Глава 4Глава 3
Перемны
Тихо прикрыв за собой входную дверь, Иван осторожно шагнул вперёд. Бесшумно и мягко, словно кот на охоте. Мальчик снял кеды, дойдя до обувного шкафа. Он тупо уставился на них, затем вздохнул, сел на табурет, стоящий рядом, и прикрыл глаза. Он пытался понять, дома брат или нет.
В прошлый раз Ваня зашёл вполне нормально, как заходим домой мы с вами – обычные люди, не имеющие необычных способностей из ряда вон выходящих. Как и всегда он крикнул: «Я дома». Скрипнула дверь, послышались шаги, и в коридор вышел, сонно потягиваясь, Тимур. «Я рад, – хрипловатым голосом ответил брат, – что ты дома».
«А ты… ты, что, спал?» – спросил Иван, делая большие глаза. Хм… Как будто бы он сам не понял, что ответ будет положительным.
«Я, ну, видишь ли, занимался ночью. У меня ведь скоро экзамены…»
«Вот поэтому-то я и не горю желанием становится Учеником. Однако ж мама заставит…» – Иван не успел договорить. Он вздрогнул, когда брат тряхнул головой. Брат лишь пожал плечами и направился обратно к своей комнате. «Брось, мы же оба знаем, что ты даже не прикоснёшься к учебникам. И сдашь все экзамены, все, до единого. К тому же, это лишь через год», – чуть обернувшись, ответил брат.
Задумавшись, Ваня не мог теперь не то что шевельнуться, он даже веки поднять не мог. На ум, почему-то, сразу приходит Вий, со своим вечным: «Поднимите мне веки!» Иван смог лишь немного натянуть уголки губ, создавая едва заметную улыбку. Сравнение его с Вием показалось весьма забавным. Тут же всплыло и сравнение с «наивным моргающим мороженым». Улыбка стала более заметной.
И теперь Иван совсем погрузился в свои мысли, забыв, где он, сколько времени, что происходит. Улыбка всё так же оставалась на лице, но теперь уже не потому что хотелось улыбаться, а потому что она будто въелась в губы. Получив команду принять то или иное положение, мышцы лица, надолго замерев, уже не могут вернуться в исходное положение сами по себе. Для этого нужно было мозгу понять, что пора бы перестать улыбаться. Мышечная память – уже не сильна, если мозг находится в некоем мечтательном состоянии. Ваня даже не сразу понял, что заваливается на бок. Быстро открыв глаза, он, к своему счастью, успел ухватиться за вешалку, стараясь создать как можно меньше шума, но, тем не менее, поза была довольно неудобной. В любом случае, он очнулся от раздумий. Следовательно, страх – самое что ни на есть лучшее средство напрячь свою настороженность. Проще говоря, страх – есть побудитель инстинкта самосохранения. Но в то же время, страх сбивает многие другие чувства.
– Я не сплю, можешь не стараться.
Не ожидав появления брата, Иван едва не вскрикнул, однако равновесия уже не удержал и упал на пол, перевернув и вешалку, и табуретку. Грохот мигом заполнил всю прихожую, оставляя неприятное ощущение побеспокоенного пространства. Ванька сидел на полу, с маминой шубой на голове и шарфом на колене. Лицо его было злым, а сам он гудел, пытаясь не сорваться на рык. Брат же сам едва не падал на пол в сильнейшем приступе хохота. Он уже почти успокоился, но когда на голову младшему упала и автоматически наделась мамина розовая шляпка с широкими полями и красной розочкой, у Тимура из глаз даже потекли слёзы. Прислонившись к стене, он бился уже в чистой воды истерике, прерываясь ненадолго, чтобы вдохнуть воздуха и держась за живот, потому что мышцы в животе уже болели.
– Беспалевный ты наш!.. – выдавил Тимур сквозь хохот.
– А ты не завидуй! – прошипел Ванька. – Лучше бы подняться помог.
