Лисье чадо

Глава 4

– …нет, он вконец охренел, я щас…
– Тш-ш, не тронь его.
– Да отцепись, этот засранец дрыхнет вторые сутки, а парень изводится…
– Ему надо отдохнуть, он и так еле держится. Ты меня слышишь или нет, ну? Не тронь.
– Трясись над ним больше, глядишь и продерёт глаза, мудак блохастый.
– Джеймс!..
– Лис-лис, отстань, хочешь с ним возиться – возись…
– Джеймс, он спас Гарри.
– Кто кого спас еще! Бродяга, твою мать, хорош соплями лес орошать, а!..
– Джеймс…
– Да всё уже.
– Я вижу. Сириус, постарайся…
– Не слажай, идёт?.. Плешивая шавка.

*

– Пошёл ты, – хрипит Сириус сквозь сон, и лицо сводит от улыбки, – тупое копытное… за что тебе… лиса досталась… такому… хамлу…

*

«Взмах по кругу» – ну конечно, точнее определения и не придумать. Гарри в который раз начинает распаляться, вспоминая идиотское объяснение. Как будто всё так просто – мало того, что круг, на самом-то деле, должен выполняться против часовой стрелки, так ещё и палочка должна смотреть чётко вверх, иначе нарушается контур щита. Ну да, взмах по кругу, именно.
Уже смешно – каждый раз, как начинает вскипать внутри уже почти пресная обида, Бродяги рядом нет. Последние два дня он вообще не появляется на связи, обижаться не на кого.
Гарри стряхивает с ножа картофельную завитушку. На кухне тихо и скучно – не поговоришь даже с самим собой, не потренируешься выговаривать то самое «протего» – как полагается, с коротким «э».
Дядя Вернон читает газету за столом, закинув ноги на свободный табурет. Тетя Петунья вяжет длиннющими спицами что-то тоскливо-голубое.
Дадли шляется где-то со своими дружками – и тем лучше.
Протэ-эго… или нет – прот-э-го, быстро…
– Что ты там бормочешь?
– Ничего, мэм.
– Чисть живей.
– Да, мэм.
Протэ-э…

– Эй, парень?..
Бродяга!
Гарри улыбается зелёному ведру.
Недавнее желание ткнуть Бродягу носом в учебник по заклинаниям забывается напрочь – по крайней мере, в первый момент.
– Как ты… тут?
У Бродяги что-то непонятное с голосом – звучит глуше и мрачнее.
– Как обычно… А… вы как?
– Паршиво. – Гарри почти уверен, что Бродяга сейчас морщится. – Слушай… Можешь уйти туда, где ты будешь один? Надо поговорить.
Гарри не успевает ничего ответить – «громко подумать», или как это называется. Голос ведущего новостей льётся в кухню – звук нарочно усилили, на экране мелькает полоска громкости.

– …крайне опасен. Полиция просит всех, кто имеет какую-либо информацию о преступнике, сообщить её властям. Сириус Блэк виновен в жестоком убийстве тринадцати человек и приговорён к пожизненному заключению…
– Какие психопаты только не разгуливают на свободе, – крякает дядя Вернон, возвращаясь к газете, и обратно убавляет звук. – Каждого второго надо сажать за решётку – помяни моё слово, Петунья, все эти умники ещё доставят нам хлопот…
– Дадли уже должен был вернуться…
– Дадли намылит шею этому Блэку, ха!
– Вернон, вдруг что-нибудь случится?.. Я пойду его позову.

Ну да, так и гуляет кузен около дома, так и откликнется на мамочкин зов. Гарри фыркает и незаметно выскальзывает с кухни. Пока тетушка будет вопить с лужайки, можно отсидеться наверху.
Бродяга молчит, пока не закрывается дверь в спальню.

