Глава 5Если бы Гермиона Джейн Грейнджер, специальный корреспондент «Ежедневного пророка», еще умела удивляться… хотя нет, она еще очень даже умела удивляться…
В общем, Гермиона пребывала в крайнем удивлении. В изумлении. В шоке. В прострации.
Как бы там ни было, но то, в чем она сейчас пребывала, было достаточно глубоко: оказавшись в окружении родных домашних стен, девушка даже проигнорировала недвусмысленные намеки Крушенкса (бедняга говорить все-таки не умел, а если бы умел, то наверняка сообщил бы хозяйке, что сейчас – самое время пообедать, да еще и поужинать). Не дожидаясь, пока обиженный невниманием кот удалится на балкон изливать свою тоску соседскому семейству сфинксов, Гермиона твердыми шагами прошествовала в свой рабочий кабинет (твердость шагу придавали мягкие туфли на абсолютно плоской подошве – повторять старые ошибки ей абсолютно не улыбалось) и плотно закрыла за собой дверь, для гарантии трижды повернув ключ в замке и навесив на оный соответствующее заклятие. Теперь, оказавшись пусть и во временной, но в изоляции от окружающего мира, она могла спокойно подумать. Разложить все, произошедшее сегодня, по полочкам, специально отведенным в сознании для этой цели.
Пока что Гермионе было абсолютно ясно только одно: завтра ее не уволят. Послезавтра, кстати, тоже.
Передвигаясь все тем же твердым, хотя и чуть более медленным, шагом, Гермиона заварила себе крепкий кофе (все-таки, установка кофеварки прямо в рабочем кабинете, была самым верным моим дизайнерским решением, – не без гордости подумала она), достала из сумки диктофон, блокнот и стопку исписанных Самопишущим пером листов, извлекла из ящика письменного стола новое перо, чернильницу и чистый пергамент и, наконец, попыталась приняться за работу.
Для начала, согласно сложившемуся за последние несколько лет ритуалу, девушка отхлебнула кофе из чашки. Поморщилась: напиток был обжигающе-горячим, но даже запредельная температура не могла скрыть его, мягко говоря, сомнительного качества. В очередной раз пообещала себе никогда больше не покупать продукты в «Марксе и Спенсере»: однофамильцы европейских мыслителей явно не оправдывали того доверия, которое вызывали их фамилии. Затем, отодвинув чашку на край стола, взяла в руки первый пергамент, заполненный Самопишущим пером.
Текст начинался так:
«Известный в аристократических и научных кругах алхимик, зельевар и философ («Какой он, к чертовой бабушке, философ?» – тут же простонала Гермиона), лауреат Столетней премии Международной ассоциации зельеваров, профессор Северус Р. Снейп принял нашего корреспондента в собственном роскошном особняке, расположенном, по некой аристократической прихоти, на британской территории Зеленого Острова. В начале доверительной и глубокой беседы, профессор Снейп похвалил пунктуальность и даровитость нашей юной, талантливой и, без сомнения, весьма симпатичной корреспондентки и высказал надежду на плодотворное сотрудничество…»
Гермиона чертыхнулась. По счастью, в комнате не было даже Крушенкса, так что за свою репутацию леди можно было не опасаться.
Поразмыслив мгновение, Гермиона решила оставить очень-очень строгое внушение Перу на потом: хотя бы на тот момент, когда она сможет высказать свои претензии в цензурной и доходчивой форме.
Оставалось надеяться на беспристрастные записи магловской техники. Девушка щелкнула кнопочкой диктофона.
– А знаете, мисс Грейнджер, – произнес неожиданно возникший из пустоты глубокий голос Северуса Снейпа, – что самое ужасное в создавшемся положении? Наш разговор сегодня – это будто «синдром случайного попутчика», когда открываешь что-то слишком личное соседу по купе или случайному собеседнику за столиком в ресторане. Ты говоришь ему о себе так много, как никому из близких, но потом, если придется случайно встретиться – еще раз, – вы будете испытывать взаимную неловкость, как если бы вы оба были убийцами, случайно уличившими друг друга в преступлении… Думаю, нам лучше больше не видеться.
Вздох Гермионы был более чем легким, но чувствительный цифровой носитель передал и его.
