Обманка

Часть четвертая. Том Риддл и Дары Смерти

- Томми! – звала невидимая Сесилия Дарквуд. Голос ее взлетал над стеллажами, густо нагруженными стеклом и фарфором, как утка из камышовых зарослей. – То-о-омми!

Том Риддл поморщился. Губы дрогнули - не то в досаде, не то презрительно.

- Иду! – отозвался он, растягивая на лице улыбку, будто цепляя ее за уши невидимыми завязками. Сесилия была удивительной круглой дурой, не интересовалась ни работой, ни политикой, любила драгоценности той поистине неземной любовью, которой любят святых и детей, а будущее в ее представлении было тесно связано со словом «замуж» и приставкой «миссис» перед именем.

Причем в данный момент мечтавшееся ей имя выглядело как «миссис Томас Риддл».

Однако других причин портить отношения с коллегой у Тома в данный момент не было. Поэтому он помог Сесилии водрузить на верхнюю полку стеллажа роскошную китайскую вазу из «розового семейства», всю в карминных цветах и коралловых птицах. Магазин был набит магией, как какой-нибудь чистокровный толстосум – галлеонами, поэтому пользоваться палочкой здесь приходилось с очень и очень большой опаской.

Вообще-то хозяин заведения пребывал в полной уверенности, что его подчиненные палочками в стенах магазина не пользуются никогда. И Том отнюдь не собирался быть тем, кто эту иллюзию разрушит.

Зато, если ваза упадет, Сесилию, возможно, уволят, подумал Том, подкладывая под донышко ценного сосуда зубочистку для большей неустойчивости.

- Готово! – улыбнулся он, спускаясь со стремянки и стряхивая невидимые пылинки с безупречного костюма, безупречно сидящего на безупречной фигуре. Девушка глупо захихикала. Том улыбнулся еще ослепительнее. Феноменальная дура.

Но в довольно большом магическом Лондоне не нашлось пока другого места работы, столь же идеально подходящего для его целей. «Горбин и Берк» был одним из крупнейших скупщиков артефактов во всей Европе. Где еще через его руки пройдет столько материальной магии, как еще он попадет в закрытые дома, познакомится с людьми, которые в иной ситуации и руки не подадут какому-то Томасу Риддлу? Ради открывающихся перед ним в «Горбине и Берке» возможностей он был готов улыбаться не только Сесилии, но и Женщине в зеленом, забреди она сюда с шотландских холмов.

Конечно, был еще Хогвартс. Милый, добрый старый Хогвартс, с его смертельно опасными тайнами и бесконечной библиотекой. И собственным богом, прятавшимся от докучливых людей за скрипучей горгульей и приторными паролями. Бог считал, что молодому Риддлу в Хогвартсе не место. Бог считал, что ему место в Азкабане. Пожизненное предварительное.

Когда-нибудь, подумал Том, он вернется в школу победителем. Обязательно вернется. Так же, как вернулся два года назад в жизнь своего отца. Тот тоже однажды отказался от сына.

Но Тому удалось доказать, что сделал он это напрасно.

Машинально Риддл потянулся к нагрудному карману, но успел отдернуть руку. Кольцо было слишком ценным, чтобы оставлять его где-либо – не только в съемной комнате, но даже в гринготтском сейфе, если бы он у него был. В то же время оно было и слишком приметным. В этой штуке все было «слишком». А еще Том возлагал на него слишком большие надежды.

Сзади раздался маленький фарфоровый взрыв, и Том вздрогнул так сильно, что, кажется, подпрыгнул над истертым дощатым полом на добрых два дюйма. Чертова ваза рухнула слишком рано, и теперь за спиной Тома разгорался скандал, в котором он совершенно не хотел участвовать. Истрепанный жизнью баритон мистера Берка-младшего, которому в августе исполнилось восемьдесят два, дребезжал, как жестянка, привязанная к хвосту бегущего по мостовой кота, взвизгивая на выбоинах гласных. Сопрано Сесилии прорезало его, как осколки стекла режут шелк, слезливо блестя сколами. Том подумал, что это надолго. Он подошел к кофейному столику, стеснительно прятавшемуся между огромным и неповоротливым, как тролль, шкафом для хранения пергаментов и ширмой, отделявшей сектор зелий, и дважды щелкнул пальцами, с удовольствием слушая звонкий, резкий звук. Пыльный зеленоватый домовик, замотанный все в тот же пергамент, соткался из воздуха с чашкой горячего шоколада – такого, как Том любил. Он взял чашку, но руки дрожали так сильно, что он едва не расплескал напиток и был вынужден поставить чашку на стол.

