Финальный ходИбрагим уже засомневался, спросить ли, почему она так резко замерла, или нет. Хюррем стояла напротив шахматного стола, крепко сжав пальцами своего Короля. Она подняла его над поверхностью лишь на дюйм, поэтому осталось непонятным, двинется ли фигура в сторону рубежа Чёрного Короля или сдвинется назад вбок, чтобы уйти от возможности безоговорочного шаха и мата. В таком случае выйдет троекратное повторение, одним словом, глупая ничья.
– Хюррем?
Она вздрогнула от неожиданного вопроса.
– Так что ты выбираешь?
Пытаясь будто игнорировать его присутствие, женщина более не шевелилась, всё ещё раздумывая над финальным ходом.
Дети, Династия, Сулейман, корона, Султанат, Власть, Борьба, дети.
Дети, дети, дети…
Её рука дёрнулась и подняла фигуру чуть выше. Ибрагим впервые за очень долгое время почувствовал, что забыл о своей способности к дыханию и, что важнее, в её надобности. Чёрные зрачки сузились, взгляд сосредоточился на треклятом Белом Короле, который будто размышлял, срубить ему все внутренности одним своим движением или нет. Эта её власть над ним обескураживала и пугала. И она даже об этом не догадывалась.
Внезапно она дёрнулась всем телом, будто в судорогах. Паргалы мгновенно перевёл на женщину свой взгляд, но не успел и слова вымолвить, как в ужасе похолодел: она побледнела так сильно, что сливалась по цвету лица с цветом той яркой молнии, что сверкнула на горизонте. Хюррем начала лихорадочно быстро и тяжело дышать, схватилась свободной рукой за горло и начала бешено откашливаться. Ибрагим давно не чувствовал такой жути. Визирь слегка подался вперёд, чтобы как-то придержать её, ибо не мог ещё толком сообразить, что султанше так резко стало плохо. Рыжая судорожно вцепилась в рукав его шёлковой ночной рубашки и впилась ногтями в кожу.
– Что с тобой? Хюррем! – он второй рукой взял её за локоть. Белый Король упал из рук султанши на доску, снеся несколько фигур по траектории падения.
– Ибрагим… – шипящим голосом выдавила она, каждое слово будто откашливая.
Мужчина легонько встряхнул женщину, как она начала оседать на мокрый мрамор. Он сразу же подхватил её. Не успел спроситься о самочувствии, как и полагается в такой ситуации, как её голова поникла, а тело обмякло. На любые оклики Хюррем не реагировала.
– Дьявол! – яростно выругался Великий Визирь. Он успел поддержать её голову, чтобы та не ударилась о тяжёлый мрамор, и оказался на коленях перед её телом на полу.
Ибрагим быстро среагировал и нащупал на шее пульс. Едва облегчённо выдохнув, он поднял тело госпожи на руки, про себя отметив, что она была невероятно лёгкой, слишком лёгкой. На руках донеся её до внутренней части покоев, паша опустился с ней на диван, после чего ужасная догадка впилась в его голову:
«У неё же слабое здоровье!.. Вышла из хаммама и тут же попала на балкон, где холод и дождь… Дьявол подери, о чём я думал!»
Визирь прижался губами к её лбу, отбросив лишние длинные прядки на макушку. Жар поднялся. И в этом виноват он – безумец, решивший прочувствовать этот сладостный риск перед неминуемой смертью. И что теперь делать? Если его увидят снаружи с ней на руках, то его голова слетит с плеч раньше, чем солнце осветит Стамбул.
Нужно было срочно что-то предпринять. Ибрагим окинул свойственным ему напряжённым взглядом бывалого стратега комнату, пытаясь расторопно сообразить, что же делать. Открыв двери покоев, он высунул голову и удостоверился в отсутствии поблизости евнухов или калф. Довольно кивнув головой самому себе, он скрипнул зубами, как и делал при сильном нервном потрясении, и вернулся к Хюррем. Подняв свою женщину на руки, он прижал её мокрое тело к себе и вынес из покоев.
– О, это проклятое крыло… где лазарет, чёрт возьми?! – на порыве ярости и переживаний он и забыл всё архитектурное строение собственного дворца.
Он уже и не помнил, как дыхание султанши стало реже, а его сердце начало биться в ещё более бешеном темпе, чем там, в его покоях, ещё недавно. Он уже и забыл, как в ужасе добрался до лекарей и рассеянно объяснил, что нашёл султаншу в коридоре дворца в обморочном состоянии. Врачи переложили Хюррем на кровать и принялись бегать вокруг неё с разными склянками и травяными настойками.
Чтобы хоть как-то отвлечь себя от жутких мыслей, Ибрагим нашёл увлекательным и успокаивающим разговор с каждым лекарем в лазарете и не забыл пригрозить адскими муками, если хоть кто-либо из них разболтает, что видел его. Доктора испуганно кивали и клялись Аллахом, что будут немы, как рыбы Босфора.
