Глава 4Если Гейл Хоторн был еще жив после восьми часов полета и двух посадок на дозаправку, то лишь благодаря таблеткам, которые дала в дорогу миссис Эвердин, и ожиданию радости от скорой встречи с родными и близкими. Глядя в иллюминатор на заброшенные древние города, укрытые синим сумеречным снегом, он вспоминал сквозь накаты тошноты рассказы о Санта-Клаусе. Вот над такими же крышами он летал на своих санях, запряженных оленями, спускался по печным трубам - интересно, каким образом - и дарил детям подарки. Конечно, послушным детям - хотя таким, как Гейл, тоже кое-что перепадало… Четыре планолета везли в Тринадцатый дистрикт лекарства, одежду, игрушки и другие необходимые вещи, а кроме них - специальный груз особой важности: тело Альмы Койн. По злой иронии судьбы гроб был накрыт повстанческим флагом с сойкой-пересмешницей. Хорош подарочек.
В салоне было холодно, как в могиле. Чтоб не окоченеть, Гейл устроил берлогу из тюков - справа детские подгузники, слева плюшевые медведи, позади одеяла, все мягкое и теплое.
Он пытался обдумать все, что услышал от Хеймитча - мысли не слушались и расползались в разные стороны. Представлял, как его встретят семья и боевые товарищи - мысли поворачивали назад, в оставленный Капитолий, где у Кискисс из всех родных и друзей остались только мама да старый пьяница. Попробовал вообще ни о чем не думать – и в голову тут же полезло, не встречая сопротивления, все, что не давало жить в последние месяцы...
Почему-то с самой этой клятой последними словами Жатвы, на которой вытянули имя Прим, Гейл постоянно оказывался не там, где был нужен. Вместо него, внесенного в список сорок два раза, на Игры попал Пит Мелларк, сроду не подписывавшийся на тессеры. Если бы Гейл тоже вызвался добровольцем, семьям осталось бы только погибать от голода, этого Китнисс ему не простила бы ни живому, ни мертвому, тут Пит был полностью прав. К тому же он бы не смог объявить о своей любви на весь Капитолий – нельзя метать бисер перед свиньями. У каждого человека есть черта, которую он неспособен переступить. После переезда семьи Эвердин в Деревню Победителей он видел Кискисс только в лесу и только по воскресеньям, в единственный шахтерский выходной. А когда не стало и этих воскресений – в шахте работа без отдыха, ограда под током, в лес не попасть - его опустевшее место в жизни Китнисс медленно, но прочно стал занимать Пит. Все, что дальше с ними происходило, только на это и работало – даже проклятая Квартальная Бойня, даже капитолийский плен и охмор, даже война и революция. Да, сам он, конечно, тоже кое-что мог. Прикрыть Сойку в бою, убить всех ее врагов, взять для нее Капитолий - но даже если бы он притащил живого Сноу в угольном мешке, все равно уже ничего не смог бы вернуть: ни их лесного прошлого, ни своего места в ее жизни. Будто какая-то злая сила тянула их в разные стороны - и чем больше он сопротивлялся, тем дальше она их растаскивала. Даже на площади из огня ее вытащил Пит… да что площадь, вот если бы им раньше встретиться, до этих самых буханок, брошенных в весеннюю грязь голодной девочке и известных теперь на всю страну! Но, во-первых, никаких буханок у шахтерского сына Гейла Хоторна не было и быть не могло, и он никогда бы не обошелся так с хлебом, даже горелым. А во-вторых, у него, четырнадцатилетнего, тогда разрывалась голова, чем накормить собственную большую семью – маминого заработка не хватало даже на самое необходимое. Только в лесу, в их истинном мире, не было ни угольной пыли, ни страха, ни лжи - и Пита тоже не было.
Может, хотя бы теперь, когда между ними все кончено, он наконец-то окажется там, где сможет ее спасти?
Небо в иллюминаторе почернело, как угольный пласт. Свет горел только в кабине у летчиков - туда Гейл и отправился, чтоб хоть ненадолго отвлечься разговорами.
Экипаж, одетый в специальные теплые комбинезоны, обсуждал не предстоящее Рождество, которое новая власть официально разрешила праздновать, и даже не смерть Альмы Койн. Говорили о том, к чему революция привела страну и Тринадцатый дистрикт.
- Все нормально, - горячо доказывал молоденький бортмеханик, наливая Гейлу в кружку кипяток, - сколько можно жить под землей, как… - он запнулся, подбирая слово, - как дождевые черви! Моя мама врач, она говорит, что у наших детей от такой жизни иммунитет на нуле, оттуда и эпидемии. А еще мама говорит, - он весело подмигнул Гейлу, - что люди уже начали вырождаться от того, что заперты по дистриктам. Вот теперь себе невест и поищем – правда, сержант?