Чертовы магглы.

Чертовы магглы с их дьявольскими изобретениями. Чертовы магглы, расплодившиеся в таком количестве, что для сокращения собственного поголовья вынуждены придумывать то, что именуют «оружием массового уничтожения». Чертовы магглы, бомбившие Англию с августа сорокового по май сорок первого.

Однажды, в конце августа, бомба упала через дом от их приюта. Том помнил, как содрогнулся пол под его ногами, и как сжалось тринадцатилетнее сердце, через секунду с удвоенной силой толчком пустив кровь по венам. Они рванулись на улицу, игнорируя приказы воспитателей, с которых просвистевшая в воздухе смерть содрала маски взрослых, обнажив лица постаревших перепуганных детей. Воронка была горячей, черной, обугленной, как череп самой войны, и дым выползал из нее змеей, поднимаясь к серому небу, где носились другие железные птицы, брюхатые смертью. Том смотрел и смотрел в эту воронку, проводя пальцем по переносице и с интересом чувствуя хрупкость кости под тонкой и теплой кожей. Из-под куска стены, злобно и жалко щерящегося кирпичными зубами, торчало что-то яркое и легкое, быстро пропитывавшееся не то маслом, не то вином, выбегавшим из-под тех же кирпичей.

Секундой позже Том понял, что это была кровь. Он судорожно сглотнул, принимая привкус желчи во рту за вкус своей ненависти к магглам. Это было здорово. Он мог дышать, блевать, ненавидеть. Это была жизнь.

Самым правильным, наверное, было бы жить прямо там, в воронке, засыпав кусками кирпичей и штукатурки яркий лоскут, потому что, согласно законам логики, дважды в одну воронку бомба не падает. Но инстинкты оказались сильнее разума, и до конца лета Том больше ни разу не покинул стен приюта. Гремящее смертью линялое небо совсем не привлекало его, и, едва оказавшись на улице, он втягивал голову в плечи и ускорял шаг, чтобы как можно скорее вернуться под ненадежный кров своего убежища. Ему казалось, что он слишком приметен, чтобы не привлечь внимания Бомбы. Хогвартс, как никогда, представлялся раем земным, хотя Том и понимал, что ненаносимость и неуязвимость - вещи абсолютно разных категорий.

Именно в то лето он пообещал себе, что любыми способами победит непобедимого противника – смерть. Первый шаг к этому был сделан очень скоро – Том привык исполнять данные себе обещания. Сейчас он уже мог не бояться Бомбы.

Но он продолжал бояться ее. И дура Сесилия со своей грохочущей вазой только что подтвердила это.


- Что там у тебя? – спросила Сесилия из-за его плеча. Том не услышал ее приближения – он слишком увлекся разглядыванием кольца, которое все больше его интересовало.

- Да так… фамильная реликвия, - с наскоро слепленной усмешкой отозвался он, пытаясь небрежно убрать кольцо в карман. Однако попытка изначально была обречена на провал. Зоркая, как коршун, и падкая на блестящее, как сорока, Сесилия застрекотала что-то неразборчиво-любопытствующее и выхватила добычу из пальцев Тома. Встряхнув перед самым его носом упругими темными кудрями – копией прически некоей маггловской актрисы, которую Риддл не знал и знать не хотел, - она поднесла кольцо близко к глазам, разглядывая гладкий черный камень.

Неспособная без долгих раздумий отличить Зелье забвения от Глотка живой смерти, очень плохо понимающая рунные знаки и не умеющая вычислить ближайший момент, когда Луна окажется в созвездии Весов, Сесилия прекрасно разбиралась в драгоценностях. Вот и сейчас грубо сделанное старинное кольцо с непонятным камнем пленило ее. В небрежной обработке металла, хранившей следы инструментов ювелира, она с непостижимым чутьем уловила так ценимую знатоками прелесть подлинности. От камня же струилась магия настолько сильная, что даже полукровка могла ее почувствовать. Вспомнив наконец о необходимости дышать, Сесилия с трудом стряхнула с себя очарование кольца и подняла на Тома лукавый, блестящий и загадочный взгляд.

Она считала, что разбирается в мужчинах не хуже, чем в камнях. Она очень ошибалась – иначе от Тома, вежливого, внимательного, улыбчивого и синеглазого Тома, она бежала бы как от чумы.

Но больше всего иллюзий мы питаем на свой собственный счет.

