Глава 5Шпренгер быстро прошел обратно в пещеру. Гарри, кинув взгляд на город, прошел за ним. В нем рос страх. Он вспомнил, что они проходили по истории магии.
Средневековье. Костры инквизиции. И он – рядом с Великим Инквизитором!
Шпренгер быстро снимал со стены портрет отца Дамблдора, попутно говоря мебели, чтоб она не двигалась. Запрятав картину, он прошел к сундуку, достал из него черную рясу, небольшой, но внушительный серебряный крест, потом достал еще что-то и кинул это Гарри:
- Одевайся.
Гарри поднял одежду: какие-то средневековые лохмотья. Он поднял взгляд на Шпренгера, уже облаченного в рясу, с распятием на груди.
- Гарри, поторопись.
Он вновь сел, и задымил. Когда Гарри надел поверх штанов и рубашки куртку или вроде того с капюшоном и сменил обувь, старик начал инструктаж.
- Гарри, сейчас приблизительно 1490 или уже новый 16 век. У вас сказано, что это эпоха Возрождения. В твоей куртке в рукаве есть несколько ремешков, вообще-то они для ножа, но можешь положить туда палочку. Ею пользуйся только в крайнем случае! Я думаю, понятно почему.
Гарри кивнул.
- Отлично. Имя оставим тебе то же, ко мне обращаешься только как «герр Великий Инквизитор» или «герр Великий инквизитор Шпренгер», хотя мало кто здесь знает по-английски. Придется тебе быть моим слугой - чтобы был рядом всегда. Если кто придет, кого бы ни увидел, не показывай на лице ничего, кроме смирения. Никого кроме меня не слушай, ничего не выполняй, никого ни в чем не переубеждай, особенно касательно устройства Вселенной. Выйдешь отсюда только со мной, один – никуда, пока не сменим местность. Ясно? Имей в виду, это жесткое и жестокое время. Тебе ясно?
Куда девался мягкий, умиротворенный старик, у которого была впереди вечность, и он никуда не торопился? Перед Гарри сидел Великий Инквизитор, которого, судя по всему, было лучше не злить.
- Ясно, герр Шпренгер, - кивнул Гарри.
Старик кивнул.
- Только, Гарри, ты меня не бойся. Я же по глазам вижу. Ты смотришь на Инквизитора и думаешь, как бы он тебя не съел. Гарри, ты был моим гостем, а законы гостеприимства много стоят. Да и в любом случае, ты отличный парень. Неужели ты думаешь, что я тебя предам?
- А разве таких «отличных парней» вы не жгли? – Гарри спохватился, но слово вылетело.
Шпренгер помрачнел.
- Сжигал и таких. Но все равно это не значит, что я сдам и тебя первому же инквизитору.
- Простите, сэр…герр, - поправился Гарри, - а я вернусь к себе в то же время, как и ушел?
- Я не знаю, Гарри, когда ты туда вернешься. Я даже не знаю, вернешься ли.
Гарри похолодел. Голова гудела, он сглотнул было, но горло пересохло.
- Спокойно, Гарри. Если меня еще не объявили врагом церкви, я помогу тебе.
Молчание.
Гарри не знал, сколько прошло времени, когда он сидел и смотрел на Шпренгера. Он старался ни о чем не думать, но было страшно. Где-то шевелилась мысль, что Волан-де-Морт его не увидит больше и не убьет. И никто не узнает, что его сожгли на костре. Хотя, может, в каком-нибудь учебнике по истории магии напишут: «Сожжен еретик, мальчик, в очках»….
Вдруг, резко разрезав тишину, снаружи кто-то зашаркал. Гарри напрягся, по спине заструился холодный пот.
В пещеру вошел мужчина одного возраста со Шпренгером и в такой же одежде, разве что бороды у него не было, только усы. Увидев старика, он раскинул руки и воскликнул:
- ach, du lieber Himmel! Sprenger! Wieso?
- Heinrich? – удивился Шпренгер, - Du?
- Ich. Ich so warten auf du! – вошедший улыбнулся, - wir deiner lange suchen. – Он обернулся к Гарри и помрачнел. Гарри поежился: взгляд был не из приятных,- wer hat?
- mein Diener, - ответил Шпренгер.
Взгляд вошедшего просветлился. Он кивнул и вновь обратился к Шпренгеру. Они долго о чем-то говорили. Гарри внимательно следил за ними. Больше делать было нечего.
