Глава 4Гарри засмеялся.
- Я не могу рубить идеи, мистер Шпренгер!
- И я тоже.
- Выходит, мое тело выражает мою истинную суть не лучше, чем написанная буква выражает идею «б»?
Старик кивнул и вновь стал пускать колечки, постепенно скрываясь за ними. Гарри замолчал.
- Какие еще есть буквы? - спросил старик.
- «А»?
- Сколько букв «б» существует в алфавите?
Гарри думал недолго.
- Одна.
- Вот именно. Идея каждой буквы уникальна, другой такой же идеи не
существует. Весь Принцип Букв основывается на этой «б», без которой он бы тотчас распался.
- Да ладно..., - Гарри спохватился: может, это прозвучало грубо?
- Ты думаешь иначе? Хорошо, допустим, нам удалось уничтожить букву «б». А теперь быстро: как напишешь слово «баран»? А «бабушка»?
- Ох, - сказал Гарри.
- Наконец! Бесконечное количество букв, и каждая из них отлична от всех остальных, каждая так же важно для Принципа, как Принцип важен для нее.
- Принцип нуждается в каждой из букв! - сказал паренек. - Я никогда об этом не думал.
- У тебя все впереди, - сказал Шпренгер. - Реальная, неразрушимая жизнь вне
образов - и в то же время любая буква может быть по желанию выражена в любом
из бесчисленных иллюзорных миров. Принцип не замечает пространства-времени, потому что пространства-времени не существует. Таким образом, Принцип не слышит ни страстной молитвы, ни злобных проклятий, и для него не существует таких вещей, как святотатство или ересь, или богохульство, или безбожие, или непочтительность, или отвращение. Принцип не строит храмов, не нанимает миссионеров и не затевает войн. Он не обращает внимания, когда символы его букв распинают друг друга на крестах, рубят на куски и превращают в пепел.
- Ему все равно, - неохотно сказал Гарри.
- Твой директор о тебе заботится? - спросил он.
- Наверно.
- Знал ли он и волновался ли он, что, когда ты последний раз играл в шахматы, тебя убивали по меньшей мере раз десять в день?
- Х-м-м.
- То же и с Принципом, - сказал он. - Он не замечает игр, которые так важны для нас. Можешь проверить. Повернись так, чтобы стоять спиной к Бесконечному Принципу Букв, Бессмертной Реальности Буквенного Бытия.
Гарри отсел от столика, насколько мог и повернулся вправо.
- Громко скажи: Я ненавижу Принцип Букв!
- Я ненавижу Принцип Букв, - произнес Гарри без особой убежденности.
- Теперь попробуй так, - сказал он. - Мерзкий глупый Принцип Букв ничего не умеет делать!
Гарри засмеялся. Это будет так глупо выглядеть…
- ну?
- Мерзкий, глупый, Идиотский принцип Букв словно Дадли со свинячьим хвостиком!! Ящерица! Ничего не умеет делать! Даже не может доказать, что он есть!!
- Значит, мы можем игнорировать Принцип, можем его ненавидеть, бранить, восставать против него, - сказал он, - и даже издеваться над ним. В ответ - ни малейшего признака Грома Небесного. В чем же дело?
Гарри долго смотрел на кольца дыма, блуждающие по пещере.
- Почему Принцип проявляет безразличие? - спросил старик.
- Потому что он не прислушивается, - сказал Гарри наконец.
- То есть мы можем проклинать его безнаказанно?
- Да, - сказал Гарри.
- Неправильно.
- Почему? Он ведь не слушает!
- Он не слушает, Гарри, - сказал инквизитор, - но слушаем мы! Когда мы поворачиваемся к нему спиной, что происходит с нашим письмом?
- Ничего не пишется?
- Ничего. Каждый раз буквы получаются разными, все гибнет в путанице. Стоит нам отбросить Принцип, как от этого начинаем страдать мы сами, вовсе не Он.
- Ничего себе! - сказал Гарри.
- Но вернись к Принципу, и в тот же миг все заработает опять. Ему не нужна апология - Он бы ее не услышал, даже если бы мы кричали. Никому не посылается никаких испытаний, нет никакой кары, нет Грома Небесного. Возвращение к Принципу внезапно вносит порядок во все наши подсчеты, ибо даже в играх иллюзорного мира он сохраняет свою реальность.
- Интересно, - сказал Гарри, не столько веря, сколько следя за ходом мысли старика.
- Наконец-то я тебя поймал, Гарри. Теперь давай вместо Принципа Букв подставим Принцип Жизни.
- Жизнь Есть, - сказал парень.
- Чистая жизнь, чистая любовь, знание своей чистой природы. Допустим, мы вечны, как и глаголет святая Библия.
- Допустим. Что дальше?
- Значит, мы вольны делать все, что хотим, исключая две вещи: мы не можем создавать реальность и не можем ее уничтожить.
- А что мы можем делать?