- Оно чудесно, - выдохнула Сесилия, на десятую долю дюйма придвигаясь ближе к Риддлу и опуская ресницы, чтобы тут же вскинуть их – этот обольстительный жест она увидела в одном фильме. Привычка посещать маггловские увеселения, приобретенная благодаря подруге-сквибу, была слишком приятной для того, чтобы Сесилия могла с ней справиться.

Судя по тому фильму, ни один мужчина не мог отказать такому взгляду и такому голосу.

- Я бы хотела… - Сесилия не отводила глаз от красивого лица Тома: - …когда-нибудь увидеть это кольцо на своем пальце.

Ей показалось, что глаза Тома затянуло багровой пеленой, паутиной, в которой запутался ее взгляд и ее разум. Она падала туда бесконечно долго, не в силах крикнуть, не в силах вздохнуть, растворяясь в туманной бездне, рассыпаясь в ней кровавыми каплями…

Очнувшись, она поняла, что наваждение длилось не более секунды, потому что Том успел только улыбнуться своей обычной отстраненно-вежливой улыбкой, сводившей с ума каждую из продавщиц и клиенток этого магазина.

- Я тебя понимаю, - сказал он мягко. – Кольцо прекрасно; к сожалению, я не могу передать его кому-либо – эта реликвия не должна выходить за пределы семьи.

Еще яснее намекнуть на свое желание войти в эту семью, о которой, кстати сказать, Сесилия ничего не знала, она уже не могла. Том протянул руку и, все с той же улыбкой забрав кольцо из ее несопротивлявшихся пальцев, спрятал в нагрудный карман. Сесилия следила за его действиями совершенно отчаянным взглядом.

Она хотела кольцо. Она хотела их обоих.


Постоянно думал о кольце и Том. Ни одному, ни другой не приходило в голову сравнить себя с героями одной известной маггловской книжки – наверное, потому, что Сесилии в детстве читали не про хоббитов, а про Золушку, Тому же читать сказки было просто некому. Да и не стал бы он их слушать. Его интересовала лишь одна сказка – сказка его собственной жизни. И он не ждал для этой сказки счастливого конца; его мечты были куда более смелыми.

Он хотел, чтобы его сказка никогда не заканчивалась.

И у него имелись серьезные подозрения, что старое кольцо, с только ему понятной иронией называемое фамильной реликвией, может помочь разобраться с теми вопросами, что вгрызались в его мозг с каждым днем, как гиены в мертвого льва.

Впрочем, львом он не был, а становиться мертвым не собирался.

Способы сделать сказку былью существовали; об одном из них Том узнал еще в школе, и тогда же, будучи всего лишь на пятом курсе, сделал первый шаг на пути к бессмертию. Сладость вечной жизни холодком таяла на языке, липла к губам, забивала горло невыносимо душным вкусом лакричных леденцов.

Том не жалел о сделанном. Но иногда ему хотелось точно знать, что он прав.

Он изучил горы старинных рукописей, склоняясь над ними в полутемных залах библиотек, пока глаза не начинали болеть от напряжения, а носоглотка – от бумажной пыли. В поисках крупиц истины он продирался сквозь дебри иносказаний и аллегорий, гнался за ней по страницам древних легенд и полубредовых записей спятивших ученых. Он знал, что не может проиграть, и поэтому выиграл. Теперь ему было точно известно, что за кольцо попало в его руки. Том счел это знаком судьбы – он всегда видел знаки судьбы в благоприятных совпадениях.

В сорок третьем ему не понадобилось много времени, чтобы решиться придти к дому того, чью фамилию он по нелепой случайности носил, и уничтожить всех ради права называться иначе.

Но сейчас он никак не мог решиться пустить в ход Дар, использование которого не могло бы навредить никому.

Только ему самому, возможно.

Иногда ему казалось, что голова вот-вот лопнет - так напряженно искал он причины собственной нерешительности, так мучительно заставлял себя сделать, наконец, то, что задумал едва ли не в первый же момент, когда понял, обладателем чего стал мимоходом, почти случайно. Тонкие морщины прочертили его гладкий лоб, как со временем трещины расчерчивают казавшийся непоколебимым мрамор. Порой Том даже забывал дарить клиенткам свою знаменитую располагающую улыбку - а ведь некоторые дамы заходили к «Горбину и Берку» только ради того, чтобы увидеть это маленькое чудо среди серой скуки будней.