- Не до невест, когда Фрост зубами щелкает около задницы, - остудил его пыл бородатый штурман. - Разве не видно, что во Втором мы увязли по шею? – он провел по горлу ребром ладони. - Места не знаем, воевать в горах не умеем. Вот он, лес, вокруг забора – хоть бы раз провели учения! Нет, занимались чем угодно – военной историей, ядерными технологиями, только не тактикой партизанской войны! А ведь еще давным-давно писали умные люди: можно победить в войне с режимом, но нельзя - в войне с народом! А народ устроен так, что всегда помогает своим, а не чужим - даже если чужие хотят ему добра, а свои не хотят…
- Плевать им на наше добро, - вступил в разговор командир экипажа, - у них и своего было вдоволь. С них не сдирали последнюю шкуру, как в других дистриктах. Они до сих пор не верят, что их незыблемый Капитолий смогла взять толпа голодранцев, и дерутся за прежнюю жизнь. И прошу заметить, дерутся не дубинками. Кое-то думал, что выбьет Второму одним ударом все зубы… Ну, грохнули этот Орех – и что с того? Плох тот хозяин, который кладет все яйца в одну корзину!
Гейл все это сам прекрасно знал и понимал. После взрывов, так лихо спланированных им вместе с прочими умниками, далеко не все миротворцы вышли сдаваться через тоннель – можно было догадаться, что в Орехе имелись ходы, не обозначенные на плане. Когда повстанцы вошли в гору, им ничем не удалось поживиться: неверно введенные коды доступа запускали взрывные механизмы, а самое ценное было вывезено еще до того, как революционная армия подошла ко Второму. Им достался пустой Орех - пустой и опасный. А после, выждав, когда армия, опьяненная скорой победой, двинется на Капитолий, Второй собрался с силами и ударил ей в спину. Теперь между Капитолием и дистриктами встал бывший военно-промышленный центр Панема, быстро оправляющийся от ран. К тому же Второй не имел проблем с продовольствием: склады были забиты на несколько лет вперед, а местное население поддерживало банды, состоящие из бывших миротворцев, и формирующуюся из них Армию сопротивления под командованием полковника Марка Лициния Фроста.
- Слушай, сержант, а ведь я тебя видел в агитроликах, - пригляделся бортинженер. – Парни, это же он рядом с Сойкой был всю дорогу! – отшатнулся он, будто увидев на борту живую крысу.
- Может, он нам и расскажет, почему его подруга застрелила нашу Альму? –приподнялся штурман с самыми серьезными намерениями.
- А если не расскажу, вы меня выбросите? – приготовился Гейл к обороне. – Тогда не над водой. В лесу я выживу.
Он об этом думал, просто не успел как следует подготовиться. Можно было догадаться, что после гибели Альмы Койн отношение граждан Тринадцатого к землякам ее убийцы изменится далеко не в лучшую сторону. Но на дворе зима, уйти некуда – маме и другим остается только терпеть до весны… Как бы еще удержаться и никому морду не набить в этом отпуске.
- Отставить, - вмешался командир, - не хватало только драки на борту. Помните, что было написано на ее браслете? «Психически дезориентирована». Не надо давать оружие людям, больным на голову. Не будьте сами такими. Все на этом.
Дело не в оружии и не в голове, а в том, что не стало единственного человека, ради которого ей стоило держаться за жизнь, думал Гейл, возвращаясь в темноту и холод. Он ведь тоже берег Прим изо всех сил... Какая сволочь кинула ребенка, не достигшего четырнадцати лет, в эту кровавую кашу? Да, ее могло убить что угодно - очередная капсула, шальная пуля или камень, попавший в голову, – но это оказалась именно та самая бомба! Даже если бы он ничего не сделал ради бомбы, только рядом постоял, он все равно был бы виноват в гибели Прим – и никто на свете не переубедит в этом ни его, ни Китнисс.
- Идем на посадку, - объявил командир спустя два очень холодных часа.
Планолет опустился на красно-желто-зеленую россыпь посадочных огней – Тринадцатый уже не прятался. Чтобы наконец-то согреться, Гейл помогал при разгрузке – ловил тюки и кидал на транспортер, уносящий в подземный склад игрушки, лекарства и яркую детскую одежду. Местные дети одевались в серое, а играли, чем придется – все игрушки сожгли во время эпидемии. Единственной уцелевшей куклой Пози играл весь этаж, даже мальчишки, пока маме не удалось выпросить на складе узел старого тряпья и нашить всем желающим серых страховидных кукол – зато уж радости было...
Когда резиновая лента унесла под землю последний тюк, Гейл нарочно задержался возле транспортера, чтоб не ехать в одном лифте с летчиками - не хватало ему, в самом деле, подраться и встретиться со службой порядка раньше, чем с собственной семьей. Но, видимо, это был последний лифт. Прождав полчаса на ледяном ветру, Гейл решил добираться своим ходом – по лестнице.