*

– Гарри, спустись, пожалуйста. Гарри?..
Гарри вздрагивает – перо выпадает из рук. Надо же, так отвлёкся, что не сразу услышал тёткин голос, а.
– Сейчас, иду.
Что он писал?
«Рон, у меня всё хорошо. Ты даже не представляешь, насколько. Не могу пока сказать, но…» – да, точно, здесь он задумался, как бы намекнуть другу о том, что происходит. Скажешь как есть – будешь выглядеть конченым психом.
Гарри поднимает перо, чтоб не напороться потом босой ногой, и наскоро запихивает незаконченное письмо в ящик стола. Внизу всё стихло – даже телевизор будто приглушили. Может, телевизор попросту сломался, и Дурсли думают, что виноват Гарри?..
– Гарри, поторопись, пожалуйста.
Ого, даже так?
Да когда он слышал от тетушки хоть что-то, похожее на «пожалуйста»? Хм, кажется, однажды она попросила его завязать шнурки при одной из напудренных холёных соседок – и процедила это самое «пожалуйста».
Что же такого могло случиться…

– Профессор! – Гарри застывает посреди лестницы, ошеломлённый.
– Здравствуй, мой мальчик.
Дамблдор улыбается сквозь бороду – так знакомо, что перехватывает дыхание. Гарри тоже расплывается в улыбке, не обращая внимания на бледную, натянутую до предела тетю Петунью. Она заметно сторонится директора, даже не смотрит на него – уставилась в окно. А всё-таки, что случилось?.. До школы ещё больше месяца, как ни возьми, да и…
О нет.
В животе холодеет.
Нет, нет, нет, он ведь не мог узнать, никто не мог. Бродяга сказал, это вообще нельзя было зафиксировать: «…брось, это даже не твоё колдовство, ничего не будет. Слышишь меня? А?» Да какая разница, подкатывает паника, какая разница – такой всплеск просто не могли не заметить, там же всех собак раскидало метров на тридцать, и вспышка – как молнией озарило. А во всей округе – ни одного волшебника. Кроме Гарри.
Гарри на негнущихся ногах спускается в гостиную, пытаясь угадать, что скажет директор, и прикидывая, что можно сказать самому директору.
Бродяга в последний раз, когда они говорили, просил только не кричать о нём направо и налево, но ведь директору можно знать?..
Дамблдор щурится и качает головой. У Гарри сердце начинает колотиться о грудную клетку – чёрт, надо было раньше подумать о том, что кому говорить!.. Но директор обращается не к нему.
– Петунья, ты не угостишь нас чаем? Я вижу, у тебя очаровательно сушится в саду зверобой, не могла бы ты заварить и его? Признаюсь, давно не пил чай с травами.
– С удовольствием. – Петунья несколько мгновений пытается изобразить улыбку, но кажется, что она вот-вот расплачется. – Да-да, чай, – она кивает и, зачем-то прижав ладонь ко рту, выходит во двор.
– Бедная девочка, – тихо вздыхает директор. – Гарри, садись, пожалуйста. Я думаю, твоя тётя не станет возражать, если и я сяду?..
– Думаю, нет, сэр.
– Вот и славно. Видишь ли, Гарри, я не хотел пугать Петунью, поэтому давай воспользуемся теми минутами, которые у нас есть.
Гарри кивает, чувствуя, как к щекам приливает жар.
«Бродяга, – мысленно зовёт он, уверенный, однако, что не получит ответа. – Сириус…»
В голове пусто и тихо. Ни чьих-то чувств, кроме его собственных, ни чьего-то голоса. Бродяга слишком устал в прошлый раз – под конец язык у него заплетался, и он предупредил, что может не появляться несколько дней.