Сесилия зорким глазом заметила перемену в Томе и насторожилась. У нее был свой великий план. Дело в том, что совсем недавно она обнаружила среди сданных в заклад артефактов небольшую забавную вещицу…


…В тот день Сесилия, сцепив зубы, разбирала неизвестно какую по счету коробку, вытащенную из сырой, затхлой комнаты в самой глубине лавки, комнаты, в которой не было ни окна, ни отверстия для вентиляции и которую хозяин гордо называл хранилищем. Сегодня Сесилия в очередной раз опоздала на работу, и разозленный мистер Берк в наказание заставил ее наводить в хранилище порядок. Она приступила к делу без всякого энтузиазма – единственный беглый взгляд, брошенный на громоздящиеся повсюду без всякой системы коробки, подсказал ей, что даже месяца будет недостаточно, чтобы разобрать, описать, каталогизировать и расставить по местам все эти лампы, флаконы, куклы, чаши и книги. Но видимость деятельности изобразить было необходимо; она вытянула первую коробку и стала медленно вынимать из нее покрытые пылью, грязью, а иной раз и подернувшиеся зеленоватой плесенью предметы, раскладывая их в стопки для удобства.

Однако мистер Берк не смягчился ни через час, ни через два. Кучки часов, цепочек и ключей на столе все росли, грозя сползти и обрушиться на пол, но Сесилии страшно не хотелось браться за нудную бумажную работу. Запустив руку в коробку в очередной раз, она извлекла на свет нечто вроде крупной гальки, гладкой и чуть пористой, влажным холодом коснувшейся теплой кожи. Сесилия с отвращением отбросила ее – на миг ей показалось, что она держит в руке жабу. Переведя дыхание, она тяжело оперлась ладонями о край стола, склонив устало голову. Мерлин великий, как ей это надоело! Она хочет замуж, она хочет сидеть дома, заниматься садом, кухней, детьми; она хочет ходить в гости и принимать гостей и демонстрировать им те чудесные драгоценности, которые купит ей муж. Но в этом чертовом магазине почти не бывает приличных посетителей, достойных составить пару такой девушке, как она, а Том… При мысли о Томе Сесилию охватила еще большая усталость; ей страшно захотелось кофе – маленькую чашечку обжигающего черного кофе без сахара, с капелькой сливок. Ведь черное всегда должно разбавляться белым, не так ли?

Дразнящий запах кофе коснулся ее ноздрей. Сесилия вскинула голову, ища взглядом шутника, и замерла.

Прямо перед ней, на краю стола, стояла чашечка с кофе – именно такая, о которой она мечтала: белая, с изящно выгнутой ручкой, формой чуть напоминавшая цветок. Не веря своим глазам, Сесилия протянула руку и, коснувшись фарфора, почувствовала его теплоту. Осторожно, с опасением и восторгом, она поднесла чашку к губам… и тут все кончилось. Она наклоняла чашку, черная жидкость тоже наклонялась, посылая волну дурманящего аромата, теплый пар достигал ноздрей, жадно втягивавших его – но ни одна капля кофе не коснулась ее губ, языка, уже предвкушавшего горький, бодрящий вкус. С недоумением Сесилия взглянула на чашку, быстро поставила ее на стол, подальше от себя, и спряталась за коробку.

Ей хватило двух месяцев работы в этом магазине, чтобы понять – некоторые вещи могут казаться очень безобидными… и это совершенно ничего не значит.

Она продолжала наблюдать за чашкой, когда, после четверти часа бесплодного ожидания неприятностей, вновь приступила к работе. Однако ничего не происходило, чашка оставалось просто чашкой. Под конец дня, когда мистер Берк смилостивился и позволил ей прервать каторжный труд, Сесилия осторожно унесла чашку в хранилище и накрыла глубоким стеклянным блюдом. На всякий случай.

Через неделю, забирая с полки один египетский палимпсест, слишком убедительный, чтобы быть настоящим, она нечаянно взглянула в сторону загадочной чашки.

Чашки не было. Под блюдом лежал обыкновенный серый голыш.

Что бы о ней не говорили, Сесилия не была дурой. Она не стала поднимать крик, не стала громко доискиваться истины, не потащила камень хозяину с вопросом, что это и откуда взялось. Она дотронулась до камушка и, не отрывая глаз от зауряднейшей серой поверхности, шепотом сказала: «Галлеон».

Ничего не случилось. Сесилия опешила. Было такое чувство, будто у нее отобрали чудо, которое она уже держала в руках. Похлопав глазами – от потери чуда вдруг захотелось реветь, как ребенку, у которого отняли игрушку – Сесилия собралась уходить, но вовремя вспомнила о том, как хотела кофе.

Хотела. Мечтала. Воображала.