Фонари зажигались впереди и гасли за спиной сержанта Хоторна, будто его сопровождал блуждающий огонь. С каждым шагом ему становилось теплее, хотя на лестнице стоял тот же собачий холод, что и на улице. Гейл никогда не представлял, что можно радоваться, спускаясь под землю. Да, теперь это его дом – о другом, потерянном, думать не хотелось. В конце концов, здесь тепло и светло – не то что в их прежней развалюхе, которую зимой не натопишь, как ни затыкай щели. Есть даже горячая вода и теплый сортир, как в Деревне Победителей. И у мамы наконец-то зажили вечно кровоточащие руки – здесь белье стирают умные машины, а человек только за ними следит да на кнопки нажимает, этому она быстро выучилась. А главное – здесь отличная школа. Мальчишкам больше не придется зубрить про угледобычу, будь она неладна – с того самого дня, когда всех выживших после бомбежки Двенадцатого увезли сюда на планолетах, братья твердо решили стать летчиками и больше никем. Эх, знали бы они, каково это - десять часов болтаться в воздухе…
Проходя мимо отсека, в котором когда-то жила семья Китнисс, Гейл услышал из-за двери незнакомые голоса. Значит, миссис Эвердин сюда больше не вернется... Интересно, где теперь их уродский кот – может, ушел вслед за своей маленькой хозяйкой, не зная, что искать больше некого? Еще одно живое существо, хоть и четвероногое, перед которым он на всю жизнь виноват… Несколько шагов – и вот он, дом. Сквозь дверь Гейл слышал, как мама пытается уложить Пози, но та ни в какую - а вот это уже интересно, обычно сестренка не брыкается. Значит, ждет его и боится проспать - тогда тянуть не стоит.
Так оно и вышло: стоило Гейлу открыть дверь, как он чуть не оглох от радостного визга.
- Осторожно, у него ребра сломаны! – мама еле справлялась с мальчишками, наскочившими на старшего брата из засады. – Пози, ты бы еще ему на голову влезла! –Растолкав детвору, она осторожно обняла сына, которого не видела с самой осени, и с надеждой посмотрела в его глаза: – Ты надолго?
- Как доктора решат, - ответил Гейл, стараясь загрести в охапку все свое большое и теплое семейство, - это же отпуск по ранению. Как вы тут? – задал он вопрос, мучивший его в дороге.
- По-всякому, - ответила мама не очень обнадеживающе, - работы много. Нас же тут прибавилось… Ладно, потом расскажу – сейчас тебе надо вымыться с дороги и поесть.
- Как поесть? – удивился Гейл. – По расписанию же отбой.
- Ты забыл про Сэй, - улыбнулась мама, - ей разрешили покормить тебя вместе с летчиками. К тому же доктор Роджерс еще днем позвонила и сказала, чтоб тебя с сегодняшнего вечера поставили на довольствие.
Гейл мысленно поблагодарил Большую Мамочку и миссис Эвердин, без которой точно не обошлось. В дорогу ему выдали дневной сухой солдатский паек, это да, но он так и остался нераспечатанным: завтрак попросился наружу при первой же посадке, а потом выворачивало даже от мыслей о еде. Можно было бы сейчас его сжевать, но какой солдат откажется от горячего ужина?
С огромным наслаждением Гейл залез под горячий душ – вот оно, солдатское счастье! Он уже забыл, что такое настоящая горячая вода. В госпитале из крана текла еле тепленькая, а во Втором спасало только средство от паразитов в ярко-желтом баллончике, потому что мыться было негде, нечем и некогда. И мыло дома тоже настоящее, человеческое – не приторное капитолийское, от которого весь день пахнешь, как парфюмерная лавка, и не едкий черный армейский брусок, а белое, мягкое, почти без запаха. И чистая одежда по росту и размеру – много ли человеку надо?
А в столовой Гейла ждали земляки и боевые товарищи. Земляки так и бросились его обнимать – а крепче всех, конечно, Сальная Сэй. Ребята бы тоже обняли, но у Дэна не было руки, а Тед вообще приехал в инвалидной коляске. Хейзел еле сумела унять людей, чтоб не переломали сыну уцелевшие ребра. Когда-то в Котле точно так же встречали Китнисс, вернувшуюся с победой – но он-то пришел не с Голодных Игр, а с войны… и не победителем. Земляки, с рождения привыкшие молчать о главном, спрашивали о чем угодно, только не о делах во Втором. И уж, конечно, никто не говорил с ним о Китнисс, как о веревке в доме повешенного. Они просто смотрели – так, как будто он вернулся без рук и без ног. Летчики ужинали в другом углу столовой - все четыре экипажа – и старались не поворачиваться в их сторону.
Зато на тарелке лежал огромный шмат овощной запеканки, политый маслом – Гейл сроду не ел ничего, политого маслом - а в кружке дымился любимый травяной чай. Такого в Тринадцатом он еще не видел.
- Теперь овощи возят из Одиннадцатого, - рассказывала мама, пока сын уплетал свою порцию, как молодой волк, – разгружают на станции в Двенадцатом – рельсы-то уцелели - а к нам уже везут по воздуху. Конечно, это большой расход горючего, вот весной начнем восстанавливать старую дорогу – тогда заживем… - она встрепенулась: - Может, врача позвать - ты же вот-вот со стула упадешь!
