Глава 4Похмелье – это просто отвратительно.
С этой мыслью репортер Гермиона Джейн Грейнджер аппарировала в помещение редакции «Еженедельного пророка». Вообще-то заклинание, избавляющее от утренних мук, существовало уже много веков, но, то ли оттого, что Гермиона попробовала применить его впервые, то ли оттого, что у нее тряслись руки, что-то не заладилась и головная боль только усилилась.
Кроме того, девушка уже смаковала предстоящее «удовольствие» от встречи с главным редактором и только и искала, на ком сорвать копящуюся злость.
Объект подвернулся самый, что ни на есть, подходящий. Колин Криви с пачкой фотографий в руках несся из своей лаборатории в кабинет выпускающего редактора. Гермиона преградила ему дорогу.
– Мне бы хотелось с тобой поговорить, Колин, – очень даже недобрым голосом произнесла она.
Колин тут же стал как будто ниже ростом. Он забормотал что-то – вероятно, в свое оправдание. Гермиона разобрала только «камеру можешь пока оставить себе».
– Нет, Колин, – в голосе девушки было столько яду, что профессор Снейп рядом с ней показался бы добродушнейшим дяденькой, – мне совсем не нужна эта фотокамера. Но я бы очень хотела знать…
Хлоп! С громким щелчком корреспондент Криви испарился. Надо же, а ведь вечно жаловался на затруднения, которые у него вызывает аппарация…
* * *
Половину стола редактора Паркера занимал огромный букет белых роз. Рядом с ним даже сам Грегори Паркер, отличавшийся весьма внушительными размерами, казался маленьким и незначительным.
– Ты уверена, что можешь ходить? Как нога? – воскликнул он, не успела журналистка переступить порог.
Вообще-то, Гермиона уже привыкла ничему не удивляться.
– Спасибо за заботу о моей ноге, мистер Паркер. Кстати, я могу потребовать компенсацию? Как-никак, это случилось во время исполнения моих служебных обязанностей…
Редактор недоуменно заморгал, и Гермиона поняла, что шутка не прошла.
– Во всяком случае, я сейчас в полном порядке и готова приступить к работе, – закончила она. – Если вы мне, конечно, ее доверите.
– Расскажи мне обо всем поподробнее, – попросил Паркер.
– Рассказывать не о чем, – пожала плечами девушка. – Я даже хотела, было, плюнуть и уйти. Вначале он вел себя абсолютно не по-джентельменски: пялился на меня, всячески старался унизить, отпускал замечания личного характера…
Паркер присвистнул.
– Да я просто горжусь твоей выдержкой, Гермиона… С твоим-то характером…
– Что? – девушка была по-настоящему шокирована. – Разве я кому-нибудь грубила на работе?
– Нет, конечно, – поспешно согласился редактор. – Ты просто первоклассный специалист. Но, Мерлина ради, объясни, откуда было взяться травмам?
Гермиона чуть улыбнулась.
– Все было совсем не так страшно. Я оказалась жертвой собственной неуклюжести. А Снейп всего лишь оказал мне необходимую врачебную помощь.
– Замечательно! – воскликнул Паркер. – Значит, можно надеяться на продолжение интервью? Гермиона, милая, заклинаю тебя, делай, что хочешь, только подружись с ним!
Девушка скептически усмехнулась.
– Не думаю, что профессор Снейп захочет видеть меня еще раз.
– А вот и ошибаешься, – редактор как-то совершено нахально подмигнул ей. – Видишь это выдающееся произведение искусства икебаны?
Гермиона предпочла не объяснять Паркеру, что такое «икебана». Просто кивнула.
– Так вот! – торжественно провозгласил тот. – Этот веник, который, по самым скромным подсчетам тянет на добрую сотню галеонов, был доставлен в редакцию утром. На карточке значится «для мисс Гермионы Грейнджер».
Гермиона, конечно, уже привыкла ничему не удивляться, но не до такой же степени!
Она потянулась за карточкой, пришпиленной к ленте. Пробежала глазами текст. Весело рассмеялась.
– Цветы от матери профессора. Она искренне сожалеет о случившемся и просит у меня прощения.
– А уважаемая матушка профессора случайно не пишет, когда можно прийти и закончить интервью? – живо поинтересовался редактор.