Дамблдор опускается в огромное коричневое кресло, где могут поместиться ещё два-три человека, и любуется оставленной на журнальном столике вышивкой.
– Прекрасные маргаритки. Гарри, ты, должно быть, слышал о Сириусе Блэке, не так ли?
– Да, сэр. О нём постоянно говорят в новостях.
– Это создаёт некоторую панику, верно?..
– В-возможно, сэр.
Дадли теперь не разрешают гулять даже в сумерках, и впервые за много лет тёте Петунье нет дела до его капризов.
– Что же, в такие времена осторожность не помешает. – Дамблдор задумчиво оглаживает бороду.
Гарри только сейчас соображает, как комично выглядит седовласый волшебник в цветастой мантии, утопающий в великаньем кресле в гостиной дома номер четыре на Тисовой улице, где презирают волшебство.
Даже жаль, что дома никого больше нет, – вот было бы веселье…
– Сэр?..
– Гарри. Ты знаешь, что Сириус Блэк – твой крёстный?
– Н-нет, сэр.
Голубые глаза смотрят пристально – и словно нет половинчатых очков, словно нет круглой радужки, словно синева льётся отовсюду. Дыхание перехватывает.
– Кто-нибудь говорил с тобой о Сириусе Блэке?
– Нет, сэр.
– Сириус Блэк пытался с тобой связаться?
– Я… нет, как бы он мог, сэр?..
– Кто помог тебе справиться со стаей собак два дня назад?
– Сэр, я… я сам.
– Какое заклинание ты применил?
– Это не было заклинание…
– Всё вышло само собой? Ты не касался палочки?
– Да… нет, профессор, я не трогал палочку.
– У тебя болел шрам в последнее время?
– Нет.
– Хорошо. Хорошо, Гарри, вдохни глубоко несколько раз. Я очень надеюсь, ты простишь мне моё небольшое колдовство. Иначе никак было не узнать.
Синева растворяется во всём вокруг. Приходится снять очки и потереть глаза руками, чтобы перестали плыть под веками пятна. В голове шумит, но шум этот не имеет никакого отношения к Бродяге. Гарри начинает мутить.
– Гарри, подыши, пожалуйста. Скоро твоя тётя заварит чай, станет полегче. Потерпи.
– Что вы сделали, сэр?..
– Ничего страшного, мой мальчик. – В ответ на ласковый тон хочется огрызнуться, но постепенно раздражение уходит. – Я бы не причинил тебе вреда. Понимаешь ли, Сириус Блэк – довольно сильный волшебник. Сейчас он очень ослаблен, но у него могло получиться на тебя повлиять. Я должен был убедиться, что это не так. Теперь я вижу, что ты в полном порядке. Впрочем, я пойму, если ты на меня обидишься.
– Нет, сэр, что вы… – Гарри заставляет себя нацепить очки обратно и посмотреть на директора. – Я понимаю.
Дамблдор улыбается очень холодно – или так кажется?..
Гарри прошибает дрожь.
Голубизна не отступила, а затаилась – за половинками очков.
– Сэр, – чёрт, он чуть всё не запорол, – сэр, вы сказали, что Сириус Блэк… что он мой крёстный? Но он же…
– Ах да, – будто бы спохватывается директор, – прости, пожалуйста. Гарри, Сириус Блэк и правда твой крёстный, так уж сложилось. Твои родители не могли знать, что он их предаст, когда делали его твоим крёстным. Мне очень жаль, мой мальчик.
Давай, чёрт, изобрази же, что ты слышишь это в первый раз…
– Он… их предал?
Глаза начинает щипать по-настоящему. Гарри толком не понимает, почему, но как же это кстати.
– К сожалению. Твои родители доверились не тому человеку.
– Ясно.
– Гарри, – теперь голос директора звучит просто устало, а синева затухает совсем, – нет ничего постыдного в том, чтобы плакать о таких вещах.
– Спасибо, сэр…

