Часть 4. Волшебный мирНа вырученные деньги мы покупали то, что не выращивали сами: сахар, крупы, растительное и сливочное масло, мясо, молоко, сыр и рыбу. Отцу нравились некоторые маггловские консервы, сладости и специи из дальних стран. В частности смесей кари у нас стояло шесть разных баночек и он периодически пробовал новые смеси от новых производителей. А я, как привет из прошлой жизни, упросил его покупать мне сладкую газировку, особенно колу.
Позже я подсадил отца на маггловские книги и журналы. Их я и сам с удовольствием читал и перечитывал.
Для меня эти поездки были настоящим погружением в историю. Ожившее ретро, тематический парк на максималках. Я видел автомобили 30-х годов, неуклюжие и угловатые, словно сошедшие со страниц старых журналов. По дорогам все еще часто громыхали повозки, запряженные лошадьми. Люди были одеты в непривычные костюмы, шляпы и платья. Мир жил без интернета, без мобильных телефонов, без той мгновенной связи, которая была неотъемлемой частью моей прошлой жизни. И я с удивлением поймал себя на мысли, что совершенно не испытываю тоски по интернету и гаджетам. Неужели это волшебство так захватило меня, вытеснив привычки человека из будущего?
Отец показывал мне города и деревни, объяснял, как устроен этот мир, как живут магглы, чего они боятся и о чем мечтают. Он учил меня быть незаметным, не привлекать внимания, вести себя как обычный, пусть и очень крупный, деревенский мальчишка. Он пока не догадывался, каких размеров этот мальчишка достигнет. Хотя с другой стороны, тогда у меня должна появиться своя собственная магия, и я сам смогу скрываться за маглоотталкивающими чарами и разбрасываться внушениями.
Вся эта торговая деятельность отца была вполне законной. Министерским служащим разрешается гораздо больше чем обычным волшебникам. В том числе это относится к контактам с магловским миром. Тем более работа егеря сама по себе подразумевает постоянное взаимодействие с с их властями — ведь лес не существует в вакууме, его границы проходят через земли простецов.
К тому же в этом есть элемент самообеспечения. Те же туши свиней и коров для подкормки магических животных, зерно для них — на все это Министерство выделяло совершенно недостаточные средства. Отец говорил, что официальных ассигнований хватало бы от силы на треть необходимого. Так что егеря вертятся как могут, зарабатывая недостающие деньги собственным трудом и смекалкой.
Помимо работы в лесу и общения с магглами, папа постепенно знакомил меня с магическим миром Британии. Эти поездки были нечастыми — раз в месяц, а то и реже, — и всегда короткими, но каждая из них была для меня настоящим погружением в сказку.
Первым стал, конечно же, Косой переулок, он же аллея. Шаг из камина «Дырявого котла» на залитую солнцем, мощеную булыжником улицу был для меня настоящим потрясением, несмотря на все знания из прошлой жизни. Одно дело — читать об этом, и совсем другое — видеть воочию. Видеть волшебников в характерных мантиях и шляпах, спешащих по своим делам; слышать уханье сов из торгового центра; вдыхать сложный, многослойный аромат, в котором смешались запахи старинного пергамента, экзотических зелий, карамели и озона от практикуемых заклинаний. Я стоял посреди улицы и, задрав голову, с детским восторгом рассматривал вывески: «Флориш и Блоттс», «Аптека Малпеппера», «Лавка Олливандера». Это было окончательное, бесповоротное погружение в мир поттерианы.
Потом были и другие места. Мы побывали в Хогсмите — уютной деревушке с ее пряничными домиками под черепичными крышами, где в воздухе витал аромат кондитерской. Несколько раз мы выбирались в менее известные магические анклавы, скрытые в крупных магловских городах. Это были не широкие проспекты, как Косой переулок, а скорее небольшие, спрятанные от посторонних глаз улочки или даже отдельные магазины в Бирмингеме, Манчестере и Ливерпуле, где можно было купить все необходимое без столичной суеты. Однажды мы даже совершили головокружительное путешествие в Дублин, где отец вел дела с поставщиком редких ирландских трав, а я с любопытством разглядывал местных волшебников, которые предпочитали мантиям обычные кожаные и шерстяные плащи и куртки.