Хоть вошедший и был, судя по взгляду, человеком серьезным, если не сказать больше - жестким, но видно Шпренгеру он был по душе: в глазах старика сиял свет радости. Гарри уже начал подумывать, что это и есть тот, второй автор. Правда он не помнил, как его зовут, но раз Шпренгер с ним так общается, значит, не совсем он и плохой человек…Может, он им поможет?
…Когда я увидал Кельн, сердце мое возрадовалось, и я возблагодарил Господа нашего Иисуса Христа. Но потом я подумал, что меня уж не ждут тут более, причислив к еретикам, и что мальчику, за которого я ответственен, здесь будет нехорошо, и огорчился.
А потом сердце мое сдавили пальцы страха: мир непредсказуем, как знать, может мальчик здесь, в Средневековье, погибнет или будет…
Я старался не думать об этом, отдавая ему распоряжения, но боялся! Боялся так, как боялся редко. И он боялся также – я видел это в его глазах. Он боялся этого мира и меня. Он боялся, что я его предам. Маленький мальчик, Великие Инквизиторы знают, что такое честь, гордость, уважение, доверие. Знают, как ценится оно в этом мире. И поэтому друг другу доверяют редко.
Положимся на Христа, Гарри, и он выведет нас!
И когда в пещеру вошел Крамер, я возрадовался больше, чем раньше. Он – наше спасение! Он послан Христом!
- Бог ты мой!- вскричал он, увидев меня, - Шпренгер! Какими судьбами?
- Генрих? - мое удивление и радость, надежда (безумная, надо сказать, надежда): все вылилось в мой голос, - ты?
- Я. Я так тебя ждал! - Он улыбнулся. Генрих, единственный, на кого я могу положиться в Кельне, - Мы так долго тебя искали.
Тут он обернулся к Гарри. Мальчик сжался под его взглядом. Я понимаю его, неприятно, когда на тебя смотрит один из самых…трудолюбивых, скажем так, слуг Господних, - кто это?- и голос его переменился. Он был жесткий, холодный, расчетливый.
- мой слуга,- ответил я.
И он расслабился. Бедный мой Генрих, ты везде видишь ловушку и врагов. Когда-нибудь изменишься ли ты?
Мы заговорили с ним. Я узнал, что год сейчас тысяча пятисотый, то есть с момента моей «смерти» прошло пять лет. Меня искали. Многие считали меня пособником дьявола, особенно обнаружив мою переписку с неким Трансильванским владыкой, противостоящему неверным с Востока, Владом Цепешем Дракулой, из ордена Дракона. Генрих верил в мою невиновность и узнал от горожан, куда они меня запрятали. Он рассказал мне это честно и полностью, и я порадовался, что Гарри не знает нашего языка: такие подробности не для детских ушей.
Генрих приходил в пещеру каждый год, и вот, наконец-то, встретил меня.
Он спрашивал, как я выжил, где был, откуда у меня столько вещей. Я сказал ему, что скитался, а вещи – подарки тех, кто, как и я, исповедовал веру Христову. Не знаю, поверил ли мне Генрих, он был достаточно умен, но сказать ему правду значило обречь себя на лишение сана, а Гарри пришлось бы предстать перед судом инквизиции. Он друг, но он слишком, чересчур рьяно верит.
- Твой слуга, - спросил он, - знает по-немецки?
- Нет,- ответил я, - он англичанин.
- Хороший?
- Генрих!- укоризненно заметил я.
- Молчу-молчу.
Но что-то мелькнуло у него в глазах. Я не успел уловить, но что-то либо насмешливое, либо … настороженное. И, клянусь святым Петром, скорее второе!
Гарри послушно молчал и смиренно смотрел на двух друзей, разговаривающих между собой. Он открыл, что немецкий язык достаточно мелодичен, но строг, мягок, но суров. Пока он размышлял над этим, пришедший, которого Шпренгер назвал Генрихом, повернулся к нему, и тихо спросил у старика:
- Dein Diener, er versteht Deutsch?
- Nein, er Engländer, - ответил Шпренгер. Гарри пожалел, что не знает немецкого – речь по-видимому шла о нем.
- Brav?
- Heinrich!- укоризненно сказал старик.
- Schweigen.