– Увы, – развела руками Гермиона. – Если быть откровенной, то я более чем сомневаюсь, что профессор захочет возобновить…
Договорить ей не дали. Словно по мановению волшебной палочки (пожалуй, не самое удачное сравнение) господин Главный Редактор превратился из «заботливого папочки» в «строгого начальника».
– Мисс Грейнджер, я просто шокирован тем, что слышу подобные вещи именно от вас! Если вы хотите, чтобы я и впредь считал вас профессионалом…
Гермиона закатила глаза к потолку. Испокон веков, если журналисту меньше двадцати пяти, главный редактор по любому случаю апеллирует к его профессионализму. Как будто этот самый профессионализм обязывает тебя лезть в пасть к крокодилу или искать дружбы с Северусом Снейпом.
И, тем не менее, прием работает.
Всегда.
– Хорошо, мистер Паркер, я сделаю все, что в моих силах.
– Больше, чем в ваших силах, Гермиона! Много больше! – Паркер начальственно стукнул правым кулаком по столу, отчего розы миссис Снейп испуганно подпрыгнули в воздух дюйма на два. Редактор поморщился, потер левой рукой пострадавший в столкновении со столом кулак и вполне миролюбиво добавил:
– Уверен, вы справитесь. Дедлайн – завтрашнее утро.
– Что? – тут же возмутилась журналистка. – Но это значит…
– Это значит, что в течение сегодняшнего дня вы должны связаться с профессором Снейпом, договориться о времени проведения интервью, провести интервью и оформить материал в наилучшей форме. Учитывая, что на все про все у вас меньше двадцати четырех часов, я порекомендовал бы поторопиться.
И Главный Редактор откинулся в кресле, попутно отгородившись от девушки свежим номером собственной газеты. Это следовало понимать однозначно: разговор был окончен. Без права на реванш.
Гермиона всегда отличалась понятливостью. Так что она немедленно покинула редакторский кабинет. Не прощаясь (как кое-где говорится, по-английски). Стараясь хлопнуть солидной дубовой дверью настолько громко, насколько хватит ее (гермиониных) физических и магических сил.
Увы, еще три века тому дверь в кабинет главного редактора была предусмотрительно заколдована для предотвращения подобного варварства, так что вместо ожидаемого громового «хлоп» у Гермионы (точнее, у двери) вышло только жалкое и заслуживающее лишь презрения тихое «хлюп».
– И заберите к Мордреду с моего стола этот розарий! – прокричал Паркер в закрывающуюся дверь.
«Розарий», в отличие от Гермионы уговаривать не пришлось: послушный воле редакторской волшебной палочки, он пронесся сквозь вежливо растворившиеся двери, по дороге сбил с ног пожилого сотрудника политического отдела, врезался в высокую прическу дородной секретарши господина Главного Редактора и на бреющем полете свернул за угол, – предположительно, держа курс на рабочий стол хозяйки.
Впрочем, саму хозяйку дальнейшая судьба дара миссис Снейп в данный момент интересовала меньше всего. Не заинтересовала ее, против ожиданий, и нескладная фигура фотокорреспондента Криви, на несколько мгновений материализовавшаяся в полуметре от нее и вновь сгинувшая в неизвестном направлении.
Из шести с небольшим миллиардов жителей планеты Земля специального корреспондента «Еженедельного пророка» Гермиону Джейн Грейнджер сейчас интересовал только Северус Р. Снейп, профессор Зельеварения, почетный член Европейской академии Алхимии, почетный член Международной ассоциации зельеваров, почетный участник британской научной магической коллегии и кавалер ордена Мерлина III степени. Актуальный материал во плоти.
Черт бы его побрал.
* * *
Два часа спустя…
Северус Снейп записал что-то на лежащем перед ним пергаменте и тут же накрыл написанное ладонью.
– Итак, мисс Грейнджер, продолжим?
Гермиона Грейнджер старательно потерла рукой лоб. Раз уж судьба дает еще один шанс, главное – не оплошать с самого начала.
– Еще раз огромное спасибо, что согласились принять меня сегодня, профессор…
– Мерлина ради, мисс Грейнджер, – фыркнул Снейп и потер лоб, невольно повторив ее движение, – любая мысль, повторенная вслух более трех раз, теряет не только оригинальность, но и осмысленность. Так что будьте добры избавить меня от повторного выслушивания ваших благодарностей и перейдите же, наконец, к делу.
– Хорошо, перехожу к делу, – деланно-спокойно ответила Гермиона. Поудобнее устроилась в кресле и привычным движением открыла блокнот. Затем на мгновение закрыла глаза и наугад ткнула указательным пальцем в список вопросов.