- Чудесное Ничего. Мы можем рождаться и умирать, чувствовать радость и горе, можем попасть в Рай и в Ад. Единственное, что нас больше всего пугает, как раз и невозможно; мы не можем умереть, нас нельзя уничтожить. Жизнь Есть. Мы Есть.
- Мы Есть, - сказал Гарри равнодушно, вспомнив Сириуса. - Ну и что?
- Скажи мне сам, Гарри. В чем разница между жертвами обстоятельств, попавшими в жизни, о которых они не просили, и хозяевами выбора, способными изменять жизнь по своему желанию?
- Жертвы беспомощны, - сказал Гарри. - Хозяева - нет.
Старик кивнул.
- Вот тебе и «Ну и что?». Есть Жизнь?
- Есть, - согласился Гарри, - но ведь Сириус все-таки умер.
Шпренгер хмыкнул.
- Ты мне сейчас напоминаешь одного моего друга, которого, увы, уже нет. Он также уверенно стоял на своем. Впрочем, чаще даже не уверенно, а упрямо. Ни за что не хотел признавать очевидное. Как-то мы с ним спорили, я доказывал, что все еретики были правы – Земля вертится. Это очевидно. А он отвечал: «Да будет движенье Земли под запретом – приказано Римом особым декретом».
Шпренгер снова задымил. Столик уже ускакал, видя, что в нем надобности нет, и Гарри сидел на коврике, вытянув ноги.
- А этот ваш друг…он был близок вам? – спросил Гарри тихо и робко.
Шпренгер кивнул. Печаль омрачила его лицо.
- И вы не скучаете по нему?
- Скучаю, Гарри. Мне тяжело без него. Он бросался в новое дело очертя голову, он был так предан своему делу, что не замечал ложь многих канонов,… но он был искренен. Как ребенок. И наивен так же.
Он смолк. Гарри было неловко продолжать. Зря он вообще затронул эту тему. Кольца дыма свивались в драконов, тяжело парящих в воздухе. Но дышать тяжелее не становилось. Странно.
Портрет на стене задвигался, но не проснулся.
- Один раз,- продолжил старик, - он прибыл в город, обычное дело, проверка… Он разговаривал со всеми строго по Святому Закону, и его невзлюбили. Жители хотели забить его камнями. За пределы города его вывел епископ. Он после писал мне: «Ваш друг мне казался впавшим в детство из-за большой старости».
Гарри хмыкнул – чем-то на Дамблдора похоже с его лимонными дольками.
- После этого он предложил мне написать «Молот ведьм», - Старик посмотрел на Гарри, - но он не умер. Жизнь есть Гарри. Скажи, ты любишь играть в шахматы?
- Да.
- Вот с тобою играл твой крестный. Он зачем-то вышел из комнаты. Тебе грустно?
- Нет.
- А теперь представь, что фигуры на доске – ты, Сириус, Дамблдор. Это игра. Ты грустишь, если они выйдут за пределы доски?
- Конечно! Я не смогу с ними видеться! Мне его не хватает!
- Видишь – тебе его не хватает. О нем ты не думаешь. Ты и о живых не думаешь. Горе – это всегда жалость к самому себе. Пройти через горе сложно.
Пройдет время, Гарри, тогда ты это окончательно поймешь, но пока прими это как данность.
Молчание. Гарри встал и подошел к выходу из пещеры.
Легко вот так говорить. Он привык, хотя, наверно, сначала тоже сложно было. Но теперь делится опытом легко, как будто с первого раза все поймешь и примешь на веру. Жизнь есть…ха. Может и есть. Конечно. Гарри вскинул на небо взгляд в поисках созвездия Большого Пса.
На небе сияли звезды. Ночь, уже ночь. Не черная, а с оттенком синего в вышине. У луны синь переходила в желтый неяркий свет, и серым узором виднелся на полной луне дракон, словно Шпренгер выдохнул на луну одно из своих замысловатых колец. Полнолуние. Где-то сейчас Люпин…хотя ему так проще. Нет никаких проблем, все хорошо, только он и луна, на которую и человеку так и тянет повыть. А что внизу?
Черными скрюченными пальцами тянулись к небу деревья, что были ближе к ним и различались на фоне крон других. То там, то тут среди черноты проглядывали какие-то огоньки.
А может Шпренгер и прав, и горе - только жалость к себе. Опасно себя жалеть, но вроде ведь и не себя.…А что там выделяется так на фоне луны? Замок? Может, Хогвартс?
- Мистер Шпренгер! – крикнул Гарри в пещеру,- это Хогвартс?
Послышался вздох вставшего с пола старого человека, и вот на «крылечко» приковылял инквизитор. Но, увидев раскинувшийся пейзаж, он не загорелся надеждой, как Гарри. Парень впервые увидел в глазах такого спокойного и рассудительного человека страх.
И не просто страх, а смешанный с безумной надеждой.
- Мистер Шпренгер?
- Это не Хогвартс, Гарри. Это Кельн.
- Кто?
- Кельн. Мой родной город.
Гарри стало не по себе.
- То есть сейчас Средневековье?
Шпренгер кивнул.