Единственной более-менее смелой служанкой оказалась самая верная приспешница своей рыжей госпожи, Назлы-хатун. Она внимательно выслушала «легенду» Визиря, согласилась со всеми условиями и с неизменно-кирпичным лицом посоветовала паше удалиться в покои – скоро рассвет, а Хатидже Султан в любом случае что-то да заподозрит. С ужасом вспомнив о жене, визирь доверил султаншу Назлы и, приказав докладывать ему о любых изменениях с госпожой, быстро удалился.
Остаток ночи он провёл в бессоннице.
* * *
Последующие два дня прошли ещё отвратительнее, чем Ибрагим мог предположить. Единственное, с чем ему повезло, так это с тем, что Хатидже не возжелала искать иголку в стоге сена и не стала искать связи между недугом Хюррем и поздним возвращением мужа.
Матракчи неистово раздражал своими туманными намёками. Лучший друг Великого Визиря отличался большой проницательностью и мудростью во многих спорных делах, поэтому сам Ибрагим уже давно не удивлялся таким чётким попаданиям со стороны художника о его эмоциональных состояниях или переживаниях. Паргалы прекрасно знал, что Насух что-то подозревает, но друг уверенно отмалчивался и отшучивался от малейших намёков на то, подозревает ли он пашу в связи с Хюррем Султан.
Сам султан бо́льшую часть дня проводил на советах Дивана в Топкапы. Из-за такой резкой лихорадки у жены, Сулейман был вынужден оставить её у сестры во дворце и приезжать вечерами, иногда перед обедом или в любые другие свободные минуты. И худшим было то, что и самому Ибрагиму приходилось следовать за Повелителем, следовательно, у Великого Визиря не было возможности при свете дня навестить султаншу или расспросить о здоровье Хюррем оставшуюся во дворце с госпожой Назлы.
Ибрагим не наблюдал на лице Сулеймана ровным счётом ничего. Падишах оставался нем и холоден, с Ибрагимом разговаривал спокойно и отстранённо, хотя и иногда напущено улыбался. Оставался лишь день до последнего ифтара в его жизни. Ночами Хатидже рассказывала, как Хюррем по-хамски вела себя со своими и её служанками. Паргалы лишь отшучивался со словами «Значит, выздоравливает».
С каждым часом он всё сильнее испытывал странное чувство внутри, зарождающееся быстро и уверенно. Чувство приближающейся смерти. Чувство, что осталось так мало времени, а сделать хочется так много. Осталась лишь последняя ночь в его дворце. Сегодня и всё. Завтра с утра он отправится в Топкапы на последний совет Дивана, потом Повелитель попросит его остаться на вечерний ифтар, а затем предложит остаться во дворце. К нему подошлют немых убийц, которые стянут вокруг его шеи петлю смерти.
Как всё начиналось и как всё закончилось. Он мог бы обвинить во всём Хюррем, но…
он и сам хорошо понимал, что человек сам вырывает себе могилу, ибо все проблемы мы создаём себе сами.
Самым странным было то, что в этот день, последний в его дворце, по разрешению падишаха Ибрагим остался дома. Хатидже была очень рада своеобразному «выходному» мужа и предложила покататься на лошадях с детьми. Ибрагим охотно согласился, так как желал подольше остаться с детьми перед тем, как попрощаться с ними навсегда.
Выходя из кабинета после чашки полуденного чая, Ибрагим заметил, как Назлы-хатун идёт ему навстречу.
– Паша Хазретлери.
– Назлы-хатун? – вопросил он в ответ, беря девушку за локоть и отводя в сторону от лишних глаз. – Ты от султанши?
– Да, паша. Госпожа Хюррем попросила передать вам это, – служанка с холодным лицом вложила визирю в руки небольшой листок пергамента. После чего огляделась и прошла мимо.
Ибрагим с удивлением уставился на листок. Ей что-то надо сказать, не выходя из своих покоев. Волна облегчения прошлась по его телу приятными мурашками. Развернув листок, он с неизменно-надменным лицом начал вчитываться, всячески, даже при себе, скрывая упоение в глазах.
«Я знаю, что Хатидже Султан пригласила тебя на конную прогулку. Я уверена, это будет великолепным времяубиванием для тебя, однако соизволь, будь добр, наведаться в мои покои сразу, как прочтёшь записку. Важный разговор.
Хюррем.»
– Напыщенная пернатая павлинша, – беззлобно окрестил новым прозвищем султаншу он, хотя внутренне ликовал. Она сама предложила встретиться. Ну что ж, прекрасно.
Привычно оглядевшись, он направился в сторону покоев Хюррем.
* * *
Он увидел её, сидящую в глубоком кресле напротив наглухо закрытого окна и задумчиво глядящую вдаль. Ибрагим находил это зрелище более чем приятным: не каждому в этой Империи удалось бы увидеть Хюррем Султан такую, какая она есть. Даже перед своим мужем-султаном она носила маску. Маску трепетной, учтивой и умной жены, готовой там, где надо, надавить на жалость. Но Паргалы был, должно быть, первым человеком в мире, который знал её настоящую: яркую, живую и в чём-то даже такую простую женщину. Она была умной и расчётливой, страстной и сильной, но оставалась именно женщиной. Женщиной во всех смыслах этого слова.
