Глава 4. Сторговывающий Сапожки Снейп.Следующим утром я гордым петухом вышел из чулана (и я сейчас говорю в самом буквальном, неголубином смысле). Я предпочёл бы не излагать, что послужило причиной, ибо воспоминания о том невыносимы. Скажу лишь, что на моё решение прямо повлияли три наиболее кретинических человека в мироздании, кошара, лобстер и призрак Оскара Уайльда, разбивший палатку под дверью чулана и чередовавший распевание караоке с убийственно детальным описанием своих интрижек.
Воистину ничто не могло заставить меня сбежать быстрее, чем горлопанящий во всю ивановскую Филч и Дамблдор с Трелони, сближающиеся на почве обсуждения своих любовных похождений. Похождения эти, разумеется, совершались не друг на друга. Не стоило этого даже уточнять. Благодаря их интимным побасенкам у меня развился нервный тик. Зато теперь я знаю, что последние интрижки обоих свершились тридцать лет назад. Прекрасно, теперь меня ещё и знобит. Ничто так не действует на нервы, как этот питомник, скажу я вам. Мне срочно требуются двадцатичасовой сон и новая жизнь. С огородом и ручными павлинами.
В довесок к обычным страданиям и тяжкому учительскому труду, через несколько дней, как Снегг на голову, свалился День Закупки Обуви. Я надеялся отволынить от него как минимум на пару десятков лет, но Дамблдор навёл такую решку на мою старую пару, что мне пришлось смириться с необходимостью приобрести новые чуни.
Собственно, он сказал, что моя старая пара была как раз в его стиле. И старикан был прав, так что, как можете себе представить, это странным образом заставило меня возжелать мыла и верёвки.
Видите ли, довольно трудно подобрать обувь, которая соответствовала бы моему имиджу. Я до сих пор иногда вспоминаю лицо Макгонагалл, когда она узрела меня рассекающим по коридору в ослепительно-белых кедах. Я тогда подумал, что её собеседник (Дамблдор) только что гениально схохмил, и вы уже, наверное, угадали, сколько удовольствия ей доставило открыть мне правду.
— Что смешного? — резко осведомился я — ведь профессор Снейп не из тех, кто пропускает хорошие шутки.
— Твои… ноги, — с трудом прохрипела старушка, прежде чем свалиться от дикого хохота, попутно сбив с постамента рыцарские доспехи. Которые затем начали мстительно гонять её кругами по коридору. Всё же, каким бы забавным ни было это зрелище, прилюдное осквернение моей обуви меня вовсе не позабавило.
Знаете, сейчас задним числом я понимаю, что шутки для Дамблдора — дохлый номер. Всё смешное, что он когда-либо делал, получалось самопроизвольно. Например, лет пять назад он поскользнулся и сглиссировал прямо в подземелье, затормозив носом о мою дверь. Во время своего эпичного спуска он дурным голосом вопиял такие святотатства, что и повторять-то стыдно. Должен заметить, что это был третий из Самых Любимых Моментов моего существования не в последнюю очередь потому, что, попытавшись встать, бородач вновь потерял равновесие и шваркнулся прямо на седалищную мышцу. Я чуть не лопнул со смеха. Вряд ли мне ещё когда-нибудь доведётся так продлить себе жизнь.
Но мы отвлеклись. Моей следующей парой обуви, насколько помнится, были нормальные такие сандалии с липучками, которые создавали прекрасный воздухообмен с окружающей средой. Однако они возымели похожий эффект на некоторых членов коллектива, чью вменяемость я всегда ставил под сомнение (Стеббль и Макгонагалл, которые становятся закадычными подружками, когда дело касается ржания надо мной. Вообще смех двух старых ведьм здорово деморализует, особенно учитывая тот факт, что имя одной из них практически совпадает с её профессией — так вульгарно, что должно быть запрещено законом). Тем не менее сандалии были выбракованы и отправились в Шкаф Невозврата, в котором уже базировались старые костюмчики из восьмидесятых и усы-самоклейки когда-то нежно мной любимые.
Затем практически шесть месяцев в прошлом году я успешно циркулировал по школе на лысую ногу — естественно, лишь в сочетании с удлинёнными мантиями. Приятного мало, должен сказать (особенно добираться в Хогсмид по снегу — вряд ли это пришлось бы кому-то по вкусу).
Но потом случился Лапшичный казус — ещё один провал, о котором я не расскажу даже в этом сверхтайном Изложении Моей Жизни. Лапшичный казус уйдёт со мной в могилу. Как бы там ни было, однажды я здорово поскандалил с Дамблдором/Макгонагалл (слушайте, подчас они такие одинаково бесячие, что вполне могут оказаться одним и тем же засранцем, подосланным, чтобы отравлять моё существование) и вылетел из офиса этого пескоструйщика в самой внушительно-импозантной манере, на которую только был способен, сохраняя на лице выражение крайнего остервенения на зависть всем стервам и стервятникам. К несчастью, внушительность немного вышла из-под контроля, и мои обнажённые (но идеально отпедикюренные) пяточки оказались на всеобщем обозрении.
Дамблдор издал какой-то совершенно нелепый возглас (кажется, что-то про дресс-код), а Макгонагалл просто молча хватала ртом воздух. Долго. Я думал, что она отбрасывает коньки, так что я с надеждой подбежал поближе, но ошибся. Она просто выражала таким способом состояние шока.
Как смеет она выражать шок таким неоднозначным способом?
Что ж, как вы уже догадались, это лишь ещё больше меня разозлило, так что я пнул стену (позже выяснилось, что это стоило мне двух сломанных пальцев) и похромал в Больничное крыло, что немного смазало весь драматизм ситуации.
Но даже это не склонило меня к покупке новой обуви так, как подслушанный двумя неделями позднее разговор между Минервой и профессором Синистрой.
— Просто они были такие эротичные, — говорила Минерва, что само по себе заставило меня, поскользнувшись, перекувыркнуться через голову и сползти по стенке с жутким приступом желудочных колик.
— Его стопы? — недоверчиво переспросила Синистра. Я с трудом подавил рвотный рефлекс. Бесшумно.
— Да… Ох, я не могу объяснить. Это так глупо с моей стороны, но я никогда в жизни не видела таких бесподобных пяточек.
Синистра ничего не ответила. Наверно, её тоже подташнивало.
— Прости, но Северус Снейп? Бесподобные пяточки? — Она вновь замолчала, а меня скрутил очередной приступ рвоты. — Полагаю, я должна увидеть их своими глазами.
Я вскочил с места и тут же сорвался на бег. Я бежал.
И бежал.
И бежал, но, разумеется, самым пяткоскрывательным способом, что, должно быть, придавало мне сходство с подстреленной уткой, поэтому я редко возвращаюсь к этому воспоминанию.
С тех пор я старательно закрывал каждый дюйм своих ступней чёрными башмаками на невысоком каблуке с серебряной пряжкой. К моей великой печали, Дамблдор начал делать то же самое. Заметив этот ужас, я быстро метнулся в богом забытую обувную лавку за новой парой. В моём распоряжении была всего одна перемена, так что я до сих пор поражаюсь, как этот марафон меня не угробил.
Тем не менее залихватские лоферы, которые я там приобрёл, точно стоит упомянуть. Приобретённые же мозоли упоминать не будем.