– Я понимаю, о чем вы, профессор Снейп, – ее записанный голос казался совершенно жалким и потерянным в тишине комнаты. – И знаете, меньше всего на свете мне хотелось бы портить и опошлять наш сегодняшний разговор дальнейшими встречами. Вы… Если вы захотите ознакомиться с материалом, я пришлю вам его с совой…
– Обещаю не отсылать его обратно с Гуамоколатокинтом, – сейчас Гермиона не могла видеть лица Снейпа, но различала в его голосе грустную улыбку.
– Если вас все устроит – можете не отсылать его: у меня останется копия, – казалось, девушке удивительно легко дался переход на тон к тону профессионального журналиста. – Разумеется, все, что было сказано вами «не для печати», останется между нами. Но, если у вас все же появятся замечания, – у меня найдется пара шоколадных лягушек для вашего филина…
Гермиона – та Гермиона, которая находилась сейчас в реальном времени, – выключила диктофон. Подперла рукой щеку. Задумалась.
Репортер остается хорошим репортером только пока он – наблюдатель. Любая личная вовлеченность, любая заинтересованность предметом, любое сочувствие или, напротив, отвращение к объекту интервью – и материал погиб.
Об этом не пишут в каждом учебнике журналистского мастерства, но это – правда. «Быть только наблюдателем» – основной закон журналистики.
Именно этот закон репортер «Ежедневного пророка» Гермиона Джейн Грейнджер, к своему стыду, сегодня нарушила. И, пожалуй, один великий Мерлин мог знать – почему.
В то, что «порой между людьми будто бы проскакивает электрическая искра» Гермиона не верила, полагая эти и им подобные искры (например, те, что проскакивают между человеком и не в меру наэлектризованным холодильником) явлением статического электричества, которое, как известно всем магловским детям из школьного курса физики, получается методом трения кошки об эбонитовую палочку. Но физика-физикой, а что-то необычное между ними сегодня явно проскочило, ведь даже в самом сюрреалистическом ночном кошмаре Гермионе едва ли мог привидеться разговор «по душам» с профессором Снейпом. Причем разговор не в рамках актуального интервью и даже не с целью создать «психологический портрет героя в интерьере», а искренняя доверительная беседа, которую можно было бы даже назвать «дружеской», если не принимать во внимание персоналии собеседников.
Гермиона поморщилась. Нет-нет, определение «дружеская» тут не подходило. Даже в самой обоюдоискренной дружеской беседе всегда присутствует некоторая степень закрытости, обусловленная то нежеланием упоминать имена общих знакомых, то страхом показаться слабее, глупее или злее, чем тебя считает друг, а, скорее, просто боязнью, что, высказав друг другу что-то сокровенное, вы уже не сможете вернуть прежнее состояние блаженного незнания. Воистину: всегда ли мы хотим знать все о дорогом нам человеке? Оттого и оставляем то, что в самой глубине души, для случайных попутчиков и психоаналитиков, дабы те уже на следующий день забыли и нас и наши проблемы...
Гермиона мотнула головой и, теперь уже пытаясь отвлечься от своих мыслей, включила запись из середины, наугад.
Это был ее голос.
– Во всяком случае, – говорила она, очевидно, заканчивая мысль, – лучше, когда тебя считают всезнайкой, чем когда тебя считают тупицей…
Диктофон рассмеялся знакомым ей суховатым смехом профессора Снейпа.
– Я бы не был столь категоричен, мисс Грейнджер. Всезнайкам, как правило, завидуют, а тупиц жалуют. И я отнюдь не уверен в том, чье положение выигрышнее…
– Выходит, вы жалели Невилла Лонгботтома? Или вы только притворялись, что считаете его тупицей? – мастерски увела разговор в сторону Гермиона.
– Я не люблю уподобляться большинству, мисс Грейнджер. Единственный ученик, которого я когда-либо жалел – это вы.
В этот момент мисс Грейнджер в очередной раз приоткрыла рот от изумления. Разумеется, диктофон не смог этого передать. Он продолжал говорить голосом Северуса Снейпа.