Она снова протянула руку к камню и изо всех сил представила себе монету – тяжелую, блестящую, с четким рисунком, за которую можно купить те красивые бежевые кружевные перчатки, которые она видела вчера в витрине у мадам Малкин.

И вдруг у нее все получилось.


Незаметно вынести артефакт из магазина было невозможно, и Сесилия экспериментировала в так полюбившемся ей теперь хранилище. Она выяснила, что камешек держит приданную ему форму несколько дней, в зависимости от сложности объекта, что он может превращаться в пищу, но съесть ее нельзя – очевидно, здесь был замешан тот же закон Голпалотта, что действовал в трансфигурации; что камешек не превращается в по-настоящему живые организмы; что он может стать самопишущим пером, к примеру, и приобрести его свойства, но все написанное этим пером исчезает в тот же миг, что и само перо. Сесилия узнала о камне многое; осталось узнать главное.

Как и для чего она должна его использовать? Сесилия была детерминисткой и верила, что ничто в этой жизни не дается просто так.

Когда она увидела кольцо Тома, она поняла, что их – ее и камня – время наконец пришло.


Собственно, по-настоящему сложным было лишь одно – улучить минутку, когда Том и кольцо будут порознь. Риддл не расставался с драгоценностью, и это делало кольцо в глазах Сесилии еще более прекрасным.

Но однажды Тому пришлось пройтись к клиенту, жившему в маггловском Лондоне, в такую дрянную погоду, что он вернулся промокший до костей, по колено в грязи лондонских предместий, и, чертыхнувшись, скрылся в туалетной комнате, сбросив на кресло тяжелую от пропитавшего ее дождя черную мантию. Сесилия поняла, что другого шанса не будет.

Магазин был пуст. Стараясь быть беззвучной, Сесилия вынула обманку из глубины ящика своей конторки и на цыпочках стремительно подошла к креслу. Стук ее сердца, казалось ей, был самым громким звуком в тишине магазина, перекрывая шум дождя за окном и редкое хлопанье крыльев сидевшей в клетке совы, служившей для нужд срочной доставки. Рука запуталась в складках мокрой шерсти, застряла намертво, и Сесилия никак не могла протолкнуть ее дальше. Девушку охватила паника. Кое-как собравшись с мыслями, она оставила бесплодные попытки, перевела дыхание и подняла мантию, встряхнув ее. Тяжелая ткань распрямилась, обвисла, и теперь оказалось на удивление просто достать из кармана крупное, обрисовывающееся под подкладкой кольцо. Одним движением Сесилия сунула его в собственный карман, одновременно вытаскивая обманку…

Когда Том – непричесанный, с мокрыми лицом и руками, с красными пятнами на щеках, такой, каким Сесилия никогда его не видела – стрелой вылетел из туалетной комнаты и схватился за мантию, ощупывая карман, девушка стояла за конторкой и записывала что-то в огромный рабочий кондуит. Нашарив кольцо, Том облегченно вздохнул и пригладил рукой волосы. Сесилия глянула на него кокетливо из-под волной лежавшей челки.

- Не хочешь пойти вечером к Флориану, Том? – проворковала она.


Но у Тома на этот вечер были совсем другие планы, откладывать которые дальше не было смысла. Если что-то нужно сделать – это нужно делать.

Женщину, которая его родила, он никогда не считал матерью. Но он думал о ней, думал часто и холодно, будто записывал счет, который, увы, некому было предъявить. За то, что она выбрала ему в отцы маггла, за то, что не сумела того удержать, за то, что бросила сына на произвол судьбы, посмев умереть. И сейчас, когда ему нужно было решить, когда нужно было из всех мертвецов в мире выбрать одного – для попытки возвращения, у Тома не возникло колебаний при выборе.

Только она. Меропа Гонт.

Никогда он не назвал бы ее именем Риддл.

Том забыл пообедать, не стал ужинать. Кусок не лез ему в горло, и по мере того, как загорались где-то над крышами Лондона первые звезды, он чувствовал, будто в нем самом разгорается ровный, чуть дрожащий, как пламя свечи, жаркий, но не жгучий огонь. Дождавшись ночи – ему казалось, что так правильнее – Том надел на палец кольцо, закрыл глаза и изо всех сил позвал: «Меропа! Меропа Гонт!»

Тьма молчала. Осенний ветер шевелил занавески на открытом окне, и они шептались тихо о своем, занавесочном.

«Меропа Риддл!» - снова закричал Том в своей голове. Казалось, череп сейчас лопнет, взорвется от силы его мысленного зова.

