Глава 5Лили, 1978 г.
– Я была у профессора Дамблдора, – совершенно невпопад говорит Лили посреди рассказа Джеймса о квалификационных матчах Кубка по квиддичу. – Я сказала ему, что вступаю в Орден. – Она смотрит ему прямо в лицо, серьезная, решительная. Потом опускает глаза.
Джеймс набирает в грудь воздуха, сам еще не зная, что собирается сказать. Выдыхает и останавливается на самом нейтральном варианте.
– Я думал, ты ходила к Петунье.
– Да, ходила, – бесцветным голосом подтверждает Лили и закрывает лицо руками.
Джеймсу не в чем себя упрекнуть, но он почему-то ощущает себя настоящей сволочью – оттого, что у него все хорошо. То есть ему, понятное дело, плохо от того, что плохо Лили, но его-то родители живы и здоровы – ну как «здоровы», прихварывают, конечно, возраст берет свое – но, в принципе, живы и здоровы, только что вернулись из путешествия на Лазурный берег, сидят себе в родовом гнезде Поттеров и в ус не дуют. А на похоронах родителей Лили они были неделю назад. Лобовое столкновение, грузовик вылетел на встречную полосу (вроде это так называется) – и врезался прямо в них. Даже если бы их согласились принять в Мунго – на это просто не было времени, маггловский врач сказал, что они погибли на месте, сразу же. С тех пор, как Лили узнала об этом, она вся как-то сжалась, скукожилась – так и ходила всю неделю, будто сложившись, запав внутрь себя…
А теперь еще Петунья. Что они там не могут поделить? Он знает, что ему, единственному, до одури обожаемому ребенку никогда не понять, как себя чувствуешь, когда ссоришься с сестрой, – никогда не понять, что вообще значит иметь сестру или брата, если не считать Сириуса, конечно. Но с Сириусом все иначе; их разногласия, едва возникнув, разрешаются бесхитростно и безболезненно – парой незлобивых тычков или несколькими крепкими выражениями – а потом безвозвратно тонут в дружном самозабвенном ржаче.
– Вы что, поссорились? – осторожно спрашивает он, решив пока не затрагивать тему визита Лили к Дамблдору. – Чего она опять от тебя хочет?
Но Лили, не отнимая рук от лица, мотает головой. Кажется, плачет. Они уже почти год вместе, а он так и не научился ее утешать – когда она расстроена, она всегда кажется ему такой хрупкой, прямо как фарфоровая, а сам он в эти моменты чувствует себя каким-то на редкость глупым и неуклюжим.
– Милая, не плачь, пожалуйста…
Ну вот что за дурацкие слова, откуда они только берутся? «Милая, не плачь, пожалуйста…» – как из песни Селестины Уорбек прямо, тьфу. Эффект они, кажется, производят обратный – теперь плечи Лили трясутся от рыданий, а руки она все так же крепко прижимает к лицу. Вот что с ней делать? Он пробует ее обнять – вроде это получается лучше, она прижимается к нему, утыкается лицом в грудь. Он целует ее макушку.
– Все будет хорошо, я с тобой, я всегда буду с тобой, я люблю тебя, все будет хорошо… – подсознание безошибочно подсказывает ему самые верные слова – самые банальные и незамысловатые, которые забраковал бы даже продюсер Селестины Уорбек. – А с Петуньей вы помиритесь, вы же всегда миритесь…
Но Лили снова мотает головой и мягко отстраняется. Вытирает глаза.
– Не помиримся.
Снова совершенно непонятно – стоит ей возражать или не стоит… Что же у них там случилось все-таки?
– Она сказала, чтобы я больше не приходила. – Судорожный вздох. – Что теперь это ее дом, что мне он все равно без надобности – мол, у нас с тобой денег куры не клюют, а им с Верноном надо обзаводиться хозяйством, им же, видите ли, недостаточно махнуть палочкой и сказать «трах-тибидох», чтобы получить все, что захочется… – Лили горько усмехается. – И еще она сказала, что не хочет меня знать и что у меня больше нет сестры.
Джеймс пытается представить, как это – приходит он, скажем, в дом своих родителей, а кто-то… Сириус, что ли?.. заявляет ему, что теперь он здесь никто, дом не его и больше его тут никто не ждет. Представить не получается.