Тимур соизволил подать младшему брату руку, чтобы тот мог подняться. И Иван принялся собирать вещи, пытаясь подавлять желание медленно изрезать всё ножницами. А Тимур лишь наблюдал за всем происходящим, не пытаясь ни помочь, ни как-то извиниться за то, что напугал. Когда Иван закончил поднимать вещи, Тимура рядом не было. Смылся. Ну, просто замечательно. Только вот искать его не хотелось. Зато хотелось поскорее выплеснуть всю злость. За неимением ничего боле подходящего, Ваня начал пинать футбольный мяч. Тот летел в стену, ударялся с громким звоном о поверхность и возвращался назад к мальчику. Его пинали ещё, и ещё, и ещё… пока этот мелкий ненавистник мячей не уловил какой-то запах. Запах чего-то жареного, и, наверное, очень вкусного, чего-то… мясного… Потом он услышал, будто что-то шкварчит. Вовсе не обращая внимания на мячик, Иван осторожно заглянул в кухню.
Тимур стоял у плиты и держал в одной руке лопатку, второй опираясь на столешницу. Предметом, издающим столь будоражащие запах и шкварчание, оказались котлеты. Их-то брат и жарил, умело орудуя лопаткой и переворачивая аккуратные кирпичики. Заметив взгляд Ивана, устремлённого на котлеты, Тимур всё же спросил:
– Есть хочешь?
– Я жить хочу. Умереть от отравления – не очень заманчиво.
Тимур посмотрел на младшего брата и покачал головой.
– Хоть раз можешь не вредничать? Почему ты такой не от мира сего? Ведь хочешь есть, но чёрта с два признаешься! Просто ответь, хочешь или нет?
– Ну… ну хочу… – выдавил Иван, опустив голову.
Котлеты получились вполне съедобными. Всё-таки, Тимур умел хорошо готовить, но Иван не любил этого признавать. Сам он, конечно, тоже умел готовить, однако необходимости в его умении пока не было.
Теперь же Ваня жадно глотал воду, иногда выдыхая в стакан воздух, от чего стекло начинало запотевать. И так мальчик выдул сначала один стакан воды, потом два, три, после четвёртого пить всё ещё хотелось, однако он решил не травмировать брата этой потребностью. Впрочем, это уже и не требовалось – брат и так сидел с ошарашенным лицом, переводя взгляд со стакана на Ваню.
– Ты только что выпил восемьсот миллилитров воды за минуту… Как в тебя столько вместилось?! Я вообще не понимаю, как можно в день выпивать по шесть литров воды, и не становиться медузой!
– Тебе не понять моих потребностей. – Лениво, но достаточно резко и как-то совсем по-взрослому оборвал брата Иван.
Он быстро засунул руки в карманы широченных джинсов и замер.
– Не показушничай. Ты не настолько уж и особенный…
– Перестань, мы оба прекрасно знаем, что я-то как раз и особенный. А теперь… извини, я весь в муке. Не хочу так ходить весь оставшийся день.
Мальчик вышел из кухни, и направился к себе в комнату. Медленно так, неторопливо. Бусинки на волосах едва слышно побрякивали, и если кому-то это могло бы действовать на нервы, то Ваню это наоборот – успокаивало.
– Стой, – голос Тимура заставил Ваню остановиться. – Ты, кажется, забываешь, кто из нас старший.
– Возможно. Что ж, извини. Ты – старший.
Открытая пинком ноги дверь, отражение белёсого лица в зеркале шкафа, шуршание от прикосновения подушечек пальцев к белоснежной стене… Белая стена и чёрные полоски, из которых складывается изображение рычащего тигра… Скрип кровати… Белая подушка и чёрное покрывало… Чёрная тумба с белым будильником… Воздушный полупрозрачный тюль ослепительной белизны и тяжёлые чёрные шторы. Всё чёрно-белое… строго и давяще… Но ему это нравится, нравится режущий глаз белый и подавляющий сознание чёрный. Потому что это похоже на власть – резко и подавляюще для подчинённых, властно и дурманяще для повелителя. А повелитель это он. Иван Миленов – самый сильный из их рода, самый умный из их рода, самый необычный из их рода и самый властный… Ухмылка, вызванная чувством своего превосходства. Чувство превосходства… именно его Иван и должен испытывать.