- Ничего страшного, - ответил Гейл заплетающимся языком, - просто мне бы поспать…
Он опомнился в коридоре, куда его еле выволокли. Кто бы знал, что тепло, душ и горячая вкусная еда способны вырубить не хуже чистого спирта.
- Ты в порядке? – обрадовалась Сэй. - Тогда топай своими ногами – нам тебя не утащить!
- Сэй, - пробормотал Гейл из последних сил, - где кот?
- Лютик, что ли? – фыркнула Сэй. – У меня - вот дождется, паршивец, суп из него сварю!
Все-таки он сумел самостоятельно дойти до отсека и даже раздеться. Мальчишки не шумели, и только Пози все пыталась улечься на груди у брата, как котенок, несмотря на мамины охи о сломанных ребрах. Все равно, едва погас свет, мелкая прокралась к нему под одеяло, и правильно сделала. Иногда человеку нужно согреть сердце в самом прямом смысле слова, а лучше всех с этим справляются дети и кошки.
Наутро Гейлу, как и всей семье, пришлось сунуть руку в окошко, где умная машина специальными чернилами наносила каждому его личный распорядок дня. Даже Пози, едва научившаяся читать, встала у окошка на стул, а потом с гордостью показала брату ручонку, на которой едва уместилось ее расписание. Гейл не стал говорить, как называется эта процедура на армейском слэнге – детям такое знать необязательно. Да, в Тринадцатом жизнь в основном шла по-прежнему, но перемены были заметны. Например, сегодня на завтрак дали каждому огромную порцию овсянки с маслом и яблочным джемом и крепкий сладкий чай. И всем поровну - еды теперь хватало даже на добавку, поэтому больше никто не высчитывал, кому, чего и сколько. За столами Гейл увидел много новых лиц – преимущественно детских. Все дети были бледными до прозрачности, как маленькие привидения, и тощими, как бездомные котята. На вопрос, откуда их столько взялось, мама ответила, что одним из последних распоряжений Альмы Койн сюда свезли сирот из пострадавших дистриктов – особенно из Восьмого, где камня на камне не осталось, и из Одиннадцатого, по которому прокатились целых три эпидемии. И дети, и взрослые тихо ели, не поднимая глаз. Гейл вспомнил, что на сегодня назначены похороны.
Постепенно он замечал, что на него посматривают косо – не только старожилы Тринадцатого, но и некоторые земляки. Не было нужды спрашивать, почему. Зная истинную цену капитолийской сказочке о несчастных влюбленных, люди до сих пор воспринимали его и Китнисс как единое целое – а это означало, что все плевки, комья грязи и тухлые яйца, предназначенные Сойке, теперь полетят в него. Что ж, он готов. Не такая уж великая цена за то, чтоб остаться с ней единым целым - хотя бы так.
После завтрака Гейл отправился к врачу, чтобы получить заключение о трудоспособности. В Тринадцатом никто не бездельничал, да он и сам хотел напроситься на какую-нибудь работу. Но все предложенные занятия оказались нудными до зубовного скрежета. Что поделать, любая более-менее интересная работа требовала выучки, а Гейл сюда пришел дремучим дикарем: книг не читал, компьютера в глаза не видел, из оружия знал только лук, а из всех школьных предметов – угледобычу и четыре арифметических действия, большего рабам не полагалось. Хотелось ли ему учиться? Еще как, да и Бити считал его очень способным. Только судьба распорядилась иначе – он солдат. Кончится война, тогда посмотрим. Вот выбраться бы сегодня в лес, но с поломанными ребрами толком не поохотишься... хотя как сказать. Раньше они с Кискисс добывали к празднику омелу и остролист, которые неплохо сбывали в Котле, а последней их безоблачной зимой повесили в лесу на елку бумажные фонарики, которые склеила Прим… едва Гейл об этом вспомнил, как на докторском столе зажужжал коммуникатор.
- Работа сама тебя нашла, Хоторн, - сообщил врач после недолгого разговора, - ты же у нас лесной человек?
Не успели просохнуть чернила на врачебном заключении, как Гейл уже был на школьном этаже. Через полчаса он вел по лесу маленький, но неплохо вооруженный отряд: шестерых старшеклассников и учителя географии. Напрасно Гейл пытался убедить начальство, что для прогулки в ближний лес восемь автоматов на восьмерых – это перебор: его и слушать не захотели. Единственное, что ему удалось – поменять патроны в ребячьих автоматах на холостые. Теперь он смотрел, как совершенно неуправляемые и обалдевшие от свежего воздуха мальчишки, побросав в снег бензопилу и прочий инвентарь, с дикими криками палят по кустам и деревьям. Оружие выдали на случай нападения хищников, но шестеро мальчишек и географ, безуспешно пытающийся навести порядок, распугали все живое да самого Двенадцатого. Гейл терпеливо дождался, когда парни расстреляют весь боезапас – пусть наиграются, - а потом гаркнул что есть мочи:
- Становись!