Бледная тень скользнула в комнату, повеяло холодом, и Том открыл глаза, черные в сумраке. Тень покачивалась перед ним, шептала беззвучно, протягивала руки…

Том хотел предъявить ей свой счет, но вместо этого с губ сорвалось то, что он не произносил ни разу за двадцать лет жизни:

- Мама!..

Он протянул ладонь, чтобы коснуться щеки матери, взять ее за руку. Он забыл про счет, про приют, про лето 1943-его. В этот момент он был Томом.

Рука, ожидавшая встретить теплую плоть, прошла через призрачное тело насквозь. Кожу будто обожгло холодом, но и холод был терпимым, умеренным. Не настоящим.

Все было ненастоящим – призрак, легенда, воскрешение. Способа вернуться из мира мертвых не существовало; был лишь способ не уходить из мира живых.

Уронив кольцо и обхватив руками голову, Том раскачивался из стороны в сторону, стоя на коленях. Было страшно – от того, что в груди вдруг что-то ожило и теперь не хотело умирать снова, рвалось на свободу, к свету. Но Том уже понял главный принцип этого мира: жизнь можно обменять только на жизнь.

Точнее, так: свою жизнь всегда можно обменять на чужую.

Но сейчас к нему пришло осознание обратного принципа: воскрешая чужую жизнь, ты платишь частью себя. А хоркрукс – это не так уж больно, вспомнил он. Нормальная цена. А за вечную жизнь – даже умеренная.

И заглушая мычанием – нерожденным криком – то странное, что росло где-то в клетке ребер, он внушал себе, что неудачное воскрешение – гораздо, гораздо лучше, чем удавшееся.

Для этого ему потребовалось совсем немного времени: едва за окном засерел рассвет, как Том уже справился с неожиданно возникшей и предъявившей права на жизнь частью себя самого.

Прямо в одежде он рухнул на маленький твердый диван в гостиной и проспал до утра каменным, неподвижным сном, который прервал только звонок будильника – громкий, въедливый, очень настоящий.

Отправляясь на работу, Том мимоходом поднял кольцо с пола и снова положил в карман. Оно было не виновато, что не могло воскрешать мертвых – виноват был он сам, потому что позволил себе сойти с избранного пути.

Но больше этого не повторится.


Сесилия любовалась кольцом весь вечер, находя в нем все новые и новые достоинства, а, ложась спать, положила его не в шкатулку, а на тумбочку рядом с кроватью. Утренний звонок будильника вырвал из объятий сна не молодую цветущую женщину, а измученное существо с ввалившимися глазами и обкусанными до мяса губами. Волосы слиплись в сосульки от пота, а руки едва заметно дрожали. Никогда еще надоедливый металлический лязг звонка так не радовал Сесилию. Всю ночь ее терзали кошмары; и, просыпаясь с облегченным вздохом от одного из них, она через минуту обнаруживала, что находится в другом. Кошмары были тихими, почти беззвучными, мягко затягивающими в свое безмолвное безумие; только голос самой Сесилии звучал в них, слабея с каждым новым криком. В этих снах вокруг нее двигались люди. Одни из них были холодные и мертвые, другие – живые, но тоже холодные. Они то и дело меняли облик, и лицо старика вдруг проступало сквозь черты ребенка, сливаясь с ними в ужасающем шарже. Во сне Сесилия знала их, каждого из них, знала их историю, знала, что они совершили – или еще совершат, она не могла отличить прошлое от будущего. Там был мужчина, похожий на Тома – только Тома гораздо более взрослого; был старик с живым не по возрасту лицом, был мальчик, которому Сесилия на один миг вдруг захотела стать матерью; был мужчина с черными глазами, сжимавший рукой собственную шею, напугавший ее больше остальных пылающим, совсем не мертвым взглядом; и много еще их было – перед глазами Сесилии мелькали черные, светлые и даже, кажется, розовые волосы, голубые, черные, карие глаза, лица, лица, лица… Молча, без единого слова, они говорили ей одно: «Спаси…»

Кое-как приведя себя в ванной в порядок, Сесилия осторожно, платком, взяла кольцо, бросила в сумочку и ринулась на работу так, будто за ней гнались черти. Мистер Берк, открыв ей еще запертую главную дверь, посмотрел на часы, потом недоверчиво – на нее и одобрительно покачал головой. Сесилия занялась какой-то несложной работой; но все ее внимание было приковано к двери; каждый раз, когда колокольчик приветливо звякал, она бросала взгляд на вошедшего и нервно закусывала губу.