Роберт всегда совмещал дела с моим «образованием». Он знакомил меня со своими старыми друзьями и надежными деловыми партнерами. Это был пестрый, но очень интересный круг людей: обстоятельные артефакторы, тщательно выбирающие каждый брусочек; суетливые торговцы, постоянно что-то подсчитывающие на пергаментных свитках; молчаливые, серьезные аптекари и зельевары в перчатках из драконьей кожи или наоборот - с пальцами в пятнах от реагентов; пожилые ведьмы-травницы, от которых пахло сушеными травами и воском; магические фермеры и заводчики, обсуждавшие с отцом приплод луннотелят или болезни книзлов.
— Это Рубеус, мой сын и помощник, — представлял он меня, и в его голосе всегда слышалась плохо скрываемая гордость.
Реакция на меня была сдержанной, но всегда с ноткой легкого удивления. Эти люди — и мужчины, и женщины, — пожимали мне руку, невольно отмечая ее размер и мою силу. Их взгляды скользили по мне, оценивая рост, который явно не соответствовал моему возрасту.
— А сколько парню лет, Роберт? — неизменно следовал вопрос.
Услышав ответ, они удивленно качали головами, но в их реакции не было и намека на то «сюсюканье», с которым взрослые обычно обращаются к маленьким детям. Возможно, мой рост, а может, и серьезное выражение лица, с которым я впитывал каждое их слово, сразу настраивали их на деловой лад.
В этом узком кругу старых знакомых отца, людей дела, я не чувствовал никакого предубеждения из-за своей полувеликанской природы. Они видели во мне в первую очередь сына Роберта Хагрида, сильного и толкового помощника. Но я понимал, что это — исключение, а не правило. Эти люди доверяли моему отцу, а значит, доверяли и мне.
Что касается более широкой публики, то, к моему удивлению, даже на оживленной Косой аллее я не ловил на себе косых или испуганных взглядов. Прохожие могли бросить удивленный взгляд на необычно рослого мальчика, но тут же возвращались к своим делам. Видимо, в магическом мире, полном диковинных существ и явлений, ребенок-великан был хоть и редким, но не из ряда вон выходящим зрелищем, чтобы надолго приковывать к себе внимание.
Однако отец все равно был настороже и тщательно дозировал мои появления в магическом обществе. Я понимал его опасения. Для меня эти поездки были волшебным приключением. Для него — тщательно просчитанной спецоперацией, где нужно было показать мне мир, но при этом уберечь от его опасностей.
При всем моем восторге и желании проводить в магическом мире как можно больше времени, отец строго дозировал эти визиты. Поездки были короткими — несколько часов, не больше. Мы приезжали, делали нужные дела, и сразу возвращались домой. Когда я спросил почему, папа ответил серьезно и без обиняков:
— Рубеус, ты полувеликан. Не все маги это понимают и принимают. Многие боятся великанов, а некоторые их просто ненавидят. Были войны, были конфликты. Кровь проливалась с обеих сторон. И хотя ты всего лишь ребенок, найдутся те, кто увидит в тебе угрозу. Или просто возможность выплеснуть свою злобу на безопасную цель.
Я понимал. В мире всегда существовала дискриминация — по цвету кожи, национальности, вере. Здесь к этому списку добавлялась магическая природа. Маглорожденные, полукровки, вейлы, оборотни — все они сталкивались с предрассудками. Это был один из основных конфликтов, заложенным Роулинг в этот мир.
— Я не хочу, чтобы на тебя напали, — продолжал Роберт. — Или чтобы кто-то попытался причинить тебе вред, словом или делом. Поэтому мы приезжаем ненадолго, держимся вместе, и я всегда знаю, где ты. Когда подрастешь, станешь сильнее и мудрее — сможешь путешествовать свободнее. А пока... пока я должен тебя защищать.