Визирь решил, что он немного не вовремя – прервал глубокие раздумья султанши – и развернулся, чтобы неслышно уйти, как Хюррем качнула головой.
– Пришёл, – чуть слышно откликнулась она, затылком почувствовав его присутствие.
– Конечно, пришёл, – надменно ответил он. – Ты же сама позвала меня сюда.
Он подошёл чуть ближе.
– И? Что ты хотела?
Картину можно было писать маслом: Хюррем сидела в кресле, расслабленная, и с полуопущенными веками смотрела на горизонт, скрестив на коленях бледные руки, а Ибрагим стоял позади неё, оперев руки о спинку, и сверху вниз смотрел на рыжую макушку.
Он втянул в грудь воздух, заметив, как она открыла рот, чтобы начать…
И почувствовал огромное неудовольствие, поняв, что она начала изрекать не на тему своего выбора – смерть или ничья. О, хочешь сыграть в игру вне доски? Будь по-твоему.
– Завтра состоится ифтар с падишахом.
– Я знаю.
– И ты будешь приглашён утром.
– Тоже знаю.
– Убери руку с плеча, – резко перевела тему она, не дрогнув ни малейшей мышцей.
Он опустил глаза на левую руку и понял, что та сама по себе легла на мягкое плечо султанши. Кажется, тело начало бунтовать против своего властителя, пусть и пока так лояльно. Но об этом он подумает чуть позже.
Визирь обошёл кресло и встал перед окном, загородив Хюррем вид.
– Ты не стеклянный.
– Знаю.
– Тогда отойди.
– Заставь.
– Совсем дитя?
– О, с вами не понять, госпожа, как вести себя! То взрослый паша, то дьявол, то смрад, то дитя! – наигранно вздохнул Ибрагим, растянув саркастическую улыбку и полу-повернувшись к госпоже лицом, оставив руки скрещенными за спиной.
Хюррем устало вздохнула, пальцами потерев переносицу.
– И не надо изображать из себя обиженного и оскорблённого, паша.
– Мы опять на «вы»?
– Довольно, – она поднялась с кресла и отошла, отвернувшись от собеседника.
– Что «довольно»? Что в тебе всегда ненавидел, так это твои шайтанские ветрогоны! С чего ты взяла, что можешь вертеть Великим Визирем этой Империи так, как тебе вздумается?! – паша стремительно терял своё заточенное за годы службы в правительстве хладнокровие.
– С чего
ты взял, что я верчу тобой? – уголки её губ насмешливо поползли вверх.
– Всего пару дней назад ты вела себя совершенно иначе.
– Пару дней назад – это пару дней назад. Не развращай ситуацию до невозможности.
– Кто развращает, женщина, кто?! – он подошёл к ней вплотную и вытащил из-за спины одну руку, сильно сжав пальцы перед её лицом.
Она не дрогнула, вопреки его ожиданиям. Даже с самыми закалёнными пашами Дивана это проходило на ура.
– Убери руки.
– Не смей приказывать мне.
– А ты знай своё место, Паргалы Ибрагим.
Последующие пять минут они яростно смотрели друг на друга, пока гнев паши чуть не поутих.
– Зачем ты позвала меня сюда?
– Всего лишь побеседовать.
– Это я и понял. В записке ты написала, что у тебя ко мне важный разговор. Так давай, – он в своём стиле взмахнул перед ней ладонями, показывая презренность к её действиям, – я внимательно слушаю тебя.
Он с каким-то глухим разочарованием в груди понял, что между ними та ночь мало что изменила. Хюррем по своей славянской натуре была непробиваема и неприступна. На что он мог надеяться?
Хюррем подняла на него глаза. Он мог поклясться, что в их голубой глубине он сумел разглядеть хотя бы намёк на печаль и тоску по нему. В какую-то секунду он даже подумал, что она выдумала этот разговор, чтобы просто увидеться с ним. Впрочем… это же Хюррем Султан.
– Я уже узнала, что мне нужно, можешь уходить, – она небрежным движением кисти рук махнула в сторону дверей, вновь скрестила руки, чуть сгорбившись, и медленно подошла к окну, показывая, что разговор окончен.
Визирь оторопел от наглости этой рыжеволосой нахалки.
– Что ты сказала?
– Разговор окончен. Может, у меня и остались с той ночи какие-то сомнения, но теперь их нет.
Как и упоминалось, Ибрагим-паша был более чем сообразительным человеком, поэтому ему не стоило труда сразу же догадаться о замысле этой женщины. Она хотела посмотреть на его реакцию на неё, она хотела изменить своё решение и при нём сказать свой ответ, но он всё сам и разрушил.
Никогда в жизни он не был так зол на себя.
– Хюррем… – он будто со стороны слышал свой голос – хриплый, слабый, беспомощный.
Он будто сломался перед ней.