Но когда появился тот, кого она ждала, волнение вдруг исчезло, сменившись холодной уверенностью. У нее опять был единственный шанс – и она должна была использовать его. Потому что второй ночи в качестве владелицы кольца она не переживет.

- Привет! – улыбнулась она Тому и тут же охнула. – Боже, ты где-то испачкался!

Не давая Риддлу опомниться, Сесилия подскочила к нему и принялась отряхивать плечо и спину. Зажатый между пальцами кусочек мела оставлял на ткани жирные белые полосы.

- Не получается… - вздохнула Сесилия. – Сними, я почищу, не ходить же весь день в грязи. Ты у нас такой щеголь!

«Какая дура», - привычно подумал Том, снимая и впрямь неведомо как испачкавшуюся мантию.

В туалетной комнате, прежде чем, провести по мантии мокрой щеткой, Сесилия вынула из кармана Тома свою обманку и сунула туда настоящее кольцо. Впрочем, она сделала бы это в любом случае, даже если бы обманки в кармане не оказалось – Сесилия больше не хотела иметь ничего общего с чертовым артефактом.

С легким сердцем она вышла из туалета, отдала Тому мантию – и его небрежная улыбка почему-то не заставила сердце забиться быстрее, как это случалось обычно.

Мистер Берк уже ждал ее у конторки, собираясь озадачить каким-то поручением. Зная, как ненавидит Сесилия перемещения по каминной сети, он заранее готовился увидеть надутые губы и глаза, полнящиеся незаслуженной обидой, - и был немало удивлен, когда мисс Дарквуд солнечно улыбнулась, принимая от него пакет, который нужно было доставить заказчику.

- Будет сделано, мистер Берк, - шутливо козырнула она. – Вы же знаете, я не имею привычки с вами пререкаться!



ЭПИЛОГ


Только тогда Гарри увидел то, что стояло позади Квиррелла. Это было зеркало Еиналеж.

- В этом зеркале кроется ключ к камню, - пробормотал Квиррелл, постукивая пальцами по раме.


Никто в здравом уме не отнесся бы всерьез к мысли о том, что мальчик, одиннадцать лет живший приемышем в семье магглов и лишь год назад узнавший о существовании магии, способен противостоять одному из самых могущественных волшебников своего времени. А после того, как столкновение Гарри Поттера с обеими ипостасями профессора Квиррелла все же состоялось, мало кто из людей, об этом осведомленных, не подумал невольно о том, что Дамблдор подвергает напрасному риску жизнь детей, что следовало бы тщательнее охранять школу и что пребывание Волдеморта в Хогвартсе в течение целого учебного года определенно выглядит свидетельством безответственности, а то и некомпетентности директора. Однако те, кто знал настоящего Дамблдора, того, что сражался и победил в сорок пятом, не сомневались: вся правда о второй победе Гарри Поттера никому и никогда не станет известна.

Альбус Дамблдор был из тех людей, что умеют переплетать нити судьбы, не разрывая их без особой необходимости; ткать из них узоры, кажущиеся чудом тем, кто не умеет находить для каждого едва заметного стежка такое место в полотне, где польза от него возрастает многократно. Среди многочисленных артефактов, что переполняли директорский кабинет, вряд ли кто-то когда-то замечал небольшой серый камешек, вроде обточенного водой осколка гранита, любопытную обманку, многократно использовавшуюся и способную не более чем еще на одно или два превращения. Дамблдор и сам не замечал ее; но вспомнил о ее существовании именно тогда, когда пришло время…


Гарри ощутил у себя в кармане что-то очень тяжелое. Каким-то образом – каким-то невероятным образом – камень оказался у него.

Разумеется, зная о главном и всепоглощающем стремлении Тома, Дамблдор не мог допустить для того и тени шанса завладеть философским камнем. Из чудесного зеркала в карман Гарри скользнула обманка, с легкостью принявшая по желанию величайшего волшебника ту форму, что уже принимала когда-то давно в одном из домов средневекового Парижа. Гарри и Том, вкладывая все силы, сражались за пустышку.

«Может быть, - думал Альбус, шагая в волнении по кабинету, - может быть…» Запертый в чужом теле Волдеморт был слаб, а Гарри по-прежнему окружала непреодолимая защита, вместе с кровью струившаяся по его жилам. Может быть, удастся закончить войну, не начиная ее? Может быть, не понадобится раскрывать тайны прошлого, может быть, второй из великих темных волшебников двадцатого века уйдет в небытие вслед за первым, который уже все равно что там? Может быть…

Нет, Альбусу не была безразлична судьба мальчика. Он любил Гарри – по-своему, нежно и жестоко, эгоистично и жертвенно. Просто после того, как в Нурменгарде появился его единственный узник, принимать сложные решения Альбусу Дамблдору стало намного проще.