– Уверен? – снова брат. Казалось, он его преследует и никак не хочет отстать.
– В том, что я лучший? – лишь молчание. Хотя ответ и не был нужен. – Ты и сам знаешь.
– Не зазнавайся. Слышишь? Объясни мне… Тогда… Ведь эмоции у нас это вызвало одинаковые… Почему ты такой? Почему такой жестокий и высокомерный?
– Потому что мне слишком больно, а моя боль и я сам что-то значим в этом мире. Ты простил, а я вот помню «Смерть за смерть». К тому же этот… эта сволочь – предатель. Всё, хватит мне память теребить!..
Рывком Иван поднялся с кровати и, даже не посмотрев на брата, открыл дверь в ванную.
– Признайся, тебе просто было слишком больно. Начало твоих слов – это правда. Шестилетним ребёнком ты уже понял, что такое «потерять». Мне было десять. Признайся, тебе было просто слишком больно! «Смерть за смерть» – это ты лишь позже добавил к причине своей цели.
Мальчик опустил голову, крепко сжал зубы и кулаки. Потом закусил губу. Ногти впились в кожу, а из сильно прокушенной губы медленно поползла тоненькая струйка алой крови. Даже эта боль не смогла заглушить ту, другую боль, которая заставляла сердце сжиматься и пропускать удары.
Быстрее крови по щекам покатились хрустальные горячие слёзы.
– Зачем ты это делаешь? – тихо, едва различимо, прошептал Ваня.
– Не хочу, чтобы ты презирал и ненавидел людей. Я хочу, чтоб ты понял, что это больно, что не надо делать больно другим. Чувства ведь много значат.
– А, по-моему, без них куда лучше! И никакой боли!
– И как тогда жить? Ты без чувств – просто кусок мяса. Всё. Нет, кости там, сухожилия всякие, вены… Но это не жизнь. Разве я не прав?
– П… прав. Но за отца я отомщу. Даже ты меня не остановишь.
Рукав немного поцарапал фарфоровую кожу, когда мальчик попытался стереть слёзы.
– Тринадцать лет – слишком рано, чтобы убивать кого-то. Это ненормально. Даже такое желание…
– А кто тебе сказал, что я его сейчас хочу убить? Я ещё слишком слаб. А вот потом… А насчёт желания… знаешь, я просто отомстить хочу. Отец мне был слишком дорог. Я не больной на голову и жажды убивать постоянно – у меня нет.
Дверь в ванную захлопнулась. Из открытого крана полился кипяток. Ванная быстро заполнилась паром. Сразу же стала одолевать леность, и как-то слишком сильно захотелось спать, а тело будто обмякло, не желая выполнять команды. Горячий воздух при вдохе разогрел лёгкие, из-за влажности дышать стало тяжелее. Хотелось лечь спать и больше не просыпаться.
***
Вдох, выдох. Беглый взгляд по обуви, стоящей на коврике. Мамины туфли, – мама дома. Это плохо. Ещё раз вдох, ещё раз выдох. Сердце начинает стучать сильнее, голову пронзает резкая боль. Неприятно… «Не хочется. Чего не хочется? Ничего не хочется», – пронеслось в голове, словно отголоском боли. Такие негениальные серые мысли, не несущие в себе никакого смысла. Тем не менее, они показали Ире некую её безысходность, дали понять, что, как ни крути, ничего не изменится. На кухне шумела вода, чуть позвякивала посуда.
Ира сильно сжала край своей кожаной куртки и замерла, чувствуя, как горло словно дерут когтями кошки. Жутко хотелось шикнуть на них, чтобы сгинули прочь – и так тошно. Быстро сняв кроссовки, Ира встала ногами на холодный пол. За окном было всё также солнечно, всё также пели птицы. Но Ире вдруг захотелось всё это послать куда подальше. Просто ей не нравилось её положение: она здесь, разбитая, никчёмная, в то время как на улице всё в предвкушение тёплых и радостных дней. Да и кому бы это понравилось.
