Глава 4. ПорочностьВнизу слышался шум. Что-то настойчиво гудело, слышались разговоры, смысл которых я никак не мог уловить (потому что не очень-то и хотел). Самым надежным способом выяснить, что происходит, был вариант спросить у Летти. Поэтому я терпеливо дождался, пока она придет из больницы и, дав ей время опомниться, набросился с вопросами.
Первый этаж, кстати, стал ещё оживленнее с тех пор, как приехали муж Рэйчел – Кормак Притчер (поджарый мужчина лет пятидесяти с колючей короткой бородой, в которой виднелись седые волоски, практически лысым черепом и живыми глазами) – и её восемнадцатилетний сын Алекс (невероятно высокий парень с бритыми под ежик темными волосами и пародией на сарказм Летти).
И муж, и сын миссис Притчер работали где-то в Эвансвилле – соседнем городе (я не говорил, что из Нью-Джерси переехал в Индиану?), достаточно большом, чтобы там могли найти работу двое эмигрантов-немцев, коими и являлись вышеуказанные члены семьи Притчер. Они приезжали в город N примерно раз в три недели. Кроме того, как оказалось, Алекс совершенно не говорит по-английски, изъясняясь только на немецком. Это объяснялось тем, что Притчеры переехали в Штаты чуть менее двух месяцев назад. Кстати, Летти совершенно свободно говорит по-немецки, как выяснилось. Она явно полиглот…
Дверь комнаты Летти была неплотно прикрыта, и я, уже подняв руку, чтобы постучать, вдруг услышал негромкую музыку. И голос.
Пела, разумеется, Ви, но это было совсем непохоже на ту песню на испанском в её исполнении, что я слышал неделю назад. Отличалась сама манера пения. Испанский в её устах звучал, как бы, «одомашненно», тепло и глубоко, а эффект усиливался гитарой. Сейчас же музыка неслась из динамиков а вокал… будто бы я слушал нечто эстрадное. Сильный, звучный, свободный, летящий, звенящий…
Если я правильно вспоминал, то песня называлась «Mon Mec A Moi», и была она французской. Вот только исполнительницу я запамятовал.
Sa facon d'etre а moi,
Sans jamais dire je t'aime
C'est rien qu'du cinema,
Mais c'est du pareil au meme
Ce film en noir et blanc,
Qu'il m'a joue deux cents fois
C'est Gabin et Morgan,
Enfin ca ressemble а tout ca
j'm'raconte des histoires,
Des scenarios chinois
C'est pas vrai ces histoires,
Mais moi j'y crois21
- Чейз! – дверь внезапно раскрылась, и на пороге возникла Летти. – Подслушиваешь?
- Ну, ты же не хочешь петь в моем присутствии, - ничуть не смутившись, я пожал плечами.
Она отмахнулась:
- Да какая разница! Зачем слушать песни, смысл которых не понимаешь? Ну, вот скажи мне: разве тебе что-нибудь понятно?
- Oui. J'etudiais la langue des l'enfance22, - с шутливым полупоклоном ответствовал я. Летти удивленно посмотрела на меня:
- Ого! Даже так! – и потом, подумав, прибавила. - Quel dommage23. Теперь французский в твоем присутствии отменяется.
- Боишься, что я вникну в смысл твоих тайных разговоров? – шутливо поддел я. Она нравоучительно подняла палец:
- Il n'est si petit chat qui n'egratigne24.
- Эй! – я запротестовал. – Я что похож на муравья?!
- Ну, разумеется, - фыркнула Летти. – Ты в зеркало когда последний раз смотрел? Видел свои шесть мохнатых лапок и челюсти?
- Слушай, что там внизу происходит? – вспомнил я об основной цели своего визита.
- Где?
- Ну, Притчеры что-то там собираются делать, и я никак не соображу, что.
- Ага, значит, немецкого ты не знаешь, - удовлетворенно фыркнула Ви. – На самом деле – ничего секретного, просто семейный просмотр фильма. Хочешь с нами?
- Да нет… - смутился я. – Как-то неудобно…
- Да брось, Робби, что тут такого? – махнула рукой Летти. – Они будут только рады.