Его слова были пропитаны такой заботой, что я не мог обижаться на ограничения. Да, я хотел видеть больше, исследовать этот удивительный мир, разговаривать с волшебниками и волшебницами, слушать их истории. Но я также понимал риски. Мое тело выдавало мое происхождение — характерная внешность, огромный рост, непропорциональная сила. Любой маг с предубеждением мог бы создать проблемы.
Поэтому я принимал эти короткие визиты как дар. Каждая поездка была окном в настоящий магический мир — не тот, что описан в детских книжках, а живой, реальный, со своими светлыми и темными сторонами. И каждый раз, возвращаясь домой, в наш тихий лес, я уносил с собой новые впечатления, новые знания, новое понимание того, кем я стал и какое будущее меня ждет.
Окончательное погружение в сказку произошло не сразу, а постепенно, визит за визитом. И с каждым новым путешествием я все больше осознавал: это не сон, не фантазия. Это моя новая реальность. Мир, в котором я буду жить, расти, и, возможно, менять его.
Погружение в эту реальность принесло и неожиданные изменения в моем сознании, которые я заметил не сразу, а лишь спустя несколько месяцев регулярных походов в обоих из миров. Однажды, возвращаясь из очередного визита в Косую аллею, я вдруг осознал, что даже мысленно начал формулировать фразы на английском. Не на русском, как было раньше, когда воспоминания о прошлой жизни еще четко разделялись с реальностью нынешней, а именно на английском — языке, на котором говорил отец, на котором велась вся жизнь вокруг меня. Это было странное открытие, почти пугающее в своей естественности. Я не прилагал усилий к этому переходу, не заставлял себя думать иначе — это произошло само собой, незаметно, как будто мозг решил, что так эффективнее, проще и логичнее.
Отец и все окружающие во время наших путешествий в магловский и магический миры говорили исключительно по-английски, и постепенно этот язык стал не просто средством общения, а основой моего внутреннего диалога. Русский язык не исчез совсем — он оставался где-то на периферии сознания, всплывал иногда обрывками фраз из прошлой жизни или когда я затруднялся подобрать нужное слово или построить фразу, но он уже не доминировал. Английский занял его место так же естественно, как новое тело заняло место старого.
Еще более тревожным открытием стало то, что я начал автоматически называть обычных людей маглами. Не "обычные люди", не "немаги", а именно маглы — слово, которое несло в себе легкий оттенок отстраненности и пренебрежения, разделения на "мы" и "они". Сначала я замечал это и одергивал себя мысленно, напоминая, что в прошлой жизни я сам был одним из этих "обычных людей". Но постепенно такие мысленные одергивания случались все реже, потому что разделение укоренялось глубже с каждым днем.
Сложно было не поддаться такому разделению миров на "наш" и "их", когда самый главный и значимый человек в моей жизни — отец — постоянно на это указывал. Пусть он это делал и не со злым умыслом, а просто в силу устоявшихся представлений и привычек магического сообщества. Когда мы шли по обычной улице, он говорил вполголоса: "Маглы не должны видеть магию", "Осторожнее, здесь много маглов", "В магловском мире другие правила". Это не было презрением или высокомерием — скорее осторожностью, элементом обучения, привычкой соблюдать Статут секретности. Но эффект был тем же: постоянное напоминание о границе между двумя мирами, о том, что мы — особенные, отличающиеся, другие.
Окружающие условия нашего проживания лишь подтверждали это разделение. Мы жили в лесу, вдали от магловских деревень и городов, в доме, где висели магические картины и колдофото, где на полках стояли зелья, где каждый предмет нес в себе отпечаток волшебства. Когда мы выбирались в магловский мир, это было словно посещение чужой территории, где нужно было вести себя осторожно, скрывать истинную природу, притворяться. А когда возвращались домой или отправлялись в Косую аллею, наступало облегчение — мы снова среди своих, среди тех, кто понимает, кто видит мир таким же, каким видим его мы.
Я осознавал это разделение, видел, как оно укрепляется в моем сознании, и не мог противостоять ему полностью. Потому что жить в двух мирах, постоянно балансируя между ними, означало принять правила обоих, а правила магического мира были просты: маги и маглы — разные. Не лучше или хуже, но разные. И эта разница должна оставаться скрытой, защищенной и неприкосновенной.