– Хюррем… – повторил он.
– Уходи, – её голос звенел холодом бьющегося о землю железа.
– Что тебе нужно от меня?
– Мне нужно, чтобы ты сейчас же исчез с моих глаз. До завтрашнего ифтара я не желаю тебя видеть. Хатидже Султан вышла в сад, судя по всему, ожидает тебя. Иди.
Из всех колючих и обжигающих душу слов, которые он слышал в своей жизни, эти… просто переходили все границы. Ибрагим с силой сжал кулаки так, что даже короткие ногти сумели едва не до крови впиться в грубую кожу. Внутренний голос кричал остаться. Разум же, вкупе с гордыней, твердил уйти.
И он совершил ещё одну ошибку.
Ушёл. Громко постучав в дверь. Гневно дыша, ожидая, пока те откроются. И бросив яростный взгляд на спину женщины. Та лишь глубоко вздохнула и приказала собирать её вещи для возвращения в Топкапы.
А ведь он даже не спросился о её самочувствии.
* * *
Конная прогулка прошла в спокойной, ненапряжённой обстановке. Хатидже не отличалась особыми навыками верховой езды, в отличие от того же Ибрагима. Хуриджихан и Осман наследственно переняли от отца способности к выездке, поэтому несколько основных советов – и они мгновенно нашли себя в этом деле. Младшая скакала впереди Паргалы, то и дело подстёгивая его на соревнования.
– Папа, попробуй догнать меня! – она смеялась, держа поводья.
– Хуриджихан, моя звёздочка, смотри за дорогой! – улыбнулся в ответ визирь, ведя лошадь спокойно, будто что-то обдумывая.
Осман неловко поглядывал на маму, которая вроде и улыбалась, но чувствовала какой-то подвох: Ибрагим уже давно не был так умиротворён и чем-то взволнован. Пусть личными переживаниями он не всегда с ней делился, отдавая предпочтение скучным, на её взгляд, государственным и политическим перепалкам с Дивана, однако скрывать бы свои мысли вряд ли стал бы. По крайней мере, Хатидже в это верила.
Спустя два часа они решили посидеть в беседке в центре дворцового сада. Хуриджихан угостила брата сухофруктами, после чего уселась к отцу на колени и предложила ему лукум. Одарив дочь озорным взглядом, он перевёл взгляд на лукум и ощутил вишнёвый аромат. Тот самый, единственный, который любила Хюррем. Это был единственный вкус, который она могла вынести после лицезрения мучительной смерти Лео от вкушения отравленного лукума.
Визирь осторожно взял лакомство двумя пальцами и с удовольствием съел его, чем удивил жену, сидящую рядом.
– Ты говорил, что не любишь вишнёвый лукум, Ибрагим.
– Неужели? – он повернулся к ней лицом. – Должно быть, вкусы со временем меняются.
Султанша чуть помолчала, затем опасливо вопросила:
– Ибрагим? У тебя что-то случилось? Весь день как на иголках.
– Я многое переосмыслил за последние дни, Хатидже. Очень многое. Как ошибался, как заблуждался, как не осознавал, как понимал, но не признавал.
– О чём ты говоришь?
– О многом, всего не перечислишь. Я благодарен своей семье за то, что она дала мне.
Сестра султана подозрительно подняла бровь, чуть прищурившись. Ей очень не понравилось такое обобщение – в самой глубине души её подобное даже задело: всё, что Ибрагим имел сейчас, дала ему она! Однако женщина решила не поднимать больную для мужа тему и вернула натянутую улыбку на лицо. Семья так семья.
– Хатидже, я хочу тебя кое о чём попросить.
– Конечно, говори, – она покрепче обняла Османа на руках и приготовилась слушать.
– Я хорошо знаю, что для тебя это неприятно, но… прошу тебя, позаботься о детях.
Кровь отхлынула с лица султанши. Она ошарашенно вытаращилась на него.
– О чём ты говоришь, Ибрагим? Как я могу о них не заботиться?
– Не оставляй их одних, что бы ни случилось, – он словно проигнорировал её вопрос, – подари им всю ласку, всю любовь.
– К чему такие разговоры? Что-то случилось? У тебя неприятности? Скажи мне!
– Всё хорошо, не волнуйся.
– Нет, не хорошо, я же вижу! Говори, Ибрагим!
Повелительный тон внутренне дёрнул визиря, но тот стиснул зубы и глубоко вздохнул. Он должен был это сказать. Завтра уже не будет возможности. Впрочем, и пугать заранее Хатидже не было смысла – по понятным причинам.
– Возможно, в ближайшее время мы пойдём в опасный поход.
Судя по лицу султанши, та слегка успокоилась.
– И это тебя беспокоит последние дни? В чём смысл, Ибрагим? Ты – сераскер нашей непобедимой армии, ни одно государство не выстоит против вас.
Он слегка улыбнулся и одарил жену своей свойственной ухмылкой.