– Он недостаточно высушен, вы уверены, что его хотите?
Тётя Петунья помахивает душистым веником, и на пол ссыпаются жёлтые крохотные бутоны.
Гарри впервые так радуется её появлению.

*

За двадцать лет раскидистый вяз на берегу хогвартсткого озера прибавил в толщине, а земля вокруг пошла буграми от мощных корней, но в остальном дерево осталось таким, как было. И вид из-под него открывается такой же, как раньше, – на всё целиком громадное озеро.
На дворе, наверное, поздний сентябрь – земля ещё не устлана листьями, но желтизна проглядывает в кронах, а школьники нет-нет, да накручивают на шею шарфы.
– …нет, Лис-Лис, тебя никто силой не потащит…
– А зря, между прочим, крошка сама не знает, чего лишается.
Картинка расплывается – тот, чьими глазами смотрит Гарри, поворачивает голову. Гарри никак не может сообразить, как ему совладать с «двойным» зрением, и лица видятся расплывчатыми.
Под вязом их пятеро. Двое – мальчик и девочка – сидят, привалившись к стволу. Другой мальчик, какой-то болезненно-худощавый, расхаживает неподалёку, то и дело усмехаясь и пиная ногой натасканные с берега камешки. Ещё один – невысокий, русоволосый – сидит на теплой мантии напротив тех двоих.
Сириус – пятый – лежит в траве и лениво жует травинку, и его потряхивает от смеха.
– Блэк, что ты можешь мне предложить? – девочка запрокидывает голову, щурясь на затекающее в густую крону солнце.
– Эванс, дорогуша, спроси лучше, чего я не могу тебе предложить.
– Кто-то зарывается, Бродяга-а.
– Да брось, Сохатик, Лис-Лис просто хочет, чтоб её поуламывали.
– Идиот, я просто не хочу, чтобы вы надрались как сапожники в своей этой хижине.
– А мы потому и зовём тебя, – хихикает русоволосый.
– Если вам нужен всего-навсего ручной тормоз…
– Что нам нужно?..
– …тот, кто вовремя вас остановит, не важно… то я не хочу…
– Да брось, Лис, хорош ломаться!
– Лили Эванс, – все умолкают, а худощавый улыбается уголком рта и, пряча что-то за спиной, опускается на одно колено перед парочкой у самого дерева.
– Мерлин, Рем, я тебя умоляю…
– Лучше запоминай, как это делается, – худощавый и бровью не ведёт. – Лили Эванс, позвольте пригласить вас на светский вечер второго октября в Визжащем Дворце! Смею вас уверить, там соберётся исключительно изысканное общество.
И с этими словами он протягивает девочке букет большущих жёлтых одуванчиков.
– Рем, ну ты и мудак.
– Джеймс, замолчи, – девочка посмеивается и кладёт букет себе на колени. – Ремус Люпин, я принимаю ваше приглашение.
– Блядь, Лунатик… Бродяга, ты это видел? Блядь. Он кадрит мою девушку как так и надо, и все думают, что это нормально. Лис-лис, ты собираешься переметнуться в волчью стаю?
– Ты просто не джентльмен, друг.
– Рем, ты поимел бы совесть.
– Я поимел.

Картинка выцветает, как если ночник накрыть тряпкой. Гарри моргает – в глаза бьёт настоящее солнце. В груди мерно вздрагивает, на лицо сама собой наползает улыбка. Качели поскрипывают. Гарри загребает ногами рыжеватый песок, слегка отталкиваясь, и запрокидывает голову. Как та девочка.
Гарри чувствует себя кретином, но вопрос всё равно задаёт:
– Это мама с папой, да?
– Поумней ничего не спросишь?
Гарри пожимает плечами.
– Они. – Бродяга вздыхает протяжно и тяжело. – Джейми с Лили.
– А… мне всегда будет так плохо видно? Ну, я почти не видел лиц.
– Да нет, – Бродяга задумывается, – не всегда. Я, понимаешь, не могу нормально их лица вспомнить, чтоб потом всякая дрянь не полезла. Только так – и то… не всё.
– Так тоже здорово, правда. Я никогда их не видел. Только на фотографии со свадьбы. – Бродяга молчит слишком долго. Гарри тормозит качели. Надо срочно о чём-нибудь заговорить. – Сириус, а кто этот… Рем?
– Рем – это Рем, – с горечью смеётся Бродяга. – Ремус Люпин. Всегда затыкал за пояс любого из нас по части вежливости и всякого светского… ну да ты видел.
– А почему Лунатик?
– Потому что оборотень.
– А тот, другой?..
Не туда, чёрт, не туда! Гарри понимает это раньше, чем договаривает вопрос, – чужой яростью накрывает вполсекунды.

*

…метла никак не хочет взлетать – может, прутья слишком короткие? или дело в том, что древко вымазано сливовым джемом? Гарри пытается вытереть джем листом щавеля, но только сам перемазывается. Чёрт, он должен заставить метлу вести себя как надо!..

– Э-эванс, я хочу от тебя ребёнка!

Живот резко сводит – и сразу же отпускает. Сон сползает медленно, не до конца, а беспардонно подсунутое воспоминание продолжается.