– А поздороваться никак? – донёсся с кухни резкий голос, не предвещающий ничего хорошего.
Закрыть глаза, глубоко вдохнуть, сглотнуть, поняв, что горло пересохло, сжать кулаки ещё сильнее… сделать шаг.
– Привет. – Это слово камнем упало в никуда, едва прозвучав. Стальной голос, без всяких проблесков эмоций. А знаете, это трудно.
– Ты не хочешь со мной поговорить о дальнейших намерениях? – Ира чувствовала себя неуютно. Мамин голос просто весь пропитан был ненавистью. Так всегда.
– Хм… тебе, разве, не всё равно?
– Просто мне интересно, как долго ты будешь меня позорить.
– А, ну да, всё ясно. Вчера почему такой доброй была?
– Лиза стояла возле двери. Мне вообще не хотелось заводить этот разговор, но это было необходимо. Так что? Ты ответишь на мой вопрос? – произнесла Елена, особенно выделив интонацией «мой».
Ира закрыла глаза, поморщилась, а затем, вновь открыла, уставилась в пол взглядом, полным разнообразных эмоций. Они захлёстывали Иру огромной волной, подрывая сознание, дробя его на мелкие кусочки, но, не трогая разум. Ненависть, боль, презрение, решимость… Каждое чувство отдельно и претендует на место главного, всепоглощающего, пытающегося завладеть разумом. Но разум – холоден и беспристрастен, его ни касается ничего, кроме как приказа. Одного приказа, который он выполнит, и выполнит беспрекословно. Как палач, получивший приказ совершить казнь, исполнить решение правосудия, взвесившее все «за» и «против».
Но губы должны только произнести эти слова, которые уже давно пытаются вырваться, не давая покоя ни телу, ни сознанию, ни даже безразличному разуму.
– Стать позором всего нашего рода.
Губы Иры вытянулись в нервную улыбку, девочка внимательно наблюдала за матерью. Боже, сколько же в её глазах ненависти. Она явно не это ожидала услышать. Банка в руке женщины лопнула, осколки впились в кожу, по пальцам потекли алые капельки.
– Вот как?! – прошипела Елена. – Что ж, я давно поняла, что из тебя ничего не выйдет!
– Ты всегда так говоришь! Но, клянусь, ты увидишь – я буду лучшей! Я буду сильной!.. – девочка кричала, не чувствуя, как её кулон начал вибрировать и едва ли не подпрыгивал. – Ты можешь говорить что угодно, но знай: я докажу тебе, что лучшая! Слышишь?!
С этими словами девочка как можно скорее выбежала из кухни и заперлась в своей комнате. Она пыталась дышать глубоко, чтобы немного остудить себя, но ничего не получалось. Все её старания успокоиться были тщетными. Кровь приливала к вискам, пульсировала, шумом сводила с ума. Ира обхватила голову руками и зарычала, выплёскивая весь гнев. Все осветительные приборы включились, хотя не были подключены к сети. Напряжение в приборах росло и, не выдержав, лампы в них все разом лопнули. Именно это привело девочку в чувство.
Схватившись за всё ещё вибрирующий кулон, она осела на пол, испуганно вдыхая и выдыхая ртом.
– Салат, слышишь? Му… ибн… Сэ… – задыхаясь, проговорила она и провалилась в забытьё.
Ира мгновенно накренилась на бок и, чуть мотнув головой, повалилась на пол.
Вновь сизый туман начал сочиться из кулона. Джинн принял своё типичное обличье и коснулся кончиками пальцев затылка хозяйки.
– Слишком много израсходовано резервной энергии. – Констатировал он и удручённо покачал головой. – Восстанавливаться будет довольно долго. Это нехорошо, это значит, пришло время…