– И тогда… – Лили встает и начинает мерить шагами комнату. Прямо видно, как она вся подобралась внутри, будто сжатая пружина. – И тогда я пошла к Дамблдору.
Великий Мерлин и тысяча гиппогрифов.
– Лили, мы сто раз с тобой об этом говорили.
– Да, говорили! И каждый раз я говорила, что не согласна с тобой. Что это – это несправедливо…
Вот оно. Вот оно, ее коронное «несправедливо!». Возглас, который он помнит с тех самых пор, как познакомился с ней на первом курсе. «Несправедливо» – это тысяча разных вещей, преимущественно то, что казалось наиболее забавным или логичным в те далекие мальчишеские годы. Несправедливо – издеваться над Сопливусом, кидаться заклятьями в тех, кто младше, списывать домашние задания. Несправедливо глумиться над теми, кто боится подняться на два метра над землей на метле, или хохмить над прыщами Бет Роджерс с Хаффлпаффа. Но мало-помалу они взрослеют, умнеют, прежние шалости уже не кажутся такими увлекательными, и «несправедливо» все чаще звучит уже не в адрес их компании, а в адрес дружной команды слизеринцев, которые походя бросаются словом «грязнокровка» и громко рассуждают об ограничении прав магглорожденных.
А еще «несправедливо» – это утверждать, что девчонки чего-то не могут или не должны делать только потому, что они девчонки.
– Я обещал твоему отцу, что не пущу тебя ни в какой Орден.
Едва получив диплом об окончании Хогвартса, он отправился к родителям Лили просить ее руки. Оделся в жутко неудобный, весь какой-то неподатливый маггловский костюм с галстуком – и пошел, ощущая себя манекеном из витрины. Потому что… ну, просто потому, что так было надо. Война, Пожиратели, Волдеморт – да хоть конец света, у них с Лили все должно быть, как полагается. Чтобы кольца, чтобы у Лили в волосах были эти цветочки белые, дурацкие, но красивые, чтобы Сириус стоял рядом в парадной мантии и напускал на себя скучающий аристократичный вид, как полный придурок; чтобы престарелые тетушки пускали слезу, а Рем с Питом украдкой корчили рожи из первого ряда… Потому что он – Джеймс Поттер, доброволец Ордена Феникса, капитан гриффиндорской квиддичной команды, староста школы, а она – это она. Его Лили.
– Но… вам же всего по восемнадцать, – растерянно сказала миссис Эванс. – Может быть, не стоит так спешить?
– Поймите нас правильно, Джеймс, – добавил мистер Эванс. – Мы ведь не против ваших отношений. Но вы уверены, что готовы взять на себя ответственность за семью?
Начало было не особенно многообещающим, но через каких-нибудь полчаса его отчаянных уверений (которым Лили вторила в нужных местах, как греческий хор) в том, что он благонадежен, обеспечен и полон самых серьезных намерений, миссис Эванс промокнула глаза платком и пробормотала, что с молодежью не сладишь и что вот, видимо, и пришел ее черед выдавать дочерей замуж. После чего мистер Эванс сказал, что ей наверняка есть что обсудить с девочками относительно грядущей свадьбы, а он хочет поговорить с будущим зятем, как мужчина с мужчиной, и, не обращая внимания на протесты Лили, увел Джеймса в кабинет и закрыл дверь.
– Джеймс, я… – мистер Эванс расхаживал по кабинету, совсем как сейчас Лили. – Я обычно очень внимательно слушаю то, что говорят мои дочери. И делаю выводы. Скажи, правильно ли я понимаю, что в вашем мире сейчас… неспокойно?
Возможно, стратегически верным решением было бы все отрицать, но умение врать, не моргнув глазом, не входило в число многочисленных талантов Джеймса Поттера, тем более если речь шла о людях, которые были ему симпатичны – как был симпатичен отец Лили, всегда доброжелательный и вдумчивый, старавшийся вникнуть в суть любого разговора, любого рассказа.
– Да, сэр.
– Насколько неспокойно? Скажи мне честно.
Ну вот, еще лучше. «Честность – лучшая политика», – обычно говорил Сириус и вдохновенно резал правду-матку, невзирая на лица, периодически доводя собеседников чуть ли не до нервных судорог. Не лучший пример для подражания, прямо скажем, но другого как-то не находилось.
– Если честно, сэр, то… это война.