- А что за фильм?
- Если честно – я сама не в курсе. Но, уверяю тебя, Алекс умеет находить действительно хорошее кино.
Хорошее кино называлось «Пристрели их»25. На самом деле, смотрели его только я, Ви и Алекс (для него по низу шла строка субтитров на немецком). Кормак внаглую спал, лишь изредка открывая глаза, чтобы все удостоверились, что он не спит, а Рэйчел… ну, она тоже смотрела в экран, но фильм ей определенно не нравился.
Ввиду маленьких размеров комнаты (одна из двух комнат на первом этаже, принадлежащая непосредственно чете Притчеров и носящая гордое название «зал»), нам пришлось сидеть в весьма походных и экстремальных условиях. Рэйчел и Кормак расположились на диване, Алекс – в кресле, ну а мы с Летти лежали на полу, на подстеленном матрасе и куче подушек, совсем рядом, касаясь друг друга плечами.
Фильм был забавный, зрелищный, но, в целом – бессмысленный. Где-то примерно в середине его, наблюдая, как Клайв Оуэн убивает очередного бандита морковкой (которая не только служит ему основным оружием, но и ещё, как оказалось, полезна для зрения – по его же словам), я почувствовал, что моя рука лежит где-то совсем не там, где должна быть. Летти вплотную прижималась ко мне, перевернувшись на бок, а я почему-то обнимал её за талию.
Убрать руку сейчас – возбудить кучу ненужных вопросов и ряд насмешек с её стороны. Кстати, интересный вопрос: почему она ещё не заметила? А, если заметила, то почему позволяет этому продолжаться? Я решил не предпринимать ровным счетом ничего, и только сейчас осознал, что моя рука, лежащая у Ви на талии – это не только кажется совершенно естественным, но ещё и почему-то безумно приятно.
- Вряд ли он когда-нибудь любил по-настоящему, да?
Аккуратно убрать руку с её талии тогда, когда стало ясно, что фильм близится к концу, оказалось не таким уж невыполнимым, как я думал. Летти даже ничего не заметила. После окончания мы не пошли по своим комнатам – через полчаса была назначена операция – а завалились ко мне. В комнате царила тишина: я размышлял, как моя рука оказалась там, где она не должна быть по логике вещей, и что это значит, Ви – думала о чем-то своем. Теперь стало совершенно ясно, о чем именно.
- Нет. По крайней мере, один раз – любил, - помедлив, ответил я. Она обернулась:
- Как ты догадался?
- Ну, так как твой вопрос вряд ли относился ко мне или к Оуэну, я полагаю, что единственный «он», который ещё может занимать твои мысли – это твой отец.
Скорее всего, именно поэтому она не заметила, что я обнимал её во время фильма, да и вряд ли вообще вникла в суть происходящего на экране. Из-за мыслей о Хаусе.
- Откуда ты знаешь, что он любил? – спокойно поинтересовалась Ви, разглядывая узор на стенах. Но я слишком хорошо понимал, как важен для неё этот разговор.
- Я знаю её. Она работала в Принстон-Плейнсборо какое-то время, - просто ответил я.
- Хочешь сказать – у него был служебный роман? – насмешливо переспросила Летти. – Зная себя, а соответственно и его, я этому не поверю.
- Да нет же, - отмахнулся я, - там все было во много раз сложнее. Она… короче, они встречались около пяти лет, жили вместе, она была, считай, его гражданской женой. А потом… ты вообще в курсе, почему он хромой?
- Нет.
- У него был инфаркт четырехглавой мышцы бедра. Диагноз поставили слишком поздно, врачи утверждали, что он должен согласиться на ампутацию ноги. Но твой отец… он слишком хорошо понимал, что не сможет так жить. Стэйси, любовь всей его жизни с большой буквы, была его поверенной в медицинских вопросах. Он сказал, что сможет справиться с болью и жить с ней, попросил только ввести его в химическую кому, чтобы пережить самые сильные её проявления вначале. Как только твой отец отключился, Стэйси подписала бумаги, разрешающие удаление отмершей мышцы. А когда он очнулся… он не смог простить её. Простить ей, что стал инвалидом. И они расстались.