Но он так глянул на Гарри, что тому подумалось: «он все знает! Все видит! Знает, кто я!». Гарри судорожно сглотнул. Он вспыхнул при одной мысли о том, что он может погибнуть. И, кажется, Генрих заметил это. У Гарри мелькнула мысль: а может ли человек в каждом искать ведьму и принимать желаемое за действительное? Подставит ли он его, Гарри?
И как Шпренгер с ним дружит?
- Мой дом еще цел, Генрих? – спросил я у друга.
Тот отвлекся от Гарри, пламеневшего как мак, и повернулся ко мне.
- Да, конечно. Я взял его под свою опеку. Твой слуга Тиль все еще там служит. Все готово, чтобы ты мог вернуться.
- Отлично. Когда мы идем?
- Хоть сейчас. У подножия холма повозка: я всегда приезжал с ней, мало ли, может, ты вернешься.
- Гарри,- обратился я к мальчику, мысленно прося его быть благоразумным, - перетащи все вещи в повозку в низу холма.
Он кивнул и стал собирать сначала все мелкое – коврики, ложки. Он старался – видит Бог! – но решил взять все и сразу. Все и сразу рассыпалось.
- Неказистый у тебя слуга, Якоб, - нахмурился Шпренгер, - я пойду, позову своего. От твоего проку не будет.
И, бросив на Гарри уничтожающий взгляд, вышел. Была бы дверь, он непременно бы хлопнул ею.
Гарри совсем смутился и покраснел. Мне было жаль его, но такими темпами он усилит внимание Генриха к своей особе, ибо я всегда держал образцовых слуг.
- Возьми портрет Персиваля, Гарри. Если успеешь – шепни, чтоб не двигался. Но, умоляю, будь спокойнее. От волнения ты немного не то делаешь, - мальчик заалел, - успокойся! Своей…скромностью ты заставишь сомневаться в тебе Генриха еще больше. Сейчас мы поедем ко мне в дом. Мой слуга Тиль примет тебя хорошо, злиться не будет. И не бросай ни на кого мрачных взглядов: подумают, что напускаешь порчу.
Гарри кивнул мне. Совсем смутился. Я улыбнулся ему, подошел и ободряюще сжал плечо.
- Все будет хорошо, Гарри. Ты вернешься к себе. Обещаю.
Он кисло улыбнулся и кивнул.
Кто-то хмыкнул сзади. Генрих. Он чуть насмешливо улыбнулся. За ним зашел какой-то крестьянин, при виде меня склонившийся и прошептавший: «Герр Великий Инквизитор…». Гарри ему помог загрузить вещи в повозку, лошаденка проснулась, и мы двинулись.
Кельн! Мой родной Кельн! Как я скучал по тебе! Спасибо, спасибо тебе, Иисусе!
Я словно ожил! Пусть в свете луны, полно и красиво восседающей на небосклоне, пусть в этом неверном и дрожащем свете, но я видел его, видел этот славный город, осколок древнего Рима! Я улыбался и не замечал ничего вокруг. Мой город, мое время, мой друг! Я сморгнул внезапно показавшиеся слезы. Генрих взглянул на меня и тихо запел:
Gaudeamus igitur
juve nes dum sumus
Gaudeamus igitur
juve nes dum sumus
Post jucundem juventutem
Post molestam senectutem
Nos habebit humus
Nos habebit humus
Я легко засмеялся и присоединил свой голос к студенческому гимну, который мы с Генрихом когда-то пели в Кельнском университете.
Vita nostra brevis est
Brevi finiectur
Vita nostra brevis est
Brevi finiectur
Rapid nos velociter
Vadit nos atrociter
Nemini parcetur
Nemini parcetur
Мы засмеялись. Странное, должно быть, это было зрелище! На повозке, почти в полночь едут в Кельне два Великих Инквизитора, распевая Гаудеамус, сидя в повозке! И все же я был так счастлив, что не мог не петь!
Ubi sunt qui ante nos
In mundo fuere?
Ubi sunt qui ante nos
In mundo fuere?
Vadite ad superos
Transite ad inferos
Quos si vis videre
Quos si vis videre
Отражаясь от стен соборов и домов, взлетая к самим небесам, спешил, спешил великий гимн!
Vivat Academia!
Vivant professores!
Vivat Academia!
Vivant professores!
