Глава 7. Снейп (часть 4)Он не знал, чего ждать, но уж точно не того, что увидел. Девочка ушла даже дальше, чем описывал Поттер. Она выглядела хуже, чем когда он первый раз увидел её в Св. Мунго, а тогда у неё почти не было волос и тело было хрупким, как у котёнка.
В течение последних полутора лет она умудрялась сохранять здоровый и крепкий вид, который стал для него неотъемлемо связан с ней. По-видимому, из-за этого Поттеру и было так тяжело её видеть − обычно она выглядела в точности так же, как перед впадением в кому, − так, будто в любой момент могла подняться и начать задавать кучу вопросов, которые, скорей всего, вывели бы Снейпа постепенно из себя, даже если бы ему понравилось на них отвечать.
Но сейчас − великодушный Мерлин! Её кожа, обычно здорового светло-медового цвета, была белей, чем молочные тосты, которыми его пичкала Поппи в больничном крыле. Под кожей были видны острые углы костей. Хороший мышечный тонус всего двухнедельной давности испарился, и она свернулась практически в позу зародыша. Её великолепные волосы − волосы, которые в снах обвивали его руки, − стали безжизненными и прямыми, ломкими и сухими, − а не той дикой копной кудрей, которую его пальцы обхватывали и прижимали к коже в те редкие моменты, когда он позволял себе к ним прикасаться.
Нетти Помфри посмотрела на него с выражением, похожим на жалость, когда он задохнулся при виде искалеченного тела Гермионы.
− Почему она лежит на боку? − спросил он. − Почему у неё так согнулись руки и ноги?
− Такое случается, когда больные долго находятся в коме. Сухожилия теряют эластичность и съеживаются.
Снейп не ответил, лишь шагнул ближе к кровати и протянул вперед руку.
− Она так похудела. Кажется, что она может сломаться от малейшего прикосновения. Что случилось? − В его голосе не было ни сарказма, ни вопроса, а лишь печаль и почти мольба.
− Я не знаю, − ответила Помфри. − Ей становилось всё хуже и хуже после вашего последнего посещения. Я больше ничем не могу ей помочь.
− Я не смирюсь, − прошептал он. − Господь Всемогущий…
Он не помнил, как упал на колени рядом с кроватью, рука потянулась к ломким волосам, чтобы осторожно убрать их с её глаз.
Они совсем не изменились, по-прежнему были широко распахнуты и пусты, цвета болотной тины, а не золотисто-карими, блестевшими интеллектом, который, как он подозревал, мог сравниться с его собственным. Он попался в ловушку её взгляда, отразившись в её глазах. Их пустота насмехалась над ним, обвиняла его. Он подвел её, несмотря на обещание.
Непомерный груз опустился на грудь, мешая дышать. Он практически видел смутный ореол смерти, витающий над ней, и вдруг осознал, что если она умрёт, то часть его − та часть, которую он только начал узнавать, − умрёт вместе с ней.
Он снова посмотрел ей в глаза, вспоминая их такими, какими они были, − упорно решив, что не даст ей уйти. Он почувствовал, будто падает в карюю глубину, входя в её разум, зовя её по имени. Эхо его голоса отражалось от стен пустынных коридоров её разума, и от одного только этого звука становилось не по себе. Нужно было быть сумасшедшим, чтобы надеяться найти здесь хоть что-то от девочки, которую он когда-то знал.
Её больше не было. Его последний шанс искупления, и тот теперь утерян. Идиот.
Он подхватил её под голову рукой, чувствуя под пальцами изящные кости черепа.
− Нет, − взмолился он её разуму. − Нет!
И в этот момент он и почувствовал это, какое-то легчайшее прикосновение… чего-то… к своим мыслям. Такое манящее, такое робкое, что он испугался, не померещилось ли ему. Его взгляд сфокусировался и стал пристальным, разум пытался проникнуть дальше, идти наощупь…
− Мисс… Мисс Грейнджер? Гермиона?
Он по наитию шёл через коридоры, которые рассыпались в пыль вокруг него, решительно пробирался сквозь огромные, разросшиеся деревья, осторожно ступал на кирпичи и обвалившуюся известку. Впереди маячила смутно знакомая черная дверь, изъеденная жучками и покосившаяся.
Наконец он добрался до неё и мягко толкнул, чтобы открыть. Дверь рассыпалась от прикосновения, пылью прошла сквозь пальцы и растворилась в воздухе, даже не долетев до каменного пола. Он прищурился, чтобы защитить глаза от пыли, и почти перестал дышать. Рядом кто-то плакал.
− Гермиона?
Какое-то мгновение его окружала беспросветная мгла, которая вдруг разлетелась в разноцветный калейдоскоп. Колени дрогнули под неожиданным грузом охвативших его эмоций: гнев, боль, одиночество, отчаяние, ужасное, захлестнувшее с головой, чувство угнетенности, так что стало страшно, что оно его полностью поглотит.
− Северус? − Её голос был голосом ангелов, голосом всепрощения, голосом искупления и спасения. − Это на самом деле ты? Это действительно ты?
Он упал на колени перед ней, уверяя самого себя, что глаза слезятся из-за пыли.
− Это я, Гермиона. Я пришёл.
Она спрыгнула с огромного кресла, в котором сидела, сжавшись в комочек, и, обхватив его руками, уткнулась лицом ему в грудь.
− Северус, где ты был? Я так скучала по тебе!
Между каменными плитами пола вдруг проросла трава, и в заброшенном классе зельеварения распустились цветы.