* * *
Остаток дня он провёл в своём дворце, общаясь с детьми как можно больше: играя с ними, рисуя с ними, делясь с ними самыми различными историями и одновременно давая уроки стрельбы из лука. С самого начала этого «выходного» дня Ибрагим решил, что перед тем, как наступит конец, он постарается отдать своей семье как можно больше, чтобы после его смерти они чувствовали его рядом и не так сильно убивались. Он пообещал себе сделать всё, чтобы, когда его жизненный путь прервётся, они не грустили о том, что не провели с отцом больше времени. Пусть он останется в их глазах таким, каким он предстал перед ними в этот день.
С Матракчи он провёл быструю, но глубокую беседу. Как и уже много раз говорилось, в силу своей проницательности, Насух-эфенди почувствовал в нотках голоса друга печаль и некое отчаяние, когда он говорил про то, что очень рад был иметь такого друга, как он. Но и будучи осторожным и понимающим человеком, художник не стал навязывать своё беспокойство и просто похлопал Паргалы по плечу, пообещав, что с Эсманур всё будет хорошо, а его семья останется в полном благополучии. Кажется, между этими двумя друзьями была именно та самая форма взаимопонимания, которая редко встречается в мире. Когда не надо говорить и оправдываться, а друг по лицу и голосу поймёт, что ты не просто так завёл ту или иную тему.
В последний свой вечер во дворце он обошёл каждую комнату, то и дело погружаясь в приятные и не очень воспоминания… которые, шайтан подери, по бо́льшей части возвращались к Хюррем. Здесь они разговаривали на повышенных тонах – тогда, после смерти его первенца, Мехмета. Она была спокойна и холодна, как лёд, даже несмотря на то, что он стоял в паре дюймов от неё. Это раздражало. То, что она творила с ним, заставляла чувствовать себя проигравшим ничтожеством перед её острым, пронизывающим насквозь взглядом, удивительной мимикой и необычной красотой, – это просто будто било его наотмашь по лицу. Когда она проходила мимо него, взгляд непроизвольно гулял по её телу, а дыхание становилось тяжелее.
Ибрагим в кои-то веки корил себя за то, что выдумал эти партийки в шахматы с Хюррем Султан. Если бы не они, к нему не пришло бы осознание спрятанного внутри чувства одержимости, растущего больше двадцати лет. Он бы не узнал о своей смерти, он бы не съедал себя изнутри, он бы не скорбел из-за проснувшейся совести и прочих ненужных чувств, он бы спокойно умер, даже не успев удивиться.
Размышляя обо всём, Великий Визирь, наконец, добрался до своего ставшего за последние дни любимым местом во дворце кабинета. Вопреки его самооговорам, глаза так и метались к той самой стене, куда он грубо прижал её, к тому креслу, где она сидела, к тому дивану, куда он положил её, упавшую в обморок… И к тому треклятому шахматному столику, который он с невероятной осторожностью вернул в кабинет с террасы. Он подошёл ближе и трепетно коснулся пальцами Белого Короля, который лежал на бедре посередь доски, свернув на своём пути парочку пешек и самого Чёрного Короля.
Он так и не узнал её решения. Хотя сейчас Ибрагим хорошо осознавал, что она, даже под воздействием иланг-иланга и после двух часов его объятий не согласилась бы отказаться от детей, султаната и падишаха. Да и как он мог её винить в этом? Если их духовная связь настолько сильна, как оказалось спустя столько времени, а они сами по себе так похожи, то даже после его смерти она не забудет о нём. Ибрагим внутренне усмехнулся. Он позаботится о том, чтобы ей что-то напоминало о нём. Точнее сказать, он уже начал над этим работать.
Визирь подошёл к рабочему столу, открыл ключом внутреннюю тумбочку и достал оттуда позолоченную шкатулку с искусно отполированным и выведенным рисунком. Внутри лежало чёрное кольцо, в центре которого сверкал тёмно-синий, почти угольный сапфир. Драгоценный камень был окружён драконьим хвостом из тёмных изумрудов, упирающийся в костяшку пальца. В её стиле. Никакой романтики, строгость и, как казалось паше, интимная таинственность. От кольца так и веяло каким-то ужасом и морозным жаром одновременно. И под кольцом лежало письмо к Хюррем Султан. Никаких стихов – их Ибрагим теперь находил издержками молодости.
Эта шкатулка завтра должна будет попасть в руки к султанше. Он вновь усмехнулся: кажется, она будет рвать и метать, но этого он и добивается. Проявления хоть каких-то эмоций в его сторону без его, образно говоря, принуждения.
* * *
Можно ли открыться нам так просто?
Она вошла в покои падишаха. До этого момента Хюррем тщательно избегала любых встреч с Ибрагимом, как бы он ни старался остаться с ней наедине. Растянув доверительную улыбку и поклонившись падишаху, женщина повернулась к Великому Визирю и сухо поздоровалась.