Мальчишки мигом построились, географ тоже: сержант Хоторн был самым старшим по званию.
– Смир-рно! – Учитель и ученики застыли, словно частокол. - Представьте, что вы не дома, а во Втором, - начал Гейл. - Получилось? Поздравляю, вы покойники. Все до единого. Вон там, - он показал на кусты орешника, где снег и опавшая листва были перемешаны мальчишечьими ногами в грязно-рыже-белую кашу, - красиво развешены ваши кишки. Поздравляю, вы налетели на растяжку. Хотя нет, до растяжки не дошло - из-за ваших кошачьих воплей отряд уже давно обнаружили и расстреляли! – Оглядев неподвижную команду, он продолжил немного мягче: - Завтра любой из вас может заменить в строю убитого или раненого. Кто хочет погибнуть глупой смертью, шаг вперед. – Никто не сдвинулся с места. - В лесу каждый из вас должен превратиться в одно большое ухо. Советую привыкать к этому уже сейчас. – Теперь он знал, чем займется в отпуске. Если сумеет научить ребят правильно вести себя в лесу, а может, еще и охотиться, то сохранит хотя бы одну солдатскую жизнь. – Услышу хоть один крик – всех воткну головами в снег. Понятно излагаю?
- Так точно, - ответил нестройный хор.
- Вольно, разойдись, - сжалился Гейл. – А теперь за мной, след в след. И тихо.
Ноги сами вели его туда, где они с Кискисс охотились по осени. Над ними тогда синело высокое сентябрьское небо, в опавшей листве шуршала мелкая лесная живность, а кусты шиповника были алыми от ягод – бери, сколько хочешь. Они шли, жадно вбирая в себя все лесные запахи и шорохи, от которых так надолго были отлучены, утопая босыми ногами в теплых сухих листьях, и никто даже на минуту не вспомнил, что под ногой может оказаться ядовитая змея… Теперь тропа спрятана под снегом, небо низкое и серое, красное - это не ягоды, а кровь, и в лесу охотятся не на кроликов, а на людей. Мир изменился.
Найдя подходящую елку, ее быстро спилили и туго стянули веревками. Кто не возился с елкой, набирали в корзины омелу, остролист и шишки. А потом Гейл развел костер, и они жарили на тонких сучках вареную картошку – теперь, когда еды стало вдоволь, ее уже не запрещалось брать с собой. Мальчишек разрывало от вопросов, а Гейл терпеливо отвечал – пусть хоть что-то запомнят. Географ спрашивать стеснялся, но Гейлу с высоты своего роста было отлично видно, как он тайком нажимает кнопки на диктофоне.
Едва отряд подошел к воротам, горящие глаза ребят сразу погасли – сегодня хоронили Альму Койн.
Раньше покойников сжигали в специальной печи, но теперь Тринадцатый, возвращаясь к нормальной жизни, мог позволить себе кладбище. Могилу, первую и пока единственную, вырыли еще до прибытия спецрейса. В два часа пополудни все работы были остановлены и все до единого люди подняты на поверхность. Даже тяжелых больных привезли на колясках. Из других дистриктов тоже прибыли отдать последнюю дань уважения. К своей великой радости, среди гостей Гейл заметил Бити. А еще он заметил, что Двенадцатый и Тринадцатый стояли порознь – между ними смогла бы проехать целая танковая колонна.
Когда из лифта вынесли гроб, накрытый флагом, наступила такая тишина, что Гейл услышал, как шуршит снег, падающий на его форму. Здесь люди тоже не привыкли к проявлению чувств.
Рядом с гробом встал коренастый рыжеволосый полковник Мерфи - нынешний глава Тринадцатого дистрикта. Если Боггс был правой рукой покойного президента, то Мерфи с полным основанием можно было называть левой.
- Сегодня мы прощаемся с нашей Альмой, - заговорил он в микрофон. – Я не буду вспоминать, чего нам стоило выжить в полной изоляции – каждый из нас помнит все лишения и потери. Я не буду говорить, что Альма делала для нас – пусть каждый скажет себе это сам. – Он откашлялся, вызвав ответную волну кашля в рядах собравшихся. - Древние говорили, что революция пожирает своих детей. Альма знала, что может повторить судьбу другого президента-освободителя - Авраама Линкольна… - Гейл знать не знал, кто такой Авраам Линкольн и кого он освободил. – Она хотела вернуть нас к человеческой жизни, и она это сделала. Посмотрите, друзья: мы стоим под открытым небом, не боясь бомбардировщиков. Это ее заслуга. Весной мы начнем отстраивать город, и он будет лучшим памятником нашей Альме. Мы сражались и победили, теперь главное – эту победу удержать. Мы все знаем, что сейчас происходит – но именно в эти тяжелые дни начинают прорастать семена будущего. Мы видим, как дистрикты протягивают друг другу руку помощи – добровольно, это дорогого стоит… - Он медленно и внимательно оглядел сограждан, прячущих лица в воротники. – И вот что еще я хочу вам сказать: в ответ на утрату мы должны теснее сплотиться, а не искать виноватых. Мы еще не знаем, почему… это произошло. Наш долг - не допустить никакой мести, никакого суда Линча. Пусть добрые соседи останутся добрыми соседями. Альма не хотела бы, чтобы ее смерть посеяла между нами вражду.