Пауза.
– И правильно ли я понимаю, что ты не намерен оставаться в стороне?
Ну и взгляд у будущего тестя – прямо в душу заглядывает, ни дать ни взять Дамблдор. Джеймс сглотнул.
– Да, сэр, не намерен.
– Будешь бороться за правое дело? – спросил его собеседник и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Джеймс, в тридцать девятом году мне было восемнадцать – как тебе сейчас. Я услышал речь короля по радио и отправился прямиком в призывной пункт. Мама чуть с ума не сошла, когда я пришел домой и объявил, что ухожу на фронт… так и не дождалась меня с войны – ее не стало в сорок четвертом, инфаркт… да… Я хочу сказать – нам, мужчинам, отсиживаться дома негоже. Судя по тому, что рассказывает Лили, этот ваш… лорд… как-его-там – творит паскудные вещи, не хуже Гитлера. Ты молодец. Но вот Лили – за нее я беспокоюсь. – Мистер Эванс прикурил сигарету, затянулся, повертел в руках зажигалку. – Ты же знаешь Лили. Она с самого детства такая – все время кого-то спасала, то птенцов, то щенков, то малышей… как-то раз бросилась с кулаками на троих мальчишек – они, мол, мучили котенка… а самой тогда было шесть лет, от горшка два вершка. Туни – та вечно вертелась перед зеркалом и прихорашивалась, все восхищались – какая паинька, а Лили… Вот и сейчас – у нас дома не обеды, а дискуссионный клуб, что ни день – речи, как в Гайд-парке, мы уже знаем про ваше министерство магии больше, чем про мистера Каллагана.* Я прошу об одном: не давай ей ввязываться ни во что опасное. Мы с матерью не собираемся вам докучать – вы молодые, сами решите, как вам жить, да и не понимаем мы толком ничего в вашем мире. Только не давай Лили лезть на рожон. Война – не женское дело. Ну, есть же нормальные занятия – если хочет приносить пользу, пусть, я не знаю, в медсестры пойдет или как там у вас это называется… – мистер Эванс умолк на несколько секунд, затем посмотрел Джеймсу прямо в глаза, на равных, и Джеймс увидел, как в глубине его обычно спокойных светлых глаз плещется тревога. – Обещай мне, что не допустишь, чтобы она воевала.
– Обещаю, сэр, – ответил Джеймс, потому что должен был это сказать.
– Я обещал твоему отцу, – упрямо повторяет он сейчас.
– А меня вы спросили? – выкрикивает Лили. – Кто дал вам право решать за меня?!
– Ты – моя невеста! Я пойду к Дамблдору и скажу, что категорически против…
– Только попробуй, Джеймс Поттер! – теперь Лили шипит, как кошка, и ему становится не по себе – такой взбешенной он не видел ее со времен достопамятной выходки Сириуса на пятом курсе. – Только скажи Дамблдору хоть слово – и свадьба будет без меня.
– Да с чего тебя вообще к нему понесло? Ты поругалась с Петуньей – при чем тут вступление в Орден? Какая вообще связь? – ему кажется, что голова его сейчас лопнет от всего этого нагромождения неразрешимых проблем.
– А ты не понимаешь? – спрашивает Лили, и голос ее внезапно становится очень тихим и очень спокойным. – В моем… в маггловском мире у меня больше ничего не осталось. Ни семьи, ни дома. Там я никому не нужна. Все, что у меня есть, – это вот этот, наш мир. Ты, наш дом, наши друзья. Если… когда у нас родятся дети, они будут ходить в Хогвартс, а не в Болдмир-джуниор. Мне не все равно, что будет с нашим миром, Джеймс. И мне больше некуда прятаться от войны.
Она стоит перед ним, бледная от волнения, прямая, будто струна… такая красивая, что на нее больно смотреть, как на солнце. Он понимает, что проиграл, – она, наверное, права, как всегда, но самое главное – пусть лучше злится, чем плачет, пусть скорее забудет про свою дуру-сестру, пусть… В конце концов, им восемнадцать, они молоды, они отличные бойцы… и потом, еще немного – и Волдеморт будет побежден.
С ними просто не может случиться ничего плохого.
___________________________________________________________
* Джеймс Каллаган – премьер-министр Великобритании в 1978 г, предшественник Маргарет Тэтчер.