- Но на этом дело не закончилось, да? – поинтересовалась Летти. Я кивнул:
- Подозреваю, что он все ещё любил её. Ещё пять лет спустя Стэйси снова появилась в Принстон-Плейнсборо. Я в то время уже работал на Хауса. Оказалось, что она вышла замуж, и у её мужа – Марка – какие-то проблемы, которые не может диагностировать ни один врач. Она обратилась к нам. В общем… там была довольно сложная ситуация с кучей предположений. В конце концов, мы выяснили, что случилось с Марком, но так вышло, что он на какое-то время потерял способность ходить. На это время заведующая нашей больницей предложила Стэйси поработать юристом Принстон-Плейнсборо, так как Марку все равно нужно было проходить курс реабилитации.
- И… что?
- Она работала у нас едва ли больше нескольких месяцев, но, подозреваю, за это время многое произошло. Сдается мне, и она безумно любила и любит твоего отца. Они то ссорились, то мирились, то начинали демонстративно не замечать друг друга, а то по госпиталю вдруг неделями курсировали слухи, что они снова вместе. Думаю, что у них что-то определенно было… но в конечном итоге Стэйси все равно уехала, когда курс реабилитации Марка закончился.
- И все? – тихо спросила Летти.
- А Хаус стал ещё более раздраженным и начал срываться на нас втрое сильнее, - саркастично проговорил я. – Мне кажется, они любят друг друга, но с ним Стэйси не может быть счастлива. Во всяком случае, такой точки придерживалась одна моя коллега, обладающая склонностью жалеть твоего отца, Эллисон Кэмерон. В конечном итоге, что бы они там не пытались сделать, у них ничего не вышло. Но, отвечая на твой вопрос – Хаус любил когда-то, и был любим. По-настоящему.
Она молчала, закусив губу, и смотрела в сторону. Мне показалось, что сейчас к Летти лучше не притрагиваться, как к особо опасному динамиту, готовому рвануть в любую секунду. Во всяком случае, время для взрыва ещё не пришло.
- Штамм № 17?
- Отрицательный, - я вычеркнул очередную клетку в огромной таблице. – Что с проверкой на штамм № 24?
- Заканчиваю, - нетерпеливо отмахнулась Виолетта, наблюдающая реакцию в микроскоп. – Опять промах. Не двадцать четвертый. Проверь семидесятый – это тоже вариант.
- Но семидесятый поражает поджелудочную, а не почки, - возразил я. – Какой смысл?
- Поражение почек может быть следствием из поражения поджелудочной. Тебя причины от следствий отличать не учили?
- Забыли, наверное, - фыркнул я. – Зачем ты вообще взяла меня на работу, если со всем можешь справиться самостоятельно?
- Тебе очевидную причину или нет?
- А есть разница?
- Ну, - карандаш Ви вычеркнул очередную клетку, - очевидная причина в том, что ты ускоряешь все происходящее в два раза. Ну, разве что только не длительность операций. А неочевидная – мне нравятся твои волосы.
- Серьезно? – я постарался не удивиться. – Семидесятый отрицательный.
- Возьми № 42. Абсолютно серьезно. Мне нравятся твои волосы, поэтому я хочу обрить тебя налысо и сделать себе парик. А потом можешь катиться на все четыре стороны.
- Обязательно воспользуюсь твоим предложением и удеру отсюда при первом удобном случае, - мрачно вздохнул я.
- Но только помни, Робби – исключительно лысым! – подтвердила она.
Какое-то время мы молчали, углубившись в исследования. Упорный вирус никак не желал опознаваться. Однако дело было даже не в этом, а в том, что со мной что-то было не так. Прохладный воздух лаборатории обжигал кожу, и было как-то тяжело дышать, а больнее всего – смотреть на Летти. Смотреть на золотистый отлив её темных волос в полуночной лампе, на скулы, на губы, на линию подбородка, на нежную кожу шеи. Я осознавал, что это неправильно, что всему виной – прошлый вечер, когда мы лежали рядом, когда я обнимал её за талию, вдыхая запах её волос.