В этой речи Гейл услышал свое: Китнисс не столько заключена под стражу, сколько взята под усиленную охрану. Теперь ее крови хотят и свои, и чужие - и только ничтожная горстка людей желает ей добра. В сумасшедшем доме, называемом Панемом, не осталось никого, кто не хотел бы чьей-то крови. Даже Питу Мелларку промыли мозги… Именно это и добило Гейла – не пепел Двенадцатого, не госпиталь, уничтоженный на его глазах, а именно Пит, которого он лично приволок из Капитолия, чтоб Кискисс не страдала. Как же, он ее смерть приволок... Конечно, легко быть добрым при сытой жизни. Однако сытыми в городе были многие, а добрым - один Пит. До того, как Гейл притащил в Тринадцатый вместо прежнего милого пекаря злобного психопата-убийцу, он даже не задумывался, насколько это важно – чтобы среди людей жил такой Пит. Как свечка: вроде маленький огонек, но если его погасить – мрак усилится. Он и усилился – в его, Гейла Хоторна, голове…
Слово взяла директор школы капитан Верити Уильямс:
- У Альмы не было своих детей, но ее душа болела за каждого ребенка. Как бы она ни была занята, управляя целой страной, у нее нашлось время, чтоб собрать подарки для наших детей. Альма не хотела бы, чтобы ее гибель отменила Рождество. Слишком много наших людей погибло для того, чтобы оно могло состояться. Сегодня вечером у нас будет настоящая рождественская елка. И все дети получат подарки. Приходите.
Гроб на веревках опустили в могилу. По старинному обычаю дали салют, выстрелив из ружей десять раз в серое тяжелое небо. Теперь каждый – опять же по старинному обычаю – должен был подойти к могиле и бросить туда ком земли. Гейл тоже взял ком и приготовился бросить, но тут земля куда-то поехала из-под его ног…
Когда он открыл глаза, то обнаружил, что лежит на своей кровати, а рядом никого нет. Вспомнив, как чуть не свалился в могилу, он громко и крепко выругался. Стыд и срам, среди чужих держался, а среди своих поплыл! Гейл решительно встал, включил верхний свет и только теперь заметил, что вся комната от пола и потолка увешана детскими рисунками. Раньше младшие Хоторны почти не рисовали – было нечем и не на чем.
Три стены из четырех, конечно же, заняли Вик и Рори, по рисункам которых можно было изучать историю мировой авиации. Чего там только не было: от воздушных шаров, аэропланов и сверхзвуковых истребителей, оставшихся только в книгах и в кино, до планолетов, зарисованных с натуры твердой рукой и во всех подробностях. Вдоволь налюбовавшись, Гейл отошел к стене, где развесила свои картинки сестренка. Лучше бы он этого не делал. У Пози тоже была твердая рука, а еще хорошая память и художественное воображение. На ее рисунках оживала их погибшая родина: домишко Хоторнов в три окна, стаи ворон над Шлаком, далекие синие горы, ярко-розовый шиповник на краю Луговины, черно-белый заснеженный поселок, рыжий кот Лютик с единственным желтым глазом… ни бомбардировщиков, ни горящих домов, как будто бы не было ни огня, ни смерти, ни страданий. На одной из картинок Пози очень похоже нарисовала Гейла и Китнисс – окруженные деревьями, они целились из луков куда-то за край. Гейл вспомнил, что Пози в лесу вела себя молодцом. Он тут же дал себе слово брать сестренку после войны на охоту по первому ее требованию – если, конечно, вернется живым.
- А, проснулся? – сестренка, легкая на помине, вбежала в комнату, ведя за собой очень худую и бледную черноглазую девочку. – Познакомься, это Сильвия, идем с нами на елку!
- Пусть сначала поест. – Мама внесла контейнер с ужином - тушеные овощи, хлеб и чай. – Елкой сыт не будешь. А это тебе от доктора. – Она вынула из кармана такую же бутылочку, как та, из которой вчера восполнял силы Эбернати. Знать бы, как с ним связаться - ну, если не с ним, то хотя бы с миссис Эвердин... да хоть с самим чертом или Большой Мамочкой, что, в сущности, одно и то же, лишь бы услышать хоть слово о Кискисс! Но сначала на елку – наверняка Бити уже там, гости должны засвидетельствовать свое почтение. Хотя кто его, Долбанутого, знает…
Елка, увешанная всякой всячиной, стояла посреди столовой, стены которой украшали венки из омелы и остролиста. Присмотревшись издали к елке, Гейл понял, что к празднику готовились заранее – такие украшения наскоро не слепишь. Особенно ему понравились звезды, выточенные из часовых шестеренок и надраенные до солнечного блеска. Играла музыка – раньше в Тринадцатом обходились без нее, да и без праздников тоже. Голоса давно ушедших людей пели о звездах, подарках, жареных каштанах и о том, что в новом году все беды останутся позади. А еще Гейл никогда в жизни не видел столько детей. Дети впереди, дети позади, дети справа, дети слева. Гейл на всякий случай взглянул на потолок и облегченно вздохнул: там их не было. Взрослые благоразумно жались к стенам.