– Э-э-эванс! Я надр-рался в хлам, и я тебе говорю – я хочу от тебя ребёнка, мелкого сопляка, слы-ышишь?

На улице тихо и темно – фонарей поблизости нет, а месяц над пологими холмами светит слишком скудно. В доме – маленьком, с чёрными переливчатыми черепицами – не горит ни одно окно.
Отец сидит на коленях посреди пышной клумбы и орёт во всю глотку. Если в доме и спали, то уже должны были проснуться. И правда – в зашторенном окне мансарды вспыхивает огонёк; скрипит ссохшийся ставень – явно давно не сдвигался с места.

– Джейми, дружок, ещё есть время позорно бежать, – предлагает снисходительный шёпот. Бродяга – судя по манере выражаться, несильно, но прилично пьяный.
– Отвали, псина. Э-эванс!
– Кретин. – Бродяга лениво что-то прихлёбывает.

– Вы сдурели?! – из окна высовывается сначала рука со свечой, потом – бугристая девчачья голова, обвязанная платком. Бродяга икает – а потом заходится гоготом. – Блэк, заткнись – не то схлопочешь сейчас какую-нибудь дрянь, понял? Джеймс Поттер, немедленно заткни его!
– Лили, милая, сейчас! – абсолютно счастливо обещает отец и, шатаясь, поднимается на ноги.
Бродяга бесстыдно ржёт, прислонившись спиной к невысокой, увитой плющом изгороди, и затихает всего лишь на секунду, когда ему в плечо впечатывается кулак.
– Чертовски поучительно, – изрекает он и, посмеиваясь, тычет пальцем в окно. – Лис, ты себя видела? Мерлин, ты…
На нижнем этаже загорается свет.
– Замечательно, – она задувает свечу и, прежде чем захлопнуть хлипкий ставень, роняет: – Я как раз обещала родителям и Туни познакомить их со своим, – недобро хмыкает, – женихом.
Отец выглядит совершенно несчастным.
– Эванс?..
– Не грусти, дружище. – Бродяга нехотя поднимается на ноги. – Сейчас будем чай пить.
– С кем?..
– С лисьими предками, с кем ещё?
– А-а, – отец светлеет, – пойдём.
Дверь распахивается, и на террасу выступает грузный мужчина в потёртом халате. Из-за его плеча посмеивается низенькая женщина, хитро поглядывая круглыми, как у совы, глазами.
– Мистер Эванс, – отец вытягивается чуть ли не по стойке «смирно», – миссис Эванс, добрый вечер…
– Да уж добрый, чего греха таить, – весело отзывается мужчина. – Ну давайте, заходите. Чур не кричать, – подмигивает, – мы уже всё, что нужно, слышали.
По лестнице сбегает мама – платка на ней уже нет, волосы крупными рыжими локонами падают на плечи. Нарочно хмурясь, она тоже выходит на террасу. «Хорошие мальчики! Но потоптали мои цветы, – громко шепчет миссис Эванс. – Я поставлю чайник».
Отец расплывается в улыбке, счастливо ковыляя к дому.
– Псина, пош-шли.
Бродяга фыркает, но плетётся следом.