И ладно бы, если б дело было только в том, чтобы переспать с ней. Но мне хотелось… не знаю… чего-то большего. Обладать, принадлежать, быть другим… Да, сейчас мне не хотелось быть собой, может быть, впервые в жизни.
- Беру двенадцатый, - наконец, произнесла Ви.
- А я - № 47, - кивнул я, протягивая руку за очередной пробиркой с кровью. Внезапно мои пальцы натолкнулись на что-то прохладное и одновременно обжигающее. Подняв голову, я увидел, что она сжимает ту же пробирку.
Почему-то отнять пальцы, убрать руку сейчас казалось чем-то невероятным. Сделать это? Добровольно отказаться от удивительных, непривычных ощущений, которые я испытывал, когда прикасался в её коже. Наши взгляды столкнулись. В глазах Летти я увидел отчаяние.
Много всего за эти две недели я перевидал в её взгляде. Раздражение, неприязнь, злобу, равнодушие, холодную сталь, насмешку, иронию, может быть, даже сопереживание – но такого поглощающего, безумного, затягивающего отчаяния, смешанного с какой-то странной надеждой, в этих серо-голубых глазах я ещё не видел. Её пальцы неуверенно дрогнули и вцепились в мою руку.
В одно мгновение, наплевав на все исследования, забыв обо всем, я привлек её к себе, припав к её губам. С этого момента, когда я окончательно потерял голову, мои действия потеряли всякую осмысленность, а ощущения прекратились в сумасшедший поток безумных красок, расплывающийся на мириады незнакомых, странных чувств, разрывающих все тело…
Схватить её. Схватить, будто невесомую пушинку, прижать к себе как можно крепче, чтобы никогда, никогда не отпускать, и остервенело целовать её, пока не кончится воздух в легких, ловя её полубезумный взгляд с расширенными от желания зрачками, чувствуя, как её пальцы вжимаются в мою спину, обжигая даже сквозь рубашку.
Откинуть голову назад, позволив ей прикоснуться губами к моей шее и застонать от тепла, потекшего по всему телу, сводящего с ума, теребящего разум. Позволить ей стянуть с моих плеч рубашку, в ответ сдирая с неё все, что скрывает от меня её тело. Прижаться к ней, как можно крепче, чтобы каждой клеточкой, каждым сантиметром кожи ощутить её.
Повалить её на кожаный диван, на миг позволив ей перехватить инициативу и тут же вернув все на круги своя. Припасть губами к её шее, ключицам, ложбинке возле груди, вырвав из неё очередную серию вздохов и стонов, от которых, казалось, вопреки всем законам физики и биологии, кровь побежала в сотни раз быстрее.
Прошептать её имя, вжимаясь в неё, слыша, как в ответ с её уст срывается стон «Робби», чувствуя её тяжелое горячее дыхание на своей шее, толкаться туда, в неё, вперед, зарываясь лицом в её волосы.
Вдыхать дурманящий, сводящий с ума запах, забываясь, не помня обо всем на свете, наплевав на все правила и вообще на все на свете ради одного сумасшедшего желания – быть с ней…
________________________
21. Песня действительно называется “Mon Mec A Moi”, что переводится как «Мой парень», ну а исполнительница, разумеется, бессмертная Патрисия Каас.
22. «Да. Я изучал язык с детских лет» (франц.)
23. «Очень жаль» (франц.)
24. «Остерегайся врага, будь он хоть с муравья» (франц.)
25. «Пристрели их» - пародия на фильм в стиле нуар, с Клайвом Оуэном в главной роли. Герой - традиционно одинокий, имеющий свое темное прошлое и совершенно непобедимый – случайно спасает беременную женщину от преследующих её негодяев с оружием, и тем самым вмешивается в опасную авантюру. В ходе перестрелки женщина рожает, её застреливают, а на руках у героя остается младенец. И вот он, вместе со знакомой проституткой, пытается спасти ребенка от происков, в которых замешано само правительство… Смысл в фильме искать бесполезно, зато там много-много черного юмора и так любимого большинством зрительской аудитории экшена.