– Вы были слишком умны, слишком начитанны и слишком самоуверенны. Может, поодиночке эти качества и прощаются обществом, но в комплекте… Я просто поражен, что мистер Поттер и мистер Уизли сумели оценить красоту… вашей души.
Презрение, которое Снейп вложил не только в фамилии «любимых» учеников, но и в последние два слова, было передано диктофоном с максимально возможной четкостью.
Полминуты молчания.
– Следует ли понимать ваши последние слова, профессор, – сарказм в голосе девушки был лишь жалким подобием снейповского, но Гермиона гордилась и таким достижением, – как признание вами факта наличия у меня души?
Прежде, чем профессор успел ответить, Гермиона остановила запись. Она прекрасно помнила и реакцию собеседника на свою, без сомнения, не самую умную фразу и последовавший за этим обмен не самыми лицеприятными репликами. Щеки предательски заалели. Вот тебе и красота души…
Гермиона Грейнджер совсем уж невесело усмехнулась и быстрыми глотками допила оставшийся в чашке кофе, в очередной раз отдав должное на редкость синтетическому вкусу переработанной шелухи кофейных зерен. Ну почему у нее никогда ничего не получается? Ни интервью провести, ни кофе приличный заварить …
На душераздирающую жалость к себе у Гермионы ушло где-то более минуты. Затем она медленно, но решительно извлекла из кармана мантии волшебную палочку. Четко артикулируя, произнесла слова заклинания Высшей Трансфигурации. Уверенно произвела рукой необходимые пасы.
…На столе появилась небольшая чашка. Предположительно с кофе. Выглядела она вполне, даже, пожалуй излишне достоверно. Так замечательно на памяти Гермионы выглядели разве что хорошенько подретушированные кофейные чашки в рекламных роликах: блестящая фарфоровая поверхность, чуть помутневшая от времени, черная как ночь жидкость с легким ароматным дымком на поверхности…
Гермиона чуть наклонилась и втянула ноздрями запах, исходивший от напитка. Мммм… Пожалуй, такой не оставил бы равнодушным самого придирчивого кофемана.
Изысканный вкус вполне соответствовал многообещающему внешнему виду. Между прочим, ровно одна ложка сахара, совсем как она любила…
Два медленных глотка – со вкусом и не без удовольствия. Ну что, доказала себе? Доказала. Теперь работать. Диктофон – на начало записи.
– Мой редактор предложил привести некоторые факты из вашей биографии… конечно, они многим уже известны… – медленно сказал ее голос, навсегда застрявший во времени.
* * *
За окном одна за другой гасли неяркие предутренние звезды. Дочиста умытый короткой ночной грозой Лондон огромным черным фрегатом плыл в пламя рассвета, навесив кудрявые полотнища облаков на тонкие шпили соборов и грот-мачты современных высоток. Где-то внизу, на залитых неясным утренним светом пустынных улицах разноцветными глазами перемигивались светофоры, усталыми колесами разбрызгивали грязь весенних лужиц редкие такси и выползали из своих ночных нор традиционно-лондонские двухэтажные автобусы, задумчиво оглядывая пустынные улицы широко расставленными желтыми фарами-глазами.
…Когда Гермиона Джейн Грейнджер, специальный корреспондент «Ежедневного пророка», закончила работу нал материалом, утро уже успело войти в свои права, так что ложиться спать оказалось поздно, а переходить к ежеутренним процедурам – слишком рано. Именно поэтому сейчас она стояла, крепко вцепившись в перила своего нависшего над городом балкона, и смотрела в пламенеющую рассветом даль, насколько позволял увидеть эту даль ограниченный множеством домов лондонский горизонт.
Упорно ныла уставшая от долгого сидения спина, легкой судорогой сводило сроднившиеся за ночь с пером пальцы, от невозможного количества выпитого кофе кружилась голова и пересыхало во рту, но Гермиона не замечала этого.
За ночь голова совершенно устала думать, что оказалось как нельзя кстати: сейчас она могла просто любоваться рассветом, не облекая свои впечатления и ощущения в стройные логические построения. На душе было необычно легко и спокойно: ей отчего-то казалось, что этой ночью она поняла что-то необыкновенно для себя важное и нужное, хоть и не могла сейчас вспомнить – что именно.
