После заклятья управляться с лошадью стало гораздо проще, и, хотя Снеггу не без труда удалось повалить её, а потом разжать зубы, он всё же сумел влить в глотку коня примерно половину содержимого склянки. Потом слегка окропил его, сам сделал приличный глоток, а остатки зелья вылил на себя. Для первого раза не мешало подстраховаться - на всякий случай.
Тоненькие струйки попали ему за шиворот, но он только встряхнул головой, привычным жестом откинув волосы назад.
- Энервейт!
Хлодвиг зафыркал, приходя в себя, пронзительно заржал и поднялся на ноги.
Воспользовавшись пока ещё заторможенным состоянием животного, Снегг поскорее забрался на него и натянул поводья.
- Надеюсь, ты будешь довольна, Пен, - проговорил он, глядя на небо. – Всё как ты хотела... только крылья не получились. Но, по-моему, без них даже лучше… Давай, Хлодвиг, пошёл!
Он дал коню шенкелей, резко дёрнул поводья... и вдруг оторвался от земли.
Хлодвиг разразился испуганным ржанием и от страха так рванул, что тут же резко взмыл вверх. Снегг вжался в седло, крепко зацепил в руках поводья и, склонившись к шее лошади, изо всех сил сжал ногами бока животного.
Впрочем, едва Хлодвиг почувствовал, что может бегать по воздуху так же, как по земле, как он успокоился и пошёл... полетел куда более спокойным аллюром.
Снегг выпрямился, переводя дух. Он оглянулся вокруг - одни облака, чуть позолоченные восходящим солнцем.
Получилось... У него получилось, чёрт возьми!!!
Конечно, зелье нуждалось в доработке, да и не хотелось бы самому принимать его перед каждым полётом, но главное - он летел. ЛЕТЕЛ! Он сумел сделать из обычной лошади летающего коня, как и хотела его любимая. Нет, всё-таки он не зря приехал сюда!
Конь и всадник, набирая скорость, неслись по небесному простору. Холодный утренний ветер хлестал Снегга в лицо, но он не замечал его, слишком взволнованный, ошеломлённый, захваченный непривычным и неожиданно прекрасным ощущением полёта.
Страха не было. Всё получилось даже лучше, чем он задумал: кровь Китайского Огненного дракона, на которой настаивалось зелье, сделала лошадь почти что птицей, а звёздная пыль придал её скачкам скорость, совсем не свойственную земным животным. Земля же, под которой покоилась его кошечка, связала его с Хлодвигом гораздо более сильными узами, нежели те, что обычно возникают между конём и всадником. Отныне, он был уверен в этом, у него не было более преданного существа, чем эта лошадь.
А как прекрасно было лететь по воздуху! Никакого сравнения с землёй. Он больше не трясся в седле, а словно прирос к спине Хлодвига, слился с ним в одно целое. Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение свободы. Только ветер, небо и могучее животное, покорное его воле. Он чувствовал себя кентавром и был почти счастлив.
Снегг возвращался в Хогвартс.
_______________________
1. Цитата из романа Дж. д'Агата «Римский знак». По версии автора, это из дневника лорда Байрона. Ну, я лично принимаю это на веру, хотя точно не знаю.
2. «Аннабель Ли», Э.По (перевод К.Бальмонта). Много есть переводов (я читала не один), но К. Бальмонт мне нравится больше всех.
3. «Тамерлан», Э.По (перевод И.Озеровой)
4. «Тамерлан», Э.По (перевод И.Озеровой)