Бити он искал недолго. Долбанутый, каким-то чудом оказавшийся у елки, вертел в руках замысловатую многолучевую звезду.
- Варвары, - укоризненно сказал он, заметив подошедшего Гейла. – Раскурочить такой механизм! Этим часам, наверно, пять веков или более…
- Ты здесь надолго? – Гейл вспомнил, что виделся с ним позавчера: если он не прибыл тем самым спецрейсом из Капитолия, то когда?
- Хотел улететь сразу после похорон, но пришлось задержаться из-за погоды, – с сожалением ответил Бити, - нужно будет придумать, чем себя занять.
- Есть одна идея, – предложил Гейл. – Как насчет отдела спецвооружения?
- А именно? – наморщил Бити лоб. – Ах, да… ты говорил, тебе там что-то нужно…
- Санта идет! Санта! Санта! – ответ Гейла потонул в радостных детских голосах, и он решил отложить расспросы на потом.
В столовую важно вошел белобородый толстяк в красной шубе. Следом за ним какой-то зеленый человечек кое-как протолкнул через порог самые настоящие сани, на которых едва держался огромный-преогромный красный мешок.
- Хо-хо-хо! – раскатился во все стороны жизнерадостный бас. - Здравствуйте, девчонки, здравствуйте, мальчишки! Вы хорошо себя вели? – От тысячеголосого «Да-а-а!!!» Гейл чуть не лишился слуха, но Бити остался невозмутим. - Подходите за подарками – всем достанется и еще останется!
Санта раскрыл мешок, полный самых настоящих апельсинов, огромных и оранжевых, как закатное солнце. Дети подходили строго по очереди и осторожно брали их по одному. Многие не знали, как правильно едят эти диковинные плоды, и кусали их, как яблоки, вместе с кожурой. По столовой разносился запах давно забытой радости. Тут же Гейлу вспомнилось, как Кискисс впервые вырвалась к нему в лес после Игр – у этой встречи тоже был запах апельсина. Как плакала на его груди долго и громко, до истерики – только с ним она могла себе такое позволить, с остальными нужно было изображать из себя железного человека. Как, успокаивая, поил ее водой из ручья, как вместе ели апельсины, как впервые в жизни поцеловал на прощание – а потом какая-то сволочь об этом донесла, да не кому-нибудь, а самому президенту…
- Извини, я уже забыл, - вернул его Бити в сегодняшний день, - что ты хотел узнать в отделе спецвооружения?
- Я про нашу бомбу-ловушку - ты все стер или что-то осталось? - снова напомнил Гейл.
- Ах, это… - протянул Бити. – Хочешь доделать?
- Ну да, – моментально ответил Гейл, – идея-то шикарная, надо заниматься!
- Пойду-ка я к себе, - зевнул Бити, пропуская его слова мимо ушей, - здесь слишком шумно…
- Я провожу. - Гейл повел его к выходу, осторожно прокладывая путь сквозь галдящее море детей, в котором где-то затерялись Рори, Вик и Пози.
- Спасибо, дальше я сам, - откланялся Бити в коридоре, - спокойной ночи…
- До ночи далеко. – Гейл преградил ему путь. – Не хочешь ли со мной кое-куда прогуляться? – Не дожидаясь ответа, он взвалил Бити на плечо, благо что Долбанутый даже на вид был гораздо легче Хеймитча. – Не волнуйся, я тебе не испорчу праздник, это ненадолго…
- В отдел спецвооружения? – догадался Бити, когда Гейл втащил его в лифт. – Но там же наверняка поменяли пароль!
При слове «пароль» Гейл чуть не расхохотался: несмотря на грозное название, этот отдел всегда был проходным двором, куда мог забрести любой – забрела же Китнисс.
- Ничего, подберешь, ты умный, - он слегка похлопал Бити по огромному жилетному карману, стараясь не повредить содержимое, - у тебя все отмычки с собой.
На знакомой двери и в самом деле стоял замок, с которым пришлось немного повозиться. Странно, что он появился только сейчас, когда война официально закончилась.
- Ну, давай поглядим, - Бити включил компьютер. Над столом возникла и засветилась радужная многоэтажная голограмма. - Если здесь побывал чужой, он должен оставить след.
- А мог этот чужой обойти твои ловушки? – спросил Гейл. – Вдруг он умнее тебя?
- Такого не может быть, - ответил Бити без тени хвастовства и принялся за работу. Хотя на вид это было настоящее колдовство. Его руки так и мелькали над столом, выделывая сложные пассы, меняющие форму и цвет голограммы. Гейл засмотрелся и на несколько минут забыл, зачем они сюда пришли.