Он смотрел на неё так, будто бы она шла к нему медленными шагами. Эти чуть прикрытые веки, некая совсем несвойственная ему печаль во взгляде и ни доли ненависти – всё это говорило лишь о том, что один её вид доставляет ему жгучую боль. Хюррем сделала вид, что не заметила ничего странного и, дождавшись одобрения Повелителя, села за стол. Паргалы едва заметно поднял уголки губ, собрал полы кафтана и последовал её примеру. Сулейман сидел с хмурым, задумчивым лицом, пусть в голосе ничего не изменилось.
Открыться человеку невозможно, пока считаешь это игрой, пока считаешь его чужим, пока не признаёшь его.
Разговор не ладился. Когда Хюррем делала попытку затронуть политику или свой фонд, Сулейман быстро отвечал, показывая, что не желает поддерживать эти темы. Дальнейшие мелкие обмены любезностями сопровождались возвращением к трапезе.
Никто не мог даже догадаться, что же творилось на уме у падишаха. Он совершенно спокойно разговаривал с женой, но когда в дискуссию вступал Великий Визирь, взгляд Сулеймана становился грозным, острым и морозно-жгучим, будто бы он ненавидел своего друга всеми фибрами души.
– Султанша, – обратился к рыжей госпоже паша.
Хитрый змей. Если она избегала его вне ужина, то на ифтаре нельзя было показывать своё к нему отношение. Улыбнувшись и отпив из стакана щербет, она повернула голову и встретилась глазами с Ибрагимом. Чуть не поперхнулась. Его глаза пылали, причём самыми разнообразными чувствами. Прочитать их всех было невозможно, но женщина точно знала, что они очень сильные.
– Да, паша?
– Вы не притронулись к еде, плохо себя чувствуете?
– Нет-нет, всё в порядке. Я предпочитаю есть медленно… – почувствовав на себе прожигающий взгляд мужа, она метнула на султана глаза, протолкнув образовавшийся в горле комок. Сулейман был явно зол. И она пока не до конца понимала причину этого.
До того момента, как сильно подавилась постным мясом. В долю секунды рядом с ней оказался Ибрагим, мгновенно схватив одной рукой за её запястье, а второй точным движением несильно ударив по спине. Женщина содрогнулась, ощутив присутствие визиря слишком близко, и быстро, но вежливо оттолкнула от себя пашу, бездушно поблагодарив его за помощь.
В тот момент, как она увидела сузившиеся от гнева глаза не шевельнувшегося с места мужа, страшная, но, казалось, невозможная догадка посетила её голову.
Открыть свою душу другому можно лишь тогда, когда не будет меж вами преград. Препятствия могут быть даже нематериальны…
Ревность. Сулейман ловил взгляд своего визиря и натянуто улыбался, но стоило Ибрагиму отвернуться к тарелке, как лицо искажала презрительная гримаса. Не может быть. Хюррем почувствовала, как вспотели ледяные ладони. А в один момент, который растянулся на целых пять минут, она ощущала на себе пылающие взгляды двух мужчин – один прямой, другой боковой, незаметный.
Началась безмолвная битва.
– Повелитель, я бы хотел съездить с детьми и Хатидже Султан в Эдирне. Если вы не возражаете.
– Конечно, Паргалы, конечно, – Сулейман ясно улыбался, но только губами. Глаза были ледяными, жестокосердными. Ибрагим отвернулся. Улыбка мгновенно спала.
Хюррем в открытую вытаращила глаза на Сулеймана, нервно сглотнув и поймав взгляд Ибрагима, пока султан отвернулся к тарелке. Визирь одарил её спокойным и уверенным взором смирившегося со смертью человека. Вмиг в её голове скользнули его мысли: он просто хотел проверить Повелителя и узнать его реакцию.
Женщина с каждой минутой чувствовала всё большее напряжение в теле и мрачную тяжесть на душе. Ей здесь точно не место. От нахлынувшего понимания того, что, судя по всему, падишах не спонтанно поддался моменту и сразился ревностью, ей стало тошно, к горлу подкатил большой комок. Подушка, на которой она сидела, вмиг стала неудобной, шея затекла, тело заныло, настроение упало. Больше она не хотела видеть то, что видела сегодня. Хватит.
– Повелитель, с вашего позволения, я хочу вернуться в свои покои. Джихангир плохо себя чувствует.
Ибрагим тут же вернул внимание султанше.
– Пусть поправляется, госпожа. Что с ним?
Вновь на лице Сулеймана ясно заиграли желваки от гнева, губы даже дёрнулись.
– Ничего серьёзного, но я переживаю, – женщина устало улыбнулась, уже не в силах сдерживать головную боль. – Повелитель?
– Конечно, можешь идти.
Она медленно склонила голову и осторожно встретилась глазами с Паргалы. В этот момент он пожелал остановить время. Их последняя встреча. Последний взгляд. Последний диалог, состоящий из наигранных волнений о сыне султанши. Как всё глупо закончилось…
Она неуверенно покачала головой, бросила пару взглядов на мужа и, слегка покачиваясь, удалилась.
А может, мы уже давно едины?