Снейп наблюдал за ее манипуляциями с безразличием школьного учителя, давно переставшего надеяться, что ученик выскажет хоть одну толковую мысль.
Гермиона сделала два коротких глубоких вдоха. С толковыми мыслями, и правда, сегодня не очень.
– Профессор Снейп, – заговорила она ровным голосом профессионального телекомментатора, – в эти выходные в Стокгольме пройдет церемония вручения столетних премий Международной Ассоциации Магических Наук. Вы, к радости всех британцев, получите свою награду в номинации «Зельеварение». Согласно более чем тысячелетнему этикету, вам предстоит произнести короткую благодарственную речь. Вы уже придумали, с каких слов ее начнете?
Презрительно-безразличный взгляд Северуса Снейпа обрел новый оттенок. Так, на памяти Гермионы, он смотрел разве что на Невилла Лонгботтома.
– «Лучше поздно, чем никогда», – произнес он сквозь зубы. – Следующий вопрос.
Глаза Гермионы чуть округлились.
– Вы шутите?
– Разумеется, я шучу, – фыркнул он. – Неужели, по-вашему, в жизни ученого нет других забот, кроме как придумывать, какими словами он будет развлекать почтеннейшую стокгольмскую публику?
– По-моему, ученому следует подготовить свою речь, если и не из уважения к «почтеннейшей публике», то хотя бы из боязни оплошать, импровизируя, – парировала девушка.
– Может, мне еще стоит начать репетиции как при вручении Нобелевской премии: два шага в сторону, поклон королевской семье, шаг вперед?
Гермиона приоткрыла рот в изумлении.
– Да, мисс Грейнджер, я не настолько темен и имею некоторое представление о том, что такое Нобелевская премия, – пробурчал он, заметив ее реакцию. – На мой взгляд, это одна из самых грандиозных и одиозных глупостей, придуманных маглами. Ни одна отрасль науки не в состоянии производить каждый год по открытию глобального значения, так что научному миру приходится творить себе героев самому. Кроме того, ученому вредно давать такую сумму денег. Это совершенно не стимулирует мыслительный процесс, а, напротив, обращает его от высоких научных сфер к увлекательной проблеме: как бы эти деньги потратить с наибольшим возможным удовольствием…
Гермиона уже пришла в себя.
– Но ведь Столетняя премия – это тоже очень большие деньги. А значит, ее лауреаты тоже непременно обращаются к гедонизму…
– Мисс Грейнджер, – поморщился Снейп, – пожалуйста, не употребляйте слова, смысл которых до конца не понимаете. Это – верный признак необразованного человека.
Три коротких вдоха. Допустим, это она тоже может проглотить…
–…А что до Столетней премии, то все эти Международные Ассоциации достаточно консервативны и не поощряют ученых, которые еще не справили свой столетний юбилей... За редким исключением, разумеется, – усмехнулся он, обнажив желтоватые зубы.
– И вам, по-видимому, льстит тот факт, что вы являетесь «редким исключением»? – поинтересовалась Гермиона.
– Прежде всего, мне льстит тот факт, что моя работа востребована, – отрезал он. – А то, сколько раз моя фамилия появится в вашей газете, меня, поверьте, абсолютно не заботит.
– Верю, – кивнула Гермиона. – Человек, который гонится за известностью, никогда не будет разговаривать с журналистом в таком тоне…
– Я был груб с вами? – как будто искренне удивился Снейп.
– Нет. Вы всего лишь были самим собой, – абсолютно искренне ответила Гермиона.
Собеседник взглянул на нее с минутным интересом.
– Порой вы бываете очень даже занятны, мисс Грейнджер… Простите, что прерываю ровное течение нашей беседы, но ваши вопросы напомнили мне о необходимости отправить в Стокгольм срочное письмо-ответ. Вы потерпите, пока я разберусь с филином?
Гермиона кивнула и уткнулась в блокнот с записями. К объекту необходимо было срочно искать другой подход…
Снейп легко поднялся из своего кресла, быстрыми шагами пересек гостиную и приоткрыл дверь.
– Гуам! – громко позвал он.
Ответа не было. Гермиона подняла голову от блокнота.
– Гуамоко! – еще громче выкрикнул профессор.
В доме по-прежнему было тихо.
– Что… – начала, было, девушка.