- Вот… - Левая рука Бити вытянула вверх мягко светящуюся зеленую ажурную спираль. – И вот… - рядом поднялась еще одна, белая. – И вот… - несколькими точными движениями он вырастил над столом зелено-бело-голубой сад. - Если бы здесь побывал чужой, они сменили бы цвет.
- А можно узнать, кто и когда в последний раз тут… колдовал? – осторожно спросил пришедший в себя Гейл.
- Проще простого. – Над столом повис небольшой полупрозрачный экранчик. – Вот весь список – фамилия, дата, время, действия, открытые файлы… видишь, без нас никто не заходил.
- Значит, давай посмотрим, кто заходил и что делал при нас, - Гейл решительно потянулся к списку.
- Вот только руками не размахивай, - строго осадил его Бити, - сам все сделаю. Сентябрь и октябрь… - он проделал несколько пассов. – Вообще все, что мы делали, три раза в день автоматически выкачивалось на компьютер Койн. Нельзя же класть все яйца в одну корзину. Но она была не технарем, а президентом - слишком много забот, чтобы копаться в наших черновиках...
- Значит, все, что мы стерли, осталось на ее компьютере? – Черт бы его, Долбанутого, побрал! – А можно это взять обратно?
- Ты предлагаешь мне влезть на компьютер президента? – ответил Бити вопросом на вопрос. – Знаешь, что за это бывает?
- Я знаю, что его защиту делал ты, а не дятлы из Тринадцатого, - сказал Гейл, - а хороший охотник не попадается в свои же ловушки! – Действительно, Бити, прибывший из самого инженерно-технического сердца Панема, был на несколько голов выше местных умников, отставших из-за многолетней изоляции, и Альма Койн это понимала очень хорошо.
- Тогда извини, овчинка не стоит выделки, - Бити скрестил руки на груди. – Мне легче все это рассчитать по новой, чем подбирать отмычки.
- Не надо. – Гейл решил сказать правду, но не всю – неизвестно, станет ли теперь Бити стараться для Китнисс: - Я просто хочу знать, кто делает эти бомбы во Втором. Если что-то утекло отсюда, я пойду по следу и отыщу эту сволочь, где бы она ни была...
- Так бы сразу и сказал. – С явным облегчением Бити извлек из жилетного кармана небольшой планшетик и стал быстро-быстро нажимать на кнопки. Через несколько минут над планшетиком тоже появилась голограмма, только маленькая и бледная.
- Есть. - На этот раз зрелище не было таким захватывающим, да и времени ушло побольше, но Бити не сдавался, пока над голограммой не появился список. – Сентябрь… октябрь… декабрь… знаешь, чужие здесь не ходили. Разве что свои… проворонили.
- Ты хочешь сказать, что кто-то мог это забрать и…?
- Доступ имели четверо: Койн, Боггс, Плутарх и я, - перечислил Бити. – Я не брал, Койн и Боггс - маловероятно… а вот Плутарх – может быть. Он же специалист по… таким вещам. Вспомни, чем он занимался. Попался бы ты ему раньше – он бы, возможно, привлек тебя к разработке Голодных Игр, на него работало много разных умников по всей стране… - Гейла так и передернуло. – Ну да, он же сам сказал мне, что наша работа слишком хороша для мусорной корзины. Вот с ним и разговаривай. – Он обхватил голову: - А теперь тащи меня обратно.
- Может, на елку? – спросил Гейл, наблюдая, как Бити заметает следы. – Ты заслужил свой апельсин.
- Только не туда, - решительно отказался Долбанутый, - этот галдеж меня окончательно доконает. Но если принесешь мне апельсин, буду рад.
Выгрузив Бити у дверей его комнаты, Гейл спустился в столовую и убедился, что от апельсинов остался только запах. Все пили чай с печеньем - и того, и другого впервые за семьдесят пять лет было предостаточно, - и подпевали песне из динамика, непохожей на все остальные. Высокий голос из давних-давних времен пел о том, что в этот несправедливый мир наконец-то пришло Рождество - для богатых и бедных, для слабых и сильных, для черных и белых, но самое главное – война закончилась, а значит, есть надежда, что новый год будет добрым и без всякого страха! «Конец войне!» - пел детский хор. «Конец войне!» - подпевали Двенадцатый и Тринадцатый. Если такие вещи, как жареные каштаны и красноносые олени в летающей упряжке, мало кому из присутствующих были близки и понятны, то «Конец войне!» распевали, даже когда песня закончилась – пока кто-то не догадался поставить ее сначала.*
- Вот ты где! – Навстречу Гейлу из-под стола вылезла Пози. В такой толчее это был наилучший транспортный коридор для пятилетнего ребенка. Он скорей подхватил ее и усадил на колени. – А теперь закрой глаза и открой рот! - Это оказалась четвертушка апельсина, которую он ни черта сегодня не заслужил.
______________________________________________
* Песня Джона Леннона «Happy Christmas»