Когда Сулейман позвал его, оказалось, что женщина уже давно скрылась за дверьми, а он так и замер, забыв, как дышать. Поговорив ещё пять минут о долгожданном и таком важном походе на Италию, Ибрагим заметил, что Повелитель с каждым мгновением теряет любой интерес к их разговору.
– Благодарю вас за ужин, Повелитель. Если позволите, я пойду, – визирь сам не знал, почему желал так ускорить окончание своего последнего ужина, но дышать почему-то становилось всё труднее.
Ибрагим медленно поднялся, поклонился и сделал движение к покоям, с неким вызовом глядя на султана. Скажите, мой Повелитель. Вы ведь за этим меня сюда позвали…
– Ибрагим. Этой ночью останься здесь, в своих покоях.
– Как пожелаете, Повелитель.
Он смотрел на султана в последний раз. Шёл медленно, не отрывая от него холодного и где-то обвиняющего взгляда. За долю секунды вспомнились самые яркие моменты: обращение в Ислам, повышение до главного сокольничего шехзаде Сулеймана, становление хранителем покоев, а после и Великим Визирем Османской империи.
Было ли судьбой то, что его жизнь так резко изменится из-за одной-единственной женщины? Было ли судьбой то, что его внимание было обращено лишь на неё сначала из восхищения, затем из подозрения, затем из злости и интереса… за двадцать лет он понял, что стал одержим ей. Когда Ибрагим по-настоящему осознал, что будет всю жизнь сражаться с женщиной, что была ему в таком щекотливом и спорном смысле небезразлична, что смогла вызвать в нём такую бурю эмоций, что стала для него желанней всех, то даже не испугался этого. Принял как есть. Она была его двойником, второй частью, воплощением его слабостей и силы. Неудивительно, что, в конце концов, он позволил этой женщине возыметь над ним такую власть.
Власть, которая испугала бы любого.
В чём смысл распинаться?
Он – Паргалы Ибрагим, позволивший женщине, что являлась дьяволицей в обличье невинной голубки перед друзьями и безжалостной драконицей перед врагами, стать его госпожой. Он – Паргалы Ибрагим, который возвысился вместе с ней до небес. Он – Паргалы Ибрагим, который упадёт в глубины ада вместе с ней. Он – Паргалы Ибрагим, что грозен и страшен, как орёл и ястреб, но и так падок перед одной-единственной женщиной…
…Которая дожидалась его не так далеко, чуть поодаль дверей покоев султана. С одной-единственной Назлы рядом.
– Ибрагим.
– Хюррем.
Такой типичный и ненужный обмен познаниями об именах друг друга. Она смотрела на него, будто спрашивая, попросил ли падишах его остаться на ночь во дворце. Он ответил ей лёгким кивком, который так и показывал смирение.
– Нам в одну сторону, – он своим обыкновенным жестом показал дорогу и предложил идти вместе. Когда она согласно кивнула и медленно побрела в сторону покоев Ибрагима, он повернул голову налево и увидел, как нахмурены её брови и как дрожат её губы. – Это стало уже нормальным, не так ли?
– О чём ты?
– «Нам в одну сторону», я же сказал, – он хохотнул, излюбленно сцепив руки, – не чувствуешь философии?
– Не до философии.
– Хорошо, тогда к решительным действиям.
Он глазами показал Назлы не вмешиваться и сделать всё, чтобы их никто не увидел, после чего резко вцепился в локоть Хюррем и втащил её в пустой коридор, где освещение давали только несколько зажжённых факелов. Прижавшись к её телу и облокотившись правой рукой на стену левей её головы, он начал рассматривать её. К его удивлению, она не подала ни малейших признаков эмоций.
– Хюррем… – глухим шёпотом прорычал сквозь зубы он, прижавшись лбом к её лбу и закрыв глаза. – Я не хочу, чтобы всё закончилось так просто.
Она смолчала, чуть дрогнув ресницами. И мир, и предрассудки, и стена, сдерживавшая все эмоции, как и в прошлый раз, – всё это рухнуло к дьяволу, когда он прижался к ней губами, даже не заботясь, что это вышло настолько нежно. Ему было всё равно, поняла она или нет всё то, что он показывал ей одними глазами во время ифтара. Он просто хотел оставить на ней последнее клеймо, хотел запечатать её губы таким жарким поцелуем, какой оставил бы только он один. Поцелуй их одержимости.
Хюррем опустила холодную руку на его предплечье, затем опустилась ниже и сплела их пальцы. Всё, больше ничего не надо было. Она и так мысленно признала, что он победил. В той партии она бы попросила его убить её Белого Короля и на этом поставить жирную точку, обратила бы ситуацию в противоположную сторону. Что за игра – эти шахматы, она требует такой отдачи, может вмиг изменить жизнь и путь каждого.
Он опустил ей на шею вторую руку и будто придавил ещё ближе к себе. Было глубоко плевать, что кто-то может их увидеть. Он убьёт любого, кто пройдёт мимо. К тому же, верная Назлы осталась на страже их прощальной сцены.