– Что за несносный характер у этой чертовой птицы, – скороговоркой пробормотал Снейп и вновь повысил голос. – Гуамоколатокинт, Мордред тебя побери!
Черная молния метнулась по комнате, и, мгновение спустя, на запястье у хозяина сидел нахохлившийся черный филин.
Снейп двумя пальцами достал из кармана мантии желтый пергаментный конверт и сунул его филину.
– Швеция. Стокгольм. Тому самому старому хрычу, – медленно, едва ли не по слогам, объяснил он птице.
– «Тот самый старый хрыч» – это, вероятно, председатель Международной Ассоциации Зельеваров Вилле Вальдсен? – громко поинтересовалась Гермиона, делая знак Самопишущему Перу (которое, заметим в его оправдание, ни в каких знаках не нуждалось и добросовестно конспектировало все, что только могло услышать).
Северус Снейп ее вопрос, разумеется, проигнорировал.
– Лети же! – обратился он к птице и нетерпеливо тряхнул рукой.
Гуамоколатокинт проигнорировал приказ хозяина столь же невозмутимо, сколь и последний – реплику Гермионы Грейнджер.
– Хорошо-хорошо, – пробормотал Снейп сквозь зубы. Затем с выражением глубочайшей брезгливости на лице извлек из другого кармана мантии предмет, опознанный Гермионой как «шоколадная лягушка».
– Это за труды. Теперь ты, наконец, избавишь нас от своего общества?
Филин довольно ухнул, нежно клюнул профессора в плечо, выхватил угощение и-таки был таков. Гермиона, не удержавшись, рассмеялась.
– Оказывается, существуют совы, предпочитающие «мышатине» шоколад?
– Не шоколад, а шоколадную «лягушатину», – буркнул Снейп. – Моя дражайшая матушка уверяет, что этот филин коллекционирует вкладыши в надежде обнаружить там мое изображение…
– Кто знает, – лукаво улыбнулась девушка, – быть может, в будущем…
– Надеюсь, я до этого будущего не доживу, – профессор провел рукой по лбу, как будто утирая пот. – Знаете, самое ужасное в этой птице – это то, что она категорически отказывается отзываться на любое имя, которое будет хоть на букву короче того, которым нарекла его моя мать.
– Гуамо… Гуамоколатокинт, правильно? Действительно, имя не из легких…
– Я уже говорил, у моей матери специфическое чувство юмора. Если я отказываюсь от ее чая – она заклинает его на самовозгорание. Если я произношу третье имя прадедушки с неверным ударением – она дарит мне птицу с чудным названьем Гуамоколатокинт…
– Профессор, – Гермиона вновь перешла на деловой тон, – я могу упомянуть это в моем материале?
– Зачем? – он удивлено поднял брови. – Какое отношение имя моего филина имеет к Зельеварению?
Девушка чуть откинулась в кресле.
– Видите ли, профессор Снейп, – она заговорила спокойно и уверенно, глядя прямо в скептически прищуренные черные глаза собеседника, – я не хочу писать о зельях. Я хочу написать о человеке. Все научные открытия… даже Столетняя премия – все это забудется. Новости – как осенние листья: несколько дней, неделя – и они никому не нужны. Только душа человека всегда остается интересной. Поэтому я хочу, чтобы эта статья была о вас – о, возможно, не самом милом и приятном человеке, от невыносимого характера которого раньше страдали ученики в Хогвартсе, а теперь страдают журналисты. О человеке, чья мать готовит самовоспламеняющийся чай и чей филин отзывается на неудобоваримую кличку «Гуамоколатокинт». О человеке, который, не колеблясь, оказал пострадавшей корреспондентке «Пророка» необходимую медицинскую помощь. О человеке, который изобрел зелья, сохранившие жизнь и здоровье уже не одному десятку людей…
Снейп слушал ее внимательно, подавшись вперед и чуть склонив голову к левому плечу (если верить славной науке психологии, это означало, что Гермионе удалось завладеть мыслями собеседника). Когда она закончила, он помолчал с минуту, сохраняя при этом совершенно бесстрастное выражение лица и, наконец, спросил:
– Вы действительно верите, что у вас это выйдет? – его голос прозвучал неожиданно мягко.
– А мне больше ничего не остается, – живо отозвалась Гермиона. – Только верить…
– Хорошо, – по губам Северуса Снейпа скользнула мимолетная улыбка. – Тогда давайте, наконец, начнем…