Может быть, в будущем я смогу изменить это отношение, стереть границы, построить мосты между двумя мирами. Но пока что, в свои детские годы, в теле полувеликана, живущего в лесу и только начинающего понимать законы магического общества, я просто принимал реальность такой, какая она была. И реальность эта говорила на английском и делила мир на магов и маглов.
Однажды вечером мы сидели у огня, и я продолжал постигать этот удивительный мир. Наша скромная домашняя библиотека, состоявшая из нескольких десятков фолиантов, была моим главным источником знаний после отца.
— Папа, а кто главный у волшебников? — спросил я, отрываясь от книги со сказками.
— Ну, главный у нас Министр магии, — ответил отец. — Он работает в Министерстве, это такое наше правительство.
— А он все решает один?
— Нет, конечно. Ему помогают заместители, начальники отделов. Есть еще и Визенгамот. Это наш верховный суд. Они и законы принимают, и судят самых опасных преступников.
— А кто сидит в этом... Визенгамоте?
— О, там самые уважаемые люди, — вздохнул отец. — Главы древних родов, лорды... Малфои, Блэки, Лестрейнджи... Они очень гордятся своей чистой кровью и входят в так называемый список "Священных двадцати восьми". А есть и другие древние роды, как Поттеры, которые на эту чушь не обращают внимания. Или делают вид, что не обращают.
Слово «Поттеры» прозвучало как тихий колокол, но в моей голове оно вызвало оглушительный набат. Поттеры. Джеймс и Лили. И их сын, Гарри. Мальчик, Который Выжил. Мальчик, который выжил потому, что его родители — погибли.
Размышлял я долго.
Поттеры. Их смерть была лишь началом, лишь частью будущих страданий и потерь. Лонгботтомы, доведенные до безумия. Сириус Блэк, запертый в Азкабане на двенадцать лет за преступление, которого не совершал. Римус Люпин, обреченный на жизнь изгоя. Бесчисленное количество безымянных жертв Второй Мировой и двух британских магических войн имени Воландеморта.
И все это казалось таким далеким. Для меня, снова оказавшегося в детстве, моя нынешняя жизнь была похожа на личную, идеальную сказку. Вокруг простирался удивительный, полный чудес волшебный мир, а рядом был человек, который отдавал всего себя заботе обо мне. И зачем рушить все это?
Мир за пределами этого лесного рая другой— уродливый, тревожный, предвоенный. И это знание рождало главный вопрос: нужно ли мне пытаться что-то в нем изменить? Имею ли я право нарушить уют своей сказки ради спасения мира, который мне пока чужд?
И вот она, передо мной во весь рост встала главная дилемма попаданца. Знание — это не только сила, но и ответственность. Должен ли я вмешиваться? Могу ли я, имею ли право менять будущее, пусть даже такое мрачное? Что, если мои действия сделают только хуже? Эффект бабочки, парадокс убитого дедушки — все эти теоретические страшилки из фантастических романов теперь стали моей личной, вполне реальной проблемой.
Мысли метались в голове. Можно ли предотвратить Вторую мировую? Написать анонимное письмо Сталину? Рузвельту? Черчиллю? В Министерство магии? Дамблдору или самому Гриндевальду? Бред. Кто поверит малолетнему ребенку, пусть даже и полувеликану? Тем более полувеликану. И как вообще это сделать из лесной глуши? С грядущей мировой войной с моей нынешней позиции сделать что-либо было практически невозможно. Пока что.
Но британские магические войны... это другое. Их источник был локализован. Возможно, все дело в одном-единственном мальчике. Возможно, достаточно не дать ему озлобиться. Не дать развиться его паническому страху смерти, который в итоге и толкнул его на путь создания крестражей. Если спасти его душу, можно спасти и всех остальных.
Это казалось более реальной, более достижимой целью. А там, глядишь, если удастся изменить судьбу магической Британии, появятся ресурсы и возможности повлиять и на что-то большее. В конце концов, Гитлер придет к власти только в тридцать третьем и история магических тварей тоже еще впереди. Время еще есть. Может и на эту историю тоже удастся повлиять.