Страхи исчезли, сомнения испарились, мысли растворились: два дьявола нашли друг друга и скрепили своё единение. Всё просто. В шахматах это бы назвалось двойным шахом и матом. Обоюдной победой и обоюдным поражением. Они бы никогда не согласились с ничьёй – каждый это понимал.
В секунду она распахнула глаза и без колебаний отстранилась. Он глубоко и тяжело дышал, но не стал сопротивляться, понимая, что всё-таки риск был слишком велик, к тому же разворачивающаяся прелюдия в этом коридоре не была бы оценена обитателями дворца.
– Встретимся в аду, Хюррем, – он опустил взгляд и увидел, что, отстранившись, султанша не расцепила их сцепленных пальцев.
– Встретимся, – согласилась она, глубоко вздохнула и медленным шагом ушла прочь, оставив его одного.
Ибрагим с силой ударил кулаком по стене, закрыв глаза и постаравшись вложить в это движение всю боль, возникшую из ниоткуда. После чего скрипнул зубами и вернулся в свои покои.
* * *
Спустя два часа Сюмбюль-ага с испугом наблюдал за своей госпожой, находясь в покоях Хюррем Султан и уже полчаса, как вернувшись с ней от падишаха. Известие о смерти Ибрагима разлетелось в мгновение ока, не оставив даже самого злейшего врага Великого Визиря равнодушным.
Ее лицо напоминало ясное солнце. Улыбка была такой безмятежной, такой счастливой и легкой, что любой человек со стороны порадовался бы за эту женщину – она, наконец, победила в войне со злейшим врагом. Сюмбюль-ага же наблюдал со стороны за тем, как наложницы расчесывают госпоже волосы, но ничего не говорил. И только Назлы-хатун сочувствовала и сопереживала султанше, которая смотрела в одну точку – в горящий камин, – и которая так благоговейно и трепетно подглаживала пальцами странное черное кольцо на безымянном пальце.
Рядом с Хюррем лежал дорогой лист пергамента, который, по словам служанок, она за один вечер перечитала с сотню раз.
«Земля – судья моему телу, Хюррем. Сердце, что привыкло к семейному очагу, останется с детьми. А душа? Что есть душа для таких, как мы? Пожалуй, я ничего не потеряю, если до той секунды, как я заберу тебя к себе, моя душа останется тут. Но нет, «не развращай ситуацию», – так ты мне тогда сказала? – потому как это лишь сделка. Я продаю душу самому дьяволу. Я продаю душу тебе. Кольцо, что лежит в шкатулке, тому доказательство. Носи меня с собой, Хюррем. Каждое мгновение, каждую минуту, каждую секунду…»
Хюррем Султан, наконец, обрела душевный покой, как будто все встало на свои места. Резкий порыв удивления от страшного известия сменился ужасом, потом смиренной печалью, а затем, после прочтения таинственного письма, женщина загорелась и расцвела: щеки зарумянились, глаза засияли, – такой свою госпожу еще никто не видел. И никто, кроме нее самой и души одного человека, что нашел пристанище в своем аду, не знали, что два дьявола воссоединились. Призраки умерших не появляются пред смертными, как бы кто во что ни верил, но в их случае она могла говорить с ним, слышать его и чувствовать в себе, лишь только захотев.
Отозвав служанок, она подошла к огромному зеркалу во весь рост, оглядела себя с ног до головы и подняла ладонь с кольцом, вновь рассматривая его со всех сторон. Хюррем больше не чувствовала ни глупой печали, ни грусти, ни сожалений. Как-то недавно она ещё думала, что злейший враг всё равно оставит глубокий след в её душе после своей смерти, как, например, спутник жизни.
Но нет. Всё оказалось не так. Сейчас она была безмерно счастлива, будто в душе, напротив, что-то восполнилось, возродилось, заставило её расцвести, вдохнуть в грудь жизнь и выпрямиться во весь рост с новым притоком сил. Её дьявол был рядом, точнее, не рядом, а внутри неё. И от этого невероятного, непередаваемого ощущения хотелось улыбаться всем и вся каждую секунду.
Султанша подняла взгляд на зеркало, чуть вздрогнула и тут же улыбнулась. Шайтан. Уже явился. Со своей ехидной ухмылкой.
– Я с вами, моя светлейшая госпожа, – с этими словами он медленно положил ладони ей на плечи и, еле шевеля тонкими пальцами, побрёл вниз по коже. Его губы расплылись в типичной самодовольной ухмылке, затем невесомо коснулись её бьющейся жилки на шее. – Вы так и дышите жизнью.
– Явился, как дьявол из преисподней, – чуть напыщенно проговорила она, едва заметно хищно растянула губы в ухмылке и скрестила ладони, всё ещё глядя в зеркало.
Теперь ей никто и ничто страшно не будет. Все глупые обстоятельства, что разделяли двух дьяволов, рухнули, как сахарные под напором воды. Гордыня и алчность теперь уничтожат любого настоящего врага.
Ведь они теперь вместе – на рубеже жизни и смерти.
Конец. 