Квиррелл свалился с него. Все его лицо тоже покрылось ожогами. И Гарри внезапно понял. Каждый раз, дотрагиваясь до него, Квиррелл испытывал жуткую боль.

Подобную нестерпимую боль Лорд Волдеморт испытывал лишь раз в жизни – десять с лишним лет назад, в доме Поттеров. И вот сейчас, под обрушившейся на него мощью древней магии, он снова горел на костре, лишался кожи, растворялся заживо в озере серной кислоты. Бесплотный дух терзался плотскими муками, что достались на долю его носителя.

- Салазар великий! – сорвалось с узких риддловских губ, когда кожа на щеках Квиррелла лопнула, как оболочка печеного помидора.

И Салазар отозвался своему полукровому потомку.

Случайно или нет, но именно в эту минуту обманка истощила свою магическую силу и перестала существовать, рассыпавшись песком в кармане мантии Гарри, а заключенная в ней часть души Салазара Слизерина наконец смогла освободиться, одевшись в странную, призрачную, но все же плоть. Однако срок жизни этому существу был отмерен меньший, чем бабочке-однодневке. Кровь притягивала кровь, кровь звала на помощь – и Слизерин не мог не откликнуться, противопоставив магии любви иную магию, не менее древнюю. Противоборство их было страшным и недолгим: будто волна столкнулось со скалой, будто облако закрыло палящее солнце. Случайно сотворенная Слизерином тень была способна лишь на одно-единственное усилие; но этой малости оказалось достаточно, чтобы Лорд Волдеморт опять ускользнул из объятий смерти. Лорд же Салазар - в своем последнем земном воплощении – исчез навсегда, как исчезло за минуту до того незначительное творение его рук.

Позднее Темный Лорд утверждал, что Салазар пришел исключительно по его призыву. Неизвестно, верил ли он сам в то, о чем говорил; однако с последствиями этого происшествия ему еще пришлось столкнуться.


…А что касается камня, то он был уничтожен.

- Уничтожен? – недоверчиво переспросил Гарри.

Да, камнем пришлось пожертвовать – как, увы, и Фламелем. Гарри очнулся слишком поздно, а сам Альбус не мог забрать камень из зеркала; «найти, но не использовать» – это была его собственная ловушка, и он знал, что может попасться в нее. Это была та доля риска, на которую стоило пойти.

Однако даже Альбус Дамбдлор не знал всех тайн зазеркалья.

Бездна по ту сторону амальгамы – бесконечна, как бесконечна бездна по ту сторону Арки или по ту сторону жизни. Однако в одном месте не может существовать нескольких бесконечностей.

Их и не существует. Есть лишь одна - единая тьма по ту сторону.

И эта тьма с удовольствием и причмокиванием проглотила философский камень. Бездна ненасытна. Ей было плевать на свойства того, что попало в ее глотку.

Ей было плевать, что, проглотив философский камень, она приобрела некое подобие вечной жизни. Странной, размытой, ненастоящей – но все-таки жизни.

В тот же момент, когда нечто, примитивно именуемое философским камнем, окончательно растворилось в тумане бездны, за завесой стоящей в Министерстве Арки впервые зашелестели бестелесные голоса. В тот момент впервые двинулся в путь едущий из ниоткуда в никуда поезд от пустого перрона вокзала Кинг-Кросс.

В тот момент для всех, кто путешествовал из мира живых в мир мертвых, появилась пересадочная платформа – а вместе с ней опасность застрять на ней навсегда. Например, для тех, чей поезд пошел не по тому маршруту; или для пассажира, у которого вдруг оказалось на руках семь – но весьма сомнительных – билетов.

Но Гарри Поттер, уверенный в том, что камень просто уничтожен, так никогда и не узнал обо всех последствиях своего приключения с зеркалом Еиналеж. Даже через шесть лет, умерев и встретившись с Дамблдором под стеклянным куполом пустынного зала, он не догадывался, что сам приложил руку к тому, чтобы их разговор стал возможным. Планировал ли Дамблдор такой поворот событий, отдавая камень на откуп зазеркалью, или это была одна из тех случайностей, что часто сопутствуют гениальным людям, теперь уже сказать невозможно…

Той ночью Гарри не снились кошмары, поэтому утром он почувствовал себя значительно лучше. И, пожалуй, был снова готов лечь грудью на какую-нибудь амбразуру.