Vivat membra quodlibet
Vivat membrum quolibet
Simper sint in flore!
Simper sint in flore!
- Flo-o-o-re! – протянул Генрих, и мы рассмеялись.
- Гарри, - отвлек парнишку от размышлений голос Шпренгера, - перетащи все вещи в повозку в низу холма.
Вещи? Ах, черт, он же слуга Шпренгера! А слуги должны быть исполнительными. Поэтому Гарри, ничтоже сумняшеся, начал собирать то, что было ближе: несколько ковриков, ложки. Он хотел унести сразу много и, соответственно, не унес ничего. Глупо посмотрел на рассыпанное и поразился тому, что ничему полезному у Дурслей не научился.
Ему стало стыдно. Как он мог? Он поднял глаза на Шпренгера – тот смотрел спокойно, Генрих же явно не одобрял подобное. Он что-то сказал Шпренгеру и вышел. Краска стыда медленно и верно заливала лицо Гарри. Он боялся, что Шпренгер сейчас подойдет, будет его стыдить, или, что хуже, жалеть.
- Возьми портрет Персиваля, Гарри. Если успеешь – шепни, чтоб не двигался. Но, умоляю, будь спокойнее. От волнения ты немного не то делаешь, - Гарри клял себя на все корки. - Успокойся! Своей…скромностью ты заставишь сомневаться в тебе Генриха еще больше, - он мог подставить и Шпренгера тоже! Вот черт! - Сейчас мы поедем ко мне в дом. Мой слуга Тиль примет тебя хорошо, злиться не будет. И не бросай ни на кого мрачных взглядов: подумают, что напускаешь порчу.
Гарри кивнул. Он окончательно смутился. Мир, куда он попал, был полон правил, которых он не понимал, но которым должен был следовать. Иначе.…И он никому в этом злом мире не был нужен. Шпренгер улыбнулся ему, подошел и ободряюще сжал плечо.
- Все будет хорошо, Гарри. Ты вернешься к себе. Обещаю.
Гарри улыбнулся и кивнул, эти слова согрели его, хоть Шпренгер рядом!
А если бы Шпренгера не было? Гарри похолодел.
Кто-то хмыкнул сзади. Гарри поднял взгляд и увидел Генриха. Он чуть насмешливо улыбнулся. За ним зашел какой-то крестьянин, при виде Шпренгера склонившийся и прошептавший видимо какое-то приветствие. Знаком он показал Гарри, как надо складывать вещи, и они направились вниз.
Гарри еле спустился с мешком на спине. Тропинка была каменистая, камни осыпались. Видимость тоже не была на высоте: лишь свет луны. Внизу стояла повозка с заснувшей лошадью. Они сложили все в нее и снова поднялись. Еще два захода – и все вещи в повозке. Крестьянин сел на край, зажав вожжи, Гарри вскарабкался на сундук у картины.
- Мистер Дамблдор, - прошептал он, моля небо, чтоб тот не спал,- мы в Средневековье. Не двигайтесь, пожалуйста.
Крестьянин обернулся на звук голоса. Гарри смолк. Лицо мужчины показалось ему зловещим. Может, дело в освещении? Посмотрев на испуганного парнишку с минуту, крестьянин вернулся к созерцанию дороги.
Послышались голоса, и с холма спустились инквизиторы. Они о чем-то оживленно говорили, сели в середину, лошаденка проснулась, и повозка двинулась.
Гарри с благоговением смотрел на выраставший перед ним город. Словно из тьмы выходили стены, камни мостовой, по которым скоро зацокали копыта, соборы. Особенно ему приглянулся самый высокий собор, вверху которого луна зацепилась за крышу. Он гордо и независимо стоял, показывая, что ему, в общем-то, все равно, кто там ходит внизу. Он предназначен для великого дела, и ежели люди приходят в него, то на них надо смотреть снисходительно, но вежливо. И в то же время в нем чувствовалась какая-то угроза. Впрочем, угрозу Гарри чувствовал повсюду.
Он опустил взгляд на Шпренгера – по щекам старика текли слезы. Надо же. Хотя, вернись Гарри сейчас в Хогвартс, как знать, может, и он бы прослезился.
Генрих что-то тихо запел, и скоро старик вплел свой голос в песню, которая, под стать городу, летела в никуда, многократно отражаясь от стен.
Гарри поежился.