– Ну, что скажешь?
Последние кадры выцветают не сразу, и несколько секунд мерещится теплый свет в окнах маминого дома.
Гарри моргает, приходя в себя.
По потолку ползают тени, на дверце шкафа поблескивает мантия-невидимка – днём повесил, чтобы не забыть показать крёстному.
– Здорово, – наконец выдыхает Гарри. – Они очень милые, да? Мамины родители.
– Да, – крёстный вздыхает, – я жил у них какое-то время.
Гарри не спрашивает, почему, – чутьё подсказывает, что с этим стоит подождать.
– А как вы попали к маме домой?
– Трансгрессировали.
– Что это?..
– Что, серьёзно, понятия не имеешь?
– Сириус, я рос с магглами.
– Ладно уж, не ворчи. Трансгрессия – перемещение в пространстве с помощью магии. Это, в общем-то, очевидно. Так вот…
Гарри слушает, затаив дыхание. Бродяга часто упоминает неизвестные ему заклинания – иногда такие, что мурашки по спине идут! – но редко выдаёт целую инструкцию по применению. И не цитирует главы из учебников – говорит так, что каждое слово понятно и не приходится переспрашивать.
– …довольно неприятная штука, но почти все через это проходят, – хмыкает крёстный, – кому клок волос выдерет по дороге, кому полброви – и висит она где-нибудь, неприкаянная, пока не вернут на место. Это всё ерунда, если башка варит, плёвое дело – научиться.
– То есть, надо просто представить, куда хочешь попасть?
– И крутануться на месте посильней. Ну, есть определённые мелочи, но это дело рано или поздно и тупицам удаётся. Кстати, о тупицах. Чего этот китёнок вопил всё утро о какой-то тётке с бульдогом?
– Дадли? – Гарри моментально скисает. – Это он о тетушке Мардж. Она какая-то родственница дяди Вернона. Приезжает завтра утром и собирается жить тут… не знаю, сколько.
– Хм.
– Она уверена, – Гарри невольно начинает распаляться, – что я учусь в школе для отсталых, что мои родители – ублюдки и пьяницы…
– Да?
Мрачный тон крёстного придаёт уверенности:
– Правда, она так думает. Ей нельзя знать про магию, и поэтому…
– Поэтому вы смешали Лис-Лис и Джеймса с дерьмом и подали ей на блюдечке? Чтоб вкусней было жрать?
– Сириус…
– А что они своими шкурами ваши задницы прикрывали – насрать, да?..
– Я тут ни при чём.
– А я с тобой говорю сейчас?
– А с кем?..
Бродяга выдыхает мощно, со свистом. Молчит. Злость его постепенно сходит на нет.
– Не с тобой, – отрывисто отвечает он. – Твои… родственники – сборище мудаков. Ясно?.. До свиданья.
Мгновение – и в голове пусто.
– Очень мило, – бубнит Гарри, устраиваясь удобнее – часы показывают третий час, до утра уйма времени. – Сам приходит, а потом…
А утро начнётся с приезда ненавистной тётки с неженкой-бульдогом.
Лучше некуда.

*

«Это кошмар», – громко жалуется Гарри своему отражению в зеркале, но никакого ответа, конечно, не следует.

Бродяга третий день не появляется, хоть и говорил, что постарается не пропадать надолго. Видимо, о «надолго» у них разные представления.

Кран дрожит и шумно изрыгает воду, но грузные шаги по лестнице слышны отчётливо. Гарри сплёвывает мятную взмылившуюся пасту и наскоро вытирает зеркало полотенцем.
– Опять тратишь воду, паршивец!..
Гарри сворачивает кран, и дрожь прекращается.
– Простите, – Гарри корчит рожу зеркалу, – никак не привыкну. У нас, отсталых, такое случается – трудно жить в нормальных условиях и всё такое.
– В твоей школе из тебя выбьют дурь! – обещает рокочущий – не успела, наверное, с утра смочить горло любимым бренди – голос. – Где это видано, чтобы на милосердие отвечали такой неблагодарностью!..
Гарри открывает дверь и, аккуратно вешая на место канареечного цвета полотенце, интересуется:
– Что такое милосердие, мэм?..
Как легко, оказывается, притвориться недоумком – тётушка покупается который раз. Шумно принимается объяснять, что такое милосердие, попутно ругая британские школы и правительство.
Гарри старательно кивает и делает вид, что слушает, а сам пытается дозваться Бродягу – такое зрелище тут!.. «Она тебя с ума сведет, эта женщина!..» – предпринимает он последнюю попытку, но безуспешно.
Интерес к тётушке целиком пропадает: если и терпеть её, то ради крестного, а так – никакого удовольствия.
– Я понял, мэм, спасибо, мэм! – Гарри широко улыбается, протискивается между тётушкиным животом и стеной и, топоча, сбегает вниз по лестнице.
В животе урчит, а на кухне пусто – всего на пару минут, вон ароматные тосты на тарелке, а на плите шипит яичница, вот-вот подгорит… Гарри машинально выключает конфорку и, не церемонясь, запихивает в карман, на удачу широкий, пару промасленных, хрустящих тостов.
А теперь – гулять, и черт с ними, с родственниками